Ошибка берегини

Каждый был в чем-то прозорлив, а в чем-то наивен, и Атка считала, что лучше уж она будет верить определяющим судьбу совпадениям, чем… а во что верила Шева? Атка отчего-то не могла сразу вспомнить, и это очень ее расстроило. А ведь временами ей казалось, что Великую зиму и залитый серебряным светом берег реки она помнит гораздо лучше, чем события прошлого года.

Спустившись с мраморного крыльца библиотеки, Атка намотала на палец тонкую золотую цепочку и задумчиво потянула. Замыслила она услышать гадание-предсказание от того, кто гораздо лучше в том разумеет, но это ведь только первый шаг. А дальше? Если бы не печать Договора, что она сделала бы ради смертного человека? Ведь не в лесу он заплутал, и не злой лешак его заморочил – одним добрым советом или путеводным огоньком из объятий Мары не вызволишь.

Тем более в нынешнее время люди не слушают добрых советов и не следуют за огоньками.

Тут нужен был совет уже самой берегине. Может, хитрость есть какая-то, о которой не вдруг догадаешься?

Хочешь – не хочешь, иди на поклон к темным, да выспрашивай осторожно.

Они знают о королеве Маре куда как больше, чем одинокая светлая берегиня.

К остановке «Областная научная библиотека» подошел автобус с нужным номером, и Атка, не до конца веря тому, как все быстро и ладно складывается одно к одному, села на место у окна. У самых дверей, чтобы выйти из автобуса сразу же, как только передумает законы тайком нарушать да вмешиваться в предопределенное.

Была у нее знакомая ночная пряха, смешливая девчонка с длинной косой. Маркой себя называла и носила в кармане блестящий золотой кругляш Третьей империи, сколько Атка ее знала. А знала она ее с середины прошлого века. Не верила историям о том, как бежала юная кикимора из заморской земли от злых огней мировой войны, но никогда не осуждала за то, что правды в том была едва ли четверть.

Это другим берегиням ложь слушать больно было, а Атка ничего, как-то притерпелась. Она другая была, и другое терпеть не могла, что сестры не просто прощали, а даже за добродетель принимали.

Марка держалась от своих наособицу, как и Атка – от своих, и потому они, бывало, наведывались друг к другу в гости. Поначалу казалось немного странным, что с кикиморой разговаривать проще, чем с берегиней, но за восемьдесят зим Атка привыкла. Сказать по правде, она больше боялась того, что суровая Мара прознает об их посиделках и накажет кикиморку, чем переживала за свое место в совете Светлых. Ничуть она им не дорожила. Смешно даже от мысли, что она должна держаться за кресло, которое досталось ей только тогда, когда не нашлось ни одной более подходящей кандидатуры!

Пока большой автобус неспешно проезжал мимо кованых заборов и нарядных фасадов, пока вечно радостное солнце скользило по витринам магазинов и пускало теплых зайчиков в душный салон, Атка рассеянно поглаживала пустой камень на шелковой ленте и смотрела то на юных людей, то на вечное небо.

Железная машина, в брюхе которой почти все пассажиры сидели поодиночке, утробно ворчала механическим нутром и воняла горелой кровью земли. Атка сдвинула стекло, чтобы пустить в салон немного свежего воздуха, и стало легче. Самую малость, но Атке и того было довольно. Она давно научилась ценить полутона и нюансы – быть может, даже находила большее удовольствие в глотке свежего воздуха в душном ревущем и воняющем автобусе, чем в парке, но в таком нелепо было бы признаться вслух. А может, все удовольствие было вовсе не в самом автобусе – как ни посмотри, жутко некомфортном – а в предвкушении вечера в уютном логове Марки. Там был настоящий хаос, но Атке нравился такой искренний хаос.

Еще бы не возвращаться мыслями к Максу ежеминутно и не думать о том, кто он такой, – было бы совсем расчудесно!

* * *

Кикиморка встретила берегиню на остановке «Яблоневый сад». Она вышла, как всегда, с зонтиком и опиралась на него, как на трость. В этот раз зонтик был новый, прозрачный, как стекло, и будто навсегда хранящий в глубине мятых складок капли дождя. Марка по-детски почесывала носком кроссовки загорелую лодыжку и неудержимо зевала – не проснулась толком ночная пряха, когда почуяла, что к ней в гости светлая пожаловала.

