Позывной Леон 2

Я живой.

Я не думал, что смогу когда-нибудь улыбнуться, но поймал себя на том, что уголки губ сами дрогнули, медленно расползаясь в неуклюжей ухмылке. Даже если лицо теперь было бледным, измождённым, даже если в этом теле почти ничего не осталось от прежнего меня, но улыбка была моей.

Я почувствовал взгляд и резко обернулся.

Сбоку, в полумраке, стоял мой "новый хозяин", хотя за это короткое время он дал понять, что таковым себя не считает. Я не мог доверять ему полностью, слишком хорошо знал, чем оборачивается слепая вера в других, но что-то в нём всё же зарождало внутри маленькую, хрупкую надежду. Едва ощутимую, готовую рассыпаться при малейшем неверном движении, но всё же надежду.

Он стоял и наблюдал за мной так, как смотрят родители на своих только что сделавших первый шаг детей. От этого взгляда мне стало не по себе. В нём не было ни жалости, ни восторга, лишь тихое удовлетворение.

Не может всё быть так гладко.

В жизни всё не бывает идеально. В жизни тебе разбивают лицо, ломают кости, держат в грязи, вытягивают жилы до тех пор, пока ты не сломаешься окончательно.

Так почему я стою здесь, с новыми ногами, с руками, которые слушаются меня лучше, чем я сам? Почему меня не пытают, не бьют, не давят сапогами?

Я взглянул на незнакомца, и в моём взгляде читалось полное недоверие. Я не знал, кто он, чего хочет, зачем вообще возится со мной, но одно было ясно – я не собирался верить ему на слово.

– Вот, поешь. Только осторожно и не торопись, – голос незнакомца прозвучал ровно, без лишних эмоций, но в его тоне угадывалось нечто большее, чем простая забота. Он был слишком спокоен, слишком уверен, словно уже знал, что я сделаю дальше, словно заранее понимал, как я среагирую.

Он поставил еду рядом со мной, ни капли не сомневаясь в том, что я приму это. Я уловил слабый запах, и что-то внутри меня дёрнулось, напряглось, готовясь к очередному подвоху. Этот мир не давал ничего просто так. Здесь не бывает доброты, здесь не бывает сочувствия. Всё имеет свою цену. Каждый кусок хлеба, каждая капля воды – всё оплачивается либо болью, либо жизнью.

Но я не мог сопротивляться.

Я не помнил, когда ел в последний раз, не знал, сколько времени прошло с того момента, когда моё тело ещё могло хотеть чего-то, кроме выживания. Там, в казематах, пищи не существовала. Была только жидкость, горькая, вязкая, воняющая металлом и химией, которую вливали в горло, чтобы удержать тебя на грани между жизнью и смертью. Не чтобы накормить, не чтобы дать сил, а лишь чтобы ты мог терпеть дальше.

Я медленно двинулся к столу, прислушиваясь к своим движениям, проверяя, насколько хорошо слушается меня это новое тело. Лапы подстраивались под каждый наклон, балансируя, не давая мне завалиться набок. Манипуляторы двинулись сами, подчиняясь мне так естественно, что я даже не сразу понял, что сжимаю клешнями кусок корнеплода.

Я не сразу поднёс его ко рту.

Что-то внутри меня не верило.

Запах был обычным, без примесей, без намёков на яд или что-то испорченное. Я вдохнул глубже, ожидая подвоха, но не почувствовал ничего, кроме лёгкого аромата крахмала и слабого, но странно приятного тепла. Это была просто еда.

Я откусил.

Тепло разлилось по горлу, по желудку, разошлось по всему телу, пробуждая что-то забытое, что-то, что я уже не надеялся почувствовать снова. Голод ударил так резко, что я даже не успел осознать, как кусок исчез, как рука – нет, не рука, манипулятор – потянулся за следующим.

Это было сильнее меня.

