Ветер и Сталь

С холма спустился, хромая, Вламир:

– Дайте мне копьё, я буду сражаться.

– Да что же это делается? – раздался отчаянный женский крик.

– Будьте вы прокляты, окаянные! – вторил ей второй.

– Мальчики, родненькие, да как же?..

Всадников под чëрным знаменем уже можно было разглядеть. Даже суровые, сосредоточеннные лица. И против них тонкая ниточка строя ратников. Куда вам? Сметут и не заметят даже!

Пока все взгляды были прикованы к надвигающейся лавине всадников, с тыла, со стороны, считавшейся безопасной, раздался топот. На гребень холма, развертываясь в боевой порядок, поднимался отряд в синих плащах.

– Гражданские на холме. – доложил разведчик.

– Где Русолав?

– У подножия. Готовятся к бою с погоней.

– Силы противника?

– Тагматон клибанов.

Леон кивнул.

– Второй десяток – прикрыть правый фланг! – скомандовал сержант, – третий – левый фланг. Остальные – за мной!

Протрубил горн. Взметнулось знамя Великого Дома Аргент – волк на небесно-голубом фоне. Раздался синхронный топот десятков ног в тяжëлых боевых сапогах. Чентура шла в бой.

Никогда ещё прежде Рамир не испытывал столь противоречивых чувств. С одной стороны долг перед сородичами, спасëнными с такими усилиями и с потерями, а с другой – ставшие друзьями и боевыми товарищами ратники, а Русолав, этот грубоватый с виду, но очень добрый и ранимый великан, который стал за это время, как отец. Да, долг велел быть со своими людьми, но сердце рвалось помочь, хоть как-то, прикрыть собой и воинов, которые, не думая ни мгновения, не колеблясь ни секунды, встали стеной за чужих, по сути, людей, выйдя против превосходящих сил на верную смерть, и Русолава.

Рядом стоял, кто мог стоять, весь его род. Весь оставшийся род. Женщины сжимали кулачки, девочки закрывали лица, боясь увидеть, что произойдёт, а мальчиков переполняла ярость. Вся их злость, накопленная за время плена, аккумулировавшаяся неделями, сфокусировалась на клибанах, как на источнике всего самого плохого что происходило с ними, с их сопленниками, как истинном и незамутнëнном источнике абсолютного зла. Которое без колебаний необходимо уничтожить. Стереть с лица земли, искоренить и сжечь даже память о нём.

– Мы будем биться! – вокруг Вламира собралась группка подростков.

Рамир кивнул:

– Ты отныне не Вламир. Теперь ты Воислав, – юноша покорно склонил голову, – берите колья. Снимайте с носилок, это уже не важно. Они пожалеют, что настигли нас! Корвин, ты?

Степняк выхватил кинжал:

– Нет, брат, я по своему, – он зажал кинжал в зубах и скользнул змеëй в заросли сухой травы.

Но, вдруг, раздался раз горна. В тылу! И чуть позже пронзительный девичий визг и, полные ужаса, женские крики. Кто-то падал, обречëнно, на землю, кто-то пытался закрыть собой детей, кто-то как мог совершал попытки убежать от рядов, закованных в сталь, солдат.

Ратники внизу, услышав горн и крики, резко обернулись. На мгновение в их позах застыло недоумение, сменившееся ликованием, когда они узнали синие плащи виланцев. Щиты дрогнули, но строй удержали – клибаны были уже рядом.

А на холме первой сориентировалась Ласлава.

– Не бойтесь! Это наши! – закричала она, останавливая и обнимая до смерти перепуганных людей, – они пришли к нам на помощь! Они спасут нас.

Тереза, занявшая позицию с арбалетом, развернулась на колене вместе со взведëнным оружием. Но тут же его опустила, а сама поднялась на ноги:

– Леон?! – удивилась, – а где Жон?

Латники разошлись каждый на шаг в сторону, проходя сквозь группу испуганных женщин и детей, и вновь сомкнули ряды. По правому склону громыхала сапогами вторая контра, по левому – третья.

– Русолав! – закричал Леон, – желание забрать всю славу себе не делает тебе чести, поднимайтесь сюда.

Сотник загоготал, но строй ратников, не разворачиваясь, попятился вверх.

Остановились и клибаны, хотя уже и подошли на расстояние броска.

Русолав с Леоном обнялись, как старые друзья.

– Идите в тыл, – хлопнул здоровяка по плечу сержант, – прикройте там, мало ли…

– Парни, вперëд! – скомандовал сотник, – точнее – в зад.

