Старые боги новых времён

– А-а-а-а… безбожник, – приложила руку к груди маменька. – Милый, ну надо было по интеллигентней как-то, аристократия ж как-никак… к тому же он несчастный человек.

– Этот «несчастный человек», дорогая, собирался увезти нашу дочь в Британию. Там её окрестить в католической церкви, и, так сказать, привести к «истиной вере в бога»! – процедил папа. – Ах, да! и, конечно же, он, так и быть, согласиться на приданое в районе миллиона рублей золотом, этого как раз хватит привести его графство в порядок.

– Вот вымесок бобынистый! – гаркнула маменька, тут же подрастеряв дивный образ. – Надо было пинками гнать его со двора!

– Милая, ну надо как-то по интеллигентней, аристократия ж как-никак… – тут же ввернул папа маменькину фразу, и подхватил её на руки.

– Ладно, – взмахнула ручкой маменька, обвивая шею отца. – Я позвоню Антон Палычу, пусть проверит, что там за «графьё» такое… и поганой метлой его, обратно в свои захолустные Европы. Ишь ты! Удумал!

– Девочки? А может чайку? – поудобнее перехватил маменьку папа, и подмигнул нам.

– Чую, – втянула я воздух. – Пирогом персиковым пахнет…

– Тем более! – воскликнул папа.

– Ты это специально, да?! – прищурила глаза маменька. – И Владуся с Милечкой, и пирог…

– Нет, дорогая, – «честно» соврал папа. – Так совпало.

***

Глава 2

Чай был крепок и душист, пирог великолепен, как, собственно, и всегда. Папа был заворожен маменькой, да и мы с Милёной любовались её изяществом и грацией.

– Ой, а мы с Ратмиром у Полины вчера вечером были. Помните, я про неё рассказывала? – отставила чашку Миля.

– Это та, которая пень приволокла? И всё у неё «чудесное»?

– Да, – улыбнулась Миля. – Ну так вот, вчера были у Полины в гостях, и я спросила, что это за плоская мраморная плита лежит на подоконнике? «Скажи, чудесная?» – тут же встрепенулась Полина. На этих словах Полинин муж воскликнул: «Поля, шиш!» и вышел из кухни, а Полинка продолжила: «Я нашла ее на песке, когда мы отдыхали на озере Селигер. Как только увидела, сразу поняла: домой без нее не уеду!» «И положила ее мне в заплечный мешок!» – прокричал из комнаты муж. «И я чуть не помер, потому что мы перепутали даты выезда, и пришлось бегом выселяться и нестись на омнибус. И кроме этой могильной плиты тащить пять кило других «даров леса». У мешка лопнула лямка, ибо «мраморная подставочка» весит как надгробье! И всю дорогу Поля переживала за подставочку, как бы я её, где не забыл. В итоге я забыл на станции Бологое сумку с собственными вещами. А мраморную подставочку – привез»! «Скажи, чудесная»? – Спросила Поля… мы с Ратмиром чуть не умерли от смеха, – закончила Миля.

– Поля твоя сама невероятно чудесная, – рассмеялась мама.