Я ел жадно, так, будто кто-то мог отнять у меня эту еду, будто каждое мгновение что-то могло пойти не так, и я снова останусь ни с чем. В этом мире всё исчезает. Всё теряется. Всё ломается.

Но не сейчас.

Не здесь.

– Медленно. Так много сразу нельзя.

Голос незнакомца был всё таким же спокойным, но теперь в нём слышалась твёрдость, намёк на приказ. Я замер, стиснув зубы, готовый защищаться, хотя не понимал, от чего именно.

Я не привык к заботе.

Всё, что я знал, – это боль, удары, гнилой смех, пинки под рёбра, грязь, давящая со всех сторон. Я знал, как бороться за жизнь, но не знал, как принимать помощь.

Я медленно поднял взгляд и встретился с его глазами.

Он смотрел на меня внимательно, изучающе, но не с любопытством учёного, не с холодной отстранённостью того, кто видит перед собой лишь экспериментальный образец. В его взгляде было нечто иное.

Он ждал.

Ждал, что я скажу. Ждал, как я среагирую. Ждал, что я сделаю дальше.

Я не знал, что он задумал.

– Я Агарт, – наконец произнёс он после короткой паузы, словно выбирал, стоит ли говорить дальше. Он чуть наклонил голову, провёл рукой по лицу, будто устал, а потом снова посмотрел прямо на меня. – Агарт Сколл. Хотя меня так давно уже никто не называл. Здесь я просто "Док", или просто – Агарт.

Он улыбнулся.

Не широко, не открыто, но достаточно.

Эта улыбка не сочеталась с его лицом – грубым, суровым, уставшим, с изрезанными временем чертами. Она выглядела неуместной, словно что-то чуждое, словно маска, которую он давно забыл, но вдруг решил снова надеть.

– Как ты понял, я лечу таких, как ты… Хотя нет, не лечу, – Агарт помолчал, будто выбирая слова, затем коротко вздохнул и чуть скривил губы в задумчивой усмешке, в которой сквозило что-то похожее на сожаление. – Ладно, пусть будет лечу. Иногда у меня это даже выходит.

Я не двигался, продолжая смотреть на него с тем самым недоверием, которое уже давно стало моей второй кожей. Его слова звучали слишком спокойно, в них не было ни давления, ни угроз, ни насмешки, но я не спешил расслабляться. Я знал, что в этом мире ничто не бывает просто так.

– Ты Леон, – продолжил он, переводя взгляд на мой ошейник, о котором я даже не вспомнил бы, если бы он сам его не заметил. – Твоё имя выгравировано прямо здесь.

Я невольно напрягся, неосознанно напрягая плечи, будто это могло хоть как-то защитить меня от тех мыслей, что накатывали лавиной. Я не помнил, когда в последний раз слышал, чтобы кто-то произносил моё имя просто так, без издёвки, без угрозы, без подтекста, скрытого в тоне, в выражении лица, в каждом звуке. Там, в казематах, у меня не было имени, не было личности, не было смысла. Я был никем. Просто телом, просто куском мяса, который может выдержать чуть больше боли, чем предыдущий эксперимент.

– Да… – мой голос прозвучал странно, сипло, с хрипами, словно кто-то долго сжимал мне горло железными пальцами и только сейчас решил разжать хватку. Он напоминал скорее сдавленное рычание, чем нормальную человеческую речь, но, видимо, Агарт ожидал чего-то подобного, потому что даже не дрогнул.

– Ты измотан, – он внимательно посмотрел мне в глаза, будто пытался докопаться до того, что скрывалось за моим выражением. – Я догадываюсь, где ты был, но как тебе удалось уйти – это загадка.

