Аглъчанъ

– Огиньской? – удивился князь Карачев.

В груди разлился отвратительный холодок. А старик Лизакевич подтвердил худшие опасения.

– Ваш мусье Пьер Ролэн и его супруга Флоранс Ролэн суть ни кто иные, как Михал и Изабелла Огиньские, – сказал Василий Григорьевич. – В этом нет никаких сомнений. Нанявшись к вам в услужение, они беспрепятственно добрались до Гамбурга…

Кирилл Карлович побледнел. Дружеская симпатия и сочувствие к мусье Ролэну обернулись жгучим стыдом. Выходило, ловкий пройдоха воспользовался глупостью юнца. Проклятый месье Пьер! Притворялся французским дворянином. А на поверку, не бежал от революции, а хотел устроить революцию! Он злодей, якобинец!

Андрей Васильевич Назаревский покачал головой и, глядя на юношу, вымолвил:

– Что за ракалия, этот Огиньский!

– Михал Клеофас Огиньский, – произнес Воронцов. – Некоторое время он служил польским посланником здесь, в Лондоне. Потом вернулся на родину и стал великим подскарбием Великого княжества Литовского. В его руках финансовые связи…

Министр говорил для юноши. Остальные не нуждались в разъяснениях, кто такой Михал Клеофас Огиньский. Кирилл Карлович пошел красно-белыми пятнами. Он тоже знал, кто такой пан Огиньский. Разъяснения министра звучали как обвинение. А еще этот Назаревский! Андрей Васильевич так смотрел на юношу, будто хотел сказать, что это он, князь Карачев, ракалия.

– Оплата оружия для мятежников проходит через Огиньского, – закончил Воронцов.

– Э-эх, если бы я знал его в лицо, – со вздохом промолвил князь Кирилл Карлович.

– Зато теперь, благодаря вам, мы знаем, что пан Огиньский находится в Гамбурге, – промолвил Семен Романович.

Юноше показалось, что граф старается поддержать его. Но слова министра были слабым утешением. Много лучше было бы, случись князю Карачеву задержать злодея! Вот тогда все знали бы, и где он находится, и благодаря кому туда угодил.

В следующую минуту из уст Воронцова прозвучали слова, от которых юноше совсем нехорошо сделалось.

– Андрей Васильевич, через неделю вы отправитесь в Санкт-Петербург, – сказал Семен Романович Назаревскому. – Я подготовлю доклад князю Карачеву и составлю секретнейшую реляцию ее императорскому величеству по поводу пана Огиньского.

– Э-эх, признаться, я бы предпочел посетить Санкт-Петербург в другое время года, – промолвил Назаревский. – Жаль, сведения о пане Огиньском могут устареть.

Его ответ, вернее, форма ответа свидетельствовала о дружеском, свойском духе, царившем в миссии. Но Кириллу Карловичу от этого легче не стало. Все они смотрели на него, а про себя теперь думали: вот он, князь Карачев, который помог пану Огиньскому пол-Европы проехать.

Кириллу Карловичу захотелось оказаться дома, скатиться по лестнице, убежать в дальний угол сада, спрятаться за кустами шиповника и рыдать, уткнувшись в рукав. Как в детстве. А потом… потом сдвинулась в сторону ветка с белыми розочками и появилась матушка. «Кирюшка, Кирюшка, – промолвила она. – Будет тебе, все уже прошло. Идем со мной». Она взяла его за руку, обняла и повела в дом. «Видишь этот каштан, – сказала матушка. – Он стоит здесь уже двести лет. Он помнит твоего дедушку, когда тот был совсем маленьким. Я скажу тебе по секрету: дедушка тоже иногда плакал…» Кирилл Карлович смотрел на высокие кроны, и его обиды оборачивались пустяками по сравнению с тем, что дереву было два века. Да и не хотелось юному князю, чтобы конский каштан вспоминал сотню лет, как он плакал за кустами шиповника.

Теперь матушка не придет, не возьмет за руку, и могучее дерево осталось далеко. Через неделю Воронцов подробно опишет, как Кирилл Карлович помог супостату Огиньскому проехать пол-Европы. Доклад прочитает дядюшка Евстигней Николаевич! А еще и реляция! Не ординарная и даже не секретная, а секретнейшая реляция! Значит, лично в руки ее императорскому величеству! Господи, что скажет государыня-матушка! Каково будет старому князю краснеть перед императрицей из-за племянника! Выскочки, граф Зубов и граф Безбородко, не преминут попрекнуть князя Евстигнея Николаевича. Да и граф Морков!