От отряда клибанов отделилось три всадника: знаменосец, командир в роскошном шлеме с чëрным гребнем и в плаще и, видимо, телохранитель. Неспешно подъехали к холму. Командир поднял руку и сказал:

– Вы не враги нам. Но наш приказ ясен: вернуть сбежавшую собственность империи и тех, кто похитил ее, презрев законы Эоссии. Уступите дорогу – и продолжите свой путь.

Леон поднял забрало:

– Эти люди под нашей защитой. А те, кто, как ты сказал, их выкрал – вообще часть нашего отряда. Поэтому, хотите иметь дело с ними, будете иметь дело с нами

Командир клибанов пожал плечами и развернул коня.

К проходящим ратникам метнулась тощая фигурка и повисла на шее одного из них:

– Алтан, миленький, не ходи туда больше, – горячо зашептала она, – я боюсь!

Воин мягко отстранил молодую женщину:

– Заряна, моë место в строю, иди к Лаславе, там безопасно.

Десяток продолжил движение, оставив, Заряну, которая опустилась на колени и спрятала лицо в ладонях.

Рядом стоявшая женщина покачала головой:

– Как же так, Заряна? Олав ещё быть может и жив, а ты уже на чужого вешаешься…

Маленькая девочка подëргала её за лохмотья:

– Мама, мама, почему ты плачешь?

Прозвучал горн клибанов и строй конников начал разгон. Шли хорошо, ровно, мощно, никто не вырывался вперёд и не отставал. Чувствовалась выучка и дисциплина. Грохот копыт нарастал, сосредоточенные лица не обещали ничего хорошего никому, кто встанет против этой стальной лавины. Копья опустились, наконечники грозно сверкнули, неся на своих остриях смерть и страдания.

– Вейра! – разнеслось над строем виланцев и щиты сомкнулись в единую монолитную стену, устремив навстречу врагу лес своих, не менее грозных, копий.

Но перед самым строем торенцев, за считанные мгновения до столкновения, клибаны, не останавливаясь, разделились на два потока. Один двинулся вправо, второй – влево, как бы обтекая основные силы третьей сотни с флангов. Леон ахнул. Такого маневра он не предусмотрел! На мгновение сержант застыл, его ум лихорадочно искал решение, пока стальная лавина уже огибала фланги, устремляясь к беззащитному тылу.

Первым нашëлся Рамир. Он увидел, что виланцы ничего не могут сделать манëвренным всадникам, а те, держась на безопасном расстоянии, мчатся к своей цели. Видел, как стоят латники и как растерялся Леон.

– Арбалетчики! – закричал он.

– Залп! – поддержала его, прдключившись, Тереза.

Первые ряды копейщиков опустились на колено, открывая простор стрелкам, а те разрядили своё оружие в недосягаемых латниками врагов.

Заржали, опрокидываясь, поражëнные лошади, вылетали из сëдел и всадники.

– Свободная охота! – продолжила командовать Тереза.

Теперь арбалетчики били на выбор. Жужжание тетивы слилось в непрерывный гул. Болты впивались в спины удиравших всадников, сбрасывали их с коней, заставляли лошадей вставать на дыбы. Каждый выстрел находил цель в этой мельтешащей, отчаянно пытающейся уйти от расплаты массе.

А там, где остался стоять командир, наблюдая за ходом боя, уже превратившимся в избиение его отряда, вместе с парой телохранителей, откуда-то из пожухлой травы, где невозможно спрятаться нормальному человеку, если ты не человек-змея, стремительной молнией выпрыгнул Корвин. Вскочил на круп лошади командира и провёл кинжалом по его горлу. Затем также стремительно перепрыгнул на круп к знаменосцу, нанося серию ударов сверху вниз, под доспех. Сбросил тело, подхватив его знамя и, как копьëм, поразил знаменем, имевшим свой стальной наконечник, телохранителя в бок.

Третий телохранитель уже в панике нахлëстывал лошадь, направляя её в куда-то в сторону. Не важно куда, лишь бы подальше от этого татуированного смуглого ужаса.

– Командир погиб! – раздались крики среди клибанов.

– Командир пал!

– Отходим!

Остатки тогматона уходили прочь, наплевав на приказ, а в спину им летели смертоносные жалящие арбалетные болты.

