Логика Аристотеля. Том 2

Но если кто-то скажет: «И все же, когда яблоко еще было на дереве, аромат доходил до нас не меньше, чем от не сморщившегося, а иногда даже растущего яблока», мы ответим ему на это: «Вы не понимаете, как природа питается и растет. Разве мы не видим, как растут все животные? И, конечно же, мы не говорим, что они не уменьшаются с каждым днем за счет растраты, потому что, тем не менее, в результате питания их количество больше, чем количество отходов. Природа устроена так, что не только испарение незаметно, но и рост, напротив, сравнительно ощутим». То же самое мы говорим и о яблоке. Ибо дело не в том, что истечение из дерева незаметно для нас и благодаря этому из него не исчезает вещество. Скорее, дело в том, что вещества, входящего в него в силу питания, больше, чем выходящего.

Но убедиться в этом можно и другим способом. Проходя мимо зловонного места, мы закрываем ноздри одеждой и вдыхаем воздух без зловония. По этой причине ясно, что зловоние не может пройти сквозь одежду из-за ее толщины. Но воздух, имеющий тонкие частицы, проходит сквозь нее. Таким образом, ясно, что этот запах приходит к нам с какой-то субстанцией предмета. Об этом также свидетельствует дым, исходящий от благовоний, который сразу же бросается в глаза дым, исходящий от благовоний, который сразу же бросается в глаза из-за непрекращающегося истечения и густоты вещества, которое является его предметом.

Как уже было сказано, «в чем-то» употребляется одиннадцатью способами: (1) во времени (ведь Троянская или Пелопоннесская война произошли в определенное время); (2) в месте (ведь мы говорим, что Сократ находится в каком-то месте, например, в Ликее); (3) в сосуде (ведь мы говорим, что вино находится в кувшине – в месте отличается от сосуда тем, что сосуд – это подвижное место, тогда как место – это неподвижный сосуд); (4) как часть в целом, например, палец в руке или рука в целом теле; (5) как целое в своих частях (ибо мы говорим, что весь человек виден в своих частях, а не часть в части); (6) как вид в роде, например, человек в животном; (7) как род в виде, например, животное в человеке; (8) как <аферы> управляемого в <власти или контроле> правителя (ибо мы говорим, что эта конкретная вещь находится «в» этом конкретном правителе); (9) как форма в материи, например, человеческая форма в материи или треугольная или квадратная фигура в бронзе; (10) как в цели, как, например, <мы говорим>, что медицина находится <в> здоровье; (11) как в предмете, например, несчастный случай в веществе. Кто-то может сказать, что род содержится в виде или вид в роде, как целое в своих частях или как части в целом. На это мы ответим, что целое не сохраняется без всех своих частей, тогда как род сохраняется, когда сохраняется хотя бы один вид или один индивид; ведь Сократ есть Сократ и человек, и животное. Таким образом, ясно, что если одна часть не составляет полного целого, то один вид составляет полный род.

