Тайны мифологии: рождение вселенной – 1. Раскрытие древнего знания

Кто – за, кто – против, кто – упал. Война на небесах, из «откровения» Иоанна Богослова и из книги пророка Исайи

Ты понимаешь, что «откровение» Иоанна Богослова и «ветхозаветные» тексты, это труды, крайне перепутанные и безусловно символические. Среди их образов, также есть те, что говорят о самом начале творения. Можем вспомнить миф о войне на небесах. Из «откровения» Иоанна Богослова:

…И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним…

А вот, у Исайи:

…Как ты пал с небес, о Люцифер, сын зари! Как ты повержен на землю, что ослабило народы! Ибо ты сказал в сердце твоём: я взойду на небеса. Я вознесу престол мой выше звёзд Божьих. Я сяду также на горе собрания, по сторонам севера. Я вознесусь выше высот облаков. Я буду подобен Всевышнему. И всё же ты будешь низведён в ад, на края ямы…

Восстание против Бога, в космогоническом смысле, это восстание против, существовавшего до этого, положения вещей, против покоя пустоты, то есть – это шаги творения, а особенно – самые первые шаги. Конечно же, на самом деле творение вселенной происходит непосредственно по воле всевышнего, но символическое описание творения, как бунта против бога, как бунта против пустоты и статичности, также вполне корректно.

Соответственно, восстание ангелов, восстание Люцифера, это, в данном эпизоде, – взрыв. Битва Михаила против Люцифера, битва ангелов, это, как сам взрыв, так и переход от взрыва к сжатию, гипотетическая борьба между этими двумя этапами, этими принципами, между расширением и сжатием. Падение побеждённых бунтарей – это отступление, схлопывание взрыва, его сжатие в точку. Разумеется, ни о каком падении «на землю», ни о какой «земле» ещё речи быть не могло, ведь это образы события неизмеримо более раннего, чем даже само появление нашей, или любой другой, планеты. Всё очень зримо, восстание – взрыв, падение – сжатие.

Здесь же, как часто бывает, можно нащупать ещё один слой, ещё один вариант, хотя он очень близок тому, что изложено выше. Всё, в общем просто. Поскольку архангел Михаил – «подобен богу», что означает его имя, поскольку он верен богу, а взрыв – это созидание, начало творения божьего мира, мы можем сказать, что Михаил – это взрыв, его расширение. Поскольку же Люцифер – это дьявол, враг бога, а схлопывание взрыва – это кажущееся прекращение творения, уничтожение его первых результатов, вполне резонно будет утверждать, что сжатие – это Люцифер. То есть, мы вновь видим борьбу двух принципов, двух этапов творения, хотя, поскольку восстал именно Люцифер, а сверг его Михаил, имена в данном случае можно поменять местами, и ничего принципиально не изменится. Надеюсь, что тебя это не смущает; для мифа подобное нормально.

Даже основные вехи жизни Иисуса Христа, несмотря на их, казалось бы, историчность, вполне укладываются в образы космогонии, в алгоритм творения, и думаю, это не случайно. Намёки на это можно проследить в «Голубиной книге» и древних трудах, христианских и околохристианских, мыслителей. «Непорочное зачатие» Христа, несмотря на то, что оно никоим образом не указывало на его сиротство, на отсутствие отца, символически можно трактовать подобным образом. То есть, если взять историю жизни Христа как космогонию, как описание этапов творения вселенной, то зачатие от «духа божия», от «духа святого», можно рассматривать как указание на то, что других возможностей просто не было. То есть, уже в образе, зачатия и рождения Христа в мир, мы можем усматривать символ «первого Я», появившегося беспричинно, как «ничто», проявившееся среди «нигде» и осветившего это «нигде» светом своего сознания. Не зря мифологические образы «первого Я» часто обладают титулами – «не имеющий отца», «беспричинная причина всего» и так далее. Ведь действительно, в более-менее понятном нам, обозримом, пространстве вселенной, у самого «первого Я» нет причины, нет истока, нет «родителей», лишь он является истоком и причиной всего остального.