– И спала бы, – мягко укорила ее Атка, наклоняясь, чтобы обнять кикиморку. Черные с зеленым отливом волосы торчали на стриженом затылке, как мягкие колючки, и щекотали нос отчетливым запахом тины. – Я знаю, что ключ под ковриком рядом с фикусом.

Марка задумчиво почесала нос, на котором выцветали конопушки.

– Так и боялась, что Атка без гостинца, – укоризненно протянула она, обращаясь к своему зонтику. – Правильный кофе все любят, но у Марки нет своих плантаций, и никто не дарит Марке хорошие зерна.

Атка усмехнулась и растрепала любительнице кофе непокорные волосы на макушке.

– А швеи твои? Неужто не пьют кофе целыми днями?

– Они чаи теперь травяные гоняют, от кофе у них давление, – вздохнула Марка и укоризненно посмотрела на свой зонт, будто это он был виноват в том, что травяные чаи такие невкусные. – А Леся ушла насовсем.

– Это её? – сочувственно спросила Атка. Любимый зонт Марка меняла в исключительных случаях и причина чаще всего была в том, что кикиморка теряла кого-то, к кому успела привязаться.

Отвечать она не стала, только отвела взгляд. Скорее всего, зонтик Марка просто утащила из Лесиной квартиры на память. Марка часто таскала у людей нужные вещи и некоторое время носилась с ними, как влюбленная, а потом остывала. Иногда оставляла их на улице – это у нее называлось «подарить сорокам», но чаще вещи прорастали в ее логове, где за два десятка зим образовался настоящий творческий беспорядок, который Атка про себя называла «филиал изначального Хаоса».

Кикимору следовало срочно отвлечь от грустных мыслей, и Атка знала наилучший способ.

– Идем, выберешь себе гостинец по нраву. Да не стесняйся просить много, я за гаданием и советом к тебе пришла, не поскуплюсь.

– За советом ко мне? – насмешливо фыркнула Марка, бросив короткий острый взгляд из-под колючей челки. – Я мелкая пряха и ничего не знаю. То ли дело девы в твоем Пресветлом Совете. Страсть какие умные все, с дипломами небось.

Марка сморщила вздернутый носик так, что все веснушки собрались в кучу. Атка не удержалась и засмеялась. Ее сестры и в самом деле с большой охотой обзаводились разнообразными дипломами и степенями, да и у нее самой несколько разных было – а вот поди ж ты, потребовался совет острой на язык кикиморки.

– То-то и оно, что с изрядным умом приходит безразличие.

Атка не стала дополнять, что еще ни разу на ее памяти решения Светлых не принесли того добра, на которое она рассчитывала. Либо то добро было с гадким привкусом жертвенной крови, либо решение большинства оглушало ее равнодушием.

Время разделило их, таких похожих друг на друга поначалу. Сотни зим прошли, и не осталось тех берегинь, которые под трели жалейки водили хороводы на залитых лунным светом лужайках по берегам рек, указывали путь заблудившимся детям и путникам и вплетали в длинные косы невест красные шелковые ленты на счастье. Бесчисленной чередой прошли декады и сложились в сотни истлевших календарей.

Мир изменился, и берегини изменились тоже. Теперь каждая жила своим умом и своей хитростью, ведь с каждым новым веком людям все реже требовалась помощь берегинь, и даже если они просили и получали помощь – люди держали при себе свою благодарность, если вообще испытывали это чувство.

Так ушли многие, утратив источник сил и – что еще печальнее – смысл этими силами вообще пользоваться.

Занятая своими мыслями Атка почти не заметила, как Марка за руку отвела ее в большой магазин, деловито прошмыгнула по рядам, набирая в пластиковую корзину фрукты, кофе и пастилу. Причем ладно бы только в корзину. Атка выловила из кармана кикиморки батончик мюсли в упаковке и переложила в корзину.

– Я это куплю.

Кикиморка бросила на нее тяжелый взгляд исподлобья. Это был как раз тот случай, когда их различия мешали им ладить. Ни одна не желала уступить другой, ведь это значило поступиться кусочком собственной природы.

– Что, такая богатая дама? Хорошо подают?

– На батончик хватит.

Марка достала две пачки жевательных пастилок из заднего кармана джинс.

– И на это?

– И на это.

Кикиморка резво крутанулась на пятке и схватила первую попавшуюся бутылку с полки. Атка присмотрелась и различила смутно знакомые иероглифы страны Солнца.

– Соевый соус тебе зачем? – нахмурилась Атка.