Этой ночью развели костры не таясь, не боясь дыма. Вместо сдавленных стонов и плача детей теперь слышался мерный гул голосов, звон котлов и даже редкий смех. Люди, впервые за долгие недели, почувствовали себя в безопасности. На кострах готовили пищу из принесëнных с собой виланцами припасов. А Ласлава обрабатывала раны, переданной мамой, мазью из мëда с хлебной плесенью. Отпаивала больных отваром трав и бульоном вдоволь, как нужно, а не сколько есть, и заматывала чистыми тряпицами.

Вокруг холма выставили боевое охранение и часовые перекликались друг с другом. Русолав сидел перед костром с Леоном и рассказывал ему о своих приключениях. Сержант делал вид, что слушает, но смотрел в одну точку:

– Не очень из меня командир получился… – пожаловался он.

– Да брось, – швырнул обглоданную кость в огонь Русолав, – с кем не бывает?

– С тобой не бывает, с ним вот, – кивнул Леон в сторону Рамира, – он молодец, прирождëнный командир.

Сотник тоже взглянул на Ветерка:

– Ну малец у нас, да, порода!

У соседнего костра Корвин очищал от запекшейся крови свой кинжал.

– Завтра буду лошадей ловить… – вдруг мечтательно произнëс он, глядя куда-то сквозь сталь лезвия.

Где-то ухнула во тьме сова, да завыли вдали волки.

Глава Семнадцатая. Песнь летающих коней

Глава Семнадцатая. Песнь летающих коней

День завершился. А ближе к утру Корвин отправился ловить выживших лошадей. Для чего сплëл ночью аркан из конского волоса – прочный и бесшумный. Ловить боевых коней ему ещё не приходилось, но вряд ли будет сложнее, чем степных.

Лагерь ещё спал. Бодрствовали только часовые. Люди, даже воины, сильно утомились за минувшее время, не смотря на неожиданно лëгкую и разгромную победу над врагом, потому что весь остаток суток занимались сбором трофеев – доспехи, оружие, доспехи с лошадей. Конское снаряжение виланцам применить было некуда, но сама сталь, кожанные ремни и кольчужные элементы были ценным приобретением. А потом разделывали туши павших лошадей. В дело шло всё – шкуры, кровь, внутренности, мясо, кости.

В работах пришлось задействовать всех – и воинов, и освобождëнными степнячек, и даже детей. Со шкур счищали мезгу, промывали в ручье кишки, раскалывали берцовые кости для извлечения костного мозга, копали яму для коптильни. Без дела не сидел никто. Даже ослабленным нашлось применение. И никто не жаловался. Все пребывали в состоянии лëгкой эйфории от победы и от завершении мучений.

Корвин увидел первого коня. Он не спал, тревожился, чувствуя волков, стоял с поднятой головой. Сразу видно – молодой ещё. Убежал, своих не нашёл.

Степняк, держась против ветра, медленно пошёл к нему по спирали. Торопиться здесь не следует, спешка только в ловле блох хороша. Своими движениями он имитировал спокойную, пасущуюся лошадь. Подошёл к высохшему руслу ручейка, будто в поиске воды, пошёл дальше. Вот уже блестит кольчуга на крупе вороного и даже виден тревожный взгляд в прорези стальной маски. Сейчас!

Корвин стремительно раскрутил аркан над головой, посылая его под задние ноги жертвы. В силу возраста, он ещё не успел стать опытным ловцом, но много раз видел, как это делал отец и старшие братья, несколько попыток совершал и сам. Правда под руководством старших. А потом их клан разбили объединëнные силы враждебных кланов и ему стало не до лошадей – рабство, побег, скитания. Однако, кровь не обманешь и навыки, впитанные с молоком матери, не подвели. Бросок удался с первого раза. Корвин потянул верëвку на себя, как бы подсекая, и петля, скользнув, затянулась над скакательными суставами. Конëк совсем по-человечески охнул и завалился на бок.

Не теряя ни секунды, юноша бросился вперёд – сел на шею и накинул куртку на голову животного, лишая его возможности видеть. Придавил рëбра коленом, не давая вдохнуть полной грудью. После чего связал его ноги ремнëм хитрым узлом кочевника.

Конëк хрипел, но не дëргался. Попытался испуганно заржать, но Корвин тут же запихал ему в рот горсть, заранее заготовленной, полыни. Снял куртку с головы и шумно задышал в ноздри:

– Шшш, брат, – проговорил он, – твой хозяин мëртв. Твой путь со мной теперь, ты – моя тень отныне.

Конь перестал биться. Его тëмный глаз отразил звëзды.

Когда Корвин вернулся ближе к полудню, он вёл за собой шесть лошадей. Одна молодая кобылка заметно пропадала на переднюю ногу.

