Центры притяжения

Часто они собирались вокруг Отца… Круг мужиков, соседей, любителей поговорить, посоветоваться и подтрунить над кем-либо. Они обсуждали насущность дел, сетовали на урожайность, на плохую траву и естественно капризницу-погодку. Может ли быть что важнее для огородов, покоса и всего сельского быта, чем погода? Она и занимала важную тему в разговорах да желания собираться в кругу себе подобных. Сидели кто на чём, кто на брёвнах, что всегда были при стайках, кто на траве, поджав ноги по-турецки… Поглядывали в небо, выискивая там признаки дождя, потом обменивались новостями и заканчивали такие посиделки почти всегда подшучиванием над кем-нибудь из своих соседей или громким хохотом над каким-либо анекдотом… Совсем рядом, на жёрдочке присаживался я и вслушивался в обстоятельную речь наших соседей.

– Однако дожжиком попахивает, – закуривая самокрутку и поглядывая на горизонт, повторял старик Незнам, – Оно хорошо было б… Истосковалась душенька по дожжу хорошему…

Художник Боскин Михаил Васильевич. Беседа

Смешной был в своём вечном сером пиджаке, замасленном до лоску, даже в жару не снимавший его. Во мне всегда он вызывал смех. Правда, без всяких обид для него. Был он резким, правду-матку резал в глаза каждому, кто налетал на него, ничего не боялся… А потом он всегда что-нибудь смешное да «сморозит». Боялись местные попадаться ему на язык… Многие соседи имели свои, им придуманные прозвища. Анекдоты рассказывал мастерски, с юмором не грубым, насколько я помню, а тонко… Здесь они конкурировали с моим Отцом… «Ой, Незнам, ты прям народный артист…», говорили о нём, посмеиваясь. «Народный!..», именно так, чтобы было бесспорно. Правда, никто с этим утверждением и не спорил, было очевидно, что «артист» он самый что ни есть народный… Меня же частенько удаляли восвояси, чтобы «уши в трубку не сворачивались». «Ты это…, поди погуляй. Малец ышо!..». Что делать? «малец» с сожалением удалялся, но недалеко на случай, что забудутся… Разговорятся о разных пустяках, разоткровенничаются, а тут я опять возле них.

– Добре бы дождю буты, земелька то зовсим сумуе, – гутарил украинскою мовою вперемежку с русским языком, «сумующий» Смаль, – И леший его знае, чому на небе водица скопычуется, чому иде, а иноди её до биса не дочекаешься…

Незнам, Смаль от фамилий, надо только добавить окончания, так коротко в моём крае обзывали соседей, и сразу можно было понять, о ком речь идёт. По имени непонятно о ком, а по полной фамилии? это совсем официально для мужиков, да и не принято было.

Жмурясь и покашливая своим внутренним хрипловатым звуком, насквозь прокуренным, мужики поглядывали вверх… Там, на почти безоблачном небе изредка появлялись облачка. Из них, казалось безобидных, собирались серые образования. Если на глазах перерастало в нечто грозное, то мужики, которые только что составляли тесный кружок по интересам, мгновенно растворялись по своим срочным делам… Мне же хотелось, в момент разговоров мужиков подглядеть, как там всё «варится», как происходит зарождение воды, откуда она берётся в голубой лазури и каким образом может «удерживаться» на небе? Я же не знал, что облака формируются при смешении воздушных масс, имеющих различную температуру, возникают капли и в конкретном месте начинают сыпать из облаков… Как?.. Очень хотелось разобраться и послать на их головы долгожданный дождь, пусть бы порадовались, а то душеньки ихние совсем разболелись…

Теперь я бы смог им ответить на вопрос «чому?» Если по-быстрому написать, то… Солнышко нагрело воду, она испарилась, поднялась до высот, где при температуре близкой нулю в облаках содержаться кристаллики льда, потом они прирастают от поднимаемой влаги. Кристаллики увеличиваются, становятся тяжёлыми и начинают падать вниз, цепляя по пути ещё больше влаги, потом нагреваются по мере приближению к тёплым слоям воздуха, превращаются в капли воды. Так, совершив невероятное приключение в атмосферной дали, водичка поливает нас дождём…

