Позывной Леон 2

– Отвяжи его! Ты что, слепой?! Он же сейчас сам себя задушит! – голос раскатился по помещению, резкий, хлёсткий, в нём не было ни капли сомнения, ни толики колебаний. Это был приказ, отданный с такой жестокостью и уверенностью, что ослушаться его казалось невозможным.

Меня схватили неумолимые, будто опутавшие меня руки, оторвали от верёвки и бросили на пол, где единственным укрытием был лишь холодный, безжалостный каменный свод этого мрачного жилища. Затем, хриплым пискочувственным голосом, прозвучало:

– Вот – он точно из них, я проверил.

Из темноты помещения медленно наклонилась неясная фигура, и хотя я мог различить лишь общие контуры, было очевидно, что передо мной стоит мужчина в темном одеянии, украшенном широкой шляпой, придающей ему некую зловещую величественность.

–Это я проверю сам, – произнёс он, глядя на меня сверху вниз. Он немного отодвинулся, и с гулким звуком что-то опустилось на пол – затем я услышал резкий щелчок, и фигура вновь нависла надо мной. В ту же секунду он дернул нечто, напоминающее лампу, вытянутую в одну сторону, так что её свет переливался через объёмную, каплевидную колбу, внутри которой разрастался алый огонь, будто сама бездна оживала в этом проклятом свете. Чем ближе эта лампа приближалась ко мне, тем ярче разгорался её огненный след, превращаясь в замысловатую спираль, напоминающую лампу накаливания, но искажённую до неузнаваемости. Такие лампы я помнил ещё с детства у деда в деревне – тогда они были меньше, округлее, и несли в себе тёплую надежду, в отличие от этого уродливого, огромного видения, вызывающего только холод и отвращение.

В свете этого мерцающего пламени я смог различить черты того, кто наблюдал за мной – мужчину средних лет, с аккуратно подстриженной бородой и круглыми очками, за которыми скрывались изумлённые глаза; его шляпа подчёркивала его статус и силу, придавая ему вид уверенного хозяина.

– Забираю! – с восторженной жестокостью произнёс он, резко спрятав лампу куда-то в полотно своего тёмного плаща. Рядом кто-то, голос которого звучал с кашлем и прерывистостью, подхватил:

– Отлично, отлично! Я же говорил, что он из них… – голос раздался с отчаянной уверенностью, едва успев завершить свои слова, как тот, кто носил шляпу, резко бросил что-то на пол и, не давая мне шанса уловить окончание, громогласно добавил: …

– Вот, и больше не проси.

Кто-то тихо начал возражать, но тут же замолчал, быстро подхватив что-то на полу и отступив в сторону.

– Погрузи его в телегу, – голос того, кто был в шляпе, прозвучал отрывисто, не терпя возражений. Меня снова обвязали верёвками, резко дёрнули, волоча по грязному, пропитанному зловонием полу, вытаскивая из уже знакомого мне логова. Я не сопротивлялся, сил не осталось даже на это. Меня тащили, словно ненужный мешок с гнилью, обтянутый тряпками, затем подняли, будто бесформенное бревно, и с силой швырнули в телегу.

Голова ударилась о твёрдую древесину, перед глазами полыхнул белый свет, на миг всё погасло, но затем мир вернулся, но уже перевёрнутым, качающимся в ритме грубых движений. Я скользнул по полу телеги, беспомощно перекатываясь, пока меня не перевернули лицом вверх.

И тогда я увидел его, хозяина логова где я провел не так много времени.

Те же безумные, выцветшие глаза, утонувшие в запёкшихся, грязных тряпках, взгляд – кривой, испуганный, но в то же время полыхающий странным огнём, будто наслаждающийся происходящим. Он что-то шептал, едва шевеля губами, но я не разобрал слов.

А затем, не задерживаясь, ещё раз бросил на меня последний взгляд, резко развернулся и, спрыгнув с телеги, зашаркал в сторону, исчезая в мраке.

Я попробовал приподняться, но тело осталось неподвижным, будто изношенная, выжатая оболочка, лишённая сил даже на попытку сопротивления. Оставалось только смотреть вверх, в пустоту, на темноту, заполнившую каменные своды, что давили сверху, сжимали, превращая пространство в бесконечную тесную ловушку.