Дальше всё ещё более узнаваемо. Первый большой взрыв, как «первый Христос», «космический Христос». Взрыв, как отдача себя, своего тела материи, пространству пустому, распространение, а значит – распятие в нём. Вспомним об этом, когда подойдём к германскому Одину. Сжатие взрыва – это смерть «на кресте», как и последующее «захоронение», символизирующее окончательное сжатие взрыва в точку. Даже полуапокрифическая идея «схождения Христа в ад» перед своим воскресением, находит свою параллель в алгоритме творения. Ведь «первое Я», сжавшись в точку, пытаясь, совершенно исчезнуть из этого пространства, убежать от ужаса пустоты, буквально вытесняет себя, тем самым, в мир «той стороны», в пространство «тьмы за глазами», «тьмы за спиной». Не зря, «первый родившийся» называется и «первым умершим», а потому, ещё и «царём мира мёртвых», ведь фактически, как мы уже говорили об этом, он является создателем этого «потустороннего» пространства. Так что, мотив «схождения во ад» для Христа как образа «первого Я», здесь вполне уместен.

После долгого времени, этого мучительного сжатия в точку, этих попыток спрятаться в потустороннем мире, «первое Я» всё же находит новый контакт с «божественным миром». Этот контакт и даёт «Я» возможность для нового проявления вовне, для начала настоящего творения вселенной. Этому этапу вполне соответствуют образы – Христа воскресшего, Христа обретшего новый, преображённый облик, Христа вознесшегося, и даже – образ учения Христа, начавшего распространение по всему лику земли благодаря его посланцам-апостолам.

Разорвать, чтобы не выделялся. Имир, Один, Вилле и Вё

Что рассказывает нам «Старшая эдда» древних исландцев и скандинавов.

…В мировой бездне Гинунгагап, в первичной пустоте, в результате взаимодействия огненного мира Муспельхейма и ледяного мира Нифльхейма, родился Великан Имир – первое живое существо. Вместе с ним родилась корова Аудумла, питаясь молоком которой, он и вырос большим и сильным…

– Уже здесь, вполне очевиден символ первого большого взрыва. Хотя, сначала, как я полагаю, «великан» символизирует «первое Я», возникшее, проснувшееся в пустоте. Что символизирует «корова»? Вообще, в принципе, символ «коровы» говорит о женском, пассивном, питающем, материнском начале. Думаю, это вполне очевидно. В данном же случае, на данном этапе творения, как ты сам понимаешь, выбор невелик. Она символизирует, – либо внешнюю пустоту, окружающую «первое Я», либо – пустоту внутреннюю, ту, что станет сырьём, материалом для взрыва. Хотя, возможно, что в её образе присутствует несколько смыслов. Имир «питается её молоком» и «вырастает большим», что, как кажется, достаточно ясно указывает на тьму внутреннюю, на сырьё, которое станет материалом, содержанием первого большого взрыва. Но есть эпизоды, где её образ, как кажется, ясно указывает на пустоту внешнюю:

…Сама Аудумла питалась тем, что слизывала соль с каменных глыб. Однажды она лизала глыбу так долго, что от тепла её языка глыба начала пробуждаться, обретая человеческий облик. За три дня из каменной глыбы появился Бури – отец всех богов…

Ты сам видишь, что в данном случае, «первое Я» символизируется Бури, «отцом всех богов», а точнее, в образе «каменной глыбы», из которой возникнет «отец богов», мы видим совершенно ясный образ «мирового яйца», в котором, в свернувшемся состоянии, ещё спит «первое Я», находясь в состоянии счастья, цельности, единения с «божественным миром». В символике данного эпизода, «мировое яйцо» раскрывается и «первое Я» разворачивается в мир по причине того, что «корова» «лижет» это «яйцо», эту «глыбу» языком. Как понять этот образ?

Первое, что приходит на ум, это внешнее воздействие, то есть, воздействие на «мировое яйцо», на спящее «первое Я», внешней пустоты. Это пустота, что названа в Теогонии Гесиода Хаосом, пустота, ещё не преобразованная вниманием проснувшегося «первого Я», ещё не названная, не окрашенная, то есть – полное ничто. Можем ли мы предполагать, что «Я» просыпается от первых прикосновений этой пустоты? В общем – да. То, что «корова» «лижет глыбу», – вполне укладывается, вполне соответствует предполагаемому нами смыслу. Мы можем представить этот холод, этот неуют. Даже несмотря на то, что на рассматриваемом нами этапе творения подобных категорий ещё не существовало и не могло существовать, в общем, всё это ощущается, я полагаю, достаточно близко к реальному состоянию «первого Я». К тому же, «молоко из вымени Аудумлы» «течёт четырьмя потоками», что также наводит на мысли о пустоте внешней. Мы уже говорили и ещё не раз поговорим с тобой о том, что символ цифры «четыре», через идею четырёх сторон света, может символизировать пустоту окружающего пространства или первый большой взрыв, заполняющий всю эту пустоту.