А те дни и я вместе с ними задавался вопросами почему, отчего и зачем…

* * *

В один из дней, когда собирались мужики у Отца, я слонялся без дела, настроение было вялое, не было желания двигаться, душно и знойно! Один!.. Разъехались друзья мои, а я остался на своём «курорте». Так иногда в шутку называли место, где мы жили. И правда, чем не курорт, озёра, сопки, речки, пусть не глубокие и не широкие, а всё одно речки и рыбка водится в них. В местных лесах ягоды, грибы в изобилии… А тайга!? Тайга знатная, настоящая, с валежником и густыми зарослями кустарников, чащей. Многое в ней покрылось многолетним мхом, а поваленные деревья в труху сгнивают, наступишь на него, рассыпается в прах. Да мне по правде здесь хорошо! И ничего, что один, привык… Но с товарищами конечно интереснее, и придумаем себе занятие, и осуществим задуманное вдвоём, а когда втроём. Завьёмся в местные колки, не найдёшь… Одолевают покосы, но куда деться, это даже не обсуждается, как аксиома в геометрии, не требует доказательств. Хочется или не хочется, кто нас спрашивает? сказали надо – мы идём туда, куда родители скажут идти.

Свои излюбленные места на сотни разов обошёл, всмотрелся, посидел и под лапами елей, где от пекла можно было спастись, но как усидеть долго на одном месте, никак!.. Опять и опять пытаюсь найти себе занятие, всё тщетно – жара! Сажусь на изгородь возле стайки, рядом соседи наши сидят в теньке, расходились хохотом, рассказывают всякие байки. Оглядываю окрестности, посматриваю вверх. Взгляд убегает чаще к небу. Жду облачко, что надвинется и закроет солнце – дышать будет легче. Однако небо чистое, ни единого облачка и вроде всё обычно… Солнце перевалило за полдень, жарит, всё звенит от зноя. Даже слепни и те стараются реже попадаться на глаза светилу, а оно не щадит землю, пожгло траву, сочность зелени увяла, а местами и вовсе пропала. Выражение в народе «жарынь стоит!..» – точно и верно!.. Почва от засушливости потрескалась. Это позволило вечной мерзлоте вздыбиться из недр земных и плеснуть наружу пласты грязи, что растаяла на глубине и ринулась на поверхность.

Радоваться солнцу в такую жару нет никого желания. Дождика бы? давно живое ждёт его!

Вроде «всё, как всегда» было, правда, ласточки стали летать ближе к земле с щебетанием и протяжными трелями. Всё более их голоса стали походить на тревожный пронзительный посвист. В домах подали свои голоса петухи, они как барометры чуют, что лихо надвигается, и не в свой час начинают кукарекать. По воздуху начинает разливается приятная влага, а за миг до этого было сухо и знойно, дышалось тяжело. Солнце всё чаще прячется за облака, которых становится всё большее число, густеют они, окрашиваются в серые, потом в тёмные тона, становятся мрачнее, чаще и быстрее бегают по небосводу. Всё в природе замирает в ожидании чего-то.

– Кажется, дождь собирается, – утирая пот, говорит Отец, – Гляди, какая духота, ну быть грозе…

Он поднимается, это является признаком, пора расходится, разговорам конец… Мужики быстренько рассыпаются по домам своим. Надо сделать догляд, всё ли так в хозяйстве перед дождём, может и град приключится. Запираются двери, окна, а нас стараются загнать домой помимо нашей воли, случись гроза. Это не всегда получается… Пугают шаровой молнией, которую мы в глаза не видели, но говорят, есть она, существует. С ней всякие страшилки рассказывают, мол, заходит в дом, бродит в нём и надо в этот момент совсем не двигаться, прямо замереть на месте. Якобы она может за бегущим от неё погнаться и поразить… Здесь совсем страшно! и мы верим в такое… Потом, выпучив глаза, будем другим рассказывать, но с уже приукрашенными подробностями и своими вымыслами.

Художник Дубовской Николай Никанорович (1859—1918). Притихло.