– Я себе этого оставлю, – сказал он Рамиру, держа под узлы матëрого зверя, наверняка ставшего вожаком этого небольшого табуна, – остальных возьми себе и своим парням.

Они взглянули на Воислава и его подростков, которые носились по лагерю, стараясь успеть везде.

– С этой что? – спросил Рамир, глядя на хромую кобылу.

Корвин махнул рукой:

– Если пользы не будет – станет ужином.

Это услышала Ласлава, бросила на юношу порицающий взгляд и смело пошла к лошади. Та попятилась, насколько позволял повод, вскинула голову.

– Тихо, тихо, маленькая… – ласково припевом заговорила девушка, – не бойся меня, я не обижу…

Лошадка вздрогнула, когда Ласлава коснулась раны, но, завороженная её тихим напевом, замерла, лишь дрожа крупными мышцами под кожей.

Корвин поднял удивлëнные глаза на Рамира:

– Я учил их повиноваться через боль…

А Ветерок начал вспоминать, как приручали коней его сородичи, отец. Для них конь – не инструмент, это друг, брат, боевой товарищ. У них было всё не так, как рассказывал Корвин. В голове словно сама собой заиграла мелодия и начали всплывать слова песни. Песни о росе. Которую пел отец, когда попадался особо прыткий и дикий жеребец.

И он запел. Мелодично, тихо, как помнил. Пошёл к молодому вороному. Песня лилась, как весенний ручей, переливаясь и играя бликами на солнце, а руки сами находили ремни, растëгивали застëжки и тяжëлые доспехи падали на землю. Освобождëнный конëк стоял, не шевелясь и даже, казалось, боялся дышать. А когда Рамир начал заплетать особым образом его гриву, из глаз скакуна покатились слëзы.

– Как ты это сделал?! – воскликнул поражëнный Корвин.

– Это песня о их прошлом. Ведь лошадей людям подарил сам Свар, чтобы люди могли покорить ветер. И они плачут, когда вспоминают, что когда-то умели летать…

День провели на холме. Доделывали дела: обрабатывали шкуры, коптили мясо, собирали по ëмкостям из внутренностей жир, дробили вываренные кости в муку. Да и просто давали людям возможность отдохнуть и хоть немного набраться сил перед завершающим переходом.

Долго оставаться на холме также было неверно. Так как в лагере под дубом осталась боеспособной только вспомогательная сотня ратников. И очень много беззащитных. Женщины, дети, раненые и измождëнные боевые товарищи из первой и второй чентуры.

Поэтому утром следующего дня, приспособив лошадей к транспортировке грузов, отряд покинул лагерь, оставив на вершине холма гору костей, которые не успели обработать, трупов павших в бою клибанов и, воткнутое в эту кучу иронично трепещущее чëрное знамя с предательски скалящимся черепом в шлеме. Отряд ушëл к дубу.

Огромный тронный зал был пуст. Только два стражника-варвара стояли перед роскошными резными дверями. Но и они покинули зал, когда в него шагнул нихтиархонт.

Артемитор склонился в глубоком поклоне перед пурпурным троном, отмечая, что тот пуст. А Соларх стоит спиной к залу в стороне.

– Я прибыл, солнцеликий! – отметился Глава Тайной полиции.

Император заложил руки за спину и, не поворачиваясь, спросил без приветствия:

– Расскажи, нихтиархонт, что случилось с Кириадом?

Тот сглотнул ком, раньше или позже это должно было случиться и ответил заранее заготовленной фразой:

– Он погиб от рук агента Хузгарда. Погиб героически, пытаясь заманить шпиона в ловушку. Но тот переиграл его.

– А где был ты в это время? Почему не подстраховал? – резко развернулся император.

Артемитор уже представлял себя на этом пурпурном троне, ощущая как остро империя нуждается в новом решительном Солархе и, вздрогнув, отшатнулся:

– Я… эм… он решил сам провести рискованную операцию… Когда мои люди достигли места, он был уже мëртв. Хузгардец оказался мастером кинжала и скрылся.

– Установили личность шпиона?

Нихтиархонт какое-то мгновение поколебался, не зная говорить или нет. И это не ускользнуло от цепкого взора императора.

– Э… нет, но мы работаем…

– Хорошо, – махнул рукой Соларх, прошёл к трону и уселся, устало подперев голову рукой, – какие дела Кириада тебе известны? Что там с этим степным «когтем»?

