Позывной Леон 2

Артем Стрелец

Позывной Леон 2

Глава 1

Сколько времени я провалялся в своем безумстве, вперившись в одну точку, прогрызая в губе почти до крови дыру, я не помнил. Казалось, мир для меня закончился, растворился, осталась лишь бесконечная чернота, вязкая, липкая, неотвратимая. Выход из этого безумия был только один – смерть. Но и она обходила меня стороной, словно насмехаясь, словно наблюдала за моими муками, смакуя мою беспомощность, наслаждаясь тем, как я медленно гнию в этой яме.

Я стал никем. Лишь обрывком плоти в чужом, хищном мире. И никто не придет мне на помощь. Никто.

Я потерял всё. Всего за один короткий миг, когда, как идиот, посмел надеяться на чудо. Именно на чудо, потому что эта проклятая «магия» окончательно затмила мне разум, заставила почувствовать себя кем-то значимым, почти богом… И этот мир сломал меня, растоптал, расплющил, как надоедливого жука. Нет, хуже. Я стал червем, потому что даже жалкие насекомые умеют сопротивляться. А я? Всё, что мне оставалось – тупо уставиться в дверь и ждать чуда. Но чуда не было. Были только удары, пинки, мерзкие смешки и грязные сапоги, что топтались по мне, словно я был ничем. Меня били, бросали, волокли крюками зацепив их за ребра, и я кричал – не от боли, нет, к ней я уже начал привыкать. Я кричал от отчаяния. От бессилия, что засело в груди ледяным комом, сдавило сердце, не давая ни вздохнуть, ни закричать, ни даже сдохнуть спокойно.

Потом была дорога. Я помню, как меня бросили в какой-то деревянный гроб. Помню всё, чёрт возьми. Каждый миг этой дряни. Каждый удар. Каждый мерзкий взгляд. Помню, как на мне сомкнулись чужие руки, как тянули, рвали, делали со мной, что хотели. А потом меня снова выкинули, как мусор, на холодный каменный пол, и я жадно потянулся к чему-то влажному под собой. Вода. Грязная, вонючая, мерзкая жижа, но для меня она стала спасением на один короткий миг. Мне было всё равно – я пил, заглатывал её, пока кто-то сзади хохотал, кто-то плевался, а кто-то просто наступил мне на голову и кажется помочился. Я не сопротивлялся. Я пил. Пока меня снова не швырнули в темноту.

Сколько я так лежал? Не знаю. Сознание плавало в пустоте, скатывалось в беспамятство, возвращалось лишь для того, чтобы напомнить мне о боли. Она была везде. Прожигала меня, выкручивала, ломала, словно внутри меня рвали раскаленным прутом. Я не мог кричать – боль не давала. Она просто вырубала меня. А потом возвращала, чтобы я снова испил её до дна. Я катался по грязному каменному полу в агонии и бреду, едва не сваливаясь в выгребную яму, и чувствовал, как эта дрянь, эта мерзость пропитывает меня с головы до ног.

Я хотел умереть.

Нет, я жаждал смерти. Молил её, умолял, чтобы всё это закончилось, но оно не заканчивалось.

Иногда, когда я уже почти проваливался в забвение, приходили сапоги. Крепкие, тяжелые, они останавливались рядом, нависали. Вливали в меня какую-то мерзкую жижу – горькую, вонючую, противную, иона убирала боль идобавляла сил. Чтобы я не умер. Чтобы я снова и снова окунался в этот ад.

И так раз за разом.

Падение в пустоту.

Боль.

Тьма.

Возвращение в реальность.

Смрад.

Безумие.

Я не знал, сколько ещё смогу выдержать.

В один из таких периодов начались новые испытания.

Меня снова вытаскивали из темноты – сначала ледяное ведро воды в лицо, потом грубые руки, что поднимали меня за волосы, волокли по полу, пока внутри всё не сжималось от боли, пока дыхание не замирало, пока я не превращался в разорванный кусок плоти, что еле цепляется за жизнь. А затем бросали на каталку, пристегивали, везли куда-то по коридорам, сквозь которые тянуло смрадом гнили, крови и давно пропавших надежд.

Я не сопротивлялся. Уже не мог.

Каталка остановилась, кто-то нажал на кнопку, и меня вкатили в освещённую комнату. Свет слепил глаза, выжигая остатки сознания. Я не видел ничего. Только этот белый, холодный свет, бьющий прямо в лицо, заставляющий моргать, жмуриться, пытаясь хоть немного скрыться от его равнодушного сияния.