– Это мне одну историю напомнило, – нацелился на второй кусок пирога папа. – Тоже из серии «невозможно бросить». Давно это было… да и не здесь… короче. Дело было на Дальнем Востоке, где кедры не чета всем остальным – толстенные, здоровенные. И шишки на них раза в три больше. К нам на подмогу прислали одну бригаду с завода, не помню уж какого. Так вот бригадир у них, как увидел эти кедры, так и давай всех агитировать шишку бить. Ну мы повелись на его уговоры, собралось нас человек десять-двенадцать. Ну и поехали. Уехали, как водится, в глушь. Разбили лагерь, выпили за приезд, как полагается, и пошли на сопку бить орех. Колоты у нас – огромные деревянные молотки, которыми по кедру стучат. Шишка осыпается, а мы её потом собирали. Хорошо походили, шишки много. Забрались на самую вершину сопки, а там – здоровенный кедр в три обхвата, и шишек наверху видимо-невидимо! Колотом тюк-тюк – бесполезно. Дерево даже не шелохнулось. Посмотрели по сторонам – бревно лежит. Бригадир скомандовал: «Берем бревно и с разбега как шарахнем – вся шишка наша!» Сказано – сделано. Подхватили всей бригадой бревно, взяли разбег. Дружно так побежали: раз-два-три-э-эх! И бревном своим по кедру только ширкнули. И на всей скорости пронеслись дальше. И понесло нас по инерции да со всей дури под уклон! Не остановиться. И бревно уже не бросить: руки-ноги переломаешь. Один молодой кричит: «Может бросим?!» Бригадир, задыхаясь, орёт: «Я те, ****, брошу!» Несёмся во весь опор. А внизу всё подножие заросло колючим кустарником. Шиповник или кто его там разберёт. И вся наша ватага с бревном наперевес врезается в те кусты! Маневренности-то никакой – только вперед. Кто в лагере остался, потом рассказывали: «С горы топот, мат-перемат, треск ломающихся кустов и на дорогу вываливается бригада: вся одежда в лоскуты, в лохмотья, исцарапаны, кровь хлещет, бегут с бревном…» Метров через сто смогли только остановиться и бревно свое бросить. Ох, и ржали же потом над нами… так нас оборванцами и прозвали, – закончил папа историю под наш дружный смех.

– А вы знаете, что наш Павлуша учудил намедни? – тут же вклинилась маменька, и подлила себе чайку.

При упоминании имени Павлуша, мы все прыснули от смеха. Павел Филимонович Кузин, слыл человеком невероятным во всех отношениях. С ним могло случится всё что угодно. Например, этот интеллигентный на вид юноша, пришел на собственную помолвку в разорванном сюртуке, на лацкане которого висели длинные рыжие волосы, на лице и белоснежной рубашке следы ярко-красной губной помады. На вопрос невесты: «Это что такое?» Ответил: «Дорогая, не поверишь, я со скоморохом подрался…»

– … так вот, – продолжила маменька. – Вчера, иду по коридору, а на встречу мне Верочка из лаборатории, и вся в слезах. Я-то испугалась, давай выспрашивать, что случилось. А она бедненькая, воет, за живот держится, икает. Слова вымолвить не может. Ну, я её под белы ручки, и к себе в кабинет. Минут десять отпаивала, пока она не успокоилась. И что вы думаете? Оказывается, в лаборатории сломался унитаз. И не просто сломался, а прям-таки раскололся, не суть от чего это произошло, суть в том, что нужен был новый. Ну, Верочка составила заявку, пришел мастер, всё заменил, всё подключил. И в конце говорит: «Вот. Всё готово. Пробуйте.» На этом моменте Верочка залилась краской, но продолжила: «А я стою, растерялась вся. В голове куча мыслей. Что, вот так? При нём? Прям сейчас? А нельзя ли попозже? Не знаю сколько бы я так стояла, но тут слышу звук такой, ну… вжух… молния на мужских брюках… и Павел Филимоныч, меня так рукой отодвигает, и прямой наводкой к унитазу… и тут мастер выдаёт: «А я смотрю, вы, сударь, больше решительный и смелый, нежели умный…» И вздохнув, сам нажал кнопку слива, и со словами «всё работает» ушёл.

– Боги, – утерла я выступившие от смеха слёзы. – Про вашего Павлушу можно сборник фельетонов уже выпускать.

– И не говори, – махнула рукой маменька. – Ладушка, ты сегодня дома побудешь? Или на службу?

– На службу, конечно. У меня пара интересных вещиц есть. Да и отчёт надо сдать.

– Тебя вечером ждать? – поинтересовался папа.

– Нет-нет. Скорее всего раньше полуночи не вырвусь, – промокнув губы салфеткой, встала из-за стола. – Вы же понимаете. Три дня командировки равно две недели разборов завалов. Едвига уже весь чарофон оборвала. Всё. Я ушла, – послала всем воздушный поцелуй. – Не скучайте.

