Буян

Меня она доброжелательно терпела. Зная, как сильно хозяин любит животных, она позволяла мне заходить в дом, особо не жалуясь, главное, чтобы я был чистым. Однако она пересиливала себя – ей всегда претило все, что хоть на самую малость нарушало порядок в ее домохозяйстве.

Сиор Амбрузис знал об этом и все время старался посеять между нами семена раздора.

– Своячница Марина, – говорил он ей, – как ты терпишь собак в своем жилище, ты же добропорядочная, опрятная домохозяйка? Неужели ты не боишься тех вредоносных, опасных микробов, что таит его нечистая, вонючая пасть? Вдобавок, неисчислимые насекомые, коих он переносит в своей густой лохматой шерсти могут заселить твои ухоженные ковры.

– А что я могу поделать, Амбрузис, такова воля Йоргоса, – ответствовала госпожа Васиотаки с простодушной улыбкой. – Я уж ему говорила, но он и слушать не хочет.

– Будь я на твоем месте, я бы сказал ему… – начал было сиор Амбрузис.

И начал громоздить свои теории, известные и неизвестные, чтобы доказать, насколько пагубно для людей присутствие животных в доме.

Уфф! Как же я его ненавидел!

Дети тоже терпеть его не могли. То и дело он находил повод их отругать.

Если дети гуляли в саду, то едва завидев издалека его приближение, они разбегались и прятались. Горе им, если он успеет заметить на их передниках хоть пятнышко грязи!

А без грязи никогда не обходилось.

Для этого передники и надевают, как однажды разгневанно сказала Ева, когда сиор Амбрузис решил поднять в доме бучу.

Как-то раз Лиза заперлась со мной в вольере птичника чтобы пособирать яйца из гнезд. Аня рассердилась, она тоже хотела попасть в птичник, а ей пришлось остаться снаружи. Она в порыве дернула решетчатую дверцу, но не смогла ее открыть и со злости стала подбирать камешки и кидаться ими в Лизу из-за сетки.

Лиза, белокурая, с выцветшими на солнце волосами, слегка трусливая, безынициативная и безвольная, была полностью подчинена шатенке – порывистой и вспыльчивой Ане: та «держала ее у себя в кармане», но и яростно, страстно защищала ее каждый раз, случись кому-то тронуть ее сестру-близняшку.

– Открой мне, сейчас же открой мне! – кричала Аня, порывисто тряся дверью.

Лиза перепугалась, собрала яйца в фартук и попыталась ей отворить. Но из-за резких Аниных дерганий решетчатую дверь заклинило, и ее невозможно было не то что открыть, а просто сдвинуть с места. И ни Аня не могла войти, ни Лиза не могла выйти.

Что было делать сестрам? Кричать они не смели – госпожа Васиотаки запрещала им вмешиваться в сбор яиц. А Лукаса, их родного защитника, не было рядом.

Лиза, как всегда, пустилась в слезы. Но Аня так просто не сдавалась, она стала искать выход.

– Ты мелкая и тощая, – сказала она сестре. – Положи яйца обратно в гнезда и подлезь в дырку под стеной, откуда выходят куры.

Эта дырка, что у самой земли, была закрыта железной дверкой. Аня открыла ее, и я легко в нее пролез. Но Лиза в нее не пролезала.

Снова рев и отчаянье!

Рядом нашлась мотыга. Аня разрыла ей землю, достаточно, чтобы Лиза просунула голову и плечи. Аня потянула ее, Лиза оттолкнулась ногами и, наконец, вылезла.

Можете себе представить, в каком ужасном виде она была. Лицо, волосы, одежда, ноги – все в земле!

В таком виде мы выходили из курятника и тут же наткнулись на сиора Амбрузиса, который шел в дом.

Само собой, первым делом он поднял крик. Его услышала Ева – она сидела с книгой под тенистой перголой, и тут же побежала спасать сестер.