Уже и я замечаю признаки надвигающейся непогоды. На горизонте появляются совсем скромные ватные «барашки», такие себе безобидные кучёвки, едва ретушированные серой пыльцой, потом их становится больше, они кучкуются, образуются хмары… Зарождается тучка!.. Неужели смиловался Господь, а то солнцепёк и вовсе душит всё живое… Она маленькая, но растёт, как в сказке «не по дням, а по часам»… Быстро-быстро разрастается и занимает вскоре четверть неба. Надвигается угрожающе, даже злобно, ей бы радоваться, а тут такое пугающее нечто, и описать трудно… Издалека, грозно хмурясь и сверкая своими молниями, надвигается в нашу сторону. Птицы, какие носились и тревожно подавали голоса, пропали совсем, не видно, не слышно. Сначала, то там, то здесь пробегает вихрь, за ним уже воздушный шквал взметает пыль с дорог, листву прошлогоднюю, что захоронилась меж трав, она зависает над головой, но вскоре уносится тем же воздушным потоком, что и поднял её… На горизонте, в полнеба, чертит огненная струя, потом раскатисто громыхает и звук эхом убегает в сторону. Солнце закрывается тучей. Скоро начнётся… Чувствовалось движение ветра горячее, обжигающее, а теперь, словно посвежело… «А незадолго перед дождём, хотя ещё и не натянуло тучи, слышится нежное дыхание влаги». [1] Как точно описано! Я её чувствую, во мне всё оживает, точно испил водицы живой. Падают первые капли, первые всегда тяжёлые крапли, оставляют на тропинке пятна… Они упадают с высоты, врезаются на прогретую дорожку, вздыбливают фонтанчики пыли. Потом всё чаще, чаще и вот сыпанул дождь. Шаловливо, пугливо, но дальше как будто останавливается…

О-о! Это обман! Сейчас он вздохнёт и ринется со всей своей силушкой на угретую солнцем землю. Это как воздушный шар надувается, надувается и когда последние нити натяжения рвутся, то происходит его лопание, взрыв… Так и здесь, долго готовилась дождевая трагедия, миг! ещё и ещё сверкает молния, потом… Потом воздух разрывает удар грома гулко, басисто, потом раскатисто пробегает по окрестностям, отзывается эхом в лесах и замолкает в отдалении… И радостно и боязно… Туча надвинулся вплотную, и полил долгожданный дождь, да какой! рясный, крупный вперемежку с громом. Знаю, что вот сейчас дождь участится, потом польёт густой, а что дальше… А дальше должен стать купальным и окатным, промочит враз до нитки. Попади только под него! Потоком воды, отскакивающим от крыш с водной пылью, он обрушится на дороги, реки озёра, на всё живое, двигающееся, мечтающее о дожде. И здесь не спастись зонтиком, зонтик ветром вывернет в обратную сторону, правда зонта и нет совсем, но это к слову. «Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились»… [2] Надо покориться стихии и мокрым «до последней нитки» шагать под струями ливня домой… Как хорошо! Детство тем и прекрасно, что босиком можно припустить, да по лужам, здесь уж точно можно сказать: «Прелесть как здорово!»

Тропинка, что бежит по лужайке, сначала густо осыпается каплями, из них образовываются мелкие ручейки, которые соединяясь, вскоре превращаются в весёлые бегущие ручьи. Воде надо вниз, она ищет самый удобный путь, весело журча, стремится и стремится слится с другими потоками и они вскоре превращаются в мутный говорливый ручей… Запускай кораблик-щепку и беги за ним, наблюдай. Запускаю соломинку и грустно смотрю, как крутит и вертит её поток, унося в неведомое. Глядя на всё творящееся действо, радуешься, да и почему бы не порадоваться. Напитается «земелька» живой влагой, будет рожать нужное людям, и у мужичков, у которых «душенька изболелась», праздник образуется. Всё приходит в какое-то соответствие между желанием, ожидаемым и свершившимся. Это чувствуется в самом пространстве нашей нехитрой жизни, маленькая такая радость, которой хочется с кем-нибудь поделиться…

А к вечеру, на подсохшую травку возле дома выносится стол и многочисленная семья усаживается на ужин, надо успеть до атак гнуса. Этот злодей донимает шибко и достаёт до печёнок, надо успеть!.. Сидит за столом моя семья во дворе… Разговоры, смех, шутки так и сыпятся. Мы посмеиваемся, временами хохоту предаёмся, и так нам весело, так здорово, почти со слезами… Одна Мама, человек сдержанный, урезонивает развеселившихся.

– Да успокойтесь же вы, после смеха, всегда слезам место, – проговаривает она, не дословно приводя поговорку «кто смешлив, тот и слезлив».