Всё вокруг покачивалось в мерном ритме, каждое движение телеги отзывалось глухими ударами по деревянному полу, воздух казался вязким, тягучим, пропитанным сыростью и пылью, оседающей на кожу, заполняющей лёгкие. Где-то впереди вспыхнуло слабое ало-синее свечение – дрожащее, зыбкое, медленно растущее, словно пробивающееся сквозь вечную тьму, впитавшуюся в эти древние, немые своды.

Свет скользнул по телеге, заплясал в неровных, едва различимых бликах, превращая их в призрачные вспышки, отбрасывая на стены мерцающие отблески, слишком тусклые, чтобы разогнать мрак, но достаточно яркие, чтобы придать ему новую, пугающую глубину.

И в этот момент я впервые по-настоящему осознал свою роль в происходящем.

Я был товаром.

Проданным без лишних церемоний, без торга, без пауз. Меня бросили, забрали, и теперь меня везли, не интересуясь тем, что я думаю, хочу или чувствую. Новые хозяева, безразличные и жестокие, волокли меня сквозь бесконечные тоннели какого-то подземного мира, в котором не было ничего, кроме гнили, смрада и липкой темноты.

Но потом я заметил одно отличие.

Здесь была надежда.

Не иллюзия, не пустая ложь, не обманчивое чувство перед неизбежной смертью, а нечто реальное, осязаемое, пусть слабое, но всё же существующее. Она была тонкой, едва различимой, как слабый свет в густом тумане, но этого оказалось достаточно, чтобы я понял – здесь не убивали.

А если здесь оставляют в живых, значит, есть шанс увидеть ещё что-то.

Но что?

Я не знал, не мог представить, что ждёт меня дальше. Я не знал, что замыслил мой "новый хозяин", в каких целях он мог использовать того, кто выбрался из пыточной покинув ее через выгребную яму, кто был уже никем, просто разорванным клочком плоти, который должен был сгинуть в темноте.

И что, если эта зыбкая надежда – это всего лишь новый ад?

Внутри меня всё затихло, но в этот раз я не позволил безумию затянуть себя, не стал проваливаться в бесконечное оцепенение. Я оставался на грани отчаяния, пытаясь сохранить остатки трезвости.

Резкий толчок телеги, и меня снова швырнуло, голова с глухим стуком ударилась о деревянную стенку, возвращая из полубредового состояния в реальность, которая, как оказалось, была куда жестче, чем любой кошмар. Я был товаром. Меня куда-то привезли.

Спереди телеги кто-то спрыгнул, шаги – тяжёлые, грузные, вдавливающие каменный пол. Направлялись ко мне. Бортик скрипнул под грубыми пальцами, что схватили меня за плечи, потянули вверх и без церемоний швырнули на холодный камень. Пол ударил в спину, воздух вырвался из лёгких, но меня уже тащили дальше.

Вокруг всё так же давила тьма. Только передняя часть телеги отбрасывала алые всполохи на каменные стены, от чего казалось, будто впереди горит жадный, живой огонь, пытающийся вылизать стены туннеля.

Меня тащили дальше, шаг за шагом, с каждым рывком всё сильнее вдавливая в реальность происходящего. "Новый хозяин", тот самый, кто выволок меня из телеги, кряхтел от усилия, но не останавливался. Его дыхание становилось всё тяжелее, срывалось на раздражённые, прерывистые выдохи, но он продолжал тянуть, словно решив довести дело до конца, несмотря на усталость или неудобства.

Мы остановились у ступеней. Каменные, неровные, грубые, ведущие вверх, туда, где терялись очертания туннеля. Я чувствовал, как руки, что держали меня, сжимались крепче, и понимал – я тяжёлый груз. Даже в своём состоянии, даже наполовину мёртвый, я всё ещё был обузой, доставляющей неудобства.

Но он не останавливался.

Меня тащили вверх.

Его дыхание стало чаще, шаги – неровнее. Но я был не в силах сопротивляться. Осталось лишь смотреть, как внизу медленно тонет в алом свете телега, оставаясь там, в тупике туннеля.

И вот, последний рывок.

Меня выволокли на какую-то площадку. Каменный выступ, с которого я мог видеть, как внизу, далеко под ногами, исчезает огненное марево телеги. Но теперь меня уже подхватили другие руки. Более уверенные, более точные. Несколько пар.

А потом раздался грубый голос – не терпящий возражений, резкий, будто холодный клинок:

– Тащите за мной.

Я не сомневался, кому он принадлежит.