Марка изумленно уставилась на литровую бутылку, но эта ошибка ненадолго поколебала ее воинственный настрой.

– Мне – надо!

– Ты пытаешься в этом убедить меня или себя?

Марка молча положила соевый соус в корзину и скользнула рассеянным взглядом по полке со всякими экзотическими добавками. Обычно так оно и происходило. Марка уступала чаще, и Атка была ей за это благодарна.

– Что у тебя? – невнятно спросила кикиморка.

– Прости, что?

– Что тебе от меня нужно? Ты берегиня с деньгами, поклонниками и купаешься в людской благодарности. У тебя есть место в Совете. А у меня нет ничего, совсем ничего. Так что тебе от меня нужно?

Атка положила руку Марке на плечо и мягко подтолкнула ее в сторону кассы. Кикиморка неохотно, но все-таки подчинилась. Хоть и нахохлилась, но зашагала в сторону выхода, демонстративно спрятав руки в карманы. Ей, темной, силы и задор давали мелкие проказы, вроде воровства шоколадок, и Атка это знала, но не могла смотреть на кражу равнодушно.

– Для начала, у тебя теперь есть литр соевого соуса, который тебе нужен, – сказала Атка, когда расплатилась и укладывала покупки в бумажный пакет с круглым зеленым логотипом. В кошельке осталась одна мелкая купюра и три монеты, и жадные зеленые глаза Марки это подметили. В их темной глубине зажглось молчаливое удовлетворение. Какую-то другую берегиню это могло бы оскорбить, но Атка воспринимала Марку скорее как подростка, чем как противника, и на многое смотрела сквозь пальцы.

– Да, а вот у меня-то денег не водится, – очень натурально закручинилась кикимора, когда они вышли из магазина, и люди уже не могли их услышать. – Вот ты уйдешь, а назавтра мне опять воровать придется.

– Ох, Марка, даже если я дам тебе денег, ты ведь не переменишься. Да и меня по головке не погладят, если о том узнают, – спокойно сказала Атка. Не то чтобы ей было в самом деле жаль нарезанной цветной бумаги, но так уж вышло, что темные быстро смекнули, что в обмен на бумагу и бросовый сплав металлов люди готовы отдать все, что угодно. Атка хоть и была «неправильной» берегиней с большим опытом накопленных ошибок и провинностей, но не настолько неосмотрительной, чтобы так буквально нарушать Договор.

Даже ради ледяных глаз Макса, обреченного стать зимним мужем Мары.

Хотя, если подумать, она уже делает это ради него. И Марка это понимает, потому и смотрит так.

– А меня, думаешь, погладят, если узнают? – без улыбки спросила Марка и подняла голову к пасмурному небу. Пока они препирались у полки с соусами и таскались между рядами большого магазина, погода разительно переменилась. Собрались тучи, и прозрачный зонт в руках кикиморы уже не выглядел настолько неуместным.

Атка прикусила губу. Осознавать противоречие между своей изначальной природой и тем, что люди зовут разумом, было мучительно.

– Ты послушай сперва, что спросить хочу. Как Мара выбирает себе мужчин?

– Какого захочет, такого и выбирает, – пожала плечами Марка. – Так о чем ты хотела посоветоваться?

Где-то далеко пророкотал гром. Марка оглянулась через плечо, будто заподозрила что-то неладное, и раскрыла зонт, хотя до дождя было еще далеко.

– Если меня просил о помощи один такой, могу я что-то…

Марка прибавила шагу, и Атка поняла, что разговаривает не то что со спиной кикиморы, а вовсе с прохожим, который поравнялся с ней перед черно-белой «зеброй» на перекрестке. А Марка уже перешла половину проспекта – вот до чего шустрая! Парень снял наушники и вежливо улыбнулся.

– Привет. Ты что-то говорила?

Он стоял близко, почти вплотную, поэтому берегиня не стала отказывать себе в мимолетном удовольствии коснуться его руки и заглянуть в глаза. Может, хоть немного благодарности ей не пожалеют за добрый совет? Если она решится делать, что задумала, понадобится все до последней крохи и еще немного сверху…

– Ты ведь Артур, да? – спросила она, разглядывая неповторимый узор серо-зеленой радужки. Приятный цвет, хоть и несколько тревожный. Было в его глазах что-то такое, что она не убрала ладонь, а напротив, крепко сжала. У парня брови поползли вверх.

– Да, а ты…

– Я знаю твою маму. Знаешь, она серьезно болеет, но ничего не говорит тебе, чтобы ты не бросил учиться на юридическом. А ты уже, да? Скучно тебе зубрить право Первой республики, да? – нахмурилась Атка. Вот почему с ней всегда так? Вовсе не будет благодарности за такие слова, и зачем только рот открыла?

Артур отшатнулся и уставился на нее дико. Должно быть, сейчас до него дошло, что девушка далеко не так молода и свежа, как сперва показалось. Атка посмотрела на него с сочувствием.

– Ты бы приехал к ней и поговорил, Артур. С тебя не убудет, – негромко посоветовала она, стараясь говорить как можно ласковее, хотя в глубине души ей хотелось врезать ему как следует за то, какой рыхлый внутри. – Да и договориться с деканом о пересдаче осенью вполне реально. Было бы желание.

Парень наморщил лоб так сильно, что тот стал напоминать стиральную доску. Но уже спустя одну искру его лицо прояснилось и засветилось от радости узнавания. Артур поднапряг извилины и сумел себе все объяснить, какой молодец. В груди у Атки толкнулось тепло и разбежалось волной – все-таки не пожалел благодарности человек. Значит, не безнадежен.

– Лида? Я тебя не узнал. Ты давно в Восаграде? Надолго?

– Проездом, – сердечно улыбнулась Атка. – Как раз спешу на поезд. Ты, как приедешь домой, и к нам в гости заглядывай. Я… тоже скучаю.

Она выпустила его холодную вялую ладонь и легонько толкнула пятерней в грудь, чтобы заставить парня опустить взгляд. Так он на какое-то время забудет, что ждет зеленый сигнал светофора, а когда поднимет голову – его Лиды уже не будет рядом.

Марка ждала ее на другой стороне, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Вот он же тебя не просил, – с ноткой неудовольствия протянула она.

Атка постаралась стереть с лица недобрую улыбку и придать ему приличествующее случаю виноватое выражение. Марка посмотрела на нее и расхохоталась.

– Ох, Атка, даже если я доложу о тебе куда следует, ты ведь не переменишься! – звонко воскликнула она, заставив людей испуганно озираться. Слова «доложу» в связке с «куда следует» возымели поистине магический эффект, куда там непрошенному совету берегини! Вокруг них, как по мановению чьей-то могущественной руки, образовалась зона отчуждения.

– Жених Мары ведь тоже помощи не просил, верно? – понизив голос, спросила Марка, закрываясь от всевидящего неба прозрачным зонтом. – Ты снова нарываешься?

Вот теперь Атка кивнула уже совсем без улыбки.

Нарывается, как есть нарывается.

Глава 3. Макс и мертвая кузина

Макс не помнил, как оказался ночью на автовокзале Восаграда. Полная луна снисходительно улыбалась с черного неба. Она висела так низко, что почти касалась острой крыши под шпилем. Макс посмотрел и так и эдак, но кадр не складывался, касание неудачное. Вот если бы перейти дорогу, поискать нужную точку съемки…

Но ходить ночью по городу в одной рубашке было слишком зябко, провинциальный вокзал без единого пассажира выглядел зловеще пустынным, и Максу перехотелось искать точки съемки. И вообще, он, кажется, камеру дома забыл.

«Дома? А где дом?» – спросил кто-то так тихо и вкрадчиво, что Макс решил, будто это его собственные мысли. Словно он мог забыть, где его дом.

В столице. На улице Заводской, в доме номер тридцать четыре, пятый этаж, правая дверь. Черная кнопка звонка, доставшегося от старых хозяев, не работает, потому что коробки с мелодией в квартире просто нет – срезана и увезена вместе со всеми люстрами-патронами.

Он так ясно увидел эту черную кнопку звонка и длинную царапину у медной ручки, что и щипать себя смысла уже не было. Это сон. Макс усмехнулся, потянул за ручку, шагнул через порог своей квартиры…

И оказался на восаградском автовокзале поздней осенью, когда трава седеет от инея. Электронное табло над старинной аркой показывало не очень-то дружелюбные к столичным гостям в летних льняных рубашках «плюс пять». Зеленые линии мигали и двоились. Макс выдохнул облачко теплого пара, прищурился. Обычно ему неплохо удавалось управлять собственными снами, если он осознавал себя спящим.

Другое дело, что прежде мороз во сне кончик носа не щипал. Но об этом подумать можно будет позднее.

«Для начала, плюс пятнадцать», – сказал Макс и укоризненно посмотрел на табло. Цифры озадаченно мигнули, расплылись и неохотно подстроились: перед пятеркой появилась единица.

Поднялся ветер – именно такой бесплотный декоративный ветер, какой ожидаешь в сновидении. Он взметнул черные опавшие листья, собранные неизвестно кем в небрежные кучи и разметал по серо-бурой брусчатке. Макс загадал себе светло-серую толстовку с логотипом университета искусств, сунул озябшие руки в карманы и побрел к выделенному на фоне тьмы зданию автовокзала. Точечная подсветка памятников архитектуры подчеркивала каждый элемент фасада, и здание будто само по себе светилось в ночи.

Идти было непросто, приходилось преодолевать вязкое сопротивление ночного воздуха. Еще и тени, залегшие в фасках, клеились к подошвам и тянулись следом, как мягкая чернильная жвачка.

«Чтоб тебя!» – выругался Макс и остановился, стирая эту дрянь с белых подошв новых фирменных кроссовок. Дрянь, ясное дело, стираться не желала. И одним лишь пожеланием не убиралась. Тут его навык по управлению снами почему-то не применялся.

Макс не придумал ничего лучше, кроме как дойти до дверей автовокзала и попробовать еще раз их открыть, чтобы выбраться в другой сюжет. Иногда получалось. Правда, иногда он об этом жалел, потому что успел накопить приличную коллекцию кошмаров за свои двадцать пять зим, и они всегда были рады встретить его на границе между снами. Но сейчас все и без того выглядело как низкобюджетный фильм ужасов, так что Макс готов был рискнуть.

Хуже уже не будет, и лучше идти хоть куда-то, чем влипнуть во тьму окончательно.

Другой цели он не нашел – вся площадь перед автовокзалом была совершенно пуста и безлюдна, а подходить к проезжей части он опасался. Дорога таяла в кромешном мраке, и в нем явственно мерещилось молчаливое присутствие той черной «девятки», которая едва не сбила его днем.

«Ты ведь не боишься», – прошептал кто-то за его плечом. Макс обернулся и увидел девушку, одетую точь-в-точь как та девица, что обнималась с березой в парке. Еще имя у нее было какое-то странное, прямо как она сама, но во сне Макс его не знал. Не то что вспомнить не мог – просто не видел необходимости вспоминать.

Та девушка была бы здесь неуместна как королевская лилия в черном ноябрьском лесу, и Макс старался не думать о ней. Нечего ей тут делать.

«Помоги мне перейти дорогу», – попросила девушка и улыбнулась, сразу сделавшись похожей на кузину Терезу, которая умерла, не дожив до своей девятнадцатой зимы из-за врожденного порока сердца.

Ее тонкая белая рука с легкомысленным двухцветным маникюром лежала на его руке, и он чувствовал ее прикосновение. Холодное.

Терезу он помнил плохо, потому что она была старше него, когда умерла. Они неплохо общались, пока были детьми, но Макс был живой и неуклюжий, а Терезу берегли, как хрустальную вазу. Она вся была тонкая, полупрозрачная и будто с трещинами. Однажды он толкнул ее или еще как-то обидел – уже и не вспомнить, и Терезу стали беречь еще и от него.

«Ты мне не снилась раньше», – нахмурился Макс. Вот теперь он уже и сам не знал, что пугает его больше – непроницаемый взгляд черных глаз мертвой кузины, которая для встречи оделась как понравившаяся ему девушка, или дорога в кромешной тьме, на которой его поджидает черная «девятка».

Тереза склонила голову к плечу, и русые волосы рассыпались по кружевному воротнику. Кузина будто бы ждала, пока он спросит, почему она появилась сейчас, что случилось, но Макс так и не задал этот вопрос. И никакой не задал. Потому что не стоит ничего спрашивать у мертвых. Он был занят тем, что пытался загадать себе горсть мелких монет так, чтобы Тереза не догадалась, что он задумал.

«Я пришла, чтобы предупредить тебя, – серьезно сказала она и положила ледяную ладонь ему на щеку, чтобы заставить взглянуть ей в глаза. – Ты девушку встретил в Восаграде. Она смерти твоей хочет, это из-за нее ты под машину попал. Идем со мной, я все расскажу по дороге».

«Под машину попал».

