Ген Z. Без обязательств

– Я не ношу шапку.

– Теперь носишь! Тебе мама связала. Тут без вариантов.

Катя выправила волосы, огладив пушистые бока, поправила шапку, чуть сдвинув ее назад. Она находила приятным то, что тетя Таня время от времени одаривала ее совершенно ненужными вещами, вроде варежек, рождественских носков или той же шапки. Мама Кати никогда не занималась рукоделием простых смертных. Она была серьезной женщиной, выросшей в семье петербургских эмигрантов, вместе с кровью принявшей в себя горделивость жителей северной столицы. Вероника Кирилловна казалась дочери такой величественно-холодной, что, даже одетая в какой-нибудь махровый домашний халат, распаренная после сауны, она не производила лишь отталкивающее впечатление и никакое другое. Катя унаследовала от нее очень многое: и прямой взгляд, и крутой нрав, и даже интонацию, которая отяжеляла ее звонкий голос. Несмотря на то, что Вероника Кирилловна старалась для своей дочери на пределе возможностей, Катя не чувствовала к ней той теплоты и благодарности, какие испытывала к тете Тане, вязавшей свитера и наравне с дочерью и ее подругой опустошавшей домашний бар.

Видимо, Катя выглядела нелепо, потому что Наташа засмеялась и кинулась ей помогать. Наконец, выправив ее волосы поверх пуховика, скосив шапку немного набок, она сказала:

– Ну красавица, разве нет?

– Вполне себе да, – кивнул Дима, смотря на них с затаенной усмешкой.

Только сейчас Наташа заметила его.

– А это кто? Познакомишь?

– Дима, – он широко улыбнулся. Не одна девушка говорила комплименты его улыбке, и он не стеснялся ей пользоваться.

– А, – протянула Наташа. – Так вот из-за кого весь сыр-бор.

Она присмотрелась к нему, прищурив глаза. Дима был высоким парнем, как и все те, с кем встречалась Марина. За курткой его фигуры видно не было, но джинсы обтягивали ноги достаточно плотно, чтобы Наташа могла с уверенностью сказать, что у этого молодого человека неплохое телосложение. Современность причудливыми путями возвращалась к тому веку, когда мужчины ухаживали за собой едва не больше и тщательнее женщин, и если стоявший перед ней хлыщеватый парень был не одним из таких, то Наташа ничего не понимала в людях. У него была стильная прическа с подстриженными висками, из-под щегольски расстегнутого ворота выглядывала крупная золотая цепочка, белый мех лацканов куртки эффектно выделялся на фоне черной одежды. Наташе он понравился, но она была достаточно прозорливой и тактичной, чтобы не ввязываться.

– А он ничего, да, – она растягивала буквы, продолжая щуриться, но теперь уже кокетливо, – очень даже хорош. Понимаю, почему у вас чуть не до драки доходит.

«Люди с одинаковым выражением лица выбирают мясо к ужину и партнера на ночь», – подумала Катя, закатив глаза. Парню ее высокомерная похвала показалась приятной, хотя на деле Наташа не сказала ни одного доброго слова. «Хорош», – сказала она. Нет, он не был хорош. Ни характером, ни речью, ни поступками он не выделялся из общей массы людей. У него были хорошие гены – только и всего.

– Ни до чего у нас не доходит. Ни с Мариной, ни с этим.

– Зря, зря, – Наташа еще раз посмотрела на Диму. – Зря, зря, зря.

Катя отмахнулась от нее.

– У тебя сегодня свидание было, если я не ошибаюсь.

– Точно! Забыла! – с лица Наташи мигом слетела кокетливость. В спешке она прислонилась губами к щеке Кати и убежала.

Катя помахала на прощание Наташе. В некотором смысле та была ее кумиром. Она никогда не унывала и брала от жизни то, что Катя, даже когда ей буквально насильно впихивали это, не решалась брать. Кате было двадцать лет, но ментально она ощущала себя старухой. Причуды молодости ее тяготили, открытость и легковерность настораживали. По некоторым своим убеждениям она не любила людей настолько, что не могла иметь с ними доверительных отношений, постоянно ожидая подножки или удара в спину. Она не терпела ровесников, но куда более непринужденно чувствовала себя в компании взрослых людей. Катя хорошо знала своих одногодок: они были сплетниками и пошляками, в погоне за моментом наслаждения они теряли дни и недели, не имея в большинстве своем мечты, но имея безудержные амбиции. Катя боялась быть похожей на них. В конце концов, всякая жизнь, не прерванная до срока, заканчивается одним и тем же: ты стоишь у зеркала, на лице твоем морщины, ты ничего не успел.

– Какая милая девушка.

– Вот только рот на нее свой не раззявай!

– Я и не думал, – Дима пожал плечами. О Наташе он забыл сразу, как только она исчезла. – Так что, куда сегодня пойдем?

– Да иди куда хочешь, а я возвращаюсь домой.

– Можем вместе.

Все ее существо возмутилось. Из ушей едва не повалил пар, но лицо Димы было таким расслабленным и довольным, будто он специально собирался довести ее до белой ручки. Катя ненавидела играть по чужим правилам и через силу проглотила едкие слова, готовые сорваться с языка. Вцепившись в кожаную шлейку сумки, она широкими шагами пошла к метро. Дима увязался следом.

– Так что, мы едем к тебе?

Нет, он точно решил довести ее, и Катя, чертыхаясь про себя, молчала. Она не любила и даже ненавидела нахальных людей, особенно тех, кто совершенно напрасно имел высокую самооценку. Но Кожухова не была одинаково предвзята ко всем. У нее была своя внутренняя градация, и гениям она прощала все, а идиотам – ничего. К обычным людям, которые были ни туда, ни сюда, она относилась по настроению. Так уж сложилось, что все ее ровесники, особенно парни, автоматически получали ярлык «идиот», и общаться с ними она не то что не хотела, но находила пагубным для себя. Катя давно заметила, как вредоносно воздействует на ее подруг присутствие противоположного пола: они будто тупели, становясь жертвами чужого внимания, и всячески пытались выделиться, что ей как стороннему наблюдателю представлялось рудиментом, оставшимся со времен неандертальцев. Катя никого не осуждала, но при этом наблюдала за их копошением с высоты человека, которого не коснулись людские пороки. Некоторые их них, не заметив или проигнорировав холодный отчужденный взгляд, ведясь на приятную внешность, пытались стащить с ее пьедестала. И Дима пытался сейчас сделать то же самое. Катя презирала его за это.

Дима, по всей видимости, был одним из тех людей, которые думали, что упорством и внешностью можно взять любую крепость, и, даже столкнувшись с нежеланием идти на контакт, они не унимались, пока не ломали сопротивление в труху. Этическое и эстетическое воспитание таких людей обычно зависит от того, как сильно им повезло родиться в нужное время, когда черты их лица и фигуры будут иметь наибольший спрос. Дима же был классическим красавцем, и потому Катя опасалась его больше, чем кого бы то ни было другого. Его появление уже принесло в ее жизнь определенную сумятицу, и ссора с Мариной была не единственным, что ее тревожило. Она не могла игнорировать приятное чувство зарождающейся симпатии – так иные люди, обменявшись парой фраз, угадывают друг в друге родственную душу. Не в первый раз кто-то, кого она скрипя зубами признавала привлекательным, обращал на нее внимание, однако никогда прежде она не сталкивалась с таким, что, получив отпор, этот кто-то имел смелость продолжать появляться. Все они были слишком высокомерны для борьбы, да и к чему им было напрягать усилия, когда всегда найдется другая, посговорчивее?

Кожухова знала, что любить ее вздорный строптивый характер невозможно, а внешность, привлекательная, но все-таки обычная, не то, за что спускают оскорбления, и быстро догадалась, что влечет Диму азарт. И все-таки, как бы Катя ни старалась ставить себя выше «всего этого», ей было приятно внимание, в нем она видела одну из форм постоянства. Возможно, продолжись так еще какое-то время, она оказалась бы сломлена под напором такого настойчивого интереса, однако существовала веская причина, почему Катя не любила людей и остерегалась их. Особенно тех, кому робость и мягкость были неизвестны. Это был психологический барьер, который она была не в силах преодолеть на трезвую голову.

Поэтому Катя ни разу не обернулась на шедшего за ней парня. В свою очередь, он не торопился ее догонять и шел чуть позади, но, когда они дошли до светофора и остановились, он встал рядом: ближе, чем она бы хотела, дальше, чем начинались довольно широкие границы ее личного пространства.

– Ты будешь меня преследовать до самого дома?

– Я думал, мы это уже обсудили.

– И зачем?

Он выдержал паузу.

– Носки постирать хочу. Моя машинка сломалась.

Катя ухмыльнулась.

– Чашка чая себя уже изжила?

– Это старые методы. Хочешь, могу винду переустановить?

– Себе переустанови.

Тут, вырулив из общего потока, перед самым светофором остановилась машина, вызвав агрессивные ругательства со стороны следовавших за ней автомобилистов. В окне появилось радостное лицо Сергея. Он не успел ничего сказать, как Катя нырнула на переднее сидение. Дима не мог не восхититься тем, как ловко она от него сбежала.

– Завтра на том же месте, – подмигнул Дима, прежде чем машина отъехала от бордюра.

Москва – это город с непомерно растущими амбициями. На поддержание ее жизнедеятельности уходит львиная доля российского бюджета, а из львиной доли вычитается шакалья доля на переустановку бордюров и обновление асфальта во время осадков с тем, чтобы он поплыл и его пришлось перекладывать повторно на новые бюджетные деньги. Вместе с тем для обеспечения жизнедеятельности столицы нужны миллионы людей. Не в силах выселить обратно тысячи бегущих из региона людей, ровно как и неспособная решить вопрос с мигрантами, Москва прорвалась за МКАД и стала съедать южную область, параллельно одаривая ее своими льготами. И если для осененных заботой столицы жителей области московская инфраструктура открывала второе дыхание, то самих москвичей, вынужденных делить ее со все прибывающими потоками людей, она держала в пробках, душила в вагонах и кабинах автобусов утром и вечером примерно в одно и то же время. Катя всегда удивлялась тому, как неумело и равнодушно правительство обращается с регионами, фактически спонсируя отток местных жителей. Она ничего не понимала в госустройстве, но надеялась, что все то, что ей кажется поразительной глупостью, волнует и людей на местах.

Собственно, то, что при всех этих слагаемых они застряли в пробке, было не удивительным.

– Что за парень был? – спросил Сергей как бы невзначай.

– Маринкин бывший. Приклеился ко мне, как банный лист, – Катя придвинулась поближе к двери. Она вдруг почувствовала нарастающую тревогу.

– А, – протянул однокурсник, – тот, из-за которого вы сегодня поссорились?

Катя отмахнулась. Она не хотела разговаривать об этом парне, когда этого можно было не делать, но любопытство в Сергее было сильнее тактичности.

– Вы же с ним все-таки не встречаетесь?

За окном медленно проплывали дома. Россия была огромной страной, и здесь не строили небоскребов, поэтому большинство современных домов ограничивались 12-16 этажами. Эти прямоугольные скворечники редко отличались друг от друга, и в поисках своего дома люди ориентировались по каким-то своим сакральным ориентирам: по клумбе, за которой ухаживает соседка, по мусорке, которая всегда до краев полна пакетами из Макдоналдса и KFC, по проржавевшему москвичу, который стоит во дворе уже третий год.

– Нет, – выдохнула она. – Ты не против, если я приоткрою окно? Душно.

Катя едва могла дышать от заполнившего салон парфюма. Ее глаза уже начали слезиться от запаха жженой карамели, сандала и спирта. Она не выносила мужских запахов.

– Почему нет? – спросил Сергей после недолгого молчания. – Я имею в виду, он очевидно из вашей когорты…

Катя усмехнулась. Свою «когорту» она чувствовала издалека. Дима был не из них. Его выдавала одежда, считавшаяся среди среднего класса почти дизайнерской, но не имевшей хода у класса повыше. Да и цепочка, крашенная в золото, была лишь пылью в глаза.

– Что ты имеешь в виду под «нашей когортой»? – язвительно отозвалась Кожухова. – Полчище богатеньких?

– Я не имел в виду ничего такого! Просто… Есть простые люди, вот как я или Яна, за которых никто не платит и которые все силы вкладывают в учебу…

«Почему же ты пытаешься приударить за мной, а не за Яной?», – подумала Катя. Ей были неприятны такие разговоры, но от них было никуда не деться. Между такими, как она, так называемой «золотой молодежью», и ребятами из простых семей была пропасть такая же, как между Москвой и регионом. Но разница в достатке семей и, как следствие, качестве жизни, которая неизбежно вызывала зависть и проклятия со стороны наименее обеспеченных людей, была лишь верхушкой айсберга. У них были принципиально разные привычки и интересы. Например, Марину было невозможно заставить есть домашнюю еду, она была ресторанщицей, знала ресторанный этикет на зубок и не стеснялась указывать людям на их ошибки, в чем те видели заносчивость выскочки; а Надя едва ли не все свободное время проводила на массажах и СПА-процедурах, хотя и не по своему желанию, – ее мама была визажистом-косметологом, владела крупной сетью салонов красоты и в своем неумолимом стремлении к идеалу была чуть ли не хуже Вероники Кирилловны.

Большинство их одногодок не могли себе позволить ни импульсивных покупок, ни ресторанов, которые для них казались обыденностью. У них даже не было времени: боясь вылететь из университета, они до глубокой ночи занимались и зубрили, чтобы иметь возможность в следующем году перейти на бюджет или хотя бы добиться скидки на обучение. Старание и прилежание, которые должны были окупиться в перспективе, весьма далекой от здесь и сейчас, или же не окупиться вовсе (и так бывает), были связаны с напряжением, какого не ощущала золотая молодежь, получавшая те же оценки, что и труженики. Эта горькая несправедливость не могла не вызывать среди «простых» людей разочарования и тщательно скрываемой ненависти. Отсюда и все недовольные, бастующие и митингующие. Но люди никогда не были равны.

Кожухова выбивалась из готовой канвы. Она хорошо занималась и благодаря подтачиваемой ее скуке, бросавшей ее за учебники, чтобы хоть чем-то себя занять, была переведена в сентябре на бюджет, чем вызвала гнев многих «малоимущих» (как их называла Марина). Те были убеждены, что ей, дочери известного модельера и члена Госдумы, по статусу не положено иметь бюджетное место.

Верный своему обещанию, Сергей Анатольевич передал ей счет с суммой, отложенной на ее образование. Хотя эти деньги не могли – да и не должны были – покрыть все расходы девочки, носившей украшения Ван Клиф, Катя не могла не чувствовать гордости, видя, как в онлайн-банке эта сумма набирает объем.

– Не обижайся, – продолжал Сергей, – я знаю, что ты тоже стараешься…

Катя едва сдержала смешок, настолько неуместным было слышать из его уст ободряющие слова. Она не старалась – ей просто было нечем себя занять. Ее успехи не были связаны с лишениями: она не страдала недостатком сна, не ущемляла себя в развлечениях. Ей просто было некуда пойти. У нее были хорошие гены, и многих проблем, связанных со здоровьем и уходом за собой, ей удавалось избежать, у нее не было особых интересов: в школе она кочевала от художественных мастерских до курсов визажистов, и теперь она скучала. Некоторые люди обманчиво считали, что она умеет все, потому что у нее природный талант, но на самом деле из врожденных даров у нее была только усидчивость. Ее отец надеялся, что она пойдет на международные отношения или закончит Финансовую Академию, но она решила взять перерыв на четыре года в МГУ. Никому и в голову не приходило, что при таком первом она откажется получать второе высшее образование. Даже Кате.

– …но разница между нами так велика, что я порой даже сомневаюсь, правда ли мы учимся в одном месте.

Это было правдой. Каждый, кто ходил в одном и том же пуховике уже третий год, чувствовал себя обиженным, встречая праздно живущую Марину в соболиной шубе.

– Поэтому я удивлен, что ты сейчас едешь со мной, а не с ним.

Катя искоса посмотрела на Сергея. Тот с улыбкой смотрел на дорогу, даже не подозревая, что его спутница в кармане крутки сжимает рукоятку ножа-бабочки.

Катя не была глупой и самоуверенной в том, что касается самообороны. Она знала, что даже хилый на первый взгляд мужчина мог оказаться сильнее нее, и предпочитала не самоутверждаться экспериментальным путем, а действовать наверняка. Сейчас, когда она оказалась запертой в тесной кабине автомобиля с другим человеком, которого знала не так хорошо, чтобы чувствовать себя комфортно, она вдруг почувствовала приступ удушья. Зубы под винирами заныли – мозг подбрасывал неприятные воспоминания. Она сильнее приоткрыла окно.

– Извини, кажется, меня укачало.

– Да уж, такой темп езды, – согласился Сергей. – Даже мне поплохело. Воды хочешь? Кстати, ты так и не сказала, куда тебя отвезти.

