Полная версия
Трещина побежала по всей реальности.
Трещина, оставленная ножом-зеркалом, вела вглубь мироздания – туда, где время сворачивалось в спираль, а пространство было лишь игрой разума. Ариэль шагнул в разлом, чувствуя, как лоза в его груди сжимается, будто в страхе. Здесь не работали законы, знакомые ангелам. Здесь правил Кодекс – скелет реальности, сплетенный из костей первого бога.
Он шел по коридору, стены которого были покрыты письменами из жил и сухожилий. Каждая надпись пульсировала, рассказывая историю вселенной: рождение звезд из слез, смерть богов от одиночества, ангелов – как ошибку в формуле вечности.
Девочка ждала его у арки из ребер. Ее бирюзовые глаза теперь светились внутренним огнем, а одежда из пепла обрела форму мантии с вышитыми созвездиями.
«– Ты почти у цели», – сказала она, указывая на врата в конце коридора. Они были сделаны из лопаток, скрепленных цепями из застывших криков. – Но Кодекс не изменит цикл. Он лишь покажет цену.
– Ты – часть его, да? – Ариэль коснулся ножа у себя в груди. Лезвие обожгло пальцы. – Хранительница. Или тюремщик.
– Я – отражение твоего выбора, – она улыбнулась, и в ее зубах мелькнули галактики. – Как и Оно. Как и они.
За спиной Ариэля раздался скрежет. Он обернулся и увидел их – мутировавших ангелов. Они уже не напоминали прежних существ: одни стали роями насекомых с лицами младенцев, другие – блуждающими скульптурами из мяса и металла. Их объединяло одно: трехкруговой символ, горящий на лбу.
– Мы пришли за истиной, – прошипел один, чье тело было похоже на сплавленную библиотеку. Книжные страницы шевелились, как жабры. – Ты обещал силу.
– Я обещал свободу, – поправил Ариэль, чувствуя, как лоза в нем реагирует на их присутствие. Шипы на ней заострились.
– Свобода – это голод, – засмеялся мутант, и его смех рассыпался скорпионами. – А голод требует пищи.
Они бросились на него, но Ариэль был быстрее. Лоза выстрелила усиками, пронзая мутантов. Каждое прикосновение высасывало из них свет, оставляя лишь пепельные оболочки. Но с каждым убитым голод в его груди рос.
Девочка наблюдала, не вмешиваясь. Когда последний мутант рухнул, превратившись в горстку пыли, она кивнула на врата:
– Они откроются только с кровью творца.
Ариэль посмотрел на нож в своей груди.
– Его… или моей?
– Ты уже знаешь ответ.
Он вырвал лезвие. Черная субстанция, заменявшая ему кровь, брызнула на врата. Кости затрещали, цепи лопнули, и створки распахнулись.
Внутри было лишь зеркало.
Не стекло, а бездна в оправе из криков. Ариэль увидел себя – не гибрида, не ангела, а мальчика. Того самого, что когда-то молился за сестру в мире с зеленым небом.
– Это… я?
– Это ты до того, как стал семенем, – ответила девочка. – Ты – единственный, кто прошел полный круг. Из молитвы – в Пожирателя. Из Пожирателя – в надежду.
Он протянул руку к отражению. Зеркало заколебалось, и вдруг…
Оно вырвалось из бездны.
Не абстракция, а концентрированный Голод. Его форма была простой и ужасающей: человеческий рот размером с галактику, окруженный щупальцами-вселенными.
– Ты не можешь уничтожить меня, – прогремело эхо. Я – твое начало. Твой конец.
Ариэль сжал нож. Лоза в его груди зацвела, выпуская лепестки с лицами тех, чьи молитвы он поглотил.
– Нет. Я – пробуждение.
Он вонзил лезвие в зеркало.
Зеркало треснуло с грохотом тысячелетней грозы, и Ариэль рухнул на колени. Черные щупальца Оно начали рассыпаться, превращаясь в пепел, который закрутился вихрем, формируя новые созвездия. Но прежде чем он успел вздохнуть с облегчением, девочка схватила его за руку. Ее прикосновение обожгло, как раскаленный металл.
– Ты не понял, – прошептала она, и ее голос вдруг стал его голосом, но старше, изломаннее. – Это не конец. Это начало. Нашего цикла.
Ее тело начало меняться. Волосы побелели, кожа покрылась шрамами-символами, а бирюзовые глаза стали точно такими же, как у Ариэля, – с тремя зрачками, мерцающими разными оттенками боли.