Он не задавал этот вопрос прямо, не давил, но его слова всё равно вспороли что-то внутри меня, словно ржавым ножом по старым, не до конца зажившим ранам. Стоило только на секунду ослабить контроль, как перед глазами вспыхнули обрывки воспоминаний – тусклый свет, камень, запах гнили, липкое нечто, заливающее лицо, давление на грудь, удары, боль, крики, темнота. В висках запульсировало, а где-то глубоко внутри что-то дёрнулось, зашипело, скребануло когтями, пытаясь вырваться наружу, но я резко проглотил комок тошноты, не позволив этому выбраться.

– Теперь ты в безопасности. Ну, относительной безопасности, – Агарт говорил всё тем же ровным голосом, но в нём теперь чувствовалась некая отчётливая твёрдость, тонкая грань между уверенностью и приказом. – И я не просто так тебя выкупил у падальщиков.

Слова скользнули по сознанию, словно капли масла на воде, не давая зацепиться за что-то конкретное, но оставляя тягучий осадок.

Безопасность.

Это слово звучало как насмешка, как шутка, которую рассказывает человек, никогда не знавший, что значит дрожать в темноте, зная, что впереди только боль и грязь, что нет спасения, нет света, нет выхода. Безопасности не существует. Ни внизу, ни наверху. Ни в свете, ни во тьме. Есть только разные уровни угрозы, разные способы медленно умирать.

– Но об этом позже, – Агарт коротко вздохнул, словно приняв какое-то своё внутреннее решение, и махнул рукой, отметая тему, словно не желая углубляться в неё прямо сейчас. – Приходи в себя, ешь. Я принесу тебе отвар.

Он кивнул в сторону кровати, которая до сих пор казалась мне чем-то чужим, словно принадлежала кому-то другому.

– Это теперь твоя. Здесь ты будешь жить.

С этими словами Агарт развернулся и, словно меня здесь никогда не было, ушёл в глубину своего жилища, растворился в полумраке, оставив после себя лишь пустоту и ощущение, что всё произошедшее могло быть всего лишь очередной странной игрой разума. Я не шевелился, не пытался осмыслить происходящее, просто стоял, уставившись в пространство, где он только что исчез, переваривая каждую его фразу, каждый жест, каждый взгляд, пытаясь найти в них скрытый смысл, подвох, то, чего не заметил сразу.

Он спас меня, вытащил из ямы, где я должен был закончить своё существование, купил у падальщиков, словно вещь, как ненужный, поломанный товар, но зачем? Что ему от меня нужно? Какая цена стоит за этим поступком, и когда придёт время её платить? Я не мог поверить, что в этом мире кто-то делает что-то бескорыстно, что здесь есть место помощи, заботе, милосердию.

Это не работает так.

Всегда есть плата. Всегда есть цель. Может, он ждёт удобного момента, чтобы предъявить свой счёт, может, испытывает меня, проверяет, насколько далеко я готов зайти, прежде чем услышу истинную причину его доброжелательности, а может, всё это лишь подготовка к чему-то большему?

Но почему он ведёт себя иначе?

Он не похож на тех, кто сломал меня, не похож на тех, кто наслаждался каждой секундой моего страдания, кто видел во мне лишь объект, инструмент, безвольное мясо, с которым можно делать всё, что угодно. Он не говорит загадками, не скрывает намерений за ложной заботой, не пытается заставить меня сломаться под тяжестью собственного ужаса.

Я не мог уйти, даже если бы захотел.

И не потому, что он удержит меня силой, хотя я не был уверен, что он этого не сделает, а потому что мне некуда идти. Этот мир изменился, перестал быть тем, что я знал. Я не знал, что там, за стенами этого жилища, не знал, кто правит в этом городе, какие законы здесь работают, кого нужно бояться, а кому можно доверять, и есть ли вообще смысл думать о доверии. Если это всё ещё Империя, меня поймают, опознают, вернут обратно, и тогда то, что я пережил в казематах, покажется мне милосердным сном.

Агарт казался другим, но сколько раз мне уже казалось, что кто-то другой?

Мысли клубились в голове, словно гнилой туман, спутанные, рваные, но неизменные в одном – я не мог понять, что мне теперь делать. Я не знал его целей, не знал, зачем он меня спас, не знал, какая роль мне отведена в этой новой, чуждой игре, но пока не мог сделать ничего, кроме как ждать.

Где-то на границе сознания мелькнула мысль, слабая, почти неслышная, но я не стал её отгонять.

Я всё ещё жив.

Остальное не имеет значения. Пока.

Агарт вскоре вернулся, держа в руках глиняную чашу, из которой поднимался тонкий белёсый пар, наполняя воздух терпким, густым ароматом. Он бесшумно поставил её на тот же столик, где лежала моя еда, даже не взглянув в мою сторону, будто то, что он делал, не имело никакого значения. Его движения были точными, отточенными, ни капли лишней суеты. Он сделал то, что собирался, развернулся и, не говоря ни слова, направился к двери.

Я проследил за ним взглядом, напряжённый, словно зверь, ожидающий, что его загонщик вот-вот вернётся с новой порцией боли. Агарт лишь поднял руку, постучал костяшками пальцев в верхнюю часть двери, там, где явно был вмонтирован глазок или замок, после чего что-то щёлкнуло, и он развернулся снова ушел вглубь своего жилища, оставив меня в одиночестве.

Он не пытался меня расспрашивать, не выказывал ни малейшего желания продолжать разговор, не пытался проникнуть в мои мысли, дав мне ту редкую возможность просто быть. Часть меня сжалась от напряжения, готовясь к подвоху, другая же, измотанная и разбитая, испытала пугающее облегчение.

Я доел остатки еды, даже не почувствовав вкуса, не осознавая, когда именно сжевал последний кусок хлеба, затем осторожно придвинул к себе чашу с отваром. Пар ещё поднимался над её краями, запах был терпким, глубоким, с лёгкими нотками горечи и чего-то травяного, напоминающего аптечные настои, которыми меня когда-то пытались лечить в старой жизни, ещё до всего этого кошмара.

На вкус он оказался странным, тягучим, густым, напоминающим старый бабушкин кисель, который готовили где-то в далёком детстве, когда мир ещё был другим. Напоминание всколыхнуло что-то внутри, но я не позволил себе зацепиться за это, подавил любую попытку воспоминаний подняться на поверхность.

Я выпил всё до последней капли, медленно поставил чашу на столик и поднял взгляд на кровать, которая казалась мне чем-то чужим, чем-то, что не принадлежит мне, не должно быть моим.

Я сделал осторожный откат назад, напрягая новые механические конечности, проверяя их, изучая, как они работают, как адаптируются под мои движения.

Я знал, что это должно быть интуитивно просто, тело уже само подстраивалось под движения, но я всё ещё не доверял ему. Осторожно вытянув манипуляторы, я зацепился за каркас кровати, подтянулся, оттолкнулся и, балансируя на паучьих конечностях, взобрался на неё словно на Эверест.

Покрутившись в центре и глядя вниз, я раздумывал, как теперь лечь. Понимание пришло само – всё, что мне оставалось, это довериться движениям тела. Я аккуратно наклонился, медленно опустился на спину, убирая лишние конечности, чтобы они не мешали.

Мне удалось это сделать, и теперь я лежал, как когда-то давно, когда у меня ещё были свои руки и ноги, когда тело было моим, а не собранным из обломков механизмом. Я ощущал под собой жёсткую, но странно удобную поверхность, чувствовал её ровность, её тепло, но сознание всё ещё цеплялось за остатки прежнего кошмара, не до конца веря в происходящее.

Я смотрел вверх, в темноту потолка, в этот новый, чужой мир, который теперь назывался моим жилищем, и пытался принять его. Внутри всё ещё звучало глухое эхо сомнений, но тело начинало привыкать быстрее, чем разум. Оно уже подстраивалось, подчинялось, адаптировалось, позволяя мне чувствовать себя не таким беспомощным, как прежде.

Я не был уверен, что мне стоит расслабляться.

Я не был уверен, что это безопасно.

Но впервые за долгое время я просто лежал, не ожидая боли, не сжимаясь от страха перед следующим ударом.

Я думал, что сон не придёт, что я останусь в этом напряжённом состоянии, не способный расслабиться даже здесь.

Но как только я протянул механические манипуляторы и ухватился за тонкое покрывало, что висело со стены, как только позволил себе закрыть глаза, тьма поглотила меня целиком, забирая в свои вязкие, чуждые объятия.

Глава 4

Прошло уже почти две недели, если судить по моим внутренним ощущениям. Здесь не было смены дня и ночи, во всяком случае, такой, какую я знал прежде. Свет не появлялся, не гас, не менялся – он просто был, рассеянный, разлитый по высоким каменным сводам, исходящий от светильников, спрятанных за слоями мириановых пластин. Время измерялось не восходом и закатом, а только тем, когда я ложился спать и когда просыпался.

Я почти полностью освоился с новыми конечностями. Ловко перебирал паучьими лапами, свободно двигал манипуляторами, которые теперь заменяли мне руки, настолько уверенно, что даже начал готовить себе еду. Пусть это было всего лишь простейшее варево из местных корнеплодов и какого-то мяса, происхождение которого я предпочитал не уточнять, чтобы не портить себе аппетит, но всё же – я мог это делать сам. Хлеб и прочее приносил Агарт, отправляя меня в местные лавки, а со временем мне и вовсе стали поручать другие дела.

Теперь я был чем-то вроде посыльного. Или, если быть точнее, мальчика на побегушках, который разносил, приносил и передавал разные послания и небольшие свёртки для Агарта, лавочников и других обитателей этого странного, затхлого города.

Наар.

Так называлось это место.

Подземное царство, как выразился Агарт, но я бы назвал его иначе – свалка, сточная яма, в которую стекалось всё лишнее, ненужное, отжившее своё.

Над нами была столица Империи, но её имя никто не называл. Стоило мне задать вопрос, как люди отводили взгляды, морщились, уходили, словно даже само её название могло навлечь на них несчастье. Всё, что я знал – где-то там, над этим вонючим подземельем, возвышалась столица, но что именно скрывалось за её стенами, кто правил ей, как жил тот мир наверху – это оставалось загадкой.

На первый взгляд, Наар был хаосом – шаткие постройки из хлама, кучи мусора, узкие проходы, непроходимая грязь, люди, живущие словно крысы в щелях между каменными лабиринтами. И всё же здесь была жизнь. Мерзкая, вонючая, лишённая надежды, но жизнь. В Нааре были лавки, рынки, трактиры, мастерские, дети, рождённые в темноте и никогда не видевшие света, торговцы, менялы, механики, алхимики, наёмники – город жил по своим законам.

Я ждал, что рано или поздно столкнусь с бандитами, воровством, насилием, но странным образом здесь не было ни грабежей, ни убийств среди своих. Наар жил по каким-то своим правилам, которых я не понимал, но которыми все здесь следовали. Не было ни патрулей, ни стражников, ни единого признака власти, но в воздухе витала дисциплина.

Кто контролировал всё это? Я пока не знал.

Агарт не был разговорчив. Та вспышка откровенности, что произошла в нашу первую встречу, была, вероятно, самой длинной беседой, которую он позволил себе со мной. После этого его речь свелась к коротким приказам: иди туда, отнеси это, приготовь ужин. Он уходил рано, если это вообще можно было назвать утром, а возвращался тогда, когда я уже спал. Я знал о его присутствии только потому, что, просыпаясь, находил новую записку с поручениями, которые выполнял в течение дня.

Сначала я боялся выходить наружу. Первый шаг дался трудно. Но когда я всё-таки сделал его, оказалось, что снаружи было проще, чем я думал. Необычно, но не смертельно. Никто не нападал, не следил, не пытался причинить вред. По улицам ходили люди, галдели, торговались, смеялись, ссорились – обычная жизнь, насквозь пропитанная грязью, но всё же жизнь.