С другой стороны то, что «глыбу лижут» – «согревает» её, и именно этим пробуждает к выявлению вовне. В этом смысле, здесь напрашивается не только не пустота внешняя, но даже и не пустота внутренняя, а скорее – в этом можно увидеть символ воздействия на спящее «первое Я» «божественного мира», в каком-то из его аспектов. Хотя, я полагаю, что тьма внутренняя, «тьма за глазами» тесно связана с «божественным миром». Не зря, один из его ярких символов – богиня Кали, является супругой великого господа Шивы, символа божественной «искры». Правда, погружаясь в эти темы, можно здорово запутаться, ибо, как ты уже видел и увидишь ещё не раз, точных зон ответственности, точных «специальностей», при всём нашем желании, богам не раздать.

Возможно, всё проще. Думаю, что ты обратил на это внимание. Ведь в начале эпизода, «корова» проявляется на момент, когда «первое Я» ещё спит, она «лижет глыбу», символизирующую «мировое яйцо», в котором «Я» ещё спит, находясь сознанием в «божественном мире». Соответственно, разделение на «первое Я» и «не Я» ещё не произошло. Разделение, на пустоту внешнюю и пустоту внутреннюю, – также. И главное, – ещё не произошло отделения «первого Я» от божественного мира, а значит, – от «божественного мира» ещё не отделилось и пространство, которого, в общем-то, ещё и нет. А значит, мы можем предполагать, что «корова Аудумла», на тот момент творения, символизирует всё, всё, кроме самого «первого Я».

То, что она «лижет глыбу три дня», хотя в результате этого и пробуждается «первое Я», на самом деле, отсылает нас к следующему за этим этапу, к воспламенению первого большого взрыва, к собиранию, необходимого для этого воспламенения, триединства. А взрыв, – это великан Имир. Да, сначала он, как кажется, предстаёт перед нами образом «первого Я», но Бури, «отец всех богов», появившийся из «глыбы», годится на эту роль больше. И по причине того, что «глыба» является очевидным символом «мирового яйца», и по причине того, что он «отец богов», то есть – «первоотец», всё тот же – господь Брахма, то есть – «первое Я». Так или иначе, дальше великан Имир явно символизирует первый большой взрыв:

…Великий Один, и его братья Вили и Вё, разрывают великана на части…

– Ещё один, хотя и неожиданный, но очевиднейший символ взрыва, его расширения, распространения и, – необходимого для этого, «триединства». Дальше, мы видим символ сжатия, утекания:

…Из распростёртого на «земле» великана, льются реки крови, в которых тонут все его дети, инеистые великаны. Уцелели лишь двое – великан Бергельмир и его жена…

Я уже говорил о связи образа жидкости, «утекания» с этапом схлопывания взрыва точку. В данном случае, в этих «реках крови» тонут, причём – почти все, что лишь подтверждает символику убывания, сжатия взрыва. То, что пара «великанов» всё же уцелела, совершенно оправдано, ведь «первое Я», взорвавшись, отступив и сжавшись, всё же не исчезает полностью, оно уже не может никуда исчезнуть, мало того, именно оно продолжит творение и создаст вселенную.

Далее рассказывается о том, как Один с братьями, творят мир из частей тела великана Имира. Это частый мотив в мифах о сотворении мира, мы встретим его неоднократно. Можно, например, вспомнить Пань-гу древнего Китая.

Паньгу, Хуньдунь и «Голубиная книга»

Паньгу символизирует одновременно, и «первое Я» в состоянии цельности «мирового яйца», «космического яйца» и, в какой-то мере, первичную разделённость на «Я» и «не Я», и первый большой взрыв, и его схлопывание. Все символы вполне узнаваемы. Суди сам.