«– Я – ты», – сказала она, и теперь это был голос мужчины, женщины, ребенка и ветра. – Ты – я. Мы – петля, которую нельзя разорвать.
Ариэль отшатнулся. Лоза в его груди содрогнулась, и вдруг он вспомнил:
Он стоит здесь же, тысячу циклов назад. В его руках – нож, в груди – лоза. Он вонзает лезвие в зеркало, уничтожая Оно. Но вместо свободы – взрыв света. Он просыпается ребенком в мире с зеленым небом. Живет жизнь. Молится. Умирает. И его молитва становится семенем нового Оно.
– Каждый раз, когда ты убиваешь его, ты рождаешь его снова, – девочка-Ариэль коснулась его лба. – Из своей боли. Из своей надежды.
Кодекс Костей вокруг них начал вибрировать. Надписи из жил и сухожилий засветились кровавым светом, складываясь в новые слова:
«ТЫ – НАЧАЛО И КОНЕЦ. ТЫ – ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ»
– Почему ты не сказала этого раньше? – прошипел Ариэль, чувствуя, как лоза в нем пульсирует в такт биению мерцающих созвездий.
– Потому что в прошлых циклах ты меня убивал, – она показала на шрам у себя на шее – точную копию того, что оставил Кассиэль. – Ты не верил. Но теперь… – ее рука дрогнула, – теперь у нас есть шанс.
Из пепла Оно поднялась фигура. Не Голод, а нечто иное – женщина с крыльями из света и теней, сплетенных в узор трех кругов. Ее глаза были пусты, но в них отражались все вселенные, которые Ариэль поглотил.
– Мать, – прошептала девочка-Ариэль. – Она была первой. Той, кто создала Кодекс, чтобы спасти нас от хаоса. Но Кодекс стал ее клеткой.
Женщина подняла руку, и пространство сжалось. Стены Кодекса начали рушиться, обнажая бесконечность за пределами – океан бушующих первичных стихий, где время, материя и пустота смешались в безумный коктейль.
– Она хочет перезапустить все, – девочка вцепилась в руку Ариэля. – Уничтожить петлю, стерев даже память о цикле. Но мы… – ее голос дрогнул, – мы можем стать новым Кодексом. Добровольно.
Ариэль стоял на краю разлома, где сталкивались два апокалипсиса: слева – бешеная стихия первичного хаоса, выпущенная Матерью; справа – искаженные миры, которые мутировавшие ангелы цеплялись сохранить, как заплаты на гниющей ткани. Лоза в его груди пульсировала, сливаясь с ритмом Кодекса. Он чувствовал, как каждый лепесток с лицами поглощенных молитв шепчет: «Выбери нас. Выбери жизнь».
Девочка-Ариэль, почти прозрачная от угасания, схватила его за руку. Ее голос звучал как эхо из глубин циклов:
– Ты можешь разорвать петлю. Но для этого придется стать нитью, а не иглой.
Она ткнула пальцем в его грудь, и лоза взорвалась светом. Внезапно он увидел:
Пространство Кодекса – не тюрьма, а шов, скрепляющий реальность. Каждая трещина, оставленная его ножом, – возможность вписать новое правило. Но для этого нужно пожертвовать памятью о себе, растворившись в ткани мироздания.
Мать-Создательница парила над бездной, ее крылья из света и теней разрывали границы между измерениями. Ее глаза, пустые и всевидящие, нашли Ариэля.
– Ты не можешь остановить неизбежное, – ее голос был похож на скрип дверей в вечность. – Я дала им порядок. Они превратили его в кошмар.
– Порядок без выбора – тоже кошмар, – крикнул Ариэль, чувствуя, как лоза прорастает в его кости, переписывая их на символы Кодекса.
Она взмахнула крылом, и вихрь первичного хаоса ринулся к нему. Ариэль поднял руку, и лоза выбросила щит из сплетенных судеб – молитв тех, кого он поглотил. Хаос разбился о них, но щит начал трещать.
Мутировавшие ангелы атаковали, с другой стороны. Их лидер – бывший Ткач, чье тело теперь напоминало клубок из нитей и зубов, – выплюнул клубок черных звезд:
– Ты отнял у нас рай! Верни цикл!
Ариэль уклонился, но одна из звезд впилась ему в плечо. Боль была сладкой, как воспоминание. Он увидел ее: девочку с зеленого неба, свою прошлую жизнь, которая улыбалась, держа за руку сестру. Это воспоминание стало ключом.
– Я не верну цикл, – прошептал он, вырывая звезду из плоти. – Я создам лабиринт.
Он вонзил нож в собственную грудь. Лоза взревела, выпустив корни, которые впились в трещины Кодекса. Его тело начало рассыпаться на символы, слова, числа – кирпичики новой реальности.
– Что ты делаешь?! – закричала девочка-Ариэль, ее форма дрожала, как пламя на ветру.
– Пишу новое правило, – он улыбнулся, ощущая, как память о зеленом небе, сестре, молитвах утекает в Кодекс. – Свобода требует не жертвы, а возможности ошибаться.
Мать-Создательница ринулась к нему, но было поздно. Тело Ариэля распалось, превратившись в золотую пыль, которая заполнила трещины Кодекса. Мироздание содрогнулось.
Эпилог
В мире, где трава поет, а реки текут вверх, девочка сидит на крыше разрушенного дома. Она складывает бумажного журавлика, но вместо молитвы шепчет:
– Спасибо.
Журавлик взлетает, превращаясь в птицу из света. Она пролетает сквозь облако, оставляя за собой след – трещину, в которой мерцают миллионы возможностей.
Где-то в другой реальности мальчик с бирюзовыми глазами просыпается и улыбается, не зная почему.
Верность
Андрей был обычным человеком, живущим в мире, где магия и тьма скрывались за завесой реальности. Однажды он оказался в отчаянной ситуации: его близкий человек был на грани смерти, и никакие обычные средства не могли помочь. В поисках спасения Андрей наткнулся на древний ритуал, который позволял вызвать Пожирателя – существо, способное исполнить любое желание, но взамен требующее что-то ценное.
Сначала Андрей сомневался. Легенды гласили, что Пожиратель забирает нечто большее, чем просто жизнь. Он мог забрать воспоминания, эмоции или даже саму сущность человека. Но, видя страдания близкого, Андрей решился. Он провёл ритуал в полночь, и перед ним появился Пожиратель – тёмная, почти неосязаемая фигура, излучающая холод и страх.
– Что ты хочешь? – спросил Пожиратель, его голос звучал как эхо из бездны.
– Я хочу, чтобы он жил, – ответил Андрей, стараясь скрыть дрожь в голосе.
– И что ты готов отдать взамен? – продолжил Пожиратель.
Андрей задумался. Он знал, что должен предложить что-то действительно ценное. В конце концов, он сказал:
– Я отдам свои воспоминания о нём. Все моменты, которые мы провели вместе.
Пожиратель склонил голову, будто оценивая предложение.
– Ты уверен? Без этих воспоминаний ты станешь другим человеком.
– Я уверен, – твёрдо ответил Андрей.
Сделка была заключена. Близкий Андрея выздоровел, но сам Андрей больше не помнил, почему этот человек так важен для него. Он смотрел на своего спасителя, чувствуя лишь пустоту и недоумение. Пожиратель исчез, оставив Андрея наедине с его новой реальностью.
Эпилог
Эта история о цене, которую мы готовы заплатить ради других, и о том, как наши решения могут изменить нас самих.
«Экстаз Распада»
«Мы рвём небеса, как девственную плеву, чтобы тьма вошла в нас – горячей, как грех. Боги шепчут: "Созидай, ломая кости мироздания". А я смеюсь, и мой смех – это звук, с которого всё началось… и которым всё кончится.»
Миры рождались из рваных ран богов. Их плоть, липкая от первозданного эфира, пульсировала в такт песням, которые не смело повторять ни одно живое существо – ибо даже слог тех гимнов обжигал губы, как раскалённое железо. Боги не были милосердны. Они были «голыми». Не в смысле наготы телесной – их тела давно истлели в горниле вечности, – но в своей сути: без кожи, без масок, без притворства. Их души зияли, как раскрытые животы, обнажая кишки-галактики, звёздную слизь, рвущуюся наружу под напором желания творить. И творили они с жестокостью влюблённых, отчаянных, безумных.
Но тьма… О, тьма не спала. Она клубилась за краем мироздания, древняя, как сам «голод». Это не была просто пустота – это был зверь с клыками из забытых эпох, с брюхом, ворочающимся от рыка нерождённых чудовищ. Она ненавидела свет не потому, что он свет, а потому, что он дерзал сущность самой тьмы. И когда боги лепили из глины и криков первые миры, тьма вползала в щели между реальностями, высасывая соки из корней древа жизни, превращая райские сады в гниющие язвы.
Боги отвечали огнём. Они рвали свои тела на ленты плоти, сплетая из них доспехи для избранных – тех, кто согласился стать «орудием», чьи души были перемолоты в прах ради одной-единственной капли божественной ярости. Эти воины шли в бой обнажёнными, их мускулы блестели, как мокрое железо, а между бёдер плясала тень неутолённой страсти. Сражения были долгими. Кишки богов становились реками, хлещущими через край вселенных; их кости – горами, пронзающими небеса, из которых сочилась чёрная смола отчаяния.
Но тьма не умирала. Она шептала. Она соблазняла смертных, суя им в глотки пальцы, вылепленные из тьмы между звёзд, и те начинали «любить» боль. Любить так, что рвали друг друга на части, чтобы услышать хруст костей – музыку, достойную богов.
А боги… Боги устали. Их вечность покрывалась морщинами. Их священная нагота стала походить на тряпье, вывешенное сушиться на ветру забвения. Но они не могли остановиться. Ибо в самой их природе – рваться, кричать, проникать в плоть мироздания с яростью любовников, которым мало просто обладать. Им нужно разрушать.
И так будет всегда. Пока последний свет не проглотит зев пустоты. Или пока пустота не отрыгнёт его обратно – обглоданный, липкий, готовый начать всё сначала.
В глубине храмов, высеченных из рёбер падшего титана, жрецы исполняли свои обряды. Их кожа была исписана рунами, выжженными плазмой звёздных сердец, а глаза – выедены дымом курений из спермы и пепла. Они не молились. Они совокуплялись с пустотой, вонзая в свои тела обсидиановые клинки, чтобы болью открыть врата в ту самую щель, где боги и тьма сплетались в вечном спазме. Кровь жрецов стекала по трещинам в алтарях, просачиваясь в бездну, где её жадно лизали тени.
Одна из них – Ллира, дева с чешуёй вместо волос и ртом, разрезанным от уха до уха, – вызвалась стать сосудом. Её приковали цепями из сплавленного страха к плите, холодной, как внутренности космического левиафана. Жрецы вливали в её глотку нектар, выцеженный из гнойников на теле спящего бога. Её живот раздулся, кожа лопнула, обнажив мышцы, мерцающие, как гнилой фосфор. Из рваных ран выползли щупальца, усеянные глазами и губами, шепчущими кощунства на языке, которого не существовало. Ллира засмеялась. Её смех разорвал реальность на клочья, и сквозь них хлынули твари с когтями из сломанных времён.
Тьма праздновала.
Но боги ответили не мечами, а искушением. Они послали сны.
В грёзах смертные видели себя бессмертными: их плоть цвела язвами, из которых прорастали сады плотоядных орхидей. Они лизали лепестки, разрезая языки в кровь, и оргазмом становился вопль вселенной, рвущейся на части. Юноши в деревнях, где небо было сшито из кожи древних драконов, начинали вырезать на телах порталы – дыры в никуда, сквозь которые за ними наблюдали чьи-то голодные зрачки. Девушки рожали змей, скрученных в кольца вечности, и те душили матерей в объятиях, похожих на благодарность.
А тьма… она адаптировалась. Её адепты – гибриды из мрака и божественной плоти – проникали в святилища, принимая облик любовников, потерянных детей, теней самих богов. Они не убивали. Они «соединялись» с теми, кто ещё верил в свет. Через поцелуи с зубами, как иглы морского ежа, они впрыскивали в души яд сомнения. «Разве твой бог не содрал кожу с миллиардов, чтобы слепить твои жалкие небеса?» – шептали они, обвиваясь вокруг жертв, как удавы из жидкого мрака. И сердца начинали гнить изнутри, как груши, забытые на солнце.
Но в самой гуще разложения расцветала новая ярость.
Те, кто выжил, – вернее, те, кого смерть отринула, – стали химерами. Человек с лицом, заросшим паутиной вен, ведущей к третьему глазу во лбу. Женщина с ногами, превращёнными в корни, пьющие из подземных рек расплавленного золота. Они больше не молились. Они ели. Пожирали демонов, разрывая их клыками из обломков божественных законов, и их экстаз был страшнее любой молитвы. Их тела, искажённые войной двух бездн, стали оружием. И боги, наблюдая, впервые застонали – не от боли, а от наслаждения.
Ибо даже в распаде рождалось нечто прекрасное.
Но равновесие – миф. Всё, что есть – это танец. Клинок, рассекающий плоть, и губы, слизывающие кровь с лезвия. Боги, теряющие последние осколки себя. Тьма, рвущая их на куски, чтобы вдохнуть аромат разложения. И где-то в меж мировом вихре, среди рёва рождающихся галактик и хрипов умирающих божеств, звучит смех. Чей он – никто не решится спросить.
Боги говорили языком ран.
Их голоса не звучали – они взрывались, оставляя шрамы на ткани реальности.
– Ты кормишь их слишком много, – прошипел один, чьё тело было сплетено из спиралей чёрных дыр и детского плача. Его слова обожгли небо, превратив облака в пепел, который забил лёгкие смертных.
– Голод делает их прекрасными, – ответила другая, её форма мерцала. – Они рвут друг друга на части… и в этом танце я вижу своё отражение.
Третий бог, чьи глаза были щелями в ничто, засмеялся. Его смех переломил кости у горстки паломников, молящихся внизу.
– Вы играете в созидание, а я хочу слышать, как они стонут. Дай им мою жажду…
Он провёл когтем по собственному горлу, и из разреза хлынула река – густая, как сперма, едкая, как ненависть. Вода затопила деревни. Братья впивались в сестёр, вырывая кишки зубами, а их стоны переходили в экстаз, когда плоть встречала плоть.
На земле, в городе, где улицы были вымощены зубами мертвецов, группа фанатиков устроила оргию. Их вожак, юноша с выколотыми глазами и змеёй вместо языка, вопил:
– Боги хотят нашего семени! Они жаждут, чтобы мы рвали друг друга!
Женщина с грудью, покрытыми язвами, прижала к себе девушку, чью кожу она царапала до костей.
– Войди в меня! – рычала она, впиваясь зубами в шею жертвы. – Раздели мою боль, и мы станем святыми!
Их секс был битвой. Ногти рвали кожу, а из смешавшейся крови и грязи рождались личинки с человеческими лицами. Они расползались, шепча проклятия на языке, которому их никто не учил.
Боги наблюдали.
– Смотри, – прошелестела богиня с телом из спутанных волос и кинжалов. – Они пытаются повторить нас. Жалкие.
Она сжала кулак, и в толпе фанатиков взорвался мужчина. Его кишки обвили шеи соседей, затягивая петли, пока те не начали совокупляться.
– Нет, – возразил бог с голосом землетрясения. – Они превзошли нас. Их ненависть… она чище.
Он швырнул в толпу зерно – чёрное, как сгусток тьмы. Оно впилось в живот беременной, и её плод разорвал утробу, вылезая наружу с клювом и когтями. Первое, что сделало существо – вырвало сердце матери и сунуло его между её ног.
В другом месте, где пустота проросла сквозь реальность, солдат с отрезанными веками вёл пленников.
– Боги покинули вас, – хрипел он, вонзая нож в живот проститутке. – Но я научу вас молиться через боль.
Он раздел догола старуху, прикованную цепями к камню, и вошёл в неё, разрывая сухую плоть.
– Кричи! – рычал он, ломая ей рёбра. – Твой стон – это молитва!
Но старуха засмеялась. Её живот раздулся, как шар, и лопнул, выпустив рой ос. Они впились в солдата, откладывая яйца в его глазницы, пока он кончал, захлёбываясь собственным бредом.
Боги спорили сквозь слёзы вселенной.
– Зачем ты позволил ей родить это? – ревел один, вырывая из груди звёздное ядро и швыряя его в бездну.
– Смерть – лучший подарок, – ответила другая, ловя ядро и втирая его в промежность. – Посмотри, как они бегут к пропасти… разве не очаровательны?
Тьма, вцепившись в край мироздания, завыла в такт. Её голос проник в уши смертных, и те, кто ещё мог мыслить, начали резать собственных детей, чтобы сложить из костей лестницу к небесам.
– Всё это бессмысленно, – провозгласил бог, чья голова была черепом, обтянутым пеплом. – Но в бессмысленности – наша суть.
Он схватил двух богов и столкнул их лбами. Их тела слились в чудовищный акт насилия, породив ураган, который смел целую эпоху.
А внизу, среди крови и стонов, человек с лицом, расплавленным в экстазе, прошептал:
– Мы – ваше отражение.
И боги, услышав, впервые замолчали.