– Смех не грех, коль приятен для всех, – парирует Отец.

– После смеха слёзы? – недоумеваю я, – Странновато как-то?..

А «странноватого» ничего и не было, веками простой народ копил наблюдения, подмечал и передавал друг другу, своим детям по наследству. Название не знал этого правила, какое впоследствии обозвали законом маятника. Он напоминает нам о крайностях, каких всячески надо избегать, чтобы за сильным восторгом не пришло разочарование, за безумной любовью – ненависть, за «телячьей» радостью – горе… После того, как мы оттянем маятник в одну сторону, он качнётся в противоположную. И так постепенно раскачиваясь в стороны, будет стремиться к равновесию. К ней всё стремится. В равновесии и должно находиться наше состояние, не делая резкого отклонения. Должно! но жизнь нас качает, как маятник и мы впадаем в крайности, во все тяжкие бросаемся, впадаем в эмоции, потом раскаиваемся и так до следующего раза…

* * *

Туча, сбросив на город тонны воды, резко свалила к западу, и где-то в горах громыхало и поливало. Напомнила мне она коротенький далёкий эпизод, разбередила душу, которая навечно вобрала в себя и детство, и мою семью, и мужичков, и вообще всё, что окружало меня. Вобрала природу, солнце, саму атмосферу того времени, и песни того времени записала навек…

Над городом опять засияло солнце, запели птицы, продолжилась жизнь. С жары резко похолодало, особенности погодных условий провинции… С духоты, спеки, надо опять набрасывать куртки, такое бывает. И здесь сказывается закон маятника, куда от него?.. Даже в воспоминаниях срабатывает его действие… После улыбки прошлому, набегает и грусть по Ушедшим… Уходит всё, нет этого двора, «места, которого нет», [3] где мы собирались, нет их, нет уже многих моих родных, тех соседей-стариков, многих моих друзей, закадычных компаньонов детства… А вот песня наша, не словесная, душевная, такая, какая никакими коллизиями жизни не стирается, поётся в нас – осталась. Я «включаю» её частенько, слушаю и что-то хорошее разливается внутри. Остались застольные песни, что исполняли такие себе простые люди. В них удаль и сила молодецкая и какая-то даль дальняя и ширь широкая… Уж что не говори, а у души есть простор, где многое вмещается, где рядом с радостью могут жить слёзы благодарности, где со слабостью и болезнью просыпается храбрость невысказанная… Вмещается в ней Вселенная, это все чувствуют, изливают, но до конца не осознавая об этом… Узнают, осознают… Чтобы кто не говорил, а человек есть частичка мира, часть необъятной жизни, единица Космоса, потому следует осознать себя такой незаменимой частицей единого целого… Личность человека проживает нескольких десятков лет, а душа его и дух не подлежит уничтожению временем…

май, июнь 2023 года, Калгари

[1] Паустовский Константин Георгиевич (1892—1968)

[2] Бытие. Гл.7, стих 11

[3] Название моей миниатюры «Место, которого нет»

НА РУИНАХ ОТШУМЕВШЕЙ ЖИЗНИ

И увядание земное

Цветов не тронет неземных,

И от полуденного зноя

Роса не высохнет на них…

Фёдор Тютчев

В местах былой бурной жизни всегда остаются следы, видятся картины её… Становится грустно от уже отшумевшей жизни, что пробежала в этом уголке земли. Здесь жили люди, взрослели, рожали детей, влюблялись, гуляли, пили горькую, пели песни, плясали на праздниках, радовались жизни и грустили при расставании, плакали о неутешном горе и провожали в последний путь, хоронили. В этих местностях оставались те же пламенеющие восходы, горели огнём закаты. Здесь каждую весну возрождалась жизнь. А тех людей, что обживали некогда эти уголки земли уже нет, ушли в небытие. Они оставили плоды своей деятельности, память по себе, которая временем и другими людьми превращало в руины ушедшей жизни.

