Аглъчанъ

Кирилл Карлович несколько секунд молчал. Не нашедши никаких аргументов, он сказал:

– Все мы исполняем волю государыни императрицы.

Они говорили по-французски. Граф де Ла-Ротьер, ставший поневоле свидетелем спора, взглянул на юношу с сочувствием. Кириллу Карловичу сделалось неуютно.

К полудню путешественники прибыли в Кембридж. Хрисанф Иванович восторженно рассказывал о колледжах, мимо которых они проезжали. У Кирилла Карловича голова пошла кругом от количества учебных заведений в городе. Поразило князя и то, что город только из-за роскошных дворцов, отданных под колледжи, казался большим. По словам спутника, людей здесь проживало немного.

По приказу Чернецкого извозчик остановил возле двухэтажного кирпичного здания. Хрисанф Иванович довольным взглядом окинул стоявший рядом дилижанс. Кирилл Карлович заподозрил, что тот знал нанимателей этого экипажа. Вскоре догадка князя подтвердилась.

Постоялый двор назывался «The Live & Let Live».

– Живи и дай жить другим, так это нужно понимать? – спросил Кирилл Карлович.

На вывеске громадный пес поднял в воздух кота, ухватив несчастного за хвост.

– Ну, не за горло же, – пробормотал князь, переступая порог.

В зале они застали пана Зиборского и панну Ласоцкую. Они сидели вдвоем за отдельным столом. Остальные места были заняты.

– Вы позволите составить вам компанию, – обрадовался Чернецкий.

Хозяином заведения был рыжий субъект с брюшком. Ему помогала упитанная девчушка. Кружева ее чепчика истрепались и топорщились по бокам, как кошачьи уши.

Девчушка накрыла на стол. Работала она со сноровкой, неожиданной для барышни, напоминавшей сытую кошку.

Хозяин выставил пару бутылок.

– Это вино я хранил для особенного случая, – заверил он гостей.

За обедом говорили по-французски. Хрисанф Иванович завел разговор о восстании Костюшко. Князь уже не удивился, когда Чернецкий назвал политику государыни Екатерины неверной в отношении Польши.

– Ошибки скажутся губительно в первую очередь на судьбе самой России, – заявил Хрисанф Иванович.

Он восторженно смотрел на пана Зиборского и панну Ласоцкую. На Кирилла Карловича он поглядывал снисходительно.

– Что же тут хорошего для Польши? – сказал князь, не сдержавшись. – Якобинцы в Варшаве вешают шляхтичей!..

– Позвольте, князь! – воскликнул Хрисанф Иванович. – Это дело самой Польши. Россия не должна вмешиваться! Должно предоставить свободу.

Князь считал неудобным продолжать. Он полагал, что разговор неприятен панне Ласоцкой и пану Зиборскому. Однако Кирилл Карлович счел нужным заметить:

– Думаю, сударь, матушке императрице ваши слова не понравились бы.

– А разве государыня не должна прислушиваться к мнению подданных? – возразил Чернецкий.

– В России немногие разделяют вашу точку зрения, – ответил князь.

К разговору подключился граф де Ла-Ротьер.

– Несчастно то общество, которое не учитывает мнения меньшинства, – сказал француз.

– Может, меньшая часть общества и останется недовольна, – сказал Кирилл Карлович.

– А знаете ли вы, мой юный друг, что мнение меньшинства зачастую оказывается мнением большинства? – спросил граф де Ла-Ротьер.

– Не представляю себе подобного, – ответил князь.

– О! Как-нибудь я вам расскажу, – пообещал француз.

– Отчего же не теперь? – спросил Кирилл Карлович.

– Это скучное математическое доказательство. Мы утомим разговором мадмуазель Амели, – объяснил граф де Ла-Ротьер.

– Отчего же! – воскликнула панна Ласоцкая. – Напротив, граф! Вы заинтриговали меня. Теперь я настаиваю на разгадке.