***

– Владислава Богдановна, – в дверях кабинета топталась Едвига. – К вам пожаловал полковник Соболев.

– Кто? Полковник? Ко мне? – отложила лупу, через которую рассматривала тонкую вязь символов на старом медальоне.

– Да, – быстро-быстро закивала Едвига.

Едвига соответствовала своему имени на все сто процентов, вот уж действительно, Подвижная. Не секунды покоя.

– Ну хорошо, проси, – пожала плечами.

Бросила взгляд в зерцало18, ну мало что, не прыщ, а цельный полковник. В зерцале отразилась довольно-таки миловидная шатенка с серо-зелёными, блузка тёмно-изумрудного цвета и белая юбка до колен шли ей необыкновенно. А бежевые туфли-лодочки только подчёркивали стройность и длину ног. Хороша. Даже для генерала хороша, что уж говорить о полковнике. Подмигнула я шатенке в зерцале.

– Добрый день, Владислава Богдановна, – поздоровался вошедший в кабинет мужчина, и улыбнулся.

Полковник? Он? Да не может быть! Здоровенный вихрастый шалопай, как охарактеризовал бы его папа. Привлекательный, не лишенный харизмы и обаяния, конечно, но точно, здоровенный, и точно, шалопай. Такие обычно проводят всё своё время на всевозможных тусовках в обществе высокородных красоток и мотаются по заграницам, красуясь в таблоидах. Ну, или познают себя, украшая своим накачанным тельцем тёплые океанские берега, в обществе всё тех де красоток. Ну уж точно не становятся полковниками. А может он паркетный выжига и плут? Хм… Нет. Глаза слишком уж умные, и прошлись по мне, оценивающе так. Ну-ну. Посмотрим.

– Добрый день, чем обязана? – протянула руку для пожатия.

– Рад встрече, – и не подумал жать руку этот полковник, а тут же её облобызал. – Позвольте представиться, – не торопился отпускать мою ладонь полковник. – Ярослав Лаврентьевич Соболев. Полковник юстиции.

– Ого! – моему удивлению нет предела. – И что же нужно настоящему полковнику юстиции от меня?

– Для начала, пригласить вас отобедать.

– Сударь, ещё час до полудня.

– Тогда, кофе?

– Господин полковник! – выдернула руку. – Я уж не знаю, как вы себе представляете мою работу, возможно, думаете, что мы бездельничаем, томно вздыхаем, рассматривая разные предметы, – тонко намекнула на один, вышедшей недавно глупый сериал. – Но поверьте, это не так. И у меня очень много дел.

– Я нисколько не сомневаюсь в вашей занятости, простите меня. Ваша красота заставила меня забыть о долге, – выдал полковник.

И тут я вспомнила.

– Вы тот самый Соболев? Контрабанда чар-амулетов! – мне кивнули. – И что же привело вас ко мне?

– Это, – на стол легла обычная деревянная шкатулка, а вот внутри …

– Откуда у вас это? – хлопнула крышкой, закрывая шкатулку.

– Это проходит по моему делу. Ну и мне посоветовали обратиться к вам.

– А кто, говорите, вам посоветовал обратиться ко мне?

– Один мой хороший знакомый, – усмехнулся полковник.

– А что же он сам не помог вам?

– А он сейчас в Китае.

– Та-а-ак! Понятно! Соболев, говорите?.. Минутку… – схватила в руки чарофон. – Добрый вечер, Тихомир Модестович? – улыбнулась, как только на экране появилось улыбающееся лицо. – Не отвлекаю?

– Ну что ты, голубушка моя, ну конечно, конечно, отвлекаешь! – поправил пенсне, мой бывший учитель.

– Рада, что вы, как всегда, при деле.

– Ах, Ладушка, пока у нас стариков есть хоть какое-то дело, мы чувствуем себя нужными.