Макс услышал отдаленное эхо протяжного сигнала, которое почти сразу затихло в молчаливом мраке. «Девятка» не снижала скорость, не тормозила – это он запомнил хорошо. Помчалась мимо, только обматерила. За дело обматерила, конечно. В следующий раз он будет смотреть по сторонам. Во сне Макс не пытался себя оправдывать. Во сне он знал, что черная «девятка» появилась не случайно. Она хотела забрать его жизнь.

«Я тебя научу, как ее прогнать, чтобы она больше не могла тебе зла причинить. Ты только слушай внимательно. Ты иди на мост и… Ма-акс, ты слушаешь? Куда ты смотришь?»

Макс достал из слитного кармана теплой толстовки полную горсть мелочи и вручил мертвой кузине. Там разные были: и серебристые полушки, и тяжелые полновесные червонцы и даже медяшки, которым так никакого названия удачнее, чем «горсть» и не придумали. Тереза с растерянным видом приняла подношение.

«Это от меня. Не держи зла», – попросил Макс. Он хотел улыбнуться, но не вышло, потому что он вдруг вспомнил, что в самом деле когда-то хотел причинить ей боль, толкнуть, ущипнуть – да что угодно сделать, чтобы она прекратила его пугать своей неизлечимой болезнью, близкой смертью и рассказами о том, что за мертвецами никогда нельзя никуда ходить. Даже если станут угрожать или пообещают что-то.

«Макс! – возмущенно воскликнула Тереза. Ее красивое бледное лицо исказила гримаса раздражения. Монеты она не бросала, хоть держала их так, будто хотела избавиться от них. – Я три раза попрошу, откажешь – ничего от меня не узнаешь!»

От кузины пахло холодной золой на снегу. Такое… забивающее ноздри и гортань ощущение тлена, от которого хочется чихнуть и прокашляться. Макс отшатнулся было, но подошвы приклеились к черным теням на мостовой. Намертво. Наверное, чем он дольше простоит, разговаривая с кузиной, тем сильнее влипнет в эту дурнопахнущую историю.

«Хорошо, – вздохнул Макс. – Приходи в другой раз».

Черные глаза Терезы – почему, кстати, черные, всегда же синие были? – вспыхнули внутренним огнем.

«Сам ведь приглашаешь, я приду, – кивнула она тут же, будто только и ждала, что он согласится. – В другой раз я сильнее буду».

Монеты посыпались к его ногам. Со звоном они касались мостовой и тут же пропадали, как тяжелый медно-серебристый дождь. И в этом звуке мерещился чей-то высокий холодный смех.

И Макс проснулся.

Болели голова и горло. И солнце, как одурелое, светило сквозь льняные занавески, которые только поздним вечером выглядели как вполне убедительные шторы блэкаут, добавившие сразу десять очков симпатий именно этой неуютной угловой комнате. Макс закрыл глаза рукой. Ведь просил портье по-человечески!

Хотя портье выглядел до того необычно, что, быть может, надо было придумать что-то эдакое, чтобы найти с ним общий язык. Гавкнуть, например. Как вообще разговаривать с человеком, которого на футболке написано «#псоглавец», а на шее болтается бело-красная маска духа-волка с узкими прорезями глаз? В столице было гораздо меньше людей, готовых заигрывать с Навью прямо на рабочем месте. Вроде там были свои нефоры, хватало и людей с явно непростыми татуировками, но вот так напоказ все же предпочитали не ходить и не бравировать попусту.

Когда обнаружилось, что в кране есть только холодная вода, Макс уже был на сто процентов уверен, что как следует нарычит на псоглавца-портье, когда будет выходить из хостела. Ночь в этом блохастом заведении стоила как минимум вдвое дороже, чем должна была с таким-то уровнем комфорта. И это если совсем ни слова не говорить про состояние выданного белья и чисто символическое количество наполнителя в подушке и одеяле. Раздраженно потирая онемевшую после мучительного сна шею, Макс решил, что если ему беспрекословно не выдадут вторую подушку и одеяло, то он потребует вернуть деньги и свалит отсюда с утра пораньше.

Глядя на свое отражение в дешевом зеркале над дешевой раковиной, Макс не узнавал себя, и раздражение перехлестывало через край. Вот что значит дурной сон! Хуже, чем увидеть во сне мертвую Терезу, были только кошмары с выпавшими зубами. Хотя после них Макс обычно не испытывал желания срывать зло на людях, которые не мыслят себя на работе без карнавальной маски.