Все вещи разрушает время,И мрачной скукой нас томит;Оно как тягостное бремяУ смертных на плечах лежит. [1]

* * *

Служил я тогда в Белоруссии. Нас из Витебской области бросили в летние лагеря почти под самую границу с Польской республикой. Где-то здесь родился мой Отец, мой дядька… Теперь мне посчастливилось послужить и пожить в этих местах. И народ в общей своей массе добрый, отзывчивый, готовый броситься на помощь по первому зову, улыбающийся, светящийся. Видимо горе, что хватанул за годы войны, обработали душеньку их и превратили в алмаз, твёрдый и драгоценный. Что за край чудесный, цветёт и благоухает, а ты вместе с ним в восторге и радости пребываешь, рождающий и созидающий, где сельские угодья и поля перемежаются с лесами.

В один из дней, когда всё цвело вокруг, когда только недавно весна завершила свой окрас и молодая зелень заполнила всё округу, меня с небольшим подразделением солдат направили в местный колхоз на помощь в хозяйственных делах. В то время частенько привлекали воинские части для помощи в работе сельхозпредприй. Какая работа выпала нам и почему нас бросили на прорыв и помощь, я сейчас и не вспомню. Взвод солдат посадили на автомобили, назначили меня старшим и мы отправились в хозяйство. Далеко ли было ехать, наверное, нет… Почему не помню, видимо для меня это не было важным, а вот местность, по которой прогуливался, окружало меня, и было тем важным, запомнившимся, которым охотно делюсь…

Погода чудная, солнце, птицы, воздух, всё вместе, составляют для слуха и глаза впечатление новое, а значит благоприятное. Сначала ты отрываешься от привычного места, где твоя сущность врастает в то, что окружает тебя. Одни и те же картины вокруг цепко привязывают сознание. Привычные виды крепче, чем стены тюрьмы, которые менять не хочется. И здесь необходимость в путешествии важно, оно даёт сознанию приказ от привычности освободиться. Предоставляет место новому впечатлению! А человеку даже мысленные путешествия полезны, ибо он – путник по жизни.

На автомобилях мы благополучно добрались до места, нас встретили радушно. В Белоруссии, вообще к воинским частям относились с особой заботливостью. Такое я замечал во всех местах, где мне пришлось побывать.

Недалеко от объекта, где нас обременили работой, просматривалась старая престарая запруда… Остатки земляного вала и вбитые в дно реки сваи из круглого леса, всё это говорило о добротном сооружении, но время безжалостно и то, что казалось некогда неизменным и незаменимым вдруг утратило своё значение и необходимость, а раз так, то течение реки и время доделали своё разрушающее действие.

– Таких запруд здесь было несколько на реке, вниз по течению, на последней, была давно мельница, да ещё и сейчас можно увидеть остатки её, – сказал подошедший ко мне бригадир, в подчинение к которому попали мои воины.

Мне стало крайне интересно то, что же собой представляла местность… Оставив на сержантов личный состав, я с удовольствием отправился осматривать то, что когда-то представляло собой шумный говорливый узел жизни.

Художник Поленов Василий Дмитриевич (1844—1927). Старая мельница.

Речка уже была изрядно обмелевшей, вода бежала медленно, переваливаясь на перекатах, огибала торчащие из воды сваи, на которых и было отстроено здание водяной мельницы. Колесо её, изрядно сгнившее, валялось тут же при развалинах некогда большого нужного сооружения. Было удивление, как оно ещё сохранило какие-то признаки и остатки давно работающего громкого своим скрипом объекта. Из воды торчали вбитые когда-то сваи, и на них держалось строение. Теперь они чёрные от времени, когда-то просмоленные и обожжённые смахивали на клыки водного чудища. Вся картина напоминала известные всем работы Поленова и Левитана с видами старых мельниц.

Рядом небольшой лесок и в нём сохраняло ещё свои признаки кладбище. Жалко было смотреть на картину разоренного упокоения людей, живших в разные века, когда-то видимо, влиятельных и гордых. Мраморные и гранитные камни с нанесёнными неизвестным мастером рисунками ангелов и Богоматери, говорили о разных уровнях похороненного здесь сословия. Многие надписи на латыни подтверждали их польское происхождение. На большинстве присутствовали эпитафии, и хотя я не понимал, что означают конкретно, то смысл общий был понятен. Говорилось в них, а они везде одинаковы, что оставшиеся в живых глубоко скорбят о тех, кого проводили за черту жизни, что-то типа: «Помним, скорбим», «Опустела без тебя Земля».