Моему "новому хозяину".

На этот раз те, кто подхватили меня, действовали быстро и уверенно, не тратя ни секунды на осторожность. Меня схватили крепко, за обрубки, за остатки ног, за плечи, где когда-то были руки, и, словно ненужный груз, подняли в воздух. Теперь перед глазами снова был каменный свод, но он казался ещё выше, ещё дальше, растворённым в полутьме, почти неразличимым. Мы двигались быстро, без остановок, и казалось, что этот путь растянется на вечность.

Вокруг всё было привычно тихо, но вдруг я услышал звуки. Далекие, приглушённые, но живые. Это были звуки улицы, такие знакомые мне с детства. Не подземелье, не каменная тюрьма, а настоящая улица, и я сразу почувствовал, как что-то проснулось внутри, как давно забытое чувство жизни пронзило сознание. Голоса, толпа, обрывки разговоров, смех, крики, шум механизмов, движение, вибрации работающих машин, транспортных агрегатов – всё это смешивалось в хаотичную симфонию, лишённую смысла, но полную силы. Я почти уверен, что даже детский крик пронёсся где-то среди всего этого хаоса, а затем мир разверзся передо мной, словно я внезапно оказался в другой реальности.

Свод каменного туннеля исчез, и вместо него перед глазами засверкали огни – разноцветные, резкие, вырывающиеся из темноты, переливающиеся бликами, отражающимися от влажных стен, окон, грязных луж на мостовой. Провода, развешанные между зданиями, трепетали на ветру, мелькали лица, силуэты, фигуры, расплывающиеся, исчезающие в пестрой толпе. Этот резкий контраст с замкнутым миром камня и гнили ударил по сознанию, заставил задержать дыхание, сжаться, инстинктивно ожидать удара.

Но удара не последовало. Вместо этого толпа набросилась на нас. Внезапно вокруг началась давка, кто-то толкнул, напирал, ударил, схватил, и я почувствовал – они хотят меня. Я слышал голос своего покупателя, злой, раздражённый, он отталкивал, ругался, кого-то отгонял, но вокруг продолжался хаос. Чужие руки тянулись ко мне, кто-то щупал кожу, кто-то пытался оторвать что-то, смеялись, переругивались, где-то визжали дети, кто-то крикнул цену, кто-то предложил обмен, и вдруг стало совсем шумно, оглушающе, будто мы оказались в чудовищном базаре, где люди покупали не вещи, а тела.

Но внезапно всё резко изменилось. Мы свернули в тёмный переулок, шаги гулко раздались в узком пространстве, и шум растворился, оставляя после себя тишину, в которой эхом отдавались последние крики толпы. Дверь впереди открылась, скрипнула, потом снова захлопнулась, отрезав меня от всего этого безумия.

Я оказался внутри. Меня опустили без особой осторожности, не с жестокостью, но и без малейшей заботы, словно бесформенный груз, которому не нужно удобство. Тело ударилось о что-то мягкое, наполовину кровать, наполовину просто тряпье, и я завалился на бок, оставаясь неподвижным. Лежа так, я мог видеть дверь – ту самую, через которую меня только что внесли, оставив позади шум, темноту и толпу.

Помещение, в которое меня принесли, было далеко от грязных, заваленных тряпьем норы, в которой держали меня прежде. Здесь чувствовался порядок, но не тот, что бывает в богатых домах или у людей, привыкших к роскоши. Это было логово, крепость того, кто давно обжился среди механизмов, кто ценил функциональность больше, чем комфорт.

Каменные стены уходили вверх, скрываясь в полумраке, но их ровные, хорошо обработанные поверхности говорили о том, что помещение строили не для рабов и пленных. Пахло маслом, металлом, гарью, но этот запах не был удушливым, не был запахом гниения и безысходности. Скорее, это был запах работы, постоянного движения механизмов, запах места, где что-то создают.

Я лежал на низком, жёстком ложе, едва покрытом потрёпанной, но всё же чистой тканью. Надо мной висели проводные гирлянды, тонкие кабели, тянущиеся к стенам, где тускло мерцали встроенные приборы, похожие на панель управления. То тут, то там на каменных полках громоздились разобранные механизмы, какие-то металлические сферы с выгравированными символами, трубы, стеклянные колбы, заполненные жидкостью, в которой дрожали слабые, похожие на огоньки сгустки энергии.

Справа от меня, почти у стены, находился рабочий стол, заваленный деталями, инструментами, пергаментами с записями. Чертежи были беспорядочно разбросаны, но видно, что хозяин этого места разбирался в каждой линии, в каждом штрихе. На столе стояла старая латунная лампа, её свет был тусклым, как будто она питалась чем-то большим, чем просто топливо.

Дальше в комнате начинался металлический сектор. Панели из тёмного сплава встроены прямо в стены, из них выступали механические манипуляторы, словно спрятанные руки, ждущие приказа. Здесь было что-то, похожее на кресло, но со встроенными в подлокотники проводами, ремнями, тонкими иглами, которые выглядели не просто как средство для удержания – они были инструментом.

В углу, почти сливаясь с тенью, стоял высокий шкаф. Его двери были сделаны из тёмного стекла, и за ними поблёскивали контуры чего-то, похожего на протезы – руки, ноги, разные механические части, которые могли заменить изношенную плоть.

Я чувствовал, что нахожусь в жилище человека, привыкшего ломать и собирать заново, не знающего жалости, но знающего, как чинить. Здесь не было гнили, но и спасения я не чувствовал.

Я встретился взглядом с тем, кто "купил" меня. Он не торопился, не говорил сразу, просто смотрел, оценивающе, спокойно, словно изучал новый инструмент, который только что попал в его распоряжение. Затем, без лишних движений, он опустился на низкий стул рядом с моей кроватью, чуть наклонился вперёд, склонив голову, как мастер, осматривающий свою очередную работу.

Медленно, без лишней поспешности, он снял шляпу, и под её тенью открылась гладко выбритая голова, светлая кожа которой поблёскивала в слабом свете латунной лампы. Очки, с толстыми круглыми линзами, он так же аккуратно снял, отложив их в сторону, а затем протёр лицо ладонями, словно смывая усталость, прежде чем заговорить.

Голос его был ровным, лишённым лишних эмоций, но в каждом слове слышалась твёрдость, уверенность человека, который знает себе цену и не тратит слов попусту.

– Добро пожаловать в мой дом.

Глава 3

Слова незнакомца, его неожиданная, почти доброжелательная манера речи сбивали с толку, вызывая подозрение и настороженность. Я ожидал жесткости, приказов, новой боли, но вместо этого он говорил спокойно, без нажима, а в его голосе угадывалась даже благосклонность. Это казалось неестественным, выбивающимся из привычного порядка вещей, в котором я жил последние дни или недели. На миг мне показалось, что я попал в какое-то странное, искривлённое подобие рая, но такая мысль была абсурдной. Здесь никто не спасает просто так, никто не вытаскивает из ямы, если не собирается использовать, и используют в этом мире исключительно в самых грязных и отвратительных целях. Я не знал, что задумал этот человек, но верить ему не собирался.

Этот мир сломал во мне доверие. Теперь, даже если кто-то не держал ножа у моего горла, это вовсе не означало, что его клинок не спрятан за пазухой. Я не верил ни в благородство, ни в жалость. Я не верил, что этот человек, кем бы он ни был, просто так вложил в меня свои деньги. Судя по всему, он был кем-то значительным, но не придворным, не аристократом, не одним из тех, кого я видел до этого. А много ли я видел?

Он был выше тех кто вытащили меня из зловонного болота, и это было видно по его одежде, по его движениям, по тому, как уверенно он держался. Он не был тем, кто привык подчиняться, и не выглядел тем, кто выполняет чужие приказы.

Но тогда кто он?

Я попытался сложить обрывки мыслей, но они рассыпались в сознании, разбиваясь о боль, пронзающую тело, пробивающуюся в воспоминания. Я почти забыл, каково это – чувствовать её, но вот она вернулась, схватила за горло, вцепилась в грудь, вырвала из глубин памяти моменты, которые я так хотел выбросить, затоптать, сжечь. Но стоило окружающему миру стать немного более нормальным, и вот оно – прошлое снова ожило, снова вытянуло свои гнилые пальцы, напоминая мне о себе.

– Думаю, я знаю, через что ты прошёл, – его голос был ровным, тихим, и в этом спокойствии ощущалась та самая уверенность, что не нуждается в доказательствах. – Здесь всё будет иначе.