– Ну-у-у-у, вам ли говорить о старости, друг мой. Вы мне лучше скажите, а некто – Ярослав Лаврентьевич Соболев. Полковник юстиции. Не тот ли Разбойник-Славка, который уже почти десяток лет не подарит вам с Ариной Горыновной долгожданных правнуков?

– Ох, Ладушка! Он это, он. Да и какой из него полковник? Из навоза пуля, и то лучше, чем из него полковник! – нахмурился учитель. – Он же, Ладушка, галопирует по белу свету, аки комонь19.

– Ну что ж вы так, – хмыкнула я. – О настоящем полковнике-то?

– Ладушка, да где ж ты видела таких полковников?

– Нигде, – ответила честно, рассматривая полковника. – По-моему, настоящие полковники чинно и благородно сидят в кабинетах, в красивых костюмах.

– Ну! А я тебе о чём толкую! А этот?! Ты на него посмотри!

– Может ему кабинета не нашлось? – спросила, задумчиво разглядывая полковника.

– Мозгов у него, Ладушка, не нашлось! – в сердцах махнул рукой учитель. – А вот язык длинный, и рука тяжелая…

– Ну тогда, понятно… Тихомир Модестович, почему я?

– Ладушка, душа моя, а кто? Ты моя лучшая ученица!

– А Злата? А Казимир?

– Ой, да брось ты! То, что одна по выставкам заграничным разъезжает и с умным видом в чаровизоре20 вещает, а второй в министерстве культуры на тёпленьком папкином месте, не значит, что они лучшие!

– Тихомир Модестович, но…

– Маменька твоя в курсе.

– А?..

– Борис Тимофеевич, тоже.

– Но?..

– У тебя полная свобода действий!

– Ну, Тихомир Модестович!!!

– Ладушка… он мне и Ариночке пообещал на этом закончить… – очень тихо и серьёзно сказал учитель. – Я стар Ладушка, да и Арина уже не молода.

– Хорошо, – сдалась я. – Но, вы посмотрите мою докторскую!

– А ты уже написала? Ладушка, ну ты ж моя умничка! Конечно посмотрю!.. Что? – обернулся куда-то учитель, – да-да… уже принесли?.. сейчас иду… – и повернулся ко мне. – Ладушка, лучик мой золотой, мне жуть как пора! Принесли занятную вещицу, говорят, династия Шан.

– Да что вы? Поздравляю! Конечно идите! И передавайте от меня привет Арине Горыновне!

– Обязательно, душа моя. И докторскую твою, обязательно посмотрю, присылай. И не давай спуску этому полковнику! – лукаво подмигнули мне в чарофон.

– Можете не беспокоится. – улыбнулась в ответ. Отключив чарофон, подняла глаза на полковника. – А вы плут, однако.

– Помилуйте, Владислава Богдановна! Как можно? – наигранно заломил бровь Соболев.

– Прельстили дедушку правнуками… ну-ну…и что же пообещали моему начальству?

– Серию репортажей о вашем аукционном доме от Златы Добромысловой.

– Вот как… – хмыкнула я. – А…

– А почтенная Велена Святославовна, очень не любит, когда чар-амулеты уходят безбожникам, что уж говорить о таких вещах, – кивнул на шкатулку полковник.

Хм… да уж, маменька очень, так сказать, «трепетно» относится к любым вещам, наделённым чарами. С другой стороны, кому, как не ректору Академии Чародейства Руси, так «трепетно» относится к подобным вещам.

***

Это было давно. Так давно, что стало преданием. А некоторые и вовсе считали это безумной ересью и сказками. Сказками о всесильных и прекрасных богах, живших в благодатном краю. Они дружили, ругались, любили, и даже иногда враждовали между собой, но жили. И росли боги, и сила их тоже росла. И вот когда земная твердь не могла уже нести эту непосильную ношу, решили милостивые боги дать ей время окрепнуть, и отдали часть силы они тому люду, кто обещал веровать в них, и пообещали помощь, защиту и поддержку тому люду, кто верует в них и живет на их земле. На Руси.