– Ладно, ладно, дядя, не кричите, все поправим, – сказала она ему, отряхивая грязь с одежды близнецов.

Но я видел, что лицо ее побледнело в предчувствии катастрофы.

Она отвязала им передники, скомкала их в сверток и повела сестер к задней двери дома.

– Глупышки несмышленые! – рассерженно шептала она. – Не могли меня позвать?..

У Лизы слезы текли ручьями по грязному лицу. Аня не плакала, но поутратила свой боевой дух и привычку командовать.

Мы зашли в подвал, там Ева сняла с близнецов верхнюю одежду, туфли и носки, подала знак кере Рине не причитать, а забрать запачканную одежду. В одних сорочках, с голыми ногами, она бегом подняла малышек наверх, на второй этаж, где были детские комнаты, и повела их прямиком в ванную.

Я сидел за дверью и ждал.

Но не прошло и пяти минут, как раздался сердитый голос госпожи Васиотаки:

– Аня, Лиза! Где вы? И следом тут же:

– Ева, Ева!

В ванной с шумом текла вода. Но чуткий Евин слух уловил крики матери. Красная от досады и ярости она вышла оттуда.

– Да, мама! – ответила она нарочито спокойным тоном.

– Пусть двое младших немедленно спускаются вниз.

– Но мама! Они немного запачкались, и я их отмываю. Я приведу их, как только их одену.

– А почему они запачкались? С чьего молчаливого согласия они пошли в курятник? Быстрее спускайтесь! – приказал сердитый голос госпожи Васиотаки.

– Да, мама, сейчас.

И Ева снова пошла в ванную.

– Успел-таки сиор Амбрузис… – сказала она, пренебрегая в своем негодовании даже крупицами уважения к своему лысому дяде. – Слышите, глупые дети?..

Она закрыла дверь, и я не услышал, что она им прошептала в конце.

Когда близнецы наконец вышли, переодетые в чистое, с еще влажными расчесанными волосами, их движения были неловки, словно у мышек, вылезших из плошки с маслом.

Они спустились.

Сиор Амбрузис был в кабинете – развалился в глубоком кресле, с улыбочкой, обнажавшей все его длинные желтые зубы в золотых коронках. Он потирал руки от удовольствия, когда госпожа Васиотаки ругала близнецов, а они, бедняжки, повесив головы, выслушивали упреки, красные и напуганные.

– Я же запретила вам собирать яйца… – начала мама.

– В гнездах, кишащих насекомыми и микробами, – встрял сиор Амбрузис, щеря свои зубы.

– И я говорила вам, не заходить в курятник без разрешения… – продолжила мама.

– Где используют порошковое средство против орнитопаразитов, поэтому находится там вредно вдвойне, – перебил ее сиор Амбрузис.

Тут даже терпеливая госпожа Васиотаки не выдержала.

– Простыми словами – там пыль, и вши. Говори уж, чтобы мы тебя понимали, Амбрузис! – засмеялась она.

– А что такого? Почему бы младшеньким не подучить новых слов, более точно передающих значение… – начал Сарделидис.

Завязалась беседа, во время которой Ева подала младшим знак уходить. На этом выговор закончился.

Но наказания они не избегли. В обед малышек закрыли в классной комнате делать уроки, а вечером за ужином их обеих лишили фруктов. Отец узнал об их проступке, поглядел на раскопанный лаз, на заклинившую дверь и отругал их тоже.

Уф! Как же я ненавидел этого мерзкого, занудного двуногого Сарделидиса!

Он никогда не упускал возможности донести на детей их матери. Он говорил ей, что они «погрязли в отвратительной и ужасающей нечистоте». Что они «празднолюбивые, необразованные неучи». Что их несомненно «одолеет брюшной тиф или столбняк».

И не успокаивался, пока детей с криком не отсылали в учебный класс. Тогда, потирая руки, он улыбался, словно пиратский череп, и приговаривал:

– Они еще не подозревают, несчастные, скольким опасностям подвергаются.