Я не понимал. Я не знал, почему Агарт меня спас. И не решался задать этот вопрос.

Шло время, я восстанавливался, а по ночам, когда тело наконец переставало дрожать от усталости, пытался достучаться до Ира, вернуть хотя бы крошку своей силы, которая была выжжена, выбита из меня там, в казематах.

Но всё было напрасно.

Ошейник, словно чёрный замок, держал меня на привязи, не давая пробудить то, что я знал – что должно было быть внутри.

Я пытался снова и снова, но каждый раз ощущал только жгучую, ледяную боль, как если бы что-то безжалостное сдавливало горло, мешая даже мысленно дотянуться до прежней силы. Я пытался, но однажды сдался.

Теперь я не пытался выбраться, а просто выполнял поручения.

В основном я носил вещи из дома Агарта в разные части города. Иногда это были сложные металлические конструкции, форма которых казалась мне бессмысленной, иногда протезы для тех, кто потерял конечности. Когда я приносил их, получатели кланялись и благодарили, но никогда не отдавали ничего взамен.

Зато лавочники и торговцы, которым я приносил товары или заказы, вели себя иначе. Они морщились, скалились, старались что-то вернуть обратно, торгуясь, будто рассчитывали, что я соглашусь обменять их «неподходящий товар» на что-то другое. Вначале я возвращал обратно то, что мне передавали, но Агарт лишь молча смотрел на меня, долго, пристально, затем сам брал этот свёрток и относил его обратно, не говоря ни слова.

Я не понимал почему, но вскоре догадался – это торг. Необычный, странный, но торг. Они проверяли меня, пытались сломить, но однажды, когда я, стиснув зубы, не отступил, всё изменилось.

Я начал торговаться, не позволяя втолкнуть мне обратно то, что принёс. Я чувствовал, как продавцы меняются в лице, как начинают избегать моего взгляда, как вместо насмешки в их голосе появляется доля опаски. Я не сдавался, не отступал, заставляя их соглашаться на то, что передал им Агарт.

Я понял, что у меня получается. Я начал думать, что это и есть моя роль.

Не солдат.Не воин. Просто торговец, посредник, человек, который не боится давить, чтобы получить своё.

И, возможно, в моей ситуации это было даже к лучшему.

Так тянулись дни, а затем и недели. Я не заметил, как втянулся в рутину здешнего существования. Проснулся, поел, прочитал поручение, выполнил работу до «вечера», по дороге перекусил у местных лавочников, вернулся «домой», ужин, пустота сна – и всё по кругу. Времени на раздумья не оставалось, а может, я просто не хотел оставлять его себе.

Мой внешний вид никого не смущал. Дети иногда глазели на меня, тыкали пальцами, но тут же исчезали, утянутые хлопотливыми женщинами, и всё. Здесь таких, как я, хватало. Вернее, таких, как я, не было вовсе, но местные уродцы выглядели куда страшнее. Я видел существ, в которых от человека оставалась лишь голова, приросшая к массивному металлическому телу, видел тех, кто был больше похож на деревянные ящики на паучьих лапах, видел живых мертвецов, собранных из лоскутов мяса и железа. На этом фоне я, вероятно, выглядел вполне прилично.

Возможно, поэтому здесь не было насмешек и косых взглядов. В Нааре никого не волновало, кто ты и как выглядишь. У тебя было два варианта – либо живи и работай, либо умирай и становись пищей для тех, кто слабее тебя.

Здесь даже деньги были странными.

Маленькие камни, гладкие, разноцветные, размером не больше ногтя. Их называли "материя". Чем ярче цвет, чем больше камень, тем выше его цена. Если камень был мелким, тусклым, невзрачным – он стоил копейки, если что-то стоил вообще.