– Высади меня у ближайшего метро.

На нее давила эта торчащая из каждой фразы заурядность.

– А до тебя далеко? Могу подвезти.

– Рокоссовского, – соврала она. Она даже никогда не была так далеко от центра.

– Да, далеко, – согласился Сергей. – Мне вообще в другую сторону.

Катя вернулась домой, когда было уже семь часов вечера. Выпив холодной воды, она залезла в ванну. Сначала она подумала, что было бы неплохо поставить на фон какую-нибудь лиричную музыку или что-то из классики, но почувствовала себя такой уставшей, что даже звук собственного голоса в голове ей досаждал.

Катя все еще чувствовала себя неспокойно, хотя и не могла понять почему. Горевшая в углу аромалампа ответа не давала.

Она потихоньку тянула холодную воду из горлышка бутылки и пыталась расслабиться. Катя бездумно потянулась за телефоном, услышав вибрацию.

«Привет», – высветилось в уведомлениях.

Девушка дернулась в сторону и чуть не выронила телефон. Ей показалось, что пишут с неизвестного номера, но это была всего лишь Наташа.

«Все прошло хорошо», «У меня новый парень, хех», «Такой классный!», «Хотя странненький», – телефон, не переставая, дрожал от шквала сообщений. Катя докуривала третью сигарету и думала, что никотин не справляется. Ей стоило снова обратиться к психологу.

Глава 6. Что случилось в клубе

– Большое спасибо, – Катя расплылась в приятной улыбке. – Вы мне очень помогли.

– Что вы, обращайтесь, – ответила молодая женщина в брючном костюме. – Помните, что вы такая не единственная.

Катя кивнула и наконец-то закрыла дверь. Она вышла из приемной, где бездарно провела очередные полтора часа своей жизни, вешая неквалифицированному специалисту лапшу на уши, как она часто делала, когда понимала, что человек в своей профессии совершенно безграмотен.

– К счастью, вы тоже такая не одна, – вздохнула Катя и занесла телефон психолога в черный список.

Тут же, словно заметив, что она появилась в сети, ей написала Надя: «Ты чего не читаешь группу?», «Поедешь?»

Далее шла ссылка на какой-то клуб, который еще не закрылся или работал нелегально.

«Может, это последний день, когда мы можем еще потусить».

Еще в январе было ясно, что вспышка в Ухане не пройдет бесследно. Конспирологи и теологи во всю разрабатывали новые теории, но правительство не торопилось предпринимать меры. Да и что можно было сделать, кроме как закрыть всех по домам? Но это было крайней мерой и от нее долго отказывались: в России была слабая экономика, при которой малый бизнес в случае локдауна должен был сложиться, как карточный домик. Тем не менее, каждый русский, так или иначе, фаталист, поэтому волнения были только на словах. Обсасывая тему постепенного закрытия питейных заведений, студенты как никто другой чувствовали приближающуюся неволю, и их будто магнитом тянуло на улицу: в кафе, в парки, в театры – куда угодно, лишь бы не сидеть дома. Даже трахаться они выезжали куда-нибудь в отель. И пока отец Кати настоятельно просил ее лишний раз на улицу не высовываться и даже присылал своего водителя с сумками из продуктового, она гадала, куда же ей податься до наступления ночи.

Катя вызвала такси и поехала домой переодеваться. Сев за водителем, она принялась листать переписку в группе. Надя писала, что один знакомый пригласил ее в клуб. Его отец работал в министерстве, и по инсайдерской информации 16-го марта должен был выйти указ то ли правительства, то ли президента о временном прекращении работы мест больших скоплений людей. В общем, этот парень забронировал VIP-стол в клубе и пригласил Надю и ее подружек «отдохнуть, как в последний раз». Если бы это был и правда последний раз, Катя, очевидно, не стала бы растрачиваться на блядушник, а пила бы до потери сознания в каком-нибудь баре и плакала над грустными песнями, но это уже детали.

После прочтения переписки, у Кати создалось впечатление, что этот парень рассчитывает снять их, как блядей, за праздничный фуршет и приятную атмосферу. На всякий случай она решила оставить нож-бабочку дома и взять вместо него перцовый баллончик и электрошокер. Катя трезвая имела причины подозревать, что Катя пьяная может убить человека.