Здесь Артемитор решил никак не юлить, а, вскинув голову, ответил:

– Ненужная возня, солнцеликий. Этот артефакт не представляет больше никакой ценности. По моим данным, в Степи уже избрали нового Гакана и без этого Когтя.

– Не успели, значит…– переложил голову на другую руку правитель, – что ж, ступай… Хотя остановись.

Артемитор напряжëнно замер.

– Ты ведь лучше всех знал Кириада и его дела, – произнëс Соларх, – и он… – едва заметно скривился, – доверял тебе. Поэтому нет лучшей кандидатуры для протосеваста, чем ты. С завтрашнего дня будешь моей правой рукой. Скажи кого ты можешь оставить нихтиархонтом вместо себя?

Артемитор склонился и рассыпался в благодарностях.

– Лучше всех подойдëт Кордий, – наконец ответил он.

Император повелительно махнул кистью, будто отгонял комара, приказывая уже новому протосевасту покинуть помещение. Тот низко и часто кланяясь, попятился прочь. А правитель, когда он ушёл, взглянул в сторону, отыскал взглядом картину с молодым богом Селенаром и кивнул.

В тайной комнате за картиной человек в тëмно-сером плаще коснулся рукояти отравленного кинжала.

А утром силентиария Кордия нашли мëртвым. Рана его была не смертельной, но умер он странно – захлебнулся собственной рвотой.

Глава Восемнадцатая. Искры в сумерках

Глава Восемнадцатая. Искры в сумерках

Солнце, скрытое тучами, изредка выглядывало, ощупывали щупальцами землю и вновь пряталось. Мрачный полдень, словно сумерки вечера и порывы холодного ветра, что трепали белые шарфы и волосы на головах людей на холме.

У подножия холма пестрели шатры, горели костры, здесь встала лагерем армия.

–Так значит… – задумчиво протянул не молодой, но могучий воин в богатом доспехе – Татриарх, держа шлем с чëрно-белым гребнем в руках.

Настойчивый звон огромных зелёных мух вторил его словам, а очередной порыв ветра бросал в лицо едкий тошнотворный запах гниющей плоти.

– Поэтому виланцы – лучшие наëмники обитаемого мира, – сосредоточенно думая о чём-то, заметил седой мужчина со шрамом через лицо, из-за которого его рот, казалось, был собран из нескольких частей – Автократор, – не зря по их души Соларх отправил целую Стомахию. Сожгите здесь всё!

Подчинëнный поправил сброшенный ветром шарф и удивлëнно уставился на командира:

– Но…

– Да, и знамя тоже. Этот Тагматон уничтожен.

После короткого отдыха, необходимого освобождëнным степнякам, отряд продолжил путь в лагерь. Леон переживал за оставшихся, Русолав тревожился о возможной новой погоне, Рамир чувствовал, что люди двигаются из последних сил и всем необходимо качественное восстановление.

Янаса, прямо на ходу, затянула песню:

Ох, ты степь, ширь моя,

Мать-кормилица,

Да куда же ты скрылась от очей?

Обернулась тропа каменицей,

Заперли в четыре стены…

Подключились звонкими голосами Лила, Далила и ещё несколько женщин:

Вольный ветер – тот в поле гуляет,

Сокол ясный – под солнцем парит,

А я… словно трава засыхаю,

Без простора, без воли, без сил.

А припев уже пели все без исключения, кроме виланцев, даже ратники-древичи, у них, видимо, тоже была похожая песня:

Ох, да зачем же жить-поживать,

Коль не видать нам солнца красна!

Ох, да зачем же дышать-вздыхать,

Коль не ласкает вольный ветер

Лица?

Да какая жизнь без раздолья?

Без коня, что степь бороздит?

Ох, да без воли-то, без воли —

И душа, как трава, завянет! Эх!

Огромный тысячелетий дуб было видно издалека. Повеяло чем-то тëплым, домашним – дымом костров, ароматом бурлящей похлëбки, уютом и безопасностью.

– Всё, – утëрся рукавом Русолав, – дошли.

И даже студëный осенний ветер, в другое время пронизывающий до самого нутра, сейчас не вызывал иных желаний, кроме, как ускориться. Собраться, сжать кулаки, стиснуть зубы и достичь этого великана.

Далила шла сама, хоть и опираясь на Терезу. Воислав не расставался с копьëм, давший ночью при Луне клятву пращурам стать воином и сражаться за справедливость и волю. Поникшая Заряна уныло плелась, держа за ручку дочурку, Ласлава не останавливалась ни на секунду, пытаясь держать на контроле состояние всех и каждого. И над всеми гордо реяло небесно-голубое знамя с изображением волка.