К Еве у него тоже были претензии – она-де читала «морально разрушительные произведения», вместо того, чтобы «углубиться в Новый Завет и Хрестоматию».

Меня переполняла ярость! Распирало желание спросить его, разве он, в своей деревне, где вырос, не читал сказок? И неужели он не возился в земле, когда был еще резвым ребенком, с волосами на голове?

Хотя дети утверждали, что он никогда не был маленьким, никогда не смеялся, никогда не играл. Что он родился лысым, ворчливым стариком. И мне кажется, они правы, так оно и было.

Ева не любила его. Христо выслушивал его с иронической ухмылкой, не перебивал и, считая себя выше, позволял ему самому распутывать клубок своих идей. А затем, не ответив, заводил разговор на другую тему.

Даже госпоже Васиотаки подчас было не по себе, особенно когда он пугал ее болезнями.

– Типун тебе на язык, Амбрузис! – говорила она ему испугано.

Мицос же поднимал бунт.

– Но мама, – вспыхивал он, едва закрывалась дверь за господином Сарделидисом, – как ты выносишь этого занудного человека! Скажи ему хоть раз, чтобы он понял, как он достает нас своими теориями!

– Тише, тише, дитя мое, – отвечала госпожа Васиотаки с ее вечным добродушием. – У всех у нас есть недостатки. Каждому из нас нужно уметь выносить закидоны других. Иначе как другие будут выносить нас?

Тогда Мицос улыбался и обнимал мать.

– Ты терпелива, как Иов, мама, – говорил он ей. – Но у нас нет такого терпения, а дядя наш невыносим!

Мицос был бунтарем в этом доме.

– Это критское наследие его отца, – сказала со вздохом терпеливая госпожа Васиотаки.

Мицос был очень аккуратен и следил за собой и своей одеждой – она была как только что из шкафа. Однако он восставал против «строгих правил», как он говорил. Ему нравилась свобода. Ему нравилось растянуться на диване и вздремнуть после обеда, в жаркие летние часы. А мать беспокоила его, требовала подложить под голову кружевную салфетку, которую она называла «антигрязь».

– Отстань, мама, убери ее, ради бога, она натирает мне шею!

– Но дитя мое, ты засалишь кожу дивана…

– Не волнуйся, мама, я умываюсь каждое утро.

– Но она не помешает…

– Нет, мама, все нормально!

– Какой же ты, а! Когда я была маленькой, я была гораздо послушнее.

Мицос снова смеялся и целовал матери руку.

– Запеленай меня, как раньше, – мягко говорил он, – и увидишь, я стану самым послушным мальчиком в мире!

– Хотя бы ноги убери с дивана, запачкаешь.

– Не беспокойся мама, я хорошенько почистил ботинки перед тем, как зайти в дом.

– Ох, ну что ты за ребенок!…

Бедная госпожа Васиотаки обреченно покачала головой и вернулась на место.

Мой хозяин улыбнулся и отпустил шутку:

– Конечно, – сказал он ей, – меня-то ты укротила за столько лет, приучила в узде ходить. Теперь сын за меня бунтует.

Одним прыжком Мицос вскочил и обнял мать.

– Все хорошо, мама, давай свою салфетку.

И он с радостью положил ее на подушку дивана, вздыхая:

– Эх, чистюля ты с Хиоса!… Всех нас достанешь, мама, и отца, и весь дом.

На самом деле хозяин мой не терпел никакого давления. Он был еще более своенравным, чем Мицос. И бедная госпожа Васиотаки всегда уступала ему:

– Как пожелаешь, Йоргос, как пожелаешь.

Спустя несколько дней я привык к александрийской жизни и должен признаться, она мне нравилась. Я был бы абсолютно счастлив, если б меня на грызла одна мысль.

Целый месяц прошел, а я еще не смыл с себя позора первого дня с моей бесславной охотой. После моей неудачи, не знаю уж, что случилось, но ни одна кошка не казала тут и кончика хвоста.