Прояснив для нас частную случайность, Философ приводит пример всеобщей случайности и говорит: «Некоторые вещи одновременно говорят и о предмете, и в предмете» (1a29-bl). Затем, приведя примеры универсальной и конкретной случайностей, он переходит к примеру конкретной субстанции и говорит: «Но некоторые вещи не находятся ни в субъекте, ни говорятся о субъекте» (1b3—4). Но при этом он вводит дополнительный принцип: «абсолютно без исключения о вещах, которые индивидуальны и единичны по числу, не говорится ни о каком предмете» (1b6—7). Этим он хочет показать, что никакие индивиды, будь то случайности или субстанции, не предикативны ни к чему. Более того, он разделяет и отделяет индивидуальные случайности от самосущих индивидов. Абсолютно (haplos3) говорится в трех смыслах: либо строго (kurios), либо исключительно, либо обобщено. Здесь он употребил его в значении «обобщено». Ибо он имеет в виду «обобщено то, что индивидуально и едино по числу». Мы уже подробно писали в комментариях к «Исагоге» Порфирия о том, как по-разному говорится об индивидуальном. Теперь мы скажем, сколькими способами говорится «единое», ибо оно также говорится по-разному: либо единое по виду, как мы говорим, что Сократ и Платон едины по виду, поскольку они люди; либо единое по роду, как мы говорим, что человек, корова и лошадь едины по роду, поскольку они животные; либо по числу, как мы говорим, что Платон един – но единое здесь означает индивидуальное, и именно это говорит Аристотель, для ясности, когда он имеет в виду единое <в этом смысле>. Итак, индивидуумы – существа, единые по числу, – никогда не говорят ни о каком предмете, но часто находятся в предмете, как это белое находится в теле. По этой причине, следовательно, он не добавил ничего лишнего, так как они не все находятся в предмете. Ибо Сократ не находится в предмете, а эта грамматика, как говорит Аристотель, находится в предмете, душе. И если говорить универсально, то о вещах, которые едины по числу и не являются субстанциями, не говорится ни о каком субъекте, но они находятся в субъекте.

1b 10

Когда одна вещь предицируется другой [как субъект, то все, что говорится о предицируемом, будет сказано и о субъекте].

Образцом <для этого> является всеобщая субстанция. Когда одна вещь предицируется по существу (οὐσιωδῶς [усиодо́с]) другой, говорит он, и в свою очередь другая вещь предицируется от нее, последняя также будет предицироваться от первой. На это можно возразить следующее: «Если верно, что все, что говорится о том, что предицируется, будет предицироваться и субъекту, и род предицируется животному, а животное – человеку, то род будет предицироваться и человеку». Но Аристотель имел в виду не это. Ибо философ сказал, что «все, что говорится о предицируемом», то есть как о его атрибутах (hos pragmata autou) и как о его сущности (οὐσία), «будет сказано и о субъекте». И он был прав, добавив «как о предмете», в смысле «по существу» (οὐσιωδῶς) и «действительно» (πραγματα). Ибо если что-то случайно предицируется о том, что предицируется, то не обязательно говорить об этом также и как о предмете. Ибо животное предицируется по случайному обстоятельству и по отношению. (ζῴου κατὰ συμβεβηχὸς καὶ κατὰ σχέσιν κατηγορεῖται.)

1b16

Неоднородные и не расположенные друг к другу. [неоднородные тоже различны по роду].

Некоторые термины предшествуют полезным для него в обучении и утверждают, что, безусловно, среди различных существуют различия. Существуют виды различий, такие как различие между сущностью и количеством; ведь различия сущности – это живое и неживое, а различия количества – это непрерывное и дискретное. Следовательно, существуют и другие различия между другими родами. Поскольку о различиях в разнородном говорят многими способами (ибо говорят, что разное – это все, что везде отделено друг от друга, как наука и животное, и то, что не отделено повсюду, например, птица и наземное животное; ведь у них общее род – это животное, но также и подчиненные роды разные, как сущность и тело), поэтому он и сказал, что не под взаимно расположенными; ибо у этих могут быть одинаковые различия, такие как между живым и животным, смертным и бессмертным, разумным и безрассудным. По форме же он добавил, что вот на других родах те же различия; ведь мы говорим, что у предметов одни – неподвижные, такие как щипцы и плоскогубцы, и все подобные, а другие – подвижные, как стул и скамья и подобные; так же и у животных, мы говорим, что одни – неподвижные, а другие – подвижные: но эти различия не являются видами и не называются в общем, а по некоторой аналогии.

1b18

Ибо различия животных [таковы: ножные, крылатые, водные и двуногие].

Если различия видов могут проявляться множеством способов, например, различия животных могут быть разумными и неразумными, но также и по постоянству жизни как смертного и бессмертного, и по месту как летающего, водного и наземного, и по ногам как с подушечками и без подушечек: и это другие различия. Аристотель, используя пример, взятый из места, вставил его посередине и другие различия, намереваясь показать, что это не имеет значения и следