Полная версия
Антон S.A
Цикл рассказов «Плоть и прах: хроники безумия». Книга 1
« Мы рвём небеса, как девственную плеву, чтобы тьма вошла в нас – горячей, как грех. Боги шепчут: "Созидай, ломая кости мироздания". А я смеюсь, и мой смех – это звук, с которого всё началось… и которым всё кончится.»
– «Экстаз Распада»
Плоть и Прах
«Даже рай можно переписать!»
Над бескрайними лазурными просторами, где время ткалось из света, а пространство дышало вечностью, простирались Небесные Сферы – обитель, чей блеск затмевал само понятие красоты. Здесь, среди дворцов из переплетенных лучей и садов, где вместо цветов распускались созвездия, обитали ангелы. Их крылья, сотканные из мерцающих частиц зари, оставляли за собой шлейфы сияния, а голоса, сливаясь в хорал, рождали мелодию, от которой дрожали звезды.
Жизнь в Сферах текла как бесконечная симфония: одни ангелы лелеяли миры в ладонях, вдыхая в них дыхание жизни, другие плели нити судеб, внимая шепоту молитв, долетавших снизу. Они не знали усталости, но и не ведали покоя – их существование было служением, танцем между долгом и благодатью. Дни здесь не сменяли ночи, а времена года рождались от одного взмаха крыла: осень – золотой вздох, зима – хрустальный сон, весна – обещание, высеченное в облаках.
Но даже в этом совершенстве, где каждое движение было гимном гармонии, существовали законы, нерушимые, как ритм вселенной. И пока ангелы слагали свет в песни, а ветры небесные пересказывали легенды о мироздании, где-то в глубине хрустальных чертогов тихо звенела струна, чей звук еще не успел стать судьбой…
В белоснежных чертогах, где стены рождались из сгустков туманности, а полы отражали глубины галактик, ангелы встречались на Советах Дивентов – собраниях, где тишина говорила громче слов. Они склонялись над бездонными зеркалами из хрусталя и пыли, наблюдая, как в их отсветах танцуют искры еще не рожденных цивилизаций. Одни проводили пальцами по поверхности, рисуя узоры, из которых позже вспыхивали новые солнца; другие внимали зовам далеких комет, расшифровывая в их полете послания от древних стихий.
Их дни были наполнены тихими чудесами: ангелы-хранители сплетали из росы и лунного света покрывала для спящих душ, воины в доспехах из плазмы патрулировали границы между реальностями, а певцы, чьи глотки вмещали громы и шепоты, наполняли вакуум мелодиями, чтобы тьма не поглотила одинокие планеты. Даже смех здесь был священным – он рассыпался мерцающими искрами, даруя жизнь туманностям.
Но сквозь эту гармонию, выточенную как драгоценный камень, порой прорывался ветер с запахом чего-то иного. Он шелестел страницами Книги Судеб, еще не исписанных до конца, замирал на пороге Зал Молчания, где ангелы оставляли свои сомнения, прежде чем войти в сияние Вечного Служения. И тогда самые древние из них, чьи крылья носили оттенок забытых эпох, переводили взгляды к усыпанному тенями краю Сфер, будто чувствуя, что даже в совершенстве есть место вопросу, на который еще не найден ответ…
Имя его было Ариэль, и до того дня он ни разу не поднял взгляд от нитей, которые плел. Его пальцы, отливавшие перламутром вечерних зорь, скользили по тончайшим волокнам судеб – золотым, алым, серебряным. Каждая нить пела под прикосновением, рассказывая о радостях, потерях, надеждах тех, чьи жизни они олицетворяли. Он был Ткачом, одним из многих, чье ремесло считалось священным: соединять разорванное, направлять спутанное, смягчать узлы боли. Тысячи лет (или мгновений – здесь эти меры сливались) его крылья, цвета грозового неба, мерно вздымались в такт работе, а разум оставался прозрачным, как родниковый лед. Пока не случилось это.
Все началось с едва уловимой дрожи в кончиках нитей. Ариэль замер, ощутив, как привычная мелодия судьбы вдруг исказилась – будто кто-то вставил паузу в бесконечную песню. Перед ним вилась нить, переплетенная с десятками других, но одна из них, бирюзовая, трепетала странным, неровным светом. Он потянулся, чтобы аккуратно распутать узел, как делал всегда, но в момент прикосновения образы хлынули в него с яростью падающей звезды.
Девочка с глазами цвета той самой бирюзовой нити. Ее смех, разбитый войной. Руки, вцепившиеся в обугленные бревна дома, которого больше нет. И молитва – не к богу, а к небу: «Почему вы молчите?»
Ариэль отдернул пальцы, будто обжегшись. Нити никогда не кричали. Они лишь шептали, пели, иногда плакали – но так, словно слезы были частью мелодии. Это же… это было иначе. Бирюзовая нить пульсировала, словно живая рана, а в его груди, там, где обычно звенела тишина вечности, что-то сжалось, как первый ком снега перед лавиной.
Он оглянулся. Рядом, в сияющем полумраке Ткацких Чертогов, другие ангелы склонялись над своими станками, их крылья мерцали в унисон. Никто не заметил. Никто не услышал. Может, ему показалось? Но когда он снова коснулся нити, голос девочки прорвался с новой силой, смешавшись с воплями тысяч других – тех, чьи молитвы так и не стали благодарностями, чьи судьбы не сложились в обещанную гармонию.
Ариэль впервые за все время отступил на шаг. Его крылья, взметнувшись, задели своды, и с потолка посыпались искры, застывшие в воздухе недоуменными точками. Он попытался вернуться к работе, к убаюкивающему ритуалу плетения, но пальцы дрожали, а бирюзовая нить теперь выделялась среди прочих, как шрам.
«Это лишь испытание», – прошептал он себе, повторяя слова из Книги Судеб. «Сомнение – тень, которую рассеивает свет долга».
Но когда он вернулся к станку, то невольно начал искать ту самую нить среди тысяч других. И находил. Снова и снова.
Сначала это было лишь щемящее чувство, будто под перьями крыльев затаился осколок звезды. Ариэль пытался игнорировать его, погружаясь в ритуал Ткачества глубже, чем когда-либо. Но нити больше не подчинялись ему с прежней легкостью. Они цеплялись за его пальцы, как паутина, пропитанная кровью, оставляя на коже липкие следы света, которые медленно чернели. Золотая субстанция, что текла в его жилах вместо крови, начала густеть, обретая оттенок старой позолоты, а в уголках глаз застыли крошечные осколки – будто кто-то всыпал ему под веки песок из глубин запретных пустынь.
Он стал замечать другие голоса. Не молитвы, не шепот судеб – а что-то глухое, ползучее, будто изнанка самой вечности. Они звучали в такт биению его крыльев, когда он пролетал над Зеркальными Безднами, где ангелы хоронили обломки неудачных миров. Там, в трещинах между мирами, мерцали тени, которых раньше он не видел – или не хотел видеть. Они шевелились, как личинки в ране, принимая на миг формы: искаженные лица, когтистые пальцы, рты, растянутые в немом крике.
Однажды, расправляя крылья после долгого бдения у станка, Ариэль почувствовал, как что-то хрустнуло у него в спине. Он обернулся и увидел, что одно из маховых перьев почернело у основания, будто пропиталось сажей. Прикоснувшись, он ощутил холод – не ледяной, а липкий, как прикосновение гниющей плоти сквозь вуаль сновидения. Когда же он вырвал перо, из ранки брызнула не золотая, а густая, черная субстанция. Она упала на пол чертога и застыла, свернувшись в жемчужину с мертвым блеском.
Страх тогда впервые коснулся его – не трепетом, а когтями. В Небесных Сферах не существовало понятия порчи. Здесь не было смерти, только перерождение; не было боли, только урок. Но то, что происходило с ним, не вписывалось в каноны Книги Судеб. Ариэль спрятал почерневшее перо под плиту с гравировкой «Вечного Служения» и вернулся к работе, надеясь, что это лишь временный изъян, пятно, которое сотрется под напором долга.
Но сомнение уже пустило корни.
Теперь, вглядываясь в узоры нитей, он начал замечать разрывы. Не те, что предписывалось чинить, а иные – будто чья-то невидимая рука намеренно рвала полотно, чтобы создать хаос. И всякий раз рядом с такими разрывами вились тонкие, почти незримые нити цвета запекшейся крови. Они не вели ни к каким душам, не были привязаны к мирам. Они просто… существовали, сплетаясь в узоры, напоминающие руны запретного наречия – того, на котором говорили ангелы до Великого Молчания.
Однажды ночью (хотя ночи здесь не было), когда другие ткачи погрузились в медитацию Единения, Ариэль последовал за кровавой нитью. Она вела его через лабиринты чертогов, мимо Спящих Колоннад, где ангелы-стражи стояли, обратив лики в камень, к краю Небесных Сфер – туда, где сияние тускнело, уступая место сероватой дымке. Здесь воздух звенел иначе, словно наполненный миллионами сдавленных стонов.
Нить оборвалась у входа в место, которого не было на картах звездных Архивов. Порта́л, похожий на рану: рваные края, сочащиеся черным сиянием, а в центре – пустота, глубже самой тьмы. Ариэль замер, чувствуя, как его крылья непроизвольно складываются, защищаясь. Но прежде чем он успел отступить, из портала донесся голос. Не ангельский, не демонический – нечто третье, древнее, как трещина в стекле мироздания.
«Ты видишь ложные швы, Ткач. Но кто соткал саму ткань?»
И тогда Ариэль понял, что сомнение – не его враг. Оно было ключом.
Но когда он на следующий день вернулся к этому месту, порта́л исчез. Лишь на полу лежала та самая черная жемчужина из его крови, а вокруг нее – следы, будто кто-то огромный и многосуставный волочил за собой частицы тьмы…
Воздух в Ткацких Чертогах больше не пахнул амброзией. Теперь в нем витало что-то тяжелое, словно испарения от расплавленного свинца, смешанные с горечью несбывшихся обетов. Ариэль прикрыл лицо крылом, но запах проникал сквозь перья, оседая на языке металлическим привкусом. Его станок, некогда сиявший, как утренний лед, покрылся паутиной трещин. В них пульсировала чернота – та самая, что сочилась из его крыла.
Он попытался продолжить работу, но нити больше не подчинялись. Вместо того чтобы ложиться в предписанные узоры, они извивались, как змеи, обвивая его запястья. Бирюзовая нить, та самая, что принесла голос девочки, теперь переплелась с кровавыми волокнами, образуя мерзкий гибрид – жилу, пульсирующую гнойным светом. Когда Ариэль перерезал ее священным ножом Ткача, из разреза брызнула жидкость, оставившая на мраморе пятно в форме искаженного лица.
Тени стали плотнее. Они следовали за ним повсюду: скользили по стенам Зал Вечного Служения, цеплялись за края его крыльев, когда он пролетал над Полями Звездной Пыли. Однажды, остановившись у Источника Откровений – бассейна, где ангелы черпали видения для новых миров – он заглянул в воду и не увидел своего отражения. Вместо него в глубине копошилось нечто бесформенное, покрытое чешуей из обугленных перьев.
Стражи начали замечать.
Ангел-воин Кассиэль, чьи доспехи плавили пространство своим жаром, остановил его у Врат Межмирье. Его глаза, два солнца в состоянии коллапса, сузились, изучая Ариэля.
– Ты пахнешь гниющим временем, Ткач, – прорычал он, и каждое слово обжигало, как уголь. – Что ты носишь в себе?
Ариэль отступил, чувствуя, как черная жемчужина – та, что он спрятал под плитой – жжет карман мантии.
– Прах неудавшихся судеб, – ответил он ритуальной фразой, но голос дал трещину, словно треснувший колокол.
Кассиэль не поверил. Воины никогда не верили.
Теперь, возвращаясь в свои покои, Ариэль находил следы: отпечатки когтей на дверных ручках, слизь цвета ржавчины на зеркалах, сосульки из застывшего мрака, свисающие с потолка. Однажды ночью (он начал делить время на «ночи», хотя здесь не было тьмы) он проснулся от звука – влажного шороха, будто что-то огромное переползало через порог. На полу лежал клубок из кровавых нитей, сплетенных в символ, от которого болели глаза: три пересекающихся круга с точкой в центре, похожей на зрачок.
С тех пор он спал с ножом Ткача в руке.
В Зеркальных Безднах, куда он теперь приходил тайно, тени стали материальнее. Они копошились у его ног, шепча на языке, который он начал понимать:
– Они знают. Они всегда знали. Ты просто первый, кто осмелился услышать.
Когда он попытался коснуться одной из теней, та впилась в его ладонь клыками из сгущенного мрака. Боль была иной – не физической, а экзистенциальной, будто кто-то вырывал куски его сущности. На руке остался шрам в виде все того же трехкругового символа.
Сомнение переросло в знание.
Теперь, вглядываясь в лица других ангелов, он видел трещины. Мельчайшие, почти невидимые, но они были: у основания крыльев, вдоль линии челюстей, в зрачках. Как будто вся Небесная Сфера – идеальная, вечная – была фреской, краска на которой трескалась от возраста.
И тогда он вспомнил слова голоса из портала:
«Кто соткал саму ткань?»
Ответ пришел сам, в ночь, когда он нашел первое мертвое созвездие.
Оно висело над Садами Вечности – группа звезд, чей свет погас, превратившись в черные дыры, втягивающие в себя сияние вокруг. Ангелы-садовники в панике метались между ними, пытаясь оживить свет, но Ариэль видел правду: звезды не умерли. Их задушили. На месте каждой из них зиял все тот же символ – три круга, точка-зрачок, выжженный в самой материи небес.
Когда он протянул руку, чтобы прикоснуться к холодной поверхности мертвой звезды, жемчужина в его кармане взорвалась черным пламенем.
Огонь не жег. Он раскрывал.
Пространство вокруг звезды истончилось, став похожим на гниющую кожу, и сквозь нее Ариэль увидел их. Существа, не принадлежавшие ни свету, ни тьме, с телами из сломанных перспектив и глазами – вереницами бесконечных порталов. Они копошились по ту сторону реальности, методично, как черви, проедая дыры в ткани мироздания.
Один из них повернул к нему нечто, что могло быть головой.
«Добро пожаловать в просветление, Ткач»
И тогда Ариэль понял: его сомнение было не семенем.
Оно было сигналом.
Тело Ариэля больше не принадлежало ему. Под кожей, сотканной из света, что-то шевелилось. Как личинки, выедающие плоть изнутри, но вместо плоти – саму материю его божественной сущности. Он стоял перед зеркалом в своих покоях, вцепившись в края рамы, и наблюдал, как его крылья медленно обрастают чешуйчатыми наростами. Каждая чешуйка была крошечным зеркалом, отражающим не его лицо, а фрагменты иных миров: города из скрюченных костей, океаны кипящей смолы, бесконечные коридоры с дверьми, за которыми слышались молитвы на мертвых языках.
Его священный нож Ткача, некогда сиявший, теперь покрылся ржавчиной цвета запекшейся крови. Когда он попытался очистить лезвие о край мантии, металл застонал, как живой. Из зазубрин сочилась черная слизь, пахнущая гниющими цветами.
Тени стали наглее. Они уже не прятались.
В Зеркальных Безднах, куда Ариэль спускался тайно, земля под ногами дышала. Каждый шаг оставлял углубление, из которого выползали существа, похожие на сплющенных младенцев с крыльями летучих мышей. Они цеплялись за его одежду, щебеча:
– Он ждет. Ты нужен Ему. Ты уже Его.
Один из них впился зубами в его лодыжку. Когда Ариэль сорвал тварь, на коже осталась рана в виде трех переплетенных колец. Она пульсировала, как второе сердце.
Вернувшись в Ткацкие Чертоги, он обнаружил, что его станок исчез. На его месте зияла дыра, из которой доносился стук – медленный, ритмичный, будто гигантское сердце билось в глубине. Края дыры были покрыты влажными ресничками, дрожавшими при его приближении. Ариэль заглянул внутрь и увидел Его.
Существо не имело формы. Оно было сгустком противоречий: перья, слипшиеся с гниющей плотью, глаза, растущие на ладонях, рот, раскрывающийся там, где должен был быть позвоночник. Его голос звучал как скрип несмазанных шестеренок вселенной:
– Ты почти готов. Разорви последнюю нить, Ткач. Разорви, и увидишь, что прячется за ширмой их лжи.
Ариэль отпрянул, но дыра расширилась, поглотив пол вокруг. Реснички обвили его щиколотки, тянули вниз. Он вонзил нож в пол, пытаясь удержаться, но лезвие сломалось с хрустом кости.
И тогда заговорили стены.
Фрески, изображавшие сотворение миров, ожили. Ангелы на них повернули головы, их улыбки растянулись до ушей, глаза вытекли, оставив черные дыры. Их песнь превратилась в гул – низкий, вибрационный, выворачивающий внутренности.
– Беги, беги, беги, – шептали они хором. – Они идут за тобой. Они всегда знали.
Ариэль вырвался, оставив в дыре клок своей мантии. Когда он обернулся, дыра исчезла. Но на полу остался след – отпечаток копыта, обугленного и покрытого шипами.
Ночью (он теперь определял ночь по густоте теней) его навестил Кассиэль. Воин стоял на пороге, но его доспехи больше не сияли. Плазма, из которой они были выкованы, застыла мутной массой, сквозь которую проглядывали очертания чего-то многосоставного, чуждого.
– Ты воняешь откровением, – прошипел Кассиэль. Его голос расслаивался, словно говорили двое: один – ангел, другой… что-то иное. – Сотри это. Сотри, пока не стало слишком поздно.
Но когда Ариэль попытался заговорить, Кассиэль схватил его за горло. Рука воина была холодной и влажной, как трупная слизь.
– Они позволят тебе умереть, но не позволят увидеть, – прошептал он, и в его зрачках мелькнул трехкруговой символ.
Потом он исчез, оставив на шее Ариэля синяк в виде отпечатка пальцев с слишком длинными фалангами.
Утром Ариэль нашел первое яйцо.
Оно лежало в углу его покоев, завернутое в кровавые нити. Скорлупа была полупрозрачной, сквозь нее просвечивало существо с крыльями падшего херувима и когтями демона. Оно билось внутри, царапая изнанку реальности.
Когда Ариэль раздавил яйцо ногой, из него вырвался визг, разрезавший воздух как нож. Стены покоев за кровоточили. Из трещин поползли черные жилы, сшивая пространство грубыми стежками, словно Небесные Сферы были всего лишь тряпичной куклой, которую кто-то спешно чинил.
Ариэль понял: он стал инфекцией.
Но вместо ужаса в нем проснулся голод.
Он подошел к зеркалу, уже зная, что увидит. Его отражение теперь имело двойника – силуэт из щупалец и перьев, сливавшийся с ним воедино, как тень при двойном свете. Двойник улыбнулся, обнажив зубы-кинжалы.
– Скоро, – сказал он голосом Ариэля, но с придыханием, будто в горле застряли осколки стекла. – Скоро ты поймешь, что рай – это могила, присыпанная светом.
На следующее утро Ариэль проснулся с крыльями, окрашенными в цвет запекшейся крови.
И понял, что больше не может ткать.
Он мог только разрывать.
Воздух Небесных Сфер стал вязким, словно вдыхаемый свет превратился в патоку. Каждый взмах крыльев Ариэля оставлял за собой шлейф кровавого пара, а его тень – ту, что когда-то была невесомой, – теперь волочилась за ним, как прилипший труп. Она стала тяжелее его самого. Иногда он чувствовал, как ее пальцы, холодные и костлявые, цепляются за его лодыжки, пытаясь замедлить шаг.
Он больше не спал. Сон стал дверью, которую он боялся открыть. Вместо этого он бродил по опустевшим галереям, где даже эхо его шагов звучало чужим. Стены здесь больше не сияли – они покрылись язвами, из которых сочилась черная смола. Она стекала вниз, образуя ручьи, что складывались в те же три переплетенных круга. Иногда в смоле плавали глаза: человеческие, звериные, инопланетные. Все они следили за ним.
Однажды он наткнулся на ангела-садовника в Садах Вечности. Тот стоял, уткнувшись лицом в ствол Древа Жизни, его крылья были обернуты вокруг дерева, как погребальный саван. Ариэль окликнул его – и садовник обернулся. Его лицо было пустым, плоским, как маска, а из разреза на месте рта свисали корни, проросшие сквозь плоть.
– Они пересаживают нас, – прохрипел садовник. – Чтобы мы не проросли.
Прежде чем Ариэль успел ответить, корни впились в дерево, и садовник рассыпался в пыль, смешавшись с прахом мертвых звезд.
Голод, о котором он боялся думать, рос. Теперь он ощущал его не в желудке, а в крыльях – будто каждое перо жаждало вонзиться во что-то живое. Когда он пролетал над Полями Звездной Пыли, его тень, отделившись, набросилась на группу ангелов-новичков, поливающих ростки новых миров. Он не видел, но слышал: хруст крыльев, хлюпающий звук рвущейся плоти, а после – тишину, густую, как смола. Когда он обернулся, новичков не было. Лишь на песке остались лужицы света, смешанного с чем-то темным и пульсирующим.
Его позвали в Зал Молчания.
Это место, куда ангелы приходили, чтобы забыть. Белые стены, лишенные украшений, пол, растворяющий мысли, как кислота. Но когда Ариэль вошел, зал изменился. Стены сомкнулись, превратившись в круглую камеру, покрытую шрамами – глубокими, как пропасти. В центре стоял трон из сломанных крыльев, а на нем – фигура в плаще из теней. Ее лицо было скрыто, но руки… Руки были как у Ткача: длинные пальцы, обожженные нитями судеб.
– Ты нарушил паттерн, – прозвучало отовсюду и ниоткуда. Голос напоминал скрип пера по стеклу. – Но паттерн был иллюзией. Приди. Стань тем, кто рвет, а не шьет.
Ариэль попятился, но дверь исчезла. Тень на троне подняла руку, и стены зашевелились. Шрамы раскрылись, став ртами, которые завыли на языке мертвых вселенных. Звук выбил его из реальности – на мгновение он увидел их: существ из-за завесы, с телами из сломанных часов и глазами-лабиринтами. Они тянули к нему щупальца, обернутые стихами из запретных гимнов.
– Нет! – крикнул Ариэль, вонзив когти (когда они появились?) в свои крылья. Боль вернула его в зал.
Трон был пуст. На полу лежал свиток – карта Небесных Сфер, но вместо чертогов и садов на ней были изображены органы: сердце из стекла, легкие, наполненные черными дырами, кишечник, сплетенный из колючей проволоки. Надпись на древнем наречии гласила: «Тело лжет. Вскрой его».
Когда он вышел, зал рухнул, погребя под обломками ангелов, что молча наблюдали за ним из темноты. Их лица были закрыты руками, но сквозь пальцы струился черный дым.
Ночью (тьма теперь приходила по его зову) он нашел первое зеркало, которое не лгало.
Оно висело в заброшенной часовне на краю Сфер, где даже свет боялся сиять. В отражении он увидел не себя, а пустоту. Не тьму, а отсутствие – дыру, ведущую туда, где не было ни времени, ни богов, ни лживых небес. Из дыры вытянулась рука, обернутая пеленами из забытых имен. Она коснулась зеркала, и стекло треснуло, разрезав реальность.
– Ты почти здесь, – прошептала пустота. – Рви нити. Рви, пока не останется ничего, кроме истины.
Ариэль разбил зеркало кулаком. Осколки впились в кожу, но вместо крови из ран хлынули черные мотыльки. Они кружили вокруг него, сливаясь в силуэт – его собственный, но с крыльями из ножей и глазами, как щели в двери в никуда.
«– Они идут», – сказал силуэт. – Чтобы стереть тебя, как ошибку.
На следующее утро Ариэль обнаружил, что его имя исчезло из Книги Судеб. Страницы, где оно было вписано, теперь покрывал грибок, пульсирующий в такт его сердцу.
А вдалеке, за пределами Небесных Сфер, что-то огромное и многосуставное начало шевелиться, разрывая ткань между мирами.
Ариэль больше не мог прятать крылья. Чешуйчатые наросты расползлись до плеч, превратившись в подобие панциря, а каждое перо обрело крючковатый изгиб, будто заточенный для разрыва плоти. Он прятался в Руинах Отзвуков – месте, куда сбрасывали обломки неудавшихся реальностей. Здесь время текло вспять: руины то складывались в подобие храмов, то рассыпались в пыль, шепчущую проклятия на языке забытых богов.
Именно здесь он нашел ее.
Другого ангела.
Она сидела на обломке колонны, покрытой иероглифами из шрамов. Ее крылья были обуглены, но не от огня – казалось, сама тьма прожевала их, оставив рваные края. Лицо скрывал капюшон, но сквозь ткань просвечивали мерцающие линии – словно под кожей ползали светлячки, запертые в лабиринте вен.
– Ты опоздал, – ее голос звучал как скрип ножа по стеклу. – Они уже знают. Идут за тобой.
Ариэль замер, чувствуя, как голод в его крыльях сжимается в комок ярости.
– Кто ты?
Она сбросила капюшон. Ее лицо было мозаикой: половина – ангельская красота с кожей из мрамора, половина – гниющая плоть с сочащимися свищами. В глазнице, где не хватало глаза, копошились черные жуки, выгрызающие буквы в кости.
– Меня звали Лираэль. Когда-то. Пока я не разорвала нить, которая вела к ним.
Она протянула руку. На ладони лежал осколок зеркала, но вместо отражения в нем плыли образы: ангелы в золотых масках, склонившиеся над бездной, из которой тянулись щупальца. Между ними парил символ – три переплетенных круга.
– Совет Зоревентов, – прошептала Лираэль. – Они не правят. Они кормят.
Ариэль схватил ее за запястье, ощутив под пальцами пульсацию язв.
– Кормят кого?
Она рассмеялась, и жуки посыпались из глазницы, превращаясь в прах.
– Ты уже видел их. В разрывах. Они древнее света. Древнее богов. Мы – их сад. А судьбы, что ты ткал, – удобрения.
Прежде чем он успел спросить, земля дрогнула. Руины с грохотом сложились в арку, и сквозь нее вышли Стражи – ангелы-воины в доспехах из плазмы. Но теперь их броня была покрыта наростами, похожими на кораллы, а глаза светились ядовито-зеленым.