Голос.

Тихий. Спокойный. Выверенный до последнего оттенка.

– Кто ты?

Я не знал, что ответить. Я сам уже не был уверен в ответе.

– Почему ты всё ещё жив?

Хороший вопрос. Мне бы и самому хотелось знать.

– Что ты сделаешь, если окажешься на свободе?

Свободе? Было ли это ещё возможным?

– Твои мысли принадлежат тебе?

Что? Что за дерьмо он несёт?

– Как ты отличаешь сон от реальности?

Я открыл рот, но не смог выдавить ни слова.

– Если ты съешь самого себя, что останется последним?

– Какой вкус у страха?

– Если время здесь не движется, сколько ты уже здесь?

Я не знал, что сказать. Не знал, что думать. Я не знал уже ничего.

А голос продолжал. Спокойный. Уверенный.

– Если ты встретишь самого себя, убьёшь ли ты его, чтобы занять своё место?

– Что больше – бесконечность или боль?

Я трясся. Меня било. Я не понимал, что происходит.

– Если мир за пределами этой комнаты исчез, куда тебе идти?

– Когда ты в последний раз дышал?

Где-то в глубине что-то сломалось. Щелчок, как у костяшки пальцев, когда её выворачивают в другую сторону.

Я не ответил.

Я не мог.

Гряда странных вопросов повторялась раз за разом. Я не знал, что отвечать. Были ли они настоящими? Или мне всё это просто снилось? А могло ли мне вообще что-то сниться?

Может, всё это лишь бред воспалённого мозга, который барахтался в боли, как рыба, выброшенная на берег. Раз за разом голос звучал в пустоте, повторяя вопросы, каждый из которых был ещё более безумным, ещё более выматывающим.

Теперь это стало рутиной. Допрос. Затем нечто куда хуже. Я не знал, что именно они делали со мной. Оперировали? Вскрывали заживо? Разбирали по кускам, заглядывая внутрь, словно пытались найти что-то спрятанное под кожей? Я не видел. Я только чувствовал боль. Глаза были плотно завязаны чем-то грязным, пахнущим потом и кровью. Я корчился, дёргался, но меня держали крепко, и каждый раз, когда в тело вонзался новый инструмент, я лишь глухо вскрикивал.

Было ощущение, что они что-то искали. Искали и не могли найти.

Каждый день – если это вообще можно было назвать днями – начинался одинаково. Горькая жидкость, выжигавшая горло. Допрос. Потом эта чёртова «операция». А затем снова тьма. Я проваливался в неё, мечтая лишь об одном – о сне.

Если это вообще можно было назвать сном.

Но не смотря на все что здесь творилось они оставляли мне эту скудную радость – радость забвения, короткого облегчения, ухода в беспамятство.

Боль была, но теперь она не выкручивала меня наизнанку, не рвала тело в лихорадочном бреду. Она просто существовала – фоном, безликим и неизбежным. Я привык. После бесконечного количества повторений я начал просыпаться раньше, чем меня поднимали сапогом или тащили за волосы на очередной допрос.

В одно из таких пробуждений я очнулся полностью – пришёл в себя, почти не ощущая боли. Остатки этой проклятой жидкости всё ещё действовали, и я смог спокойно рассмотреть своё окружение.

Хотя смотреть-то было особо не на что.

Моя камера – нет, не камера, дыра в камне – была не больше метра на полтора. Узкое замкнутое пространство, ровно настолько, чтобы вместить одного человека. Меня.

Массивная дверь отгораживала меня от остального мира, словно я мог куда-то сбежать в своём состоянии. Над головой, где-то далеко, чадил факел. Его коптящий, болезненно тусклый свет разгонял мрак, но не давал настоящего света – лишь намёк, слабую, издевательскую иллюзию. И всё же мои глаза привыкли к этому полумраку.

В углу красовалось нечто – дыра, похожая на разорвавшийся гнойный нарыв, что разошёлся по стене, выплёскивая наружу всё своё зловонное нутро. Тёмные разводы, липкая грязь, зловонный налёт. Это место дышало гнилью, распадом, чем-то омерзительным и живым одновременно.

Но мне было всё равно.

Меня не тошнило, меня не передёргивало. Запах почти не раздражал.

Меня поразило другое – я очнулся раньше, чем за мной пришли.

И этот момент я ценил больше всего.

Потому что это было единственное разнообразие в моём тянущемся аду.