Он провёл ладонями по лицу, глубоко вдохнул, а затем поднялся и шагнул к стене, где среди металлических конструкций хранились механизмы, инструменты и протезы. Я наблюдал за ним, чувствуя, как страх перерастает в сосредоточенность. Он искал что-то, перебирая предметы с той методичной неторопливостью, что выдавала в нём человека, привыкшего работать руками. Казалось, он не сомневался ни в одном своём движении, как будто в голове у него уже была готовая схема, чёткий расчёт.

Когда он, наконец, нашёл то, что искал, вышел из полумрака в тусклый свет лампы, я разглядел в его руках ремни, металлические крепления, небольшие инструменты. Он задержал на мне взгляд, оценивая, будто решая, подойдёт ли то, что он держал, затем кивнул, подтверждая свою мысль, и подошёл ближе.

– Для первого раза этого хватит, – сказал он, а затем принялся за работу.

Он действовал уверенно, но не грубо, с точностью, свойственной тем, кто привык собирать вещи по винтику, а не крушить их, как палач, смакующий чужую боль. Его движения были чёткими, он аккуратно закреплял ремни, подгонял крепления, наклонял меня, разворачивал, проверял, насколько плотно что-то прилегает, словно настраивал сложную машину, которую только что собрал.

Я не знал, что он делает, но чувствовал разницу. Это было не насилие, не причинение боли ради удовольствия. Это было что-то другое.

Но что?

– Вот так, – наконец произнёс он, глядя на меня сверху вниз. – Пока сойдёт. А если захочешь что-то получше, придётся поработать.

В его голосе появилось нечто более жёсткое.

– Хотя работать тебе всё равно придётся, – буркнул он, отходя назад, наблюдая за мной, словно проверяя, насколько хорошо его работа справляется со своей задачей.

Потом, будто вспомнив что-то, снова шагнул ближе, сунул руку в карман и достал небольшой предмет, вспыхнувший алым огоньком. Он вставил его чуть ниже моего пояса, затем снова отступил назад, наблюдая за происходящим.

Я услышал, как что-то зашуршало, закрутилось, и внезапно моё тело двинулось – не по моей воле, не по моему приказу. Оно словно ожило само по себе, будто чужая, невидимая сила взяла его под контроль.

Сначала это были резкие, дёрганые рывки, словно внутри меня что-то настраивалось, тестировало себя. Затем движения стали ровнее, направленнее, и я почувствовал, как что-то снизу выпрямляется, встаёт на свои места, подстраивается под моё покалеченное тело.

Глухое щёлканье, металлический скрежет, еле слышное шипение, будто из-под меня выходил пар, и даже запах масла – густой, тяжёлый, проникающий в лёгкие. Я не знал, что именно со мной делают, но ощущал изменение.

А потом моё тело поднялось.

Из наклонённого положения, из согбенного, неустойчивого состояния оно выровнялось, спина выпрямилась, плечи расправились, и я вдруг оказался стоящим, хоть и не понимал как.

Я был ошарашен, а незнакомец лишь усмехнулся, наблюдая за мной с выражением лёгкого удовлетворения, словно всё происходящее было для него ожидаемым, даже предсказуемым. Ему не нужно было объяснять, он уже знал, что я почувствую, уже видел, как я буду реагировать, и эта уверенность в его взгляде лишь усиливала во мне ощущение чуждости происходящего.

Вопросы теснились в голове, спутанные, сбивчивые, будто мысли не успевали за тем, что происходило с моим телом, но прежде чем я успел разобраться, один из манипуляторов, словно реагируя на мою нерешительность, двинулся вперёд и приблизился к моему лицу. Я уловил его движение, машинально проследил за ним взглядом, а затем, не задумываясь, попробовал сделать то же, что делал раньше с руками. Клешня откликнулась мгновенно, послушно провернулась вокруг своей оси, затем резко сомкнулась, разжалась, щёлкнула, словно проверяя себя. Я ощутил в этом движении незнакомую, но странно естественную податливость, будто этот механизм не просто приделали ко мне, а он всегда был частью меня.

Я моргнул, замер, пытаясь осознать, что только что произошло. Это не было чем-то отдельным, не было тем, что существовало само по себе, вне меня. Я управлял этим. Я двигаю ими. Но как?

Я попытался сделать шаг вперёд, но движение оказалось непривычным, слишком лёгким, словно это был не шаг, а скорее плавный перекат, не требующий особого напряжения. Тело будто катилось само по себе, мягко, без рывков, и с каждым новым движением я чувствовал, как оно подстраивается под меня, настраивается, словно живое. Я сделал ещё один шаг, затем ещё, пока, наконец, не остановился перед кроватью и не взглянул вниз, туда, где раньше были мои ноги.