Боги истекли последним светом. Их тела, некогда безразмерные как безумие, теперь висели в пустоте, словно высохшие плаценты. Они не умерли – смерть была слишком мелкой монетой для таких, как они. Они пресытились. Их вечная нагота, некогда сиявшая откровением, стала тюрьмой из собственных рубцов.
– Мы дали им слишком много, – прошипел бог с горлом из спиралей и звёздной пыли. Его слова проросли сквозь миры, превратив тысячи живых существ в кричащие статуи.
– Нет, – возразила богиня, чьи бёдра были раздвинутыми вратами в ад. – Мы дали им ровно столько, чтобы они стали зеркалами…, Гляди, как они обожают свои язвы!
Она указала вниз, где на развалинах города, построенного из экскрементов титанов, толпа людей сплеталась в оргии.
Тьма наблюдала. Не как победительница – а как любовница, уставшая от спектакля. Она обвила мироздание щупальцами из забытых грёз и прошептала:
– Ты всё ещё думаешь, что это твоё творение? Они давно стали моими детьми. Они предпочитают тьму.
И тогда один из богов – тот, что когда-то называл себя «началом» – сделал то, чего не делал никогда. Он прикоснулся к тьме. Не как к врагу. Как к любовнице.
Их соединение порвало ткань реальности. Из шва хлынули океаны гноя, в которых плавали нерождённые вселенные. Люди, те самые жалкие зеркала, начали испаряться, их души застревали в горле вечности, как кости.
Но в самой гуще хаоса родилось нечто. Не свет. Не тьма. «Другое». Существо с кожей из вопроса и внутренностями из стыда. Оно не имело формы, но все, кто видел его, падали на колени и начинали резать свои лица, чтобы стать хоть немного похожими на него.
– Это… прекрасно, – прошептала богиня, истекая чёрными слезами.
– Это конец, – проворчала тьма, но в её голосе слышался смех.
А существо тем временем раскрыло пасть – или вагину, или чёрную дыру – и поглотило сначала богов, потом тьму, а затем и само себя.
Наступила тишина. Не священная – а пустая, как зрачки мертвеца.
Но где-то в глубине, в месте, которого не существует, забилось сердце. Оно было слепым, голым и безумно одиноким. Оно захотело света. Оно захотело тьмы.
И тогда всё началось снова.
Тени войны
«Война не заканчивается, когда стихают выстрелы. Её тени танцуют в наших костях, а их ритм – это навсегда.»
Осень 1944 года. Где-то в глубине лесов Восточной Европы, куда даже солнце боялось заглядывать, стоял небольшой заброшенный лагерь. Его покинули немцы несколько недель назад, оставив после себя лишь ржавые ограждения, полуразрушенные бараки и тишину, которая давила на грудь, как камень. Но это была не обычная тишина. Она была живой. Она дышала.
Группа советских разведчиков получила приказ проверить лагерь на наличие оставшихся вражеских сил. Пятеро мужчин, закалённые войной, шли через лес, пробираясь сквозь густой туман, который, казалось, цеплялся за них, как паутина. Командир, старший лейтенант Григорьев, шёл первым. Его лицо было непроницаемо, но внутри он чувствовал странное беспокойство. Лес вокруг был слишком тихим. Ни птиц, ни зверей. Только шелест листьев под ногами.
Когда они вышли к лагерю, их встретили ворота, которые скрипели на ветру, словно призывая их войти. Внутри царил хаос: разбросанные вещи, сломанная мебель, следы борьбы. Но что-то было не так. Воздух был густым, как будто пропитанным чем-то тёмным и зловещим.
– Осмотрите бараки, – приказал Григорьев. – И будьте настороже.
Солдаты разошлись. Младший сержант Петров зашёл в один из бараков. Внутри было темно, только слабый свет пробивался через разбитые окна. Он включил фонарь, и луч света выхватил из тьмы стены, исписанные странными символами. Они были нарисованы чем-то тёмным, почти чёрным, и казалось, что они двигаются, когда свет падал на них. Петров почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он хотел выйти, но вдруг услышал шёпот. Тихий, едва уловимый, но явно человеческий.
– Кто здесь? – спросил он, стараясь звучать уверенно.
Ответа не последовало. Шёпот стал громче, но слов разобрать было невозможно. Петров направил фонарь в угол, откуда доносился звук. Там, в тени, он увидел фигуру. Человек сидел, скрючившись, лицо его было скрыто. Но что-то в нём было не так. Его тело казалось… неестественным, как будто сломанным в нескольких местах.