Ах, Кирилл Карлович, Кирилл Карлович! Что же ты?! Так-то отблагодарил дядюшку, своего благодетеля…

Осталась неделя! Нужно было что-то сделать за это время! Но что? Что он мог сделать? Вернуться в Гамбург? Изловить злодея Огиньского?

Воронцов не замечал смятения юноши. Он продолжил как ни в чем не бывало.

– Князь Карачев прибыл в миссию на свое содержание, – сообщил Семен Романович.

Лизакевич спрятал усмешку. Смутившись, юный князь потупил глаза. Наверняка, все догадались, как понимать тот факт, что он прибыл служить за свой счет.

В указах о назначении дипломатического агента предусматривались суммы на содержание, на проезд, на заведение дома. Вслед за таким указом следовал указ казначейству. Штатс-контора, как по привычке называли казначейство, выплачивала деньги дипломатическому агенту. Таков был установленный порядок.

Однако когда князь Евстигней Николаевич обсуждал с государыней Екатериной назначение племянника, ее величество решила в виде исключения нарушить правила. Императрица справедливо опасалась, что хороший оклад юному князю послужит примером для других. К ней тотчас прибегут просители с племянниками, собранными со всех медвежьих углов и коровьих лугов. Потому указ о назначении Кирилла Карловича дипломатическим агентом предусматривал выплату ему всего лишь десяти тысяч рублей на проезд. Зато из собственного ее императорского величества кабинета государыня выделила юному князю Карачеву еще двадцать тысяч рублей.

Евстигней Николаевич загадочно улыбался, когда рассказывал племяннику о щедрости матушки Екатерины. Но теперь, когда Воронцов представлял юношу сотрудникам миссии, князь заподозрил, что исключения из правил государыня делала для половины, а то и для всех дипломатических агентов.

– Вакансий у нас покамест нет, – продолжал Семен Романович. – Так что князь Карачев будет состоять без должности. Лицом без всякого названия. Прошу любить и жаловать! Что ж, сегодня у нас много дел. Господа, более вас не задерживаю.

Сотрудники миссии начали расходиться. Глядя в спину Чернецкого, князь Карачев вдруг подумал: а что же коллежский советник не рассказал об Огиньских за все время путешествия! Ведь знал Чернецкий, кто такая панна Ласоцкая. Но ни словом не обмолвился о ее родстве.

В комнате остались Воронцов и старик Лизакевич. Василий Григорьевич, развернув газету, показывал его превосходительству какую-то статью. Они говорили вполголоса. Князь Карачев замешкался, не зная, куда ему надлежит идти и чем надлежит заняться. Вдруг он услышал слова Воронцова:

– Покажите князю.

– Что-то у них там происходит, что-то серьезное, – промолвил Василий Григорьевич.

Юноша ждал, не будучи уверен, что речь шла о нем.

– Подойдите, князь, – попросил Воронцов.

Кирилл Карлович с облегчением вздохнул.

– Посмотрите-ка на это, милостивый государь. Не о вашем ли знакомом тут пишут? – сказал Василий Григорьевич.

Лизакевич указал на заметку, занимавшую несколько строчек в правой колонке.

«Сегодня ночью, – прочитал Кирилл Карлович, – на Лестер-сквер в пансионе миссис Уотерстоун был убит постоялец, польский эмигрант, мистер Аркадиус Зиборски».

– Сомнений быть не может, – произнес пораженный князь Карачев. – Речь идет о том самом господине, который встречал в Грейт-Ярмуте панну Ласоцкую.

Семен Романович и Василий Григорьевич переглянулись.

– Что же там произошло? Может быть, ночью к ним ворвались разбойники, – вымолвил юноша.

– Разбойники? Навряд ли, – сказал Воронцов.

– Что же теперь делать, ваше превосходительство? – спросил Кирилл Карлович.

Юноша был готов заняться розыском убийц. Воронцов улыбнулся.

– В связи со смертью пана Зиборского вам надлежит ничего не делать. Разве что следить за новостями в газетах. А вот прочих дел у вас будет много, – сказал министр. – Начнем с обустройства. Предлагаю вам первую неделю гостить в моем доме. За это время вы осмотрите Лондон и подыщете себе квартиру. Василий Григорьевич подскажет, где лучше снять жилье.

Старик Лизакевич легким поклоном выразил готовность помочь.

– Но и о службе не забудем, – продолжил Воронцов. – Вот вам, князь, задание к завтрашнему дню. Изучите торговый договор между Россией и Англией. Копию вам предоставит Василий Григорьевич.

Лизакевич ответил новым поклоном. Теперь он не выглядел ехидным старикашкой, как вначале. Князь подумал, что если попросит, Лизакевич разъяснит основные положения договора. Иначе придется самому разбирать премудрости отношений с Англией.

Воронцов заметил тень недовольства на лице юного князя, улыбнулся и сказал:

– Но это не самое важное задание. Вы, голубчик, подали мне великолепную идею.

Кирилл Карлович от удивления вскинул брови. Семен Романович пояснил:

– Ваш рассказ о происшествии в «Королевской таверне». Вы так красочно все представили, что мне пришла в голову мысль: а не могли бы вы описать свое путешествие. Будет прекрасно, если вы приступите к этому немедленно, пока свежи впечатления.

– Описать мое путешествие? – переспросил юноша.

– Именно, – подтвердил Воронцов. – Пару лет назад мне присылали «Московский журнал». Издавать его взялся Николай Михайлович Карамзин.

– Мой батюшка выписывал этот журнал, – сказал Кирилл Карлович. – Я читал в нем «Письма русского путешественника»5.

Воронцов с восторгом воздел руки вверх и воскликнул:

– Вот именно! Вы уловили мою мысль. Я хочу, чтобы вы написали что-то вроде писем русского путешественника. Только попрошу вас, в отличие от Карамзина начинайте не с того, как выехали за ворота отчего дома. Начните с того, как сели на торговое судно в Гамбурге.

Князь Карачев застыл, не зная, как понимать слова Воронцова. Менее всего он ожидал, что министр поручит ему писать о путешествии. А Семен Романович продолжал давать напутствия.

– Не подумайте, что я вас как-то ограничиваю, – говорил он. – Можете писать и о том, как прощались с родителями, как ехали по русской земле, что чувствовали, зная, что нескоро увидите родных. Все это вы, конечно же, можете описать. Но мне сейчас нужно поскорей получить от вас описание вашей поездки непосредственно по Англии. И самое главное. Поскольку вы владеете английским свободно, так и пишите, прошу вас, на английском. Таким образом вы доставите меньше хлопот Назаревскому.

Кириллу Карловичу показалось, что он не то, что английскую, а и родную, русскую речь забыл. Настолько неожиданным было поручение министра.

– Ваше превосходительство, но я никогда прежде не писал подобных сочинений, – с трудом вымолвил князь Карачев.

– Тем более! – воскликнул Семен Романович. – Первая, наиглавнейшая наука дипломата – это умение дельно писать и говорить. Речь – вот наше главное оружие. Так что заодно и научитесь. Приступайте немедленно. Мне нужно, чтобы вы составили журнал вашего путешествия в кратчайшие сроки. Пишите обо всем, что видели по пути в Лондон. И про Лондон напишите.

– А вы сказали про Назаревского, – осторожно промолвил Кирилл Карлович.

Князь все еще не понимал, зачем нужны его сочинения и какие хлопоты они могут доставить Андрею Васильевичу.

– Если бы вы не знали английского, то я бы поручил Назаревскому перевод, – пояснил Воронцов и добавил: – Устанете возиться с бумагами, ступайте знакомиться с городом. Начните с музея Британской империи. Если не найдете компаньона, возьмите извозчика. Скажите ему: Монтегю-хаус в Блумсбери. Думаю, вы сумеете разобраться.

– Конечно, сумеет, – с улыбкой подхватил Лизакевич. – Если Михала Огиньского провез через всю Европу, музей Британской империи тем паче найдет!

Кирилл Карлович рассердился и решил, что не станет задавать Лизакевичу никаких вопросов. Да и квартиру сам себе подыскать сумеет.

А Воронцов выдал юноше новое распоряжение:

– Позовите ко мне Чернецкого. Отправлю его на Лестер-сквер. Он известен своим расположением к полякам. Пусть узнает, что у них произошло.

Кирилл Карлович расстроился. Ему предстояло изучать старые бумаги. А Хрисанф Иванович отправится на Лестер-сквер, возможно, увидит Амалию. Однако служба есть служба.

Он разыскал Чернецкого, и вместе с ним отправился в кабинет министра. Семен Романович попросил месье Жолли проводить князя Карачева в его комнату. Кирилл Карлович вынужден был покинуть кабинет. Поручения Чернецкому остались тайной.