– Что ж, не смею отказать вам, – граф поклонился девушке.

– Вообразим, – продолжил де Ла-Ротьер, – что сто человек благородного происхождения избирают предводителя. Самыми уважаемыми членами общества оказались князь, мусье Чернецкий и я. Предстоят выборы предводителя из нас троих. А мусье Зиборский исполнит самое ответственное поручение: сосчитает голоса, поданные за нас. Возьмите, мусье Зиборский, перо и бумагу.

Граф де Ла-Ротьер извлек из портфеля и передал пану Аркадиусу письменный набор. Поляк взял перо, раскрыл маленькую чернильницу и положил перед собой лист бумаги.

– Сделайте ведомость, – сказал граф. – Из четырех столбиков.

Зиборский провел три вертикальные линии.

– Запишите в первом столбике число 38, – продолжил граф. – А во втором столбике мое имя.

Поляк поставил 38 и записал против числа: «граф де Ла-Ротьер».

– Вообразим, господа, что за меня отдали голоса 38 человек, – объявил француз. – А 32 человека за мусье Чернецкого.

Пан Зиборский записал на следующей строке число 32 и вывел против него фамилию Хрисанфа Ивановича.

– Оставшиеся 27 человек, – сказал граф де Ла-Ротьер, – выбрали князя.

Пан Зиборский сделал новые записи. Кириллу Карловичу показалось обидным попасть в конец списка. «Глупости, – оборвал он сам себя. – Это просто игра!».

– Но позвольте, граф, – воскликнула панна Ласоцкая. – Вы забыли троих человек!

– О! – откликнулся француз. – Вы правы! Как же это я так! А вы, мусье, будьте внимательны. Если бы не мадмуазель Амели, мы бы допустили трагическую ошибку. Вот что, мусье Зиборский, сделайте четвертую строчку. Напишите цифру 3 и поставьте против нее имя князя Карачева. Будем считать, что эти трое отдали голоса за самого молодого претендента.

– Я перечеркну число 27 и поставлю 30, – ответил пан Зиборский.

– Нет! – вскрикнул граф де Ла-Ротьер.

Француз подался вперед и вскинул руку, чтобы остановить пана Аркадиуса. Тот опустил перо.

Дремавший в углу хозяин заведения встрепенулся от возгласа графа. Пассажиры дилижанса, сидевшие за соседним столом, также с удивлением переглянулись. Хозяин обвел гостей подозрительным взглядом, зевнул, сложил руки на животе и вновь прикрыл глаза.

– Четвертая строка, – произнес граф. – Пусть она теперь послужит напоминанием вам.

Пан Зиборский с улыбкой записал на нижней строке 3 и фамилию князя против цифры.

Кирилл Карлович старался скрыть обиду. Щеки его запылали. Граф отвел ему последнее место в игре. А теперь еще и унизил подачкой. Три голоса все равно ничего не решали. «Господи, прости, – молвил князь про себя. – Что за глупое племя, эти французы!»

– Друзья, подведем итог, – провозгласил граф де Ла-Ротьер. – Кого избрали предводителем?

– Будь все это по-настоящему, мы бы поздравили вас, – сказал Чернецкий.

– Большинство предпочло вас, граф, – произнес пан Зиборский. – Тут и считать нечего.

– Но позвольте, дорогой граф! – воскликнула Амалия. – А с какой целью на этом листе остались две пустые колонки?

– О! – граф ответил девушке поклоном. – Ваш острый ум служит лучшим доказательством того, что женщинам должны быть предоставлены те же права, что и мужчинам.

– Я опять что-то недосмотрел! Секретарь из меня никудышный! – рассмеялся пан Зиборский.

Кирилл Карлович почувствовал усталость. Ни забавы, ни смысла в рассуждениях француза он не видел.

– Начинается самое интересное, – объявил граф де Ла-Ротьер и бросил лукавый взгляд на князя Карачева. – Все решили, что дворянское общество видит меня своим предводителем. Так и случилось бы, если бы мы полагали, что мнение большинства действительно отражает мнение большинства. Но давайте вообразим, что мы подошли более скрупулезно к выборам. Давайте в бюллетенях не просто укажем имя кандидата, но определим предпочтения в отношении всех претендентов. Вообразим, что 38 человек, отдавших голоса за меня, на второе место определили бы князя Карачева, а на третье мусье Чернецкого.

Кирилл Карлович поневоле оживился, словно пустая игра и впрямь сулила выгоду.

– Запишите, мусье Зиборский, против числа 38 в третий столбик имя князя, а в четвертый имя мусье Чернецкого, – распорядился граф. – Далее! Вообразим, что 32 человека, голосовавших за мусье Чернецкого, во вторую очередь предпочли бы также князя Карачева, а в третью очередь меня.

Пан Зиборский вписал имена соответствующим образом.

– 27 человек, что отдали голоса за князя, на второе место поставили мусье Чернецкого, а я у них вновь оказался последним. Наконец, те трое, о которых мы и вовсе было забыли!

Пан Зиборский приложил руку к сердцу и поклонился, словно в очередной раз каялся за нерадивость.

– Эти трое на второе место поставили бы меня, – продолжил граф, – хотя я виноват перед ними. А уж в последнюю очередь, случись совсем безвыходная ситуация, так уж и быть, они бы согласились на мусье Чернецкого.

Пан Зиборский записал имена сообразно рассуждениям графа.

– А теперь, друзья, вот что мы видим. 38 человек из первой строки и 3 человека из последней – итого 41. Столько человек считают, что я лучше мусье Чернецкого. 32 человека из второй строки и 27 человек из третьей – итого 59. 59 человек полагают, что мусье Чернецкий лучше меня. Но давайте посмотрим на вторую, третью и четвертую строку. 32, 27 и 3, итого 62. 62 человека верят, что князь Карачев лучше меня. А 38 человек из первой строки, 30 из третьей и 3 из четвертой, итого 71, считают, что князь Карачев превосходит мусье Чернецкого. Каково же теперь ваше мнение, господа? Кто из нас троих заслуживает чести стать предводителем дворянства?

– Князь Карачев! – объявил пан Зиборский.

Амалия с восхищением смотрела на Кирилла Карловича. «Все же она чудесная девушка», – подумал юный князь.

– Надо же! – Хрисанф Иванович выскочил из-за стола. – Это… это превосходный метод! Позвольте, граф, выразить вам полный восторг! Полный восторг!

– Не мне, не мне, – замахал руками граф де Ла-Ротьер. – Это теория общественного выбора маркиза Кондорсе.

– Хороший человек, – сорвалось с губ князя Карачева.

– Если будут выборы в соответствии с учением маркиза Кондорсе, – с воодушевлением произнес Чернецкий, – то Франция явит миру пример полного общественного согласия…

– Да-да, – кивнул граф де Ла-Ротьер. – Маркиз Кондорсе написал конституцию французской республики.

– Конституцию! – обрадовался Чернецкий. – Прекрасно!

«Вот баламошка!» – подумал о нем князь Карачев. А граф де Ла-Ротьер сказал:

– Но во Франции вашего восторга не разделяют.

– Как? – Хрисанф Иванович пошатнулся.

– Из-за этой конституции маркиза арестовали, и он умер в тюрьме города Бур-Ла-Рен3, – промолвил граф и, чуть помолчав, уточнил: – Вернее, Бур-д’Эгалите…

– Так Бур-Ла-Рен или Бур-д’Эгалите? – проявила любопытство Амалия.

– Прежде городок назывался Бур-Ла-Рен, – пояснил де Ла-Ротьер. – Но в духе времени его переименовали в Бур-д’Эгалите.

– Город Равенства, – покачал головой князь Карачев. – Эта история олицетворяет тот фарс, в который революция превратила мечты о справедливости и равенстве.

Побледневший Чернецкий посмотрел на юношу с досадой, какая встречается на лице родителей, чей ребенок говорит о том, о чем рассуждать и слышать ему было рано.

– Но как, отчего он умер? Неужели тюрьма оказалась настолько чудовищной? – спросил он.

– Маркиз Кондорсе принял яд из перстня, – молвил граф де Ла-Ротьер.

Хрисанф Иванович опустился на стул. К нему подошел хозяин заведения и спросил вкрадчивым голосом:

– Не желаете ли еще вина, мистер?

– Бутылку, – попросил Чернецкий.

– Я специально хранил для такого случая, – заверил хозяин заведения Хрисанфа Ивановича.

С другой стороны стола подоспела девчушка с «кошачьими ушками». Пан Зиборский заговорил с нею по-французски. Она покраснела и сделала такое движение глазами, будто что-то ее возмутило. Заинтригованный Кирилл Карлович пытался разобрать речь поляка. Он удивился тому, что сказанное заставляло краснеть служанку, но не смущало мадмуазель Амели. Князь обнаружил, что дело не в словах, а в том, что пан Зиборский прихватил девчушку ниже талии.

Гости располагались за столом так, что свидетелем проделки был только Кирилл Карлович. Пан Зиборский весело подмигнул ему.

– Парадокс Кондорсе, – только и вымолвил князь Карачев.

Глава 6

Котел мира

После обеда тронулись в путь. Сперва было объявлено о готовности дилижанса. Панна Ласоцкая и пан Зиборский попрощались и покинули постоялый двор.

Спустя некоторое время князь Карачев, Чернецкий и граф де Ла-Ротьер сели в экипаж. Юноша думал о том, как было бы хорошо, если бы француз поменялся местами с панной Ласоцкой. А заодно и Чернецкий пересел бы в дилижанс.

Они бы остались наедине с Амалией. При мысли о девушке нехорошее волнение поднималось в груди Кирилла Карловича. Хотелось высказать ей… нет, пожалуй, не обиду. А просто сказать: знал бы, что она полька, проявил бы о ней не меньшую заботу! Ни к чему было обманывать его и притворяться француженкой.

Дорога извивалась среди холмов, лесов и речушек. Открывались виды на зеленые луга. Под купами вязов отдыхали тучные овцы. Они провожали путешественников равнодушными взглядами, не прекращая двигать челюстями.

Князь не заметил, сколько времени прошло, пока он в задумчивости наблюдал английские пейзажи. О чем были его думы, он не помнил.

До Лондона добрались без происшествий. Покатили по улочкам мимо кирпичных домов с аккуратными садами. Окна с неплотно сдвинутыми занавесками приоткрывали виды на внутренние покои. Чистота и уют комнат вызывали умиление.

По просьбе графа де Ла-Ротьера они заехали на Лестер-Сквер. Там француз рассчитывал остановиться в пансионе мадам Арто.

Экипаж въехал на большую площадь, застроенную ветхими зданиями. На многих висели вывески с надписями «Ресторан» или «Отель». Однако невозможно было представить себе, чтобы почтенный господин захотел отобедать в таком месте. Тем более остаться на ночлег. Но судя по количеству людей, запрудивших площадь, недостатка в постояльцах местные заведения не испытывали. Находились путешественники и с куда меньшими притязаниями. Для них в окнах отдельных квартир помещались объявления «Table d’hote a cinq heures»4.

Тут и там висели таблички с надписями «говорим по-французски», «говорим по-немецки», «по-испански», «по-португальски». Отовсюду доносилась какая угодно, но только не английская речь.

Здесь граф де Ла-Ротьер попрощался и, выразив надежду однажды оплатить долги, растворился в толпе.

– Между прочим, – сказал Хрисанф Иванович, – наши польские друзья проживают здесь же, на Лестер-Сквер.

– Покажите их дом, – попросил Кирилл Карлович.

– Пансион миссис Уотерстоун. Вон он впереди по ходу движения, – сказал Чернецкий.

Гамбург – это ворота, а Лондон – котел мира. Так думал Кирилл Карлович, пока возница прокладывал дорогу по указанию Чернецкого.

Тем, кому не посчастливилось на родине, стекались сюда со всего света. Надеялись выловить в этом котле шанс на лучшую долю. Князь оглядывался по сторонам. Если были здесь русские, он хотел увидеть их. Но куда больше юноша был рад тому, что не находил соотечественников среди скитальцев.

Амалия и ее спутник стояли у входа в трехэтажный дом. Кирилл Карлович приказал вознице остановиться.

– Вот что, Хрисанф Иванович, я сойду здесь, а вы езжайте в посольство, – выдал юный князь.

– Но позвольте,.. – изумился Чернецкий.

Он с недоумением оглянулся и заметил Амели и пана Зиборского.

Князь отворил дверцу и спустился на землю.

– Но Воронцов,.. – молвил Чернецкий.

– Я скоро, – перебил его князь и крикнул вознице: – Езжай! Пошел! Пошел!

– Но как же вы,.. – голос Хрисанфа Ивановича затерялся в уличном шуме.

Пан Зиборский и Амалия поставили сундучки и саквояж на крыльцо и ждали, когда им откроют. Девушка придерживала большой прямоугольный сверток. «Картина», – догадался князь. Он любовался недавней попутчицей. Ее лицо было спокойным и немного усталым. Она предвкушала отдых после долгой дороги.

– Господа, – окликнул их князь.

– Вы здесь? – удивилась девушка.

– Я решил удостовериться, что все благополучно.

– Благодарю, – ответила Амалия.

Пан Зиборский указал жестом на дверь и сказал:

– Мы дома. Так что нет причин волноваться…

Кирпичные стены, местами черные от копоти, не смущали ни девушку, ни пана Аркадиуса. Князь почувствовал неловкость. Он выскочил из экипажа прежде, чем подумал, что скажет панне Ласоцкой.

Пан Зиборский дернул за шнурок. Дверь отворилась. На пороге появился субъект высокого роста. Из-под широкополой шляпы выбивались рыжие волосы и бакенбарды. По лицу пана Зиборского пробежала тень, какая бывает от неприятной встречи. Рыжеволосый окинул пана Аркадиуса недобрым взглядом и пробурчал:

– Приехали, значит…

Изъяснялся он по-английски.

– Это мистер Уильям Уотерстоун, хозяин пансиона, – пояснила Амалия князю.

Рыжеволосый субъект встал вполоборота, открывая проход в дом. Зиборский жестом показал мистеру Уотерстоуну на багаж панны Ласоцкой.

– Э-э, ме-е, – передразнил рыжеволосый поляка.

Однако взял сундучки и саквояж.

– Добрый вечер, мистер Уотерстоун, – поздоровался с ним князь.

Рыжеволосый окинул Кирилла Карловича взглядом и с издевкой промолвил:

– Добрый вечер! Надо же! Два слова выучил!

– Признаться, мистер Уотерстоун, я впервые в Англии. Однако ваш язык не представляет для меня сложности, – сказал князь Карачев.

– Проклятье! – выругался мистер Уотерстоун. – Поляк заговорил по-английски!

Неожиданно раздался женский голос:

– Билл Уотерстоун! Придержи язык! Из-за тебя мы потеряем всех клиентов!

– Свят тот день, когда они провалятся к чертям, – пробурчал мистер Уотерстоун.

На крыльцо вышла дама с круглыми, румяными щечками. Миссис Уотерстоун, догадался князь. Из-под ее муслинового чепчика с узорчатой каемкой выбивались каштановые локоны. От дамы веяло домашним уютом; грезились жаркие пироги и варенье. Князь поклонился ей, она улыбнулась в ответ.

Амалия и пан Зиборский вместо того, чтобы пройти в дом, вынуждены были спуститься по ступенькам.

Изнутри донесся шум. Миссис посторонилась и вовремя. На улицу выбежала еще одна дама. С радостными восклицаниями она налетела на Амалию и расцеловала девушку. Говорили они по-польски.

Заключенная в объятия Амалия поглядывала на дверь. Спустя несколько секунд вышли двое. Первым был господин высокого роста, с суровым, словно высеченным из дерева, лицом и маленькими глазами, недобро сверкавшими из-под густых бровей. Второй был совсем молод, лицом похож на ту даму, что душила на радостях Амалию. Ростом он не вышел, даже до матери не дотянул. Правая рука его покоилась на перевязи.

Юноша спустился с крыльца. С высокомерным выражением лица он ждал, когда же маман выпустит из объятий Амалию. Панна Ласоцкая, увидев, что у юного господина повреждена рука, пришла в большое волнение. Однако Кириллу Карловичу казалось, что девушка больше изображает сочувствие, нежели сопереживает. Она чересчур бурно выговаривала пану Зиборскому за то, что тот не рассказал ей о случившемся.

Князь Карачев не знал польского языка. Однако был уверен, что правильно понял суть происходящего.

Кирилл Карлович стоял в стороне и корил себя за то, что не проехал мимо. «Нужно позднее проведать Амалию», – думал князь. Он хотел было уйти. Но панна Ласоцкая обратилась к нему:

– Позвольте, князь, я представлю вас!

Господин с деревянным лицом оказался князем Полеским. Восторженная дама была его супруга княгиня Алисия Полеская. Их сын Марек, невысокого роста, с крупной головой, с первого взгляда не понравился Кириллу Карловичу. А когда Амалия сказала, что это ее жених, князь возненавидел юного поляка.

Пока Кирилл Карлович боролся с гневом, Амалия щебетала по-польски. Княгиня одарила юношу радушной улыбкой. Губы Полеского Старшего и Младшего неопределенно подергивались.

– Амалия рассказала, что вы сопровождали ее от самой Польши, – сказал князь Полеский по-русски.

– Да, нам посчастливилось. Мы оказались попутчиками, – ответил юноша.

От высокомерного взгляда Полеского Младшего Кирилл Карлович едва не расхохотался. Малорослый субъект, тщившийся изобразить превосходство, выглядел смешно.

Княгиня Полеская шагнула вперед и, взяв за руки Кирилла Карловича, воскликнула:

– Счастье, что в мире остались настоящие рыцари!

Ее руки оказались горячими. Глаза пылали.

– Мы живем в стесненных обстоятельствах, но будем рады, если вы сочтете возможным нанести нам визит, – продолжила польская княгиня.

– Алисия! – окликнул ее супруг и заговорил по-польски.

Княгиня выпустила руки юноши и сказала:

– Мой муж говорит, что вы тоже устали с дороги и вас ждут. Будем рады встрече…

– Благодарю, дорогая пани, – ответил юноша.

Их сын смотрел так, будто хотел убедиться, что князь Карачев не принимает слова княгини всерьез.

– Я ни слова не знаю по-русски, – промолвила Амалия, – но ваш разговор получился забавным.

«Она прекрасно понимает, что я здесь только ради нее, – подумал князь Карачев. – Что же ее позабавило: ревность ее жениха или муки моего сердца?»

Подошел человек лет сорока в черном плаще. Коснувшись двумя пальцами краешка круглой шляпы, он сказал:

– Добрый вечер, дамы и господа!

– Мусье Буржуа, – воскликнул пан Зиборский. – Мы не ожидали вас сегодня. Вы пришли забрать картину?

Старый князь поприветствовал незнакомого человека едва заметным кивком.

– Я случайно проходил мимо и увидел, что вы вернулись. Я решил удостовериться, что путешествие мадмуазель Амели завершилось благополучным образом, – сказал незнакомец в черном по-французски.