Очередное пробуждение. Снова камера. Снова факел. Снова эта проклятая дыра в полу. И снова сапоги, удары, вопросы, резкий запах крови и пота. Всё по кругу.

Но теперь мое ранее пробуждение стало закономерностью.

И с каждым разом в моё сознание начали проникать безумные мысли. Они вспыхивали ненадолго, словно всполохи пламени в темноте, пробивались, как загнанный зверь, и тут же снова исчезали, когда приходила боль. Но стоило наступить минуте относительного покоя – они возвращались.

И шептали.

Тихо, настойчиво, как фальшивый шут, пряча под маской улыбки яд.

Шептали, умоляли, подталкивали меня. Каждая из этих мыслей хотела одного – чтобы я сам закончил свои мучения. Они убеждали, уговаривали, нашёптывали ласково и настойчиво.

«Пора.»

«Больше не нужно терпеть.»

«Ты знаешь, что делать.»

Я не мог сопротивляться. Я пытался, но не мог. Только пытки и боль спасали меня от их голоса. Как бы это ни было ужасно, но именно страдания держали меня на грани, не давая рухнуть в бездну окончательно. Я знал, что может быть хуже. Я уже чувствовал это – я сам становился своим палачом.

Я должен был что-то сделать. Исправить этот ад, выбраться, разорвать этот бесконечный цикл боли и забвения. И я цеплялся за эту мысль, за этот крошечный огонёк в пустоте, пока он не разгорелся в яркое, жгучее пламя.

Снова пробуждение.

И снова голоса.

Но теперь они больше не шептали.

Теперь они кричали.

«Уходи!»

«Беги!»

«Спасение рядом!»

«Сделай первый шаг!»

Какой шаг?

Я усмехнулся, но даже этот жалкий смешок вышел глухим, безжизненным. Каким шагом? Я – сломанный, искалеченный кусок мяса, облепленный гнилью и застывшей кровью. Я – ползущий червь на краю выгрызенной ямы, которую вырыл для меня мой же собственный разум.

А что, если именно туда они меня и толкают?

Что, если они хотят, чтобы я прыгнул?

Чтобы всё закончилось?

Я сопротивлялся.

Но сопротивление с каждым разом становилось всё слабее.

А их напор – всё сильнее.

И наконец что-то щёлкнуло. Как сломанная кость, как ржавый механизм, что не выдержал нагрузки и рассыпался.

Я поддался.

Безумие в глазах.

Обречённая усмешка.

Я согнулся, скрючился, выгнулся, как жалкий червь, что ползёт по грязи в поисках последнего убежища. У меня не было ни рук, ни ног – только обрубки, из которых когда-то росли конечности, теперь ставшие бесполезными пеньками, гниющими, дрожащими от боли.

Я напряг мышцы, заставляя тело перекатываться, извиваться, давя грудью и животом на каменный пол. Остатки силы уходили в каждое движение, в каждый жалкий рывок вперёд.

Ближе.

Грязь липла к коже, пропитывала раны, оставляла на губах привкус тухлой вони. Дыра в полу распахивала передо мной зловонную пасть, и я тянулся к ней, зная, что другого пути нет.

Мои мысли больше не принадлежали мне.

«Ещё!»

«Ещё!»

«Ещё!»

Я напрягся, выгнулся, ударил затылком об пол, перекатился ещё раз. Последний рывок. Лоб ударился о край ямы, вонючая слизь потекла по лицу, заливая глаза.

Меня вырвало.

Чем?

Здесь нечем было блевать. Только той самой горькой жидкостью, которой меня поили раз за разом, превращая в безвольное существо, в мясо, что медленно загнивает в темноте.

Но я не остановился.

В последний раз согнулся, вывернулся, подтянулся к краю. Гнилостный обод давил на шею, я чувствовал, как склизкая дрянь стекает по моим щекам.

Ещё одно движение.

Последний судорожный рывок – и я провалился в темноту.

Узкий лаз или отверстие ямы, извивался, словно каменная кишка, стиснула меня, швырнув вниз с дьявольской жестокостью. Грубый камень обдирал кожу, каждый поворот был новым ударом, новой вспышкой боли. Я летел, но не плавно – меня швыряло, крутило, кости гремели по стенам, голова глухо билась о каменные выступы, а обрубки рук и ног – единственное, что ещё могло чувствовать боль – вспыхивали белым огнём с каждым новым ударом.

Я не кричал.

Воздуха не было.

Только вонь.

Густая, тошнотворная, въедающаяся в лёгкие. Гниль, плесень, что-то химическое, удушливое, выжирающее изнутри.

Но я радовался.

Они прошляпили такую возможность. Просто упустили. Я их переиграл.

В эту яму не проник бы целый человек – слишком узко, слишком тесно. Но я? Я – червь.

Без рук, без ног, измученный, истощённый, с истерзанной кожей и поломанными костями. Я смог. Я проскользнул.

Я обошёл их планы, пролез туда, куда не должен был попасть.

Мои безумные мысли вопили, кричали, хохотали в голове, а я смеялся вместе с ними, падая вниз, гремя об каменные стены этой выгрязанной, вонючей ямы.

Два конца.

Смерть.

Или…

Смерть.

Я сгибаюсь, скручиваюсь, извиваюсь, как бесформенный кусок мяса, стиснутый между грубыми каменными стенами. Боль сливается с темнотой, с тошнотой, с липкой дрянью, что капает сверху, стекая по лицу.

Что это?

Плевать.

Я стукаюсь головой, глухо, с противным влажным звуком. Света нет. Нет верха, нет низа. Только падение.

Я застреваю.

Труба сужается, вдавливает меня в себя, сжимает, не давая двинуться. Камень впивается в кожу, давит на грудь, сдавливает рёбра, не давая вдохнуть.

Боль.

Они хотели этого? Мои безумные мысли и они это получили.

Нет. Они не знают. Они не видят. Они не понимают, что произошло.

Я не должен был сюда попасть.

Но я здесь.

И теперь остаётся только одно – ползти дальше.

Пока темнота не сожрёт меня целиком.

Что-то липкое и вонючее рухнуло на меня сверху, заливая теплом, зловонием, густым, приторным смрадом разложения. Я стиснул зубы, пытаясь не дышать, но тут и так не было чем дышать – воздух в трубе давно превратился в отравленную смесь вони, гнили и жижи, что скользила по коже, забираясь в уши, рот, ноздри.

Я ждал.

Ждать пришлось недолго.

Эта дрянь – тёплая, тягучая, похожая на разжиженный гной – хлынула вниз, подтолкнув меня вперёд.

Внезапно – падение.

Каменные стены, что сдавливали меня, исчезли, и я полетел в пустоту.

Меня подхватил ветер.

Свежий. Свежий?

Я не сразу понял, что чувствую воздух. Чистый, настоящий, а не застойный смрад катакомб. Он ворвался в лёгкие, и этого оказалось достаточно, чтобы вернуть меня в сознание.

А вместе с ним пришло осознание.

«Что я наделал?..»

Страх.

Паника.

Я понимал, чем это грозит.

Мои мысли бушевали, я извивался, беспомощно корчась в свободном падении, как настоящий червь, тщетно пытаясь спастись. Но что я мог сделать?

Я не мог ни схватиться, ни замедлиться, ни зацепиться за хоть что-то.

Я просто падал.

В тьму.

В неизвестность.

Возможно – в конец.

Но неожиданно – не удар, не каменный пол.

Меня встретило нечто мягкое.

Что-то странное, упругое, как густое желе.

Я погрузился в него, выдох вырвался из груди, и на миг я просто лежал, качаясь в этой странной массе, не понимая, где нахожусь.

Но затем оно ожило.

Мои лёгкие сжались, когда желеобразная масса вдруг вытолкнула меня наружу.

Я вынырнул, как пробка из бутылки.

Сначала я просто плавал.

Плавал, как кусок мяса, брошенный в густую, пульсирующую слизь.

Но потом… начал тонуть.

Смрадная субстанция затягивала меня в себя.

Паника накрыла с новой силой.

Я пытался сопротивляться, но у меня не было конечностей.

И что ещё хуже – у меня не было сил.

Я выбрался из клетки, чтобы умереть здесь?

Последние мысли уже не были безумными.

Они были пустыми.

Они просто фиксировали реальность.

Я тону.

Мозг метался, искал выход.

Но каждый раз натыкался на глухую стену.

Ничего.

Тьма.

Обречённость.

Я даже не мог вспомнить своё имя.

Как выглядела моя мать.

Как я попал сюда.

Они всё стёрли.

Они отняли у меня даже это.

И тогда, в этом зловонном, медленно поглощающем меня чёрном море, появилось нечто.

Свет.

Я его увидел.

Свет – предвестник спасения?

Или смерти?

Обычно свет видят в конце тоннеля, когда человека спасают, вытягивают обратно.

Но у меня…

Это начало конца.

Он приближался.

Становился ярче.

Я слышал шорох.

Плеск.

Будто кто-то перебирает лапками по густой массе.

Что-то плыло.

Ко мне.

Свет поглотил меня.

И в следующий миг что-то мягкое, липкое и тягучее закрыло мне лицо.

Я не мог дышать.

Всё. Конец.

Глава 2

"Меня вернули."

Эта мысль вспыхнула в голове, обжигая сознание, и тут же сдавила грудь ледяным комком. Вернули обратно, в ту самую тесную каменную дыру, пропитанную болью и сыростью, к допросам, пыткам, издевательствам. Я не смог уйти. Не смог умереть. Меня вытащили и снова бросили в этот круг ада, где не существовало ни времени, ни надежды.

Но что-то было не так.

Меня снова тащили, как раньше, пинками и рывками, словно мешок с падалью, но воздух вокруг изменился. Стало холоднее, тяжелее, а вонь – еще насыщеннее, будто гниль здесь проникала в сам камень, просачивалась сквозь поры, вытекала вместе с каплями влаги. Но это был уже не тот застоявшийся смрад казематов. Здесь пахло иначе. Камни подо мной стали грубее, острее, и каждый толчок отзывался болью в спине и затылке, но даже она казалась уже не такой яркой, как раньше.

Я попробовал разглядеть, куда меня тянут, и понял, что нахожусь в какой-то пещере. Тусклый голубоватый свет, исходящий от неизвестных источников, мягко освещал стены, придавая им причудливый, почти неземной оттенок. Он не резал глаза, не давил, не слепил, а наоборот – плавно растекался по влажным камням, скользил по изможденному телу, вызывал странное, забытое ощущение тепла. Я не помнил, когда в последний раз испытывал что-то подобное.

Меня тянули дальше, веревка, грубо затянутая вокруг пояса, впивалась в кожу, оставляя кровавые борозды, но это было ничто по сравнению с тем, что мне уже довелось пережить. Я подскакивал на выступах, перекатывался, ощущая, как камни впиваются в бока, разбитую кожу, но не обращал внимания. Это была не та боль. Это не были раскаленные иглы под ногти, не были иглы в позвоночник, не были холодные скальпели, разрезающие плоть в поисках чего-то, что я сам не понимал. Это была просто боль, обычная, земная, не вытягивающая душу с каждым выдохом.

Если меня поймали и собираются вернуть обратно, значит, эти новые тюремщики ведут себя куда мягче прежних. Пусть даже ненадолго, но оно того стоило. Видеть это место, эти стены, наполненные живым светом, было уже своего рода наградой.

Где-то впереди раздалось хриплое бормотание. Тот, кто тащил меня, остановился, пробурчал что-то себе под нос, передохнул и снова потянул вперед. Судя по его дыханию, путь был не короткий, силы покидали его, и он начинал останавливаться все чаще.

А я просто смотрел.

На этот свет.

На эти стены, переливающиеся голубыми узорами.

И думал, что, возможно, впервые за долгое время мне не хочется закрывать глаза.

Наш путь затянулся, превращаясь в бесконечное волочение по влажному, скользкому камню, усыпанному острыми выступами, которые врезались в спину и обрубки конечностей, заставляя снова и снова испытывать вспышки тупой, монотонной боли. Тот, кто тащил меня, делал это не торопясь, с какой-то ленивой осторожностью, будто боялся выронить добычу, но при этом не особенно заботился о её состоянии. С каждой минутой я всё больше начинал сомневаться, что это происходит на самом деле, словно я провалился в очередной круг ада, где пытки заменились постоянным волочением по камню и едким запахом гнили, от которого першило в горле.

Но внезапно всё прекратилось.

Меня резко дёрнули вперёд, заставляя остановиться, и я услышал, как мой пленитель подошёл ближе, словно пытаясь разглядеть моё лицо в полутьме. Я не сразу понял, что он проверяет, жив ли я, но осознание пришло, когда я встретился с его глазами – пустыми, безумными, глубоко утонувшими в морщинистом, замотанном в грязные тряпки лице. От него тянуло смрадом настолько едким, что даже в этом месте, полном вони, его запах выделялся, перебивая всё остальное. Я машинально поморщился, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, но даже это действие оказалось для него забавным. Узкие, обветренные губы расползлись в жуткой ухмылке, из-за которой на секунду мелькнули его зубы – гнилые, покрытые пятнами, тёмные, словно прогнившие до самых корней.