Люди шли с песней. Подпевали уже даже железные виланцы, Корвин мял в руках кожаный ремень, на глазах выступили слëзы. Уже на подходе к древнему исполину, казалось, даже сам Ветер подхватил мотив и понял над могучей кроной, над ровной гладью реки, поднял встревоженных птиц из зарослей осоки. Сам Свар будто плыл над своими людьми, держа над ними раскрытые ладони.

Отряд встречали. Лекари ждали, напряжëнно глядя на людей, уже оценивая состояние каждого. Молодой Доброгор, тихая Ираида и Брунхиль.

– Мама… – остановилась Ласлава. Сумка со снадобьями выпала из её рук, подбородок предательски задрожал. Она вскинула ладони к лицу, тихо заплакала. Потом бросилась бегом к матери, обняла её, уткнулась в плечо и громко разрыдалась, – мама… я не справилась…

Брунхиль молча гладила её по спине, а когда девушка немного успокоилась, подняла её лицо и взглянула в заплаканные глаза:

– Что ты не смогла, глупая? Посмотри на них – они дышат, они идут. Девочка моя, я бы не справилась лучше.

Её руки стирали слëзы, гладили по волосам. А в глубине души росло странное чувство – ужас от осознания того, ЧТО свалилось на её малышку и глубокая гордость за дочь, которая действительно превзошла самые смелые ожидания. Похоже, что она сама ещё не осознала что совершила. Это был подвиг. Взрослый опытный лекарь взвыл бы и сломался, а она всё вынесла. Не бросила никого до самого последнего момента.

– Иди отдыхай, моя хорошая, – мягко подтолкнула Брунхиль Лаславу к шатру, – а нам нужно заниматься твоими людьми, теперь это наша забота.

Алтейская империя кипела вулканом. Всю ночь в Храме Небесных Цепей возносили жертвы Великому Тефлору и соединяли кольца. Над оливковыми садами и виноградниками острова Хорса с самого утра мрачными клубами плыл горький дым плотным туманом. В кузницах тревожно звенели молоты, а казармах гулко били колокола.

Синклит собрался на срочное заседание. С трибуны вещал громил Веридон Лукреций Филострат:

– И вот так, этот самозванец, возомнивший себя правителем, унизил и оскорбил истинную наследницу Великой Хорской Империи и хранительницу древних традиций нашу Алтейскую империю! – завершил он свою яркую эмоциональную речь.

– Смерть восточным предателям! – крикнул прямо с места Никострат Силенос, командующий флотом, – пусть Сеирархис отдаст приказ и мои корабли сожгут их жалкую Аурору вместе с преступником, зовущимся Солархом!

Проксен Каллимах, Глава Казны, постучал костяшками пальцев по столу:

– Давайте не будем горячиться. Война – затратное дело, – сказал он, – предлагаю ударить по их торговле.

Поднялся человек в красивых бронзовых доспехах, Леонид Аттик, Главнокомандующий сухопутными силами:

– Зачем жечь Аурору? Возмëм Железный Хребет и их рудники и золото – наши!

Что скажет наша Жрица? – спросила седая женщина, стоявшая за троном, установленным в изголовье общего стола. Её руки покоились на массивной мраморной спинке, а глаза цепко оглядывали каждого из двенадцати. На троне восседал хрупкий, тоненький юноша лет семнадцати с большими глазами, подëрнутыми дымкой мечтательной задумчивости.

Не молодая, но всё ещё очень привлекательная женщина, Верховная Жрица Тефлора поправила серебрянные браслеты в виде цепей и ответила:

– Ваше Вседержавие, – склонила она голову с пышной причëской и пробивающейся сединой в волосах, – мы принесли жертвы в Храме и знаки говорят, что боги благоволят благородному начинанию. Они благословляют воссоединение империи с восточными землями. Великой Алтейской Империи, как возрождëнной Хорской Империи быть!

Женщина встретилась взглядом с Жрицей и слегка заметно кивнула.

– Что скажет наш благочестивейший сын? – спросила она юношу, – Соларх грозится разбить наши Небесные Цепи своим Молотом, неужели Алтея столь слаба, что не остановит самозванца?

– Да, ма… – начал было юноша, но осëкся, выдохнул и продолжил словно читать заранее выученный текст, – конечно, Пантократира Ариадна, – он задрожал, но не остановился, – Цепи Алтеи станут петлëй на шее Эоссии!