Не предали русичи своих богов. Веровали. И не оставили Боги русичей милостью своей. Научился люд управлять силой, ниспосланной богами, научился жить в гармонии с природой. Но не стали русичи уповать только на божью благодать, не поставили чары во главе. Уважение и хвала мудрым волхвам и чародеям, но не всесильная и безграничная власть. Нести мудрым волхвам и чародеям науку важную в души людские, да знания в умы. А коли сам человече придумает нужное да полезное, так не запирать полёт мысли людской. Не чинить препятствий. Помогать. Развивать. Учить.

Вести расходятся быстро, даже в те лета, когда не было чарофонов, спутников, и чаросвязи… Долетела молва и до тех королевств и стран, где всё это считали ересью и сказками… И потекли на Русь люди с головами светлыми, с мыслями умными, спасаясь от костров и палачей инквизиции. Бежал люд, спасая свои знания и жизни от веры странной, где были они рабами божьими. Бежали на Русь. Ибо не было рабства на Руси. Ибо мы дети богов, созданные по образу и подобию их, а не твари божьи мы, и не рабы божьи мы… любой верующий русич, дитя богов.

На что только не шли безбожники дабы удержать люд в границах своих. Жгли, пороли, казнили, топили… но тем слаще были думы о «запретной Руси». И потекли тоненькие ручейки…

А ведь милости Богов всем хочется, даже безбожникам. И потянулись на Русь те, кто хотел обманом просочится на благодатную землю, кто и не думал о вере, кого манили мысли о злате да богатстве. А почему бы и нет?! У этих русичей, у них ещё есть. У них много. Они же глупые! Язычники! Верят в то, что они дети божьи. Смех, да и только. Ну так детей же надо воспитывать? Ведь так? Ну вот и хорошо. Мы и займёмся этим. И направим их странному королю, который зовёт себя Князем, посольство. И не просто посольство. А с письмами и грамотами, дарами и обещаниями. Глупые русичи обязательно поверят в то, что мы желаем им только «хорошего» и не поймут глупые язычники, что мы им предлагаем, что-то в стиле «Мы вам утюг ненадолго погладить, а вы нам бужены постоянно и навсегда поесть…» ну конечно же в письмах и грамотах всё было мудрёнее и красивше-то написано, но суть не изменилась.

Князь тогда долго смеялся. Аж икота разразила. А уж как волхвы да чародеи веселись. Неужто и впрямь, безбожники верят и надеятся, что «глупые русичи» будут им милости божьи раздавать? Возвращать «рабов», что научились на Руси «ереси поганой», дабы их предали очистительной молитве? Неужто настолько скудоумны? Ан нет. Не скудоумны. Хитры…

Пока послы плели паутины словесные, расползались по городам и весям их шпионы, в рясах черных, да одеждах богатых. Мол посмотрим, как живут русичи, а вдруг и мы так сможем? И вели они беседы душевные, предлагали злато да серебро. Обещали чародеям да чародейкам, волхвам да волховицам, власть несметную, житиё-бытиё в замках и дворцах нерушимых, в неге и праздности. Да только смеялись над ними, да словами их худоумными, русичи. Ну как можно-то предать Истинную Веру? Как оставить землю благодатную? Вы часом там челом не ушиблись? На кой нам замки да дворцы? Своих теремов хватает. На кой нам пить и есть на злате и серебре в неге и лености, коли нам столь ещё нового открыть предстоит? Человек же должен не быть скотиною? А-а-а… не скотиною. А кем? А-а-а-а… повелителем? А кем повелевать-то? Ах рабами глупыми! Ну так глупый всё ж не так сделает, самому переделывать надобно будет, и на кой тогда? В таком ключе и велись беседы. Нет, ну кто-то и соглашался на посулы, ибо не было желания самому трудится. Ибо, ну красиво ж пели-то!..