В иероглифах составляющих его имя, явственно прослеживается образ человека свернувшегося в клубок поджав ноги, в чём мы видим прямое указание на образ «мирового яйца», на первое «Я», находящееся в состоянии двуполой цельности, в состоянии сна. Ещё, в связи с иероглифами его имени возникает понятие – «древний», что так же вполне понятно, ведь это самое первое живое существо во вселенной, оно старше всего, что возникнет в дальнейшем. Ещё одним интересным значением, вытекающим из тех же иероглифов, будет – «открывающий небо», что так же совершенно ясно, ведь проснувшись, развернувшись вовне, наш герой делится на первое «Я» и пустоту «не Я», каковая и является самым первым, изначальным «небом».

В своей скорлупе он якобы просидел очень долго, 1.800 лет. Сложно судить о том, сколько это могло длиться на самом деле, вполне возможно, что действительно долго, но думаю, что сама цифра здесь, должна иметь другое, символическое значение. Так или иначе, но однажды Паньгу разрубает скорлупу своего яйца, предположительно топором. Мы понимаем, что речь идёт о пробуждении «первого Я», о его разворачивании вовне, когда, первым же прикосновением своего внимания к окружающему его «ничто», окрасив его этим вниманием, он невольно создал пустоту «не Я», тем самым, разделив свою изначальную цельность на «Я» и «не Я». Это разделение описывается в разных, но вполне понятных вариантах. Поскольку речь шла, не только о «скорлупе», но и о «яйце», каковым и был сам Паньгу, проснувшись, он разделяется на «желток», ставший «землёй», и на «белок», ставший «небом». Это и было возникновение знаменитых китайских Инь и Ян. В полном соответствии с египетским мифом о Гебе и Нут, «земля» – это первое «Я», а «небо» – это окружающая его, пустота «не Я». Образ «желтка» и «белка», как составляющих «мирового яйца» здесь очень уместен, он даёт нам схему, очень близкую к реальному изображению сложившегося положения вещей. Думаю ты помнишь этот, широко известный символ, – точку в центре окружности. Точка – это первое «Я», то есть, «желток», а окружность – это окружающая его пустота пространства «не Я», то есть – «белок». Одновременно, это и есть Инь и Ян. И это также совершенно понятно. Точка является элементом активным, инициирующим всё дальнейшее, то есть – мужским, то есть – «Ян». Окружность же, – элемент пассивный, воспринимающий, меняющийся под воздействием сознания первого «Я», то есть, это «Инь». Есть ещё одна версия, описывающая этот этап. Паньгу поляризует окружающее его «ничто», всё больше разделяя на «лёгкое» и «тяжёлое», то есть, на всё те же, – «небо» и «землю». Ты понимаешь, что это то же самое, это «первое Я» и пустота «не Я».

Дальше, Паньгу якобы посчитал увиденный им мир непрочным, хотя вернее здесь было бы говорить о том, что мир был пуст. Для того, чтобы сохранить и улучшить этот мир, наш герой отдаёт свою жизнь, в чём мы видим прямое указание на образ первого большого взрыва, как жертвования себя, своего тела пространству. Здесь мы вновь видим полное соответствие с образами египетского мифа о Гебе, Нут и Шу. На данном этапе, Паньгу описывается как Шу. Своими крепкими ногами он становится на землю и, вытянувшись во весь рост, подпирает могучими руками небо. Думаю, что ты помнишь этот древнеегипетский образ. Так он простоял ещё 1800 лет. Здесь, на мой взгляд, эта цифра точно имеет именно символическое значение. Я почему-то уверен, что первый большой взрыв длился крайне недолго, может быть даже – доли секунды. Хотя, кто знает… После своего долгого стояния, Паньгу без сил падает на землю, и только теперь, из частей его тела, как и положено, возникают различные аспекты мироздания. Ты понимаешь, что здесь речь идёт об отступлении взрыва к своему истоку, о его схлопывании в точку и о составляющих, как взрыва, так и его сжатия. О составляющих взрыва, что позже станут началом новых мирозданий, мы ещё поговорим подробно.