Странное название. Но я слышал его раньше.

Там, наверху.

Когда был солдатом Империи.

Воспоминания вонзились в сознание, словно лезвие ножа, но я тут же загнал их обратно. Я научился контролировать себя. Научился не чувствовать. Научился быть куском металла, без эмоций, без страха, без боли.

Очередной день закончился, я вернулся в жилище, выгрузил на импровизированный столик добытую «материю», запер ящик, как учил Агарт, и занялся едой. Сегодня в лавке, где я всегда закупался, мне досталась необычная еда – то ли рыба, то ли нечто иное, с зеленью, напоминающей наш лук и петрушку, но всё же немного иной.

Лавкой заведовала Гаала.

Она была молодая, всегда опрятно одетая, всегда вежливая, всегда улыбалась. Как-то раз она прочитала моё имя на ошейнике, и с того дня всегда называла меня так при встрече – Леон. Я не знал, почему, но каждый раз смущался при этом и не отвечал ей взаимностью. Но она не сдавалась. Каждый раз находила повод заговорить, перекинуться парой фраз, задержать мой взгляд.

И я не понимал зачем.

Я не хотел, чтобы мой голос, моё присутствие, моё существование затронуло её. Я тащил за собой что-то тёмное, что-то грязное, что-то, что приносит боль. Хорошие люди не должны попадаться мне на пути. Как Айрэлинн…

Я не хотел вспоминать её.

Но Гаала продолжала тянуться ко мне, и сегодня её улыбка была особенно лукавой.

– Леон, здравствуй! – раздался её радостный голос, когда я остановился перед прилавком.

Она легко выскользнула из-за грубо сколоченного стола, принимая у меня привычную плату за корнеплоды и мясо.

– Сегодня я хочу порадовать тебя… и господина Агарта, – многозначительно добавила она и, исчезнув в глубине шатра, вернулась с небольшим свёртком в руках.

Я насторожился.

Гаала развернула ткань, показывая мне странную рыбу – серебристую, с переливающейся чешуёй, но вместо задних плавников у неё были короткие лапки.

– Это картар. С поверхности.

Она прищурилась, будто проверяя мою реакцию, затем подняла палец вверх, словно предупреждая меня, что это тайна.

– Но только никому.

Она резко захлопнула свёрток, глядя на меня исподлобья, будто боялась, что за нами кто-то следит и вручила его мне втиснув в левую клешню.

Я не знал, что сказать.

Я сжал свёрток крепче, удерживая его, чтобы не выронить, и молча наблюдал, как Гаала развернулась и, не оглядываясь, исчезла в глубине своего шатра, оставляя меня стоять посреди этого шумного, но в тот момент странно опустевшего мира.

Я хотел сказать, что плата мала за такую еду, что она ошиблась, что так нельзя… Но слова застряли в горле.

Я лишь смотрел на закрытые занавески её лавки, так и не найдя объяснения тому, что только что произошло.

Развернувшись и, почти не осознавая своих действий, двинулся прочь от лавки Гаалы, я продолжал обдумывать случившееся, пытаясь понять, зачем она так поступила. Этот жест, сам по себе незначительный, цеплялся за сознание, вызывая неприятное ощущение чего-то неуместного, неправильного, выбивающегося из привычной картины здешней жизни. Здесь никто и никогда не делал ничего просто так, а если и делал, то за этим всегда стоял скрытый смысл, которого мне не хотелось разгадывать. Идти к ней в следующий раз мне совсем не хотелось, но если я всё-таки решусь, то принесу больше камней, чем обычно, просто так оставить это без ответа я не мог. Всё это выбивалось из серой, привычной картины, с трудом выстроенной реальности, в которой каждый жест, каждое слово были частью игры на выживание. Это возвращало меня к тому, от чего я так отчаянно пытался удержаться, сидя в темнице, сжимая зубы, не позволяя себе вспоминать и надеяться.