Девушка долго провозилась у зеркала, выбирая наряд. Ее гардероб, под который была отведена целая комната, был завешан одеждой. На высокой тумбе стояли три стойки с тем, что ее мама называла «бижутерией», и два несессера. Сейчас они находились в беспорядке: снятые серьги и браслеты Катя бросала поверх кистей для макияжа, не сильно о них заботясь. В один момент, когда ей показалось, будто она разряжена, как новогодняя елка, Катя даже открыла одну Google, чтобы напомнить себе о правилах носки украшений. Когда она, наконец, собралась, на ней было маленькое черное платье, облегавшее фигуру, как вторая кожа, крупный платиновый браслет и длинные искрящиеся серьги. Она посмотрела на себя в зеркало еще раз.

– Зачем?

Катя застыла. Зачем это все? Она хочет кому-то понравиться? Нет. Она ищет приключения на ночь? Нет. Она просто шла развлечься. Зачем она так разоделась? Это привлечет внимание. Она хочет этого? Нет!

Катя не боялась чужого внимания, но оно ей и не льстило. Она словно инстинктивно чувствовала, что ее красота может навлечь на нее беду, и старалась не выделяться слишком сильно. Пока она молчала, на нее почти не обращали внимания, но стоило ей открыть рот, и ее уже никто не мог забыть. И все же она тянулась к этой массовой попсовой культуре, которая так красиво выглядит на фотографиях и в которой растворялись ее сверстники.

Катя сбросила платье, достала другое. Это было белое платье с черным ремешком и свободной юбкой почти до колена. Она переодела серьги, подхватила сумочку и вызвала такси. Через сорок минут она была у входа в клуб. Пролетев фейсконтроль, она нашла официантку и спросила о забронированном столике. В стороне, куда она указала, сидели четверо парней.

– Вы где? – написала Катя.

– Подъезжаем, – тут же ответила Надя.

– В пробке, – одновременно с ней написала Наташа.

Катя заказала на баре коктейль и оглядела зал. Помещение было довольно просторным и разделялось на несколько небольших залов. В центре помещения был танцпол и бар. Время было уже позднее, поэтому Катя не удивилась наплыву гостей. Молодежь и молодящиеся охотно скакали по танцполу и терлись друг об друга. Если бы не система вентиляции, по всему залу ощущалась бы смесь пота и духов. При одной мысли об этом Катю передернуло.

Катя почти допила свой коктейль, когда увидела Марину, как ледокол, пробивающую путь сквозь толпу. За ней семенила Надя, боясь потеряться. Заметив подруг, Катя залпом допила свой бокал и пошла им на встречу.

– Чего тут стоишь, а не за столиком ждешь? – просила Надя.

– Я никого не знаю там.

– Ой, посмотрите на нее! – фыркнула Марина. – Скромница нашлась.

Если Катя была язвительной, то Марина была ядовитой, поэтому большинство ее замечаний, когда она не заигрывала и не подлизывалась, выглядели, как оскорбления. Марина, казалось, уже забыла о том случае с Димой, обнаружив, что эпиляция доставляет ей больше боли, чем разбитое сердце, и общалась с Катей как прежде. Как прежде она общалась и с парнями, самоутверждаясь за счет их внимания, которым быстро завладевал кто-то другой, когда Марина объявляла о разрыве. Время от времени, когда она видела во дворе университета Диму, они сцеплялись, но ничто не сравнилось бы с тем разом, когда Лыгина впервые заметила на крыльце своего бывшего парня. Она тут же воодушевилась и, уверенная, что он ждет ее, решила устроить показательную ссору. Дима, как оказалось, никакого пиетета к скандалистам не имел и быстро поставил ее на место, утащив за собой в омут разборок и Катю, которая была совершенно ни при чем.

На крики, которые на крыльце их корпуса были не редкостью, будь то веселые или злые, сбежались курильщики, вылезли из окон халтурщики. Когда преподаватели стали жаловаться на шум, охраннику не оставалось ничего другого, как выйти на улицу и разогнать спорщиков. Катя приложила все свое красноречие, чтобы в дальнейшем избежать таких сцен и стороны вроде как даже примирились, но упоминать парня при Марине не стоило. Она начинала щериться, как дикая кошка, и чуть не шипела. Все-таки, обманутая в лучших чувствах, которые, возможно, пробудились в ней впервые, она имела право быть недовольной.