Наконец это заметила и госпожа Васиотаки.

– Знаете что, дети? – сказала она, – После появления Буяна попрятались все кошки, эти бичи окрестностей. Похоже, его присутствие заставляет их держаться подальше.

– Думаю, что первая кошка, за которой погнался Буян, – сказала Лиза, – пошла и рассказала всем остальным кошкам, они напугались и убежали.

– Что же она им рассказала? – спросил Лукас. Аня не ответила. Она призадумалась. Затем обернулась к отцу и предложила:

– Знаешь что, папа? Поставь ловушку в саду, чтобы поймать ту рыжую кошку, первую, которая сбежала от Буяна, и увидишь, что остальные вернутся. А то сейчас она их запугивает не приходить…

Господин Васиотакис рассмеялся и ласково хлопнул ее по плечу.

– Их разорвет Буян, или они разбегутся от страха, зачем нам это, глупенькая ты моя девочка. Конечно, лучше, чтобы Буян их не убивал – мы все равно от них избавились. Вот, что нам нужно. Убийство – это дикость. Пусть себе живут.

Но я вовсе не хотел этого! Честь моя страдала от невозможности смыть великий позор моей первой неудачи.

И с каждым днем горечь моя только росла.

7. ПЕРВАЯ ПОБЕДА

Однажды я увидел, что калитка сада открыта, и вышел на улицу. Я был безумно рад оказаться на воле. Мне вдруг показалось, что весь мир – мой. Нет передо мной больше решеток и изгородей, что мешали зрению. Я был свободен идти, куда захочу, свободен покорять новые горизонты, узнавать новое.

Однако только я отбежал на несколько шагов, как услышал голоса:

– Буян, Буян!

Едва я остановился понять, что происходит, как меня схватил Али: он еле дышал от пробежки. Он оттащил меня назад, насильно, как невольника, и закрыл за собой калитку.

Я был в ярости на Али за его деспотическую гиперопеку. Мое достоинство опять пострадало.

С недовольной мордой я пошел и лег на солнце перед своей конурой, сердито положив голову на вытянутые лапы.

Дейзи была запряжена в легкую двухколесную повозку и ждала, когда спустится хозяин.

Она наблюдала за всей этой сценой. Увидев, что я злюсь, она догадалась о причине и презрительно посмотрела на меня.

В других обстоятельствах я бы ответил ей тем же. Но сейчас меня просто подмывало, и я не выдержал.

– Много из себя строишь! – вырвалось у меня.

Ответа не было. Она неподвижно смотрела прямо перед собой, с поднятой головой, с хомутом на шее, красуясь, как те гордые лошади на фотокарточках.

Меня это еще больше разозлило.

– Что ты хочешь сказать? Что сейчас ты выйдешь на улицу, а я останусь дома? – Снова нет ответа. Она стояла с самоуверенным, надменным видом и жутко меня бесила.

– Я свободный, а ты подневольная, – высказал я ей. – Я могу гулять где угодно – хочу, в сад пойду, хочу в дом, хочу – на конюшню, то по песку, то по траве. А ты, если не запряжена, то только в стойле стоишь! И чтобы тебе выйти, надо тянуть повозку! И еще у тебя уздечка в зубах! А если шагнешь в сторону, получишь кнута. Что, не смеешь поднять на меня глаз? Эй, ты слышишь меня, кера Дейзи?

Мои речи ее ничуть не взволновали. С тем же презрительным взглядом она взглянула на меня свысока и сказала:

– С кем это ты говоришь, недомерок?

Я вскочил и подпрыгнул к ее носу.

Мой яростный лай вспугнул одну кошку, что таилась поблизости незамеченной, свернувшись калачиком на ветке в густой листве высокого дерева. Она спрыгнула вниз, приземлившись на лапы.

Но между нами не было больше ни решетки, ни зеленой изгороди.