– Хорошо, – пробормотал он себе под нос, резко выпрямляясь и отстраняясь так же внезапно, как приблизился.

Не дав мне осмыслить происходящее, он снова дёрнул за верёвку, на этот раз сильнее, и меня потащило вперёд с такой скоростью, что боль захлестнула с новой силой. Рваная плоть обрубков вспыхнула огнём, каждый новый удар о камень отзывался спазмом в позвоночнике, но я даже не успел вскрикнуть, когда вдруг почувствовал, что падаю.

Я врезался в пол, прокатился по нему, ощущая, как влажный камень царапает кожу, но не успел даже опомниться, как меня снова толкнули. В следующий миг меня резко приподняли и прижали к чему-то холодному и твёрдому. Камень. Шершавый, сырой, обтёсанный неровными гранями.

Я оказался внутри.

Воздух стал ещё тяжелее, пространство вокруг давило, и, когда глаза немного привыкли к полумраку, я разглядел, что это не просто пещера, а жилище. Каменные стены сомкнулись так плотно, что казалось, будто они сейчас сдавят меня, оставив лишь кровавую кашу. Один выход – вход, завешенный грязным, рваным покрывалом, за которым колыхались тени. Справа от меня чадил очаг, но назвать его так было сложно. Скорее это была куча тлеющего хлама, дым от которого больше душил, чем согревал, а гнилой запах плоти, смешавшийся с копотью, пробирался в лёгкие, вызывая тошноту.

Слева, у стены, что-то напоминало кровать, но мысль о том, чтобы лежать на ней, вызывала лишь отвращение. Грязные, перепачканные тряпки валялись бесформенной кучей, источая тяжёлый запах, в котором угадывались не только грязь и плесень, но и нечто худшее, что я даже не мог описать.

Я понял, что меня притащили в логово.

Мой пленитель суетился, не стоял на месте ни секунды, перескакивал от одной стены к другой, рыскал среди тряпья, проверял что-то, осматривал, прятал в складках своей одежды. Он двигался рывками, судорожно, будто его вот-вот собирались схватить. В каждом его движении ощущалось что-то животное, неконтролируемое, похожее на судорожные метания умирающего зверя, что оказался заперт в клетке.

И вдруг он замер.

На мгновение пространство будто сжалось, звуки исчезли, а затем он медленно, очень медленно развернулся ко мне.

Шаг.

Ещё один.

Я почувствовал, как внутри что-то напряглось, предупреждая, что сейчас произойдёт что-то неправильное.

Он достал из-за пазухи короткий жезл, больше похожий на сломанный обломок какого-то древнего инструмента. Металл был грубый, с острыми, рваными краями, словно его согнули, а потом раскололи, оставив неровную кромку.

Когда он протянул его ко мне, кончик жезла ожил.

Сначала слабый, еле заметный алый огонёк, мерцающий в темноте, как угасающая искра, но затем он начал разгораться, становясь всё ярче.

Пленитель вздрогнул и резко отпрыгнул, будто сам испугался того, что увидел, но спустя мгновение снова приблизился и ещё раз вытянул руку с жезлом.

Свет вспыхнул сильнее.

На этот раз он не отпрыгнул. Он начал смеяться.

Хрипло, с надрывом, срываясь на сиплое бульканье, словно где-то внутри него бродило нечто мёртвое, гниющее, разлагающееся. Смех заполнил пространство, эхом раскатившись по каменным стенам, и в такт его губам, дрожащим от судорог, из-под тряпок начали сочиться густые, вязкие капли, стекая по коже, капая на камень.

Он оторвался от созерцания меня так же резко, как и начинал, вскинув голову, будто уловив неясный звук в глубине мрака, быстро запрятав жезл за пазуху и, не произнеся ни слова, повернулся, выскользнув из жилища, словно растворившись в тени.

Я остался один, привязанный к каменному постаменту в логове безумца, и сколько я провёл в этом мучительном положении, я уже и не помнил. Просто привязанный, я начал медленно сползать по грязному полу, а верёвка, обернутая вокруг меня, сдавливала мои ребра и душила горло так, что каждое движение превращалось в пытку. Я пытался вывернуться, но чем больше боролся, тем глубже усугублял своё положение. Паника накатывала волнами: я мог задушить самого себя, если не стану вытягиваться, пытаясь ослабить натянувшуюся верёвку, но всё было тщетно – я ощущал себя натянутым, как струна, и силы мои увядали с каждым мгновением, так что ещё немного – и я окончательно вернулся бы в состояние неизбежного удушья.