И как бы не пели гости заморские, и как бы не старались быть ликом светлы, да только мысли чёрные и злоба рвались наружу. Как эти «смерды-еретики» могут отмахиваться от их красивых слов и обещаний?! Как они смеют отказать?! Как смеют украдкой, а то и в лицо, смеяться?! Да мы научим их смирению! Мы научим их уму-разуму! Кнутами их! Отребье! В кандалы их! Сброд! Язычники! Сжечь всё!!!

Забылись «гости дорогие», что на Руси они, что не в Европах-то они, где люд простой, аки овцы идёт на заклание. Забылись, что ряса черная тут просто одёжка-дерюжка, что титулы громкие – просто слова. Забылись… Вот и пожаловали они в кандалах, да кнутами гонимые прямиком на площадь, пред Княжьи очи. Ох и осерчал тогда Князь. Да что там Князь. Сами Боги осерчали.

Возвращались безбожники в королевства свои не так, как планировали. Ох не так. Не даром на Руси говорят: «Что худого у тебя на языке да в уме, то тебе в пазуху», ох не даром… Но русичи-то говорят, а Боги их сразу вершат!

Да так всё просто у них и быстро получилось, только и отгремел голос Велеса – «Каков ты внутри, таков и снаружи. Покажи всем всю истину!» – как всё посольство зашлось в крике, падая на колени. И поднимались они на ноги, обезображенными каликами. Кто горбат, кто лицом чёрен, кто в чирьях, кто нем был, кто глух, кто с бельмом на один, а то и на оба глаза, а кто и вовсе с рогами козлиными и копытами, да ушами и хвостами ослиными … и всех, всех до единого Князь отправил по домам. Да не просто так, а с войском многотысячным. Ну, и что б не было недопонимания у собратьев правителей да королей, пару писем им, написал коротких. «Кто к нам с мечом, да худыми мыслями явится, тот в рыло и получит»! Уяснили?! Уяснили…

Но злобу да обиду затаили. И таят до сей поры. И стараются, и пытаются, безбожники Русь поколебать, да смуту посеять, обманом ли, силой ли, да не получается. Не даётся им Русь. Воровали волхвов да чародеев. Да только не помогло им это. Не работают в неволе-то чары, не передаются-то знания и обряды. Объединялись они в походы военные, да только стоило на Русь им ступить как мор нападал на войско тёмное. Тот служивый, что просто приказ выполнял, без злобы чёрной в душе, болел заразою разной. Кто же нёс в сердце и уме своём тьму на Русь, тотчас становились ущербными каликами. А те, что бесчинства творили на пути своём, «предавая очистительному огню еретиков-язычников», умирал в муках, что другим причинял…

И потянулся люд к Вере Истинной. И разрасталась Русь. Переходили княжества под длань Руси. И все они, поляки, силезцы, словинцы, чехи, словаки, кашубы, моравы, лужичане, болгары, сербы, хорваты, босняки, македонцы, словенцы, черногорцы, а тянулись не только они, со временем перешли грузины, абазины, абхазы, адыги, азербайджанцы, армяне, дагестанцы, осетины, ингуши и чеченцы. И все они становились русичами. И земли их стали Русью. Как сказал однажды Богдан Александрович, рассматривая карту Руси: «Оттяпали половину Европы, Балканы, часть Греции, часть Турции, не говоря уже про Крым, весь Кавказ, Камчатку, Сахалин, Казахстан, даже часть Монголии и Китая ухватили…»

***

Полковник юстиции Ярослав Лаврентьевич Соболев.

Хороша. Ух как хороша! Есть. Есть такие женщины, смотришь, ну да, миловидная, а присмотрелся, и всё! Глаз не отвести. И одета в обычную одежку, но со вкусом и изяществом, и волосы уложены в строгую причёску, но коснись, и рассыпятся шелковым водопадом кудрей, и ведёт себя строго, но глаза горят яхонтами. И движения плавные, и речь тихая да учтивая, но слышится, ой как слышится, за переливчатым ручейком неукротимая мощь горной реки. И чуть что, потянет в водовороты, ощетинится порогами, встряхнётся крутыми водопадами, и вброд такую не перейти, и вплавь не перебраться. И в палящий зной понесёт она свои воды прохладные, и не скуёт её стужа лютая, пробежит мимо, поманив свежестью капель да брызг, бликами радужными завлечёт, но останется она свободной, чистой и гордой. Вот какая ты, Владислава Богдановна Гордеева… Любовался бы и любовался, а может и не только любовался бы?.. Надо бы почву прощупать, а пока… пока дело. Да. Дело, есть дело.