– Благодарю, мусье Буржуа, – промолвила панна Ласоцкая. – Дорога утомила меня, но все прошло благополучно.

Князь Полеский что-то сказал на родном языке сердитым голосом. Мусье Буржуа, неожиданно для Кирилла Карловича, ответил по-польски. Затем он прикоснулся пальцами к шляпе и двинулся было дальше, но вдруг остановился и по-французски обратился к пану Зиборскому:

– Я же не вправе скрыть от старика Ноэля нашу встречу. Но что мне ему сказать? Да или нет? Просто ответьте, остался ли наш уговор в силе? А уж к делам приступим завтра…

– Порадуйте старика Ноэля, – ответил пан Зиборский. – Мадмуазель Амели вернулась с известием, которое вас удовлетворит.

– Мое сердце трепещет от счастья! – промолвил незнакомец. – А как обрадуется старик Ноэль!

Он одарил пана Зиборского широкой улыбкой. Затем человек в черном поклонился Амалии и уверенным шагом двинулся дальше. Кириллу Карловичу показалось, что, несмотря на сказанные слова, мусье Буржуа остался чем-то недоволен, улыбка его была лицемерной.

Хозяин пансиона перенес багаж и упакованную картину внутрь дома. Его супруга, миссис Уотерстоун, подобралась поближе к Кириллу Карловичу и спросила:

– Мистер, а вам есть, где остановиться?

– Благодарю, – ответил князь.

Мысль о ночлеге в таком месте вызывала отвращение. Вдруг князь заметил рыжего кота. Тот с опаской подбирался к крыльцу, словно сомневался, что это подходящее место для почтенного джентльмена. В какой-то момент кот бросился вперед, а Полеский Младший попытался поддать животному ногой, но промахнулся.

«Идиот!» – подумал Кирилл Карлович.

Миссис Уотерстоун подобралась совсем близко и проворковала:

– У нас есть свободные комнаты.

– А моему другу, кажется, остановиться негде, – промолвил князь, в это мгновение заметивший графа де Ла-Ротьера.

Француз выбрался из толпы и с отчаянием в глазах уставился на недавних попутчиков.

– Вообразите! – воскликнул он. – В пансионе мадам Арто не осталось свободных мест!

– Что он говорит? – спросила миссис Уотерстоун.

– Он говорит, что у мадам Арто все занято, – перевел князь слова графа на английский язык.

– Поляк, экий же ты говорливый! – воскликнул мистер Уотерстоун.

– Билл, заткнись! – одернула его супруга.

– Какого черта! – возмутился рыжий Билл. – Тут есть французский распорядитель, который пристроит лягушатника на ночь…

– Я говорил с ним, – произнес по-английски граф де Ла-Ротьер, не выказав обиды. – Вообразите, он тоже не нашел свободного места.

– Здесь все занято. Но на той стороне у нас еще один дом. Там есть свободная комната. Мой муж проводит вашего друга, – сказала миссис Уотерстоун.

Кирилл Карлович понял, что заправляла в семье миссис Уотерстоун. Ее муж только хорохорился и выказывал дурной нрав.

– Не знаю, будет ли мне по карману ваш пансион, – молвил граф де Ла-Ротьер.

– Примите мою помощь, – предложил князь Карачев. – Я настаиваю. Не на улице же вам ночевать.

Благородному порыву способствовала мысль о том, что он сможет наносить визиты к графу, а заодно посещать Амели.

– О! Вы так великодушны, мой юный друг! – смирился де Ла-Ротьер. – Поверьте, скоро у меня будут деньги. Я возмещу сполна все ваши хлопоты.

– Если ваши дела наладятся, это станет лучшей компенсацией, – заверил француза юноша.

– А где ваш багаж, мистер? – спросила миссис Уотерстоун.

– Это все, – ответил граф де Ла-Ротьер.