Обустройство много времени не заняло. Большая часть багажа еще находилась в пути. Кирилл Карлович вздохнул, вспомнив о Походных Домочадцах. Оставалось уповать на расторопность мистера Поттера. А пока предстояло приступить к службе.

Кирилл Карлович нашел старика Лизакевича. Тот выдал князю увесистый том. Юноша засел изучать торговый договор.

Дело подвигалось туго. Из головы не выходило странное поручение. Князь Карачев с запоздалым сожалением подумал о том, что не спросил министра о цели задания. Ведь не просто так Воронцов велел составить записки о путешествии и непременно на английском языке.

«Да о чем же я напишу?! – про себя воскликнул он и сам себе ответил: – Как было, так и выложу на бумагу».

Он отложил в сторону договор, взял чистый лист и стал записывать налетевшие мысли. Гамбург Кирилл Карлович решил сравнить с воротами в мир, а Лондон с котлом мира. Припомнил князь вывеску на входе в трактир в Кембридже, на которой пес издевался над кошкой. «И об этом напишу», – решил он.

Наметки будущих записок заняли полстраницы. Кирилл Карлович решил, что задание на поверку не такое уж сложное.

Он вновь взялся за договор. Теперь дело пошло прытко.

Просмотрев документ, он выхватил тот факт, что срок действия договора давно истек. Кирилл Карлович отложил бумаги и вернулся к Лизакевичу.

– Василий Григорьевич, договор, который вы дали мне, семь лет назад закончил свое действие, – сказал Кирилл Карлович.

– Но его превосходительство поручили вам изучить его, – возразил старик Лизакевич.

Он смерил юношу неодобрительным взглядом.

– Я не отказываюсь, – возразил князь Карачев. – Но считаю своим долгом изучить и новый договор. Ведь таковой имеется.

В глазах Василия Григорьевича промелькнуло удивление. Затем выражение лица сменилось на более уважительное. Он достал из бюро еще один документ.

– Вот конвенция, – сказал Лизакевич. – Ее подписали в марте прошлого года.

Кирилл Карлович вернулся к себе с новыми бумагами.

Конвенция состояла всего из пяти статей. В первой констатировался тот факт, что хотя торговый договор был подписан в 1766 году сроком действия до 1787 года, однако же за прошедшие с тех пор шесть лет Россия с Англией не достигли соглашения о новом договоре. Посему стороны решили старому договору «наблюдаему быть, как бы он здесь внесен был».

Вторая статья разъясняла английской стороне, что коммерц-коллегия лишена судебных полномочий и «тяжбы аглинских в России купцов будут разбираемы в других присутствиях». Третьей статьей британским подданным на Черном и Азовском морях были дарованы «все выгоды и сбавки пошлин по тарифу».

Четвертая статья разъясняла, что срок действия договора 1766 года с поправками, внесенными конвенцией, продлевается еще на шесть лет. Пятая статья была «о ратификовании сего акта».

Подписали конвенцию от имени российской императрицы чрезвычайный посланник и полномочный министр генерал-поручик Семен Романович Воронцов, а от имени английского короля статский секретарь, управляющий иностранных дел департаментом барон Гренвилл.

Кирилл Карлович вздохнул, отложил в сторону конвенцию и взялся изучать старый, 1766 года, договор.

Глава 9

Граф конюшни и бегуны

Петюня околачивался возле дома Воронцова. То он закладывал руки за спину и бродил взад-вперед с независимым видом, бросая выжидательные взгляды на двери. То останавливался, топтался на месте, хрустел пальцами и, озираясь по сторонам, размышлял, не податься ли подальше от дома русского министра подобру-поздорову.

Один за другим выходили сотрудники миссии. Многих Петюня знал, в церкви встречались. Они бросали на него безучастные взгляды и расходились по своим делам. Затем двери закрылись надолго. Петюня вновь то вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, то переминался с ноги на ногу. Он решил было уйти, как вдруг дверь распахнулась и появился князь Карачев. «Была не была», – вздохнул Петюня и шагнул навстречу.

– Сэр, чего изволите? – молвил он. – Я с вами куда угодно… я весь город знаю…

– Тебя Воронцов ко мне приставил? – спросил Кирилл Карлович.

– Нет, что вы, сэр,.. – пробормотал Петюня.

Мысль о том, что Воронцов мог ему что-либо поручить, льстила. Но юному князю не понравилось бы, если бы он действовал по заданию русского министра. Петюня запутался: он и сожалел о том, что Воронцов ничего не поручал ему, и опасался того, что юный князь подумает обратное.