Могильные плиты были повалены, разбиты. Кто-то из чёрных копателей явно хотел поживиться сокровищами усопших. Осквернители и разворошители духа отжившего человека. Может ли ещё быть что постыднее… Всегда, когда смотришь на подобное вандальное отношение, становится грустно и больно, даже не за тех, кто здесь был упокоен, они уже Ушли и Там держат ответ о годах прожитых. А больно за живущих, что приложили активно свою руку к разорению покоя и порядка кладбища. Не знают, не понимают убогие, какой спрос бывает такому… Веками народ воспитывал особое отношение к миру усопших, пуская в жизнь слова, что формулы, которые должны исполняться неукоснительно, вот например: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды», [2] а кто правду всю знает? Есть такие?.. Расхожее выражение, которое в обиходе ограничено словом «ничего», в то время как оно имеет несколько иной философский смысл.

По косогору поднялся… Здесь мало что напоминало о разорённой временем жизни, однако следы, хоть и слабые, но всё ж имелись. Вскоре я увидал склон крупными ступенями спускающийся к реке, и было видно, здесь давно красовался дом какого-то помещика, возможно польского происхождения.

* * *

Остатки старой помещичьей усадьбы являли собой полуразбитые ленты фундамента. В общем, тоже представляли собой жалкое зрелище. Куски фундамента, на которых местами остались признаки кирпичной кладки, которую ни время, ни руки людские не смогли уничтожить, добротно была сделана. Умели! По всему видно, что усадьба была довольно большой. Здесь же виднелись остатки большого сада в виде разбросанных тут и там засохших фруктовых деревьев. Сама усадьба располагалась на склоне холма, уступами спускающегося к небольшой речке и пруду и на одной из довольно больших площадок-ступеней и был расположен дом с хозяйственными постройками. Сама речка была загорожена запрудами в нескольких местах, видимо для сбора необходимого объёма воды. Тщательно старые мастера рассчитывали всё до мелочей. И в конце самой нижней запруды и располагалась мельница. А сзади дома чуть выше его на другом уровне рос лесок и таким образом защищал от ветра, да и создавал своего рода уютное расположение. Всегда расположение близкого леса для меня означало нужный для общего комфорта ландшафт. Пейзаж, что открывался предо мною, был и сейчас красивый, а представляя время расцвета усадьбы, с садом, прудиками, мельницей был просто завидным для любого художника.

Я присел на фундамент, вернее на его остатки, огляделся… Всё было в цвете. Деревья фруктовые распустили свежие сочные листья, а в сочетании с белыми и розовыми цветами стояли, что барышни на первом своём балу. Модницами приготовились покорять сердца и уж точно! одно было у них в плену – моё… Белый и красный – эти цвета дают чувственность и влечения, а белый и зелёный? По мне белый всегда вызывал чистоту и непорочность, а зелёный возрождение и одухотворённость. Однако всегда найдутся те, что возразят мне, им эти цвета могут вызывать ассоциации, связанные с не менее высокими понятиями и категориями. Ко всему великолепию «барышень на балу» под ними во множестве росли одуванчики, которые только что выбросили свой жёлтый цвет… Люблю, просто обожаю это время года!.. А жёлтый спросят меня, что он вызывает? Мне тепло и радость, а с физическими понятиями, я здесь не оригинал, мне всегда напоминает солнце и маленькие комочки цыплят… Вот так просто…

После долгой зимы налюбоваться такой красотой быстро я не мог, расслабился, размечтался. К тому же мысленно представил картину здешней жизни, разрисовал в деталях какой она была и… И здесь, как в кино, меня спустили «на грешную» голосом бодрым и приятным:

– Дзень добры, служивый!

Художник Игорь Бабайлов. «Иван Иванович»

Я оглянулся и увидел подходящего ко мне старого человека с бородой, седыми бровями. Почти как из сказки. Сказал мне приветствие на польский манер, так как наше приветствие звучало бы «добрый день!»

– Здравствуй, отец! – ответил я и стал внимательно всматриваться в подошедшего седого человека. Было ему лет семьдесят или немногим более. Чем-то напомнил мне моего отца, но с бородой, мой бороды не носил, даже всегда с отвращением относился, возмущался, когда я его в детстве в шутку просил, зная ответ: «Пап, отрасти бороду, она у тебя будет белой-белой». Получал ответ: «Ну! тебя с ней… Ещё чего? На посмешище пустить меня хочешь?..».