В описании первых этапов космогонии китайцев, есть ещё один интересный образ. Это Хуньдунь. Его описывают, как мешок огненно-красного цвета, трёхметрового роста, без головы, глаз, ушей, ноздрей и рта, с шестью лапами и четырьмя крыльями. Ты видишь, то все образы здесь, вполне узнаваемы. Это вновь замкнутая цельность «мирового яйца», это красный цвет, цвет гуны страсти, цвет страстного творения, продиктованного ущербностью пробудившегося первого «Я», цвет господа Брахмы, это четыре крыла, напоминающие нам о четырёх головах, четырёх ликах Брахмы, и шесть лап, символизирующих шесть составляющих первого большого взрыва, о чём мы ещё поговорим подробно и проясним – почему их именно шесть или семь. Отсутствие органов чувств, подразумевает отсутствие самих чувств, что в свою очередь, указывает нам не только на состояние цельности «мирового яйца», но и на то, что первое «Я» на этом этапе, находится в состоянии сна, в состоянии замкнутости, свёрнутости в себя самого. В других описаниях упоминается, что он – «царил в центре мира», что так же указывает нам на символ «мирового яйца». Дальше, всё так же вполне узнаваемо:

…Однажды Шу и Ху решили вознаградить своего хозяина за его доброту. Они решили, что Хуньдунь, как и каждое существо, должен видеть, слышать, обонять и так далее. Поэтому, придя к нему в следующий раз, они принесли с собой инструменты – топор и сверло, и в течение семи дней просверлили в Хуньдуне семь отверстий, после чего Хуньдунь скончался, а из его тела возникла Вселенная…

Ты видишь, что этап разделения на первое «Я» и «не Я» здесь практически не отображен. Единственным намёком на него, можно посчитать упоминание пары неких Шу и Ху и сам факт того, что нашему герою решили даровать чувства, что символизирует обращение, разворачивание его внимания вовне. Дальше же, мы видим вполне понятные символы. Семь отверстий и семь дней, ясно указывают на семь составляющих взрыва, а значит, – на сам первый большой взрыв, смерть же нашего героя, указывает на схлопывание взрыва, после чего, как и в версии с Паньгу, говорится о возникновении вселенной.

Также можно вспомнить загадочный литературный памятник древней Руси, «голубиную книгу». Формально православная, она явно содержит в себе глубокие ведические мотивы.

…Солнце красное от лица Божьего,

Самого Христа, Царя Небесного;

Млад-светел месяц от грудей его,

Звезды частые от риз Божиих,

Ночи темные от дум Господних,

Зори утренни от очей Господних,

Ветры буйные от Свята Духа,

Дробен дождик от слез Христа,

Самого Христа, Царя Небесного.

У нас ум-разум самого Христа,

Наши помыслы от облац небесныих,

У нас мир-народ от Адамия,

Кости крепкие от камени,

Телеса наши от сырой земли,

Кровь-руда

наша от черна моря…

Здесь, как ты видишь, подразумевается, что – «Христос, Царь Небесный», это тот первый, «космический Христос», символизирующий собой первый круг творения, расширение взрыва и его схлопывание в точку, о котором мы уже с тобой говорили. Думаю, ты согласишься со мной в том, что подобный, вселенский, космический, творящий мир образ Иисуса Христа, ни в коем случае не является профанацией.

Всё хорошо, что сделал сам. Один, распятый на древе мира

Вновь, вполне узнаваемый образ:

…Чтобы познать тайны священных рун, бог Один сам распинает себя на стволе мирового древа, ясеня Иггдрасиль, пронзив своё сердце копьём Гугнир. Так он висит девять дней. В итоге, один великан, дальний родственник, поит его мёдом который дарует ему тайные знания…

Думаю, что ты понял уже. «Мировое древо» – исток всего, центр всего, с которой всё начинается, то есть, – в первую очередь, это само «первое Я». Принесение себя в жертву, отдача себя пространству, распятие в нём – это очевидный образ первого большого взрыва. То, что по некоторым версиям, Один висел вниз головой, ничего не усложняет, скорее наоборот. Центр, источник взрыва, вполне можно считать верхом, а значит, распространение взрыва от него вширь, – это движение вниз, к материальности. Волшебный мёд, выпитый Одином по окончании своих жертвенных страданий – вполне зримый символ утекания, сжатия, схлопывания, вбирания; вновь – всё то же. Также, в символе «испития мёда» мы можем увидеть сам первый большой взрыв, его «прикосновение» к пустоте окружающего пространства, к этим «космическим водам», но даже в этом варианте, основной фазой «пития», всё же будет вбирание взрыва обратно, в точку его истока.

В данном случае, мотивом первого большого взрыва объявляется «поиск знания». Это один из основных вариантов этого события, что мы с тобой, встречали и ещё встретим, в мировой мифологии.