Я забыл о достоинстве, гневе, кобыле, и обойдя стороной хозяина, Мицоса и детей, которые подошли уже к тому времени, бросился на кошку.

Она бежала, словно у нее пружины в лапах. Но я был тоже не промах. Она стрелой бросилась в цветник. Я – за ней. Обезумев, она понеслась к веранде и поднялась на две ступеньки крыльца. За ней и я. Глупая, она не заметила, что льняные занавески на веранде, из толстого корабельного сукна, были спущены и привязаны к перилам, оставляя свободной только лестницу, так что она попала в ловушку.

Но она поняла это. И тогда «дала зверя».

Не успел я напрыгнуть на нее, как она бросилась ко мне и полоснула меня по носу своей когтистой лапой.

Я издал дикий вопль, а она, перепрыгнув через меня, ускакала в сад.

Но боль тоже сделала из меня зверя. В один миг я оказался рядом с ней и схватил ее за шкирку, едва она вонзила когти в кору первого попавшегося дерева.

Борьба не длилась долго. Двумя рывками я сломал ей шею, и она упала замертво.

– Ну ты даешь, Буян! – крикнул Мицос.

Я обернулся на зов. Все собрались вокруг. Хозяин, Мицос, дети, коневоды, садовники.

– Здоровая, взрослая! – сказал хозяин, осматривая убитую кошку. – Смотри, как он ее придушил!

Я подошел и взглянул. О, радость! Это была та самая рыжая мордочка, давняя знакомая! В пылу охоты я ее и не узнал.

Меня переполняла такая гордость, что казалось, я расту, раздуваюсь, становлюсь ростом с Дейзи, которая равнодушно стояла неподалеку!

– Эй, госпожа кобыла, – крикнул я ей. – Ну что, опять скажешь, что я недомерок? – Она с достоинством повернула голову и посмотрела на мертвую кошку.

– Хуже, – сказала она. – Теперь ты стал убийцей.

– Ты просто завидуешь! – упрямо крикнул я ей.

И повернулся к Ане, которая не знала, как еще меня приласкать.

– Хороший Буян, – ласково приговаривала она, – Храбрый Буян! Смотри, Лукас, бедный пес, что с ним сделала кошка! У него вся морда в крови.

Лукас с сочувствием посмотрел на меня. Но в его взгляде я заметил какое-то сомнение.

Он повернулся к Лизе – она, бледная, стояла в стороне, прижавшись спиной к дереву.

– Да, – ответил он, – поцарапали его… Но бедная кошка…

Что? Лукас отвергает меня? Лукас заодно с Дейзи?…

– Тебе ее жалко? – спросил его отец. И улыбнулся.

– Да нет, нет, – ответил покрасневший мальчуган. – Кошки жрут все и воруют. Лазают на деревья и ловят птенцов!…

Ну конечно, кошки ловят птенцов! Хорошо, что Лукас об этом вспомнил и развеял мое ужасное сомнение от его первых слов. Конечно, кошки – воровки, они хотят всех убить. И я бы убил их всех.

С легким сердцем я подбежал к Дейзи и сказал:

– Кошки ловят и жрут птенчиков, так-то!

– Собаки тоже их жрут, если найдут, – надменно сказала она, – они только на деревья не умеют лазать.

Я разозлился.

– Никогда мы не едим птенцов! – крикнул я ей. – Зачем нам эта мелочь.

Дейзи тронулась с места.

– Лиса и виноград, – крикнула она мне, – «хорош, да зелен…».

Остальное затихло с расстоянием.

– Сама ты зеленая, воображаешь из себя! – озлобленно ответил я ей.

Повернулся и пошел на конюшню к своему другу Бобби.

8. ЗВЕЗДОЧКА И СУЛТАН

Я застал Бобби за едой.

– Заходи, дорогой, – сказал он, повернувшись ко мне и громко стукнув копытом в пол. – проходи, сделай милость!