Тонкие, подвижные лапы, гибкие, точно пружинистые механизмы, ловко переставляли друг друга, выравнивая моё положение, двигаясь так, чтобы я не потерял равновесие. Их было шесть, не больше полуметра длиной, но их сложность и подвижность делали их надёжной опорой, которой я мог доверять. Они двигались по кругу, распределяя нагрузку так, чтобы я оставался устойчивым, их балансировка была настолько точной, что я едва чувствовал переходы веса с одной точки на другую.

Я ходил.

Не так, как раньше, не как человек, но я мог двигаться, мог контролировать это новое тело, мог командовать им так же, как когда-то командовал своими конечностями.

Я попытался ускориться, шагнуть быстрее, но новое тело среагировало чуть медленнее, чем я ожидал, и я потерял равновесие, опасно заваливаясь вперёд. В последний момент лапы сами поймали меня, подстроились, мягко отбросили назад, вернув в устойчивое положение.

Я посмотрел на незнакомца, ожидая хоть какой-то реакции, но он просто наблюдал, не торопясь вмешиваться, позволяя мне самому осознать всё, что со мной произошло. В его взгляде не было удивления, только спокойное удовлетворение, словно он проверял очередное своё изобретение и убедился, что оно работает.

– Отлично, – усмехнулся он, склонив голову чуть набок, с тем же выражением лёгкой самоуверенности, которое заставляло меня чувствовать себя не человеком, а результатом его эксперимента. – Привыкнешь, дело времени. А времени у нас почти не осталось.

Он залез в карман, вытащил небольшой предмет, напоминающий пенсне, внимательно его осмотрел, хмыкнул, будто что-то оценивая, затем, словно передумав, убрал его обратно, ещё раз взглянул на меня, теперь уже с более сосредоточенным выражением, развернулся и, не сказав больше ни слова, ушёл в глубину жилища.

Я почти не обращал внимания на незнакомца, полностью поглощённый своими новыми возможностями. Теперь я стал чем-то иным, чем был раньше. Не человеком, но и не безвольным обрубком, валяющимся в грязи. Теперь я мог двигаться.

Всё это походило на образы из фантастических книг и фильмов моего прошлого мира, тех, где людей превращали в машины, скрещивали с механизмами, соединяли плоть с металлом, отнимая одно, но давая взамен нечто новое. Только вот в книгах это казалось грандиозным, пугающе-величественным, а здесь, всё выглядело убого и грубо, словно очередной шаг к тому, чтобы окончательно утратить свою человечность. Но плевать.

Я крутил манипуляторы, проверяя их гибкость, сжимал и разжимал клешни, наблюдая, как они ловко подчиняются моим мыслям. Они двигались отточенно, легко, без запинок, и я даже не понимал, как это работает. Просто работало. Просто подчинялось. Они вращались, пробовали разную амплитуду, подстраивались под меня так, словно действительно были моими руками, а не чуждыми механизмами, приросшими к плечам.

Я поднял один манипулятор и крутанул запястье. Он отозвался мгновенно, следуя за движением, словно был частью меня с самого начала. Клешня щёлкнула, разжалась, сжалась снова, и я поймал себя на том, что испытываю удовольствие от этих ощущений. Теперь я мог брать вещи, мог действовать, а не просто быть бесформенной, никчёмной массой, беспомощно валяющейся на холодном полу.

Я снова попробовал сделать несколько шагов, осторожно двигаясь по комнате, проверяя, насколько хорошо тело слушается меня. Каждый новый шаг давался легче, движения становились более уверенными, лапы уже не путались, не срывались, не дрожали подо мной, как в начале. Я больше не раскачивался, как сломанная неваляшка, не чувствовал, что вот-вот опрокинусь на бок, хотя само передвижение всё равно оставалось неестественно плавным, перекатистым, почти скользящим.

Ну и пусть. Я привыкну.

Я сделал рывок вперёд, оттолкнулся и, к своему удивлению, подпрыгнул, легко и без усилия. Лапы мгновенно поймали баланс при приземлении, распределили вес, не позволили мне завалиться набок. Мне этого показалось мало, и я крутанулся вокруг своей оси, щёлкнув клешнями, будто какой-то мутировавший краб, нелепый, но живой.