В связи с расположением первого «Я» относительно происходящего творения, в связи с направлением этого творения, можно вспомнить одну старую русскую загадку:

…Когда мир народился – сырой дуб повалился, и посейчас лежит…

Несложно понять, о чём здесь идёт речь. Связь спящего, цельного «первого Я» в состоянии «мирового яйца» с нездешним «божественным миром», подаётся здесь, как – «сырой дуб» растущий вверх. «Дуб повалившийся», описывает нам распространение творения в направлении «вперёд», по горизонтали, несмотря на то, что творение, совершенно очевидно распространяется во все шесть направлений пространства от «первого Я», в том числе и вверх. Но, для пустоты пространства, было бы странным выделять одно из направлений, как именно «верх». К тому же, настоящим бесспорным «верхом» должен являться именно вечный «божественный мир», а не направление по одной из осей трёхмерного пространства. Ещё одной интересной идеей, предлагаемой этой загадкой, является творение вселенной как проекция «божественного мира», или по крайней мере памяти о нём, накладываемая «первым Я» на окружающее пространство пустоты, и овеществляемая в нём.

Цифра, хотя и упоминаемая здесь в связи с категорией времени, как и всегда в мифе, совершенно не случайна. Я имею в виду цифру «девять», в связи с «девятью днями» распятия Одина. В мифологии германцев и скандинавов очень часто встречается именно эта цифра. Зачастую, как и в этом эпизоде, она встречается там, где должна бы быть цифра «семь», но это противоречие, как мне кажется, объяснить несложно. Я думаю что «девять» здесь, в сумме с «единицей» как главным героем – Одином, в данном случае, это – всё то же число «десять». «Десять праджапати», десять первотворцов – сыновей Брахмы, о которых мы ещё поговорим, десять сефиротов каббалы. Полагаю, что и сама каноничность числа «десять», в том или ином виде, присутствующая в большинстве культур мира, идёт именно отсюда, от этой космогонической идеи.

Я уже говорил и повторю не раз, что у космогонического значения этого числа есть, как минимум, две версии. Это – семь составляющих первого большого взрыва в сумме с тремя составляющими триединства, породившего его. И это – десять основных этапов на пути, от пробуждения «первого Я» до выхода на бесконечное, самовоспроизводящееся разворачивание материальной вселенной. Так вот, «девять дней распятия Одина на древе», в сумме с ним самим как «единицей», это всё то же, каноническое, космогоническое число «десять». В данном мифе, как я полагаю, цифра «девять» имеет отношение только к первому кругу творения, ведь «девять дней» длится «распятие», то есть – период от «распятия на древе», до схода с него и «испития мёда». Я хочу сказать, что эти «девять дней» отмеряют для нас процесс, от символа расширения взрыва до символа его схлопывания, а значит, символ цифры «девять» имеет отношение именно к этому процессу. То есть, в данном случае, он говорит нам о семи составляющих первого большого взрыва, и двух оставшихся началах в сумме с самим Одином, как символом «первого Я».

Путь любой, кончается началом. Один, и скачка на Слейпнире

Слейпнир – восьминогий конь Одина, самый быстрый скакун во вселенной.

…Однажды, Один скакал на нём, пока не встретил великана Грунгнира, тогда они решили скакать наперегонки и поскакали обратно в Асгард, город богов, столицу Одина. Один, конечно же побеждает, но приглашает великана в гости на пир…

Вновь, всё тот же образ – движение вперёд и движение назад, к источнику; взрыв и схлопывание, то есть, – речь снова о двух фазах, двух этапах первого круга творения. Восемь ног Слейпнира, конечно же могут означать количество составляющих взрыва, так же, как и девять дней распятия Одина, но цифры эти подходят не очень; думаю, восемь ног здесь объясняются другим. Поскольку, Слейпнир символизирует, опять-таки большой взрыв, а обычное количество ног для коня это – четыре, цифра восемь, в связи с ними, – говорит о сдвоенности, о двухэтапности взрыва, в данном случае. К тому же, символ «четвёрки» через идею четырёх сторон света, говорит нам о пространстве, и одновременно, о первом большом взрыве пытающемся заполнить его. Здесь всё зависит от контекста. Этот момент встретится нам неоднократно. То есть, мы снова видим здесь – взрыв и схлопывание. Также, о символе взрыва говорит и сам факт, непревзойдённой быстроты Слейпнира.