Мое плохое настроение вмиг улетучилось.

– Для тебя – все, что угодно! – ответил я, забегая в его денник. – Хоть черта лысого.

– Тогда поймай мне вон того феллаха, – сказал он, показывая мне кивком головы на мышонка, который испуганно глядел на нас из-под деревянной перегородки. – Целый час уже меня достает. Шныряет туда-сюда по яслям, слов не понимает.

И снова указал кивком на мышонка – тот спрыгнул на пол и побежал к своей норке.

Но несчастный не успел. На счет три он сошел в царство Харона.

– Молодец, Буян! – сказал обрадованный Бобби. – Если появится другой, я тебя позову.

– Конечно, сколько хочешь, – сказал я, запрыгнул в ясли с сеном и удобно там разлегся. – Хватит тебе варится в одиночестве.

В соседнем деннике стояло еще двое вороных лошадей, Султан и Звездочка. Султан с веселым оживлением наблюдал за этой сценой.

Он свесил голосу с деревянной перегородки и сказал:

– А почему такая несправедливость? Почему к нам не заходишь?

– Да с удовольствием, к тебе и к Звездочке, – ответил я. – Я вас тоже люблю. А вот Дейзи – нет.

Как только Звездочка это услышала, она поднялась на ноги, водрузила передние ноги на ясли, чтобы получше нас видеть.

– О! Что тебе сделала наша соседка? – спросила она, охочая почесать языком.

– Да не то, чтобы сделала… Что она может мне сделать?.. Просто говорила мне неприятные вещи.

– Например, что?

– Да вот, сказала мне вслед… Погоди-ка… А, вспомнил. Назвала меня «зеленым виноградом».

– Что это значит? – спросил Султан.

– А я знаю? Так она сказала.

– Что она тебе сказала? – переспросила Звездочка.

– Я толком не понял. Я уходил, а она крикнула: «Как лиса и виноград, хорош, да зелен».

– Пфф…! Какой же ты дурачок! – сказал, рассмеявшись, Бобби. – Я знаю, о чем это. Это цитата из одной истории – она слышала, как хозяин рассказывал ее детям. Как-то раз лиса была голодна и увидела виноград, но он слишком высоко висел на лозе, и она не могла его достать. Тогда она осерчала и заругалась на него: «На взгляд-то он хорош, да зелен – ягодки нет зрелой».

– А что это значит? – спросил я.

– Не знаю, – отвечал Бобби. – Это какое-то лисье ругательство. Дейзи сама не понимает. А я говорил ей: «Не произноси слов, значения которых не знаешь». А она все настаивала, что знает и понимает.

– Эта Дейзи такая невоспитанная, – сказала Звездочка. – Воображает еще себя красавицей.

– Ты гораздо лучше и красивей, – сказал я ей.

Звездочка дважды довольно кивнула черной головой с белым пятном на лбу.

– Хе-хе, – сказала она смущенно. – Но Дейзи, она особого рода.

– Какого? – спросил я. – Она разве не англичанка, как и Бобби?

– Да, – сказал Бобби. – Но она гордится, что ее мать с ее хозяином побеждали на конкурсах красоты. Она происходит из знатного рода, у нее, говорит, есть дипломы.

– А что это такое?

– Не знаю. Дейзи говорит, у нее есть дипломы. Я думаю, это нечто вроде призов и наград. По крайней мере, я так понял.

Впервые я услышал, что призы и награды дают за красоту.

Я попросил объяснить, но никто толком ничего не знал.

– Одно я знаю, – робко сказал Бобби, – что моя мать тоже взяла один приз.

– То есть что? Сахар? Или ты про диплом говоришь?

– Не знаю. Я не уверен насчет дипломов, потому что Дейзи говорила, что у нее единственной на конюшне есть диплом. Так однажды сказал хозяин.

– А у тебя Султан? А у тебя, Звездочка? – спросил я.