– Я сам, по собственному желанию, – добавил он.

– Что же у тебя, дела что ли нет? – удивился князь.

– Есть, сэр! – ответил Петюня. – Я всякими науками занимаюсь…

– Науками! – фыркнул Кирилл Карлович. – Какими же это ты науками занимаешься?! Ты же арап!

– Что же, по-вашему, арап не может науками заниматься? – надулся Петюня.

– Может. Но какой от этого толк?

– Томление духа питаю учеными занятиями, – ответил Петюня.

– А от этого какой толк? – спросил Кирилл Карлович.

– А от этого только вред, – провозгласил Петюня. – Кто умножает познания, тот умножает скорбь. Там же сказано. Сами знаете.

– Знаю, – улыбнулся князь Карачев.

Кирилл Карлович после того, как утром его разбудил говорящий по-русски арап, прочим фокусам от этого арапа не удивлялся.

– Во-от, – протянул Петюня назидательным тоном. – А участь мудреца легче с сытым желудком переносить. Сэр, наймите меня слугой.

Петюня то и дело перескакивал с русского языка на английский, с английского на русский. Разговор с ним получался забавный. В конце концов, князь сказал:

– Говорил бы ты на каком-нибудь одном языке. Лучше по-английски. А то больно в диковинку.

– Нет, сэр, – возразил Петюня. – Это невозможно…

– Что тут невозможного? – удивился Кирилл Карлович. – Представь себе, что ты говоришь с англичанином. Ты же не станешь по-русски с ним изъясняться.

– Но я нанимаюсь к русскому господину, чтобы практиковать язык, – сказал Петюня. – И опять-таки труды русских философов интереснее обсуждать с вами.

– Каких еще русских философов? – воскликнул князь Карачев.

Походка у Петюни была под стать манере разговаривать. Казалось, что он постоянно боролся с потребностью пуститься в пляс. Пару шагов он делал ровно, затем несколько раз припадал то на одну, то на другую ногу, вновь делал ровные шаги и вновь припадал и приплясывал.

– Где ты вообще русский выучил? – спросил Кирилл Карлович.

Петюня крутанулся вокруг собственной воображаемой оси и ответил:

– О! Это была драматическая история! Я бежал с корабля работорговцев! Прыгнул в море. Меня подобрало русское судно…

– Как ты выжил в открытом море?! – изумился князь Карачев. – Не утонул, акулы тебя не съели! Или русский корабль шел по пятам?

Петюня поднял указательный палец и замер на мгновение, затем издал щелчок и сказал:

– Эту часть истории я еще не продумал, – и, встретившись с возмущенным взглядом князя, добавил: – Но я точно плавал на русском судне. Капитан, правда, был шотландец, Роберт Кроун6. Но матросы были русские.

– Чудеса, – молвил Кирилл Карлович и прибавил шагу.

– Сэр, я вижу, вы здесь впервые. I know London like my palm7.

Князь Карачев рассмеялся. Петюня тоже хохотнул, а затем взглянул подозрительно на Кирилла Карловича и спросил:

– Сэр, чему вы смеетесь?

– Что ты имел в виду: руку или дерево8?

– В любом случае не зря мне дали фамилию Лондиниум, – ответил Петюня.

– Лондиниум? – князь Карачев приподнял бровь.

– Она сама собой сократилась до Лонди, – пояснил Петюня. – Ну, и правильно. С Лондоном я на «ты». Вот сейчас, например, куда вы идете?

– Я намерен взять извозчика и прокатиться до Лестер-сквер, – сказал Кирилл Карлович.

Он указал жестом на коляски, стоявшие на перекрестке.

– Во-от, – протянул Петюня. – А я бы подогнал извозчика к дому.

Кирилл Карлович прикинул, что просившийся в услужение арап едва ли старше его.

– Язык держать за зубами умеешь? – грозно спросил князь.

Петюня разыграл пантомиму: будто запер рот на замок, а ключ выбросил.

– Ладно, тогда следуй за мной, – велел князь Карачев.

– Чего изволите, сэр! Только уж больно место это… как бы сказать…

Кто обещал держать язык за зубами? – насупил брови Кирилл Карлович.

Петюня повторил пантомиму.