– Дед сказал, что вы лучшая в этих вещах, – кивнул на шкатулку.

– И как у вас оказалась эта вещица?

– Нашли в кармане задержанного по подозрению в смертоубийстве… профессора Любича.

– ЧТО?! Профессора Любича, убили?! – в испуге прижала руку к губам, и вскочила с места барышня.

– Да.

– Боги… но кому нужно убивать профессора?.. Неужто он нашел?! – замерла статуэткой. – Нет… Не может быть… Твою ж кочерыжку!.. Если он нашел… – забормотала она, и начала расхаживать по кабинету. – Но ведь… хотя?.. Возможно… очень даже, возможно… почему нет никакой информации?.. такое не спрячешь… даже если тайно?.. а кто финансировал?..

– А можно чуть подробнее? – перестал пялиться на, вышагивающие туда-сюда, стройные ножки, и вклинился в этот странный монолог.

– Что? – замерла посреди кабинета барышня. – А? Да-да… М-м-м… вы в курсе чем занимался профессор Любич?

– Насколько я понял, он профессор в области истории.

– Не совсем. Нет, не так. Да он историк, но прежде всего он археолог, и его основная направленность… Гиперборея.

– Да, твою ж …. ! Вот дерьмо! – не сдержался. – Простите. Вы серьёзно?

– Да.

– А вы? В какой области специалист? Я не умаляю дедовых рекомендаций. Но это аукционный дом? Вы искусствовед?

– Не совсем. Я и искусствовед, и историк, и тоже чуть-чуть археолог, но моя основная направленность это… божественные артефакты…

– Я сейчас посижу молча… хорошо… а то боюсь не сдержусь… – процедил сквозь зубы, боясь напугать рвавшейся изнутри бранью барышню. А она рвалась, ох как рвалась…

Что ж за неделя-то такая? Одна весть круче другой. Сначала подруга заявила, что бросает меня, так как надоел я со своей работой. Потом из отпуска вызвали, так и не начавшегося, кстати. И сразу же убийство это всучили. Ну что тут сложного? Очередного дурманщика21 подрезали в тёмном переулке, причём убийца и сам дурманщик со стажем. И как только нож в руках-то удержал? Они ж после этой дряни как неживые. Тьфу! Пропасть! Лезет грязь на Русь, ох лезет…

Ну да ладно, приехал на место, а там, нестыковка на нестыковке. Убиенный явно не дурманщик. Да и убили не в подворотне. И уж точно не второй дурманщик. Очень уж профессиональный удар. Один, и сразу в сердце. Эксперт подтвердил потом. И второй, отойдя от дурмана, залепетал, что не он это, что только карманы и обшарил. А вещицу и вовсе под телом нашел, и его как шибануло, и вырубился он, а очнулся от того, что руки закрутили, в кутузку приволокли. И взгляд у него странный… странный для дурманщика, а не для нормального человека. Осмысленный, трезвый и чистый взгляд. Да и эксперт с места преступления, упаковывая вещдоки, сказал, что вещица, напоминающая старинную пряжку от ремня, явно не простая, чувствуются чары на ней, но надо бы проконсультироваться.

Сразу же подумал о деде, созвонился на свою голову. Выслушал кучу нотаций, но адрес спеца получил. А специалист-то оказался красоткой. Да ещё какой! Ух, просто! И это единственная хорошая новость. Всё то, о чем поведала Владислава Гордеева, вселяло грусть и тоску. Это ж надо! Божественные артефакты. Вот зар-р-р-рза! Только их не хватало!