Мой вопрос, казалось, расстроил Звездочку. Она поспешно опустила ноги и мотнула головой.

– Какая разница, что совершили наши родители? – надувшись сказала она. – Ни отца, ни мать я не помню. Я просто Звездочка Афанасия Дьяка, и с меня довольно. А Султан – это вороной конь Колокотрониса*, и ему этого тоже довольно.

Теперь я был в полном замешательстве.

– Чья ты? – спросил я.

– Афанасия Дьяка.

– Невероятно!

– А что такого? Говорю тебе, это так.

– Но ведь сейчас ты принадлежишь господину Васиотакису!

Тут Звездочка замялась и замолчала.

– А кто тот господин? – спросил я.

– Афанасий Дьяк? Это один из героев Революции.

– Какой революции?

– Не знаю.

– Он родственник хозяина?

– Не знаю, – сдержанно сказала Звездочка, – Должно быть. Может ты, знаешь, Султан?

– Нет, не знаю, – задумчиво сказал Султан.

– А кто твой хозяин, как ты сказал, его зовут? – спросил я его.

– Господин Васиотакис, само собой. Но на самом деле я вороной конь Колокотрониса.

Я еще больше запутался. И спросил наугад:

– Он тоже герой?

– Конечно. И один из самых великих.

– А где он живет?

– Не знаю.

– А чем он занимается?

– Не знаю. Но он герой. Так Мицос сказал.

Я был сбит с толку, расстроен и растерян.

– Ничего не понимаю, – раздраженно сказал я. – Сваливаете все в кучу и ничего не объясняете.

– Это трудно объяснить, – примирительно сказал Бобби, – нам тоже никто ничего не объяснял. Мы говорим тебе то, что сами слышали, в тот день, когда привезли Звездочку и Султана.

– А что вы слышали?

– Хозяин был в саду с Мицосом и детьми. И они спросили его: «Как назовем наших новых английских лошадей?» И он сказал…

– Английских? – встрял я. – Но это же греческие имена.* Бобби умолк на секунду.

– Не важно, – продолжил он, – не перебивай. Так вот, Мицос показал на одну лошадь и сказал: «Этот будет Султан». Лиза спросила: «Почему?» А тот ответил: «Потому, что Султан это прославленный вороной конь Колокотрониса, в битве за Триполицу». Тогда Лукас встрепенулся и сказал: «Ага, а другая, с белой отметиной на лбу, будет Звездочка Афанасия Дьяка». Хозяин засмеялся и сказал: «Хорошо, им подходит. Наша конюшня будет полна героев Революции». Это все, что мы знаем, – повторил Бобби. – А ты теперь, сам делай выводы, какие хочешь. Все то утро мы думали в четыре головы, но так ни до чего и не додумались.

Никто из нас не мог объяснить, как у Султана и Звездочки оказалось по два хозяина сразу, как вторые из них оказались великими героями, и никто не знал, что они совершили; как Султан был с Колокотронисом в битве за Триполицу, хотя он не видел ни самого Колокотрониса, ни участвовал в сражении. И, наконец, как так получилось, что у них греческие имена, хотя они английские лошади.

Подошел полдень, а у нас все еще не было ключа к этой загадке.

9. ВАСИЛИС

В полдень, когда господа вернулись, зазвенел колокольчик к обеду, и вся семья собралась в гостиной. Я зашел туда со своим хозяином, Лукас увидел меня и вспомнил об убийстве кошки, что случилось поутру.

Торопливо, в сильном возбуждении, он поведал Еве о том, что я учинил.

– Это правда, Буян? Ты в одиночку расправился со взрослой кошкой? – сказала Ева. – А меня не было, вот бы увидеть!

Лукас быстро огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их не слышат, и сказал сестре доверительно:

– И хорошо, что ты этого не видела! Отвратительное зрелище.

– Почему?

– Потому что бедная кошка так страдала в его зубах… Ты бы видела! Просто ужасно!

Ева ласково погладила его по волосам.