Более всего Кирилл Карлович досадовал на себя самого. Стыдно было, что не распознал шляхтича во французике. Еще и расчувствовался, чуть не побратался со злодеем! Конечно, обман раскрылся еще в Грейт-Ярмуте. Мадмуазель Амели Фоссе оказалась панной Амалией Ласоцкой. Нетрудно было догадаться, что ее тетушка со своим благоверным отнюдь не французские аристократы. Но теперь выяснилось, что это были не просто шляхтичи, а птицы высокого полета. Гнев юного князя вспыхнул с новой силой.

Особенно обидными были поступки Амели. Он в любви хотел признаться, а она, она! Как попользовалась его доверием! Обвела вокруг пальца! Юношу бросало в жар от гнева.

Князь вытирал испарину, а в следующее мгновение холодел от ужаса. Амели проживала в таком месте, где запросто убивали. Вечером был человек, а к утру готов некролог в газете.

По пути к Лестер-сквер мысленно князь несколько раз являлся перед панной Ласоцкой и бросал ей в лицо обвинения. И столько же раз представал благородным рыцарем и спасал возлюбленную.

Неожиданный помощник Кирилла Карловича сидел молча. Только глаза его сверкали, когда он с любопытством поглядывал на князя, не решаясь нарушить молчание.

Коляска медленно катилась по запруженному Лестер-сквер.

– Вот этот дом, – сказал юноша, узнав пансион миссис Уотерстоун.

Петюня велел вознице остановиться.

Князь поднялся на крыльцо, взялся за шнурок, но, заметив, что дверь прикрыта неплотно, приказал Петюне:

– Жди меня здесь.

Он толкнул дверь и шагнул внутрь. В гостиной сидела миссис Уотерстоун, а напротив нее два джентльмена в черных круглых шляпах. Один, по виду лет тридцати, с открытым, приветливым лицом. Второй господин был постарше, с кустистыми бровями и бакенбардами.

Первый, увидев князя, молвил:

– Еще один поляк.

– Добрый день, мадам, – поздоровался Кирилл Карлович с домохозяйкой и пояснил гостям: – Я не поляк. Я русский. Я вчера приехал в Лондон вместе с господином Зиборским, а сегодня узнал, что с ним произошло несчастье.

– Ого! Да вы прекрасно говорите по-нашему! – изумился приветливый джентльмен.

– Я уже второй день в Англии, – усмехнулся князь Карачев.

Вдруг пришла мысль, что утром такое же изумление вызвал у него чернокожий арап, говоривший по-русски.

– Некоторые живут здесь годами и не учат язык, – проворчал второй господин.

– Простите, с кем имею честь? – спросил князь.

– Мистер Хемсворт, – представился тот, что постарше, коснувшись пальцами шляпы. – Я раннер с Боу-Стрит. А это мистер Миллер. Местный констебль. А вы?

– Князь Карачев, – ответил юноша.

«Раннер и констебль, бегун и граф конюшни», – повторил он про себя. Немного поразмыслив, Кирилл Карлович решил, что бегун в данном случае означал того, кто гонится за преступником. Сыщик, по-русски.

– Вы знакомы с убитым? – спросил мистер Хемсворт.

– Немного, – ответил князь Карачев.

Повествуя об обстоятельствах знакомства с паном Зиборским, Кирилл Карлович пытался составить представление о доме миссис Уотерстоун. Беседа проходила в маленькой гостиной. Здесь же, на нижнем этаже, находилась кухня. В прихожей Кирилл Карлович заметил закрытую дверь, за которой должно было находиться помещение с окнами на задний двор.

Наверх вела лестница, покрытая старым ковриком. У нижней ступени, под висевшим на стене фонарем, стояла картина. На ней была изображена девушка за клавикордом. «Должно быть, то самое полотно из Гамбурга», – подумал князь Карачев.

Теперь Кирилл Карлович беседовал с сыщиком и констеблем, а перед мысленным взором находилась узкая лестница, ведущая наверх. Он с тревогой думал о том, что труп до сих пор в комнате. Сверху доносился обычный шум: невнятные голоса и скрип половиц. Где-то там находилась Амели. Она была напугана и сидела в своей комнате, дожидаясь, пока все закончится.

– Такое несчастье! Такое несчастье! – всхлипывала миссис Уотерстоун.

Сыщик достал записную книжку из кармана и положил на стол. На исписанном листочке мелькнуло имя Нэнси Уотерстоун. На второй странице юноша увидел простенький рисунок домика с пометками поверх окошек. На верхнем левом значилось «князь и княгиня», на правом окошке «молодая леди». Выходило, что старик с супругой и Амалия проживали на последнем, втором, этаже. В России этот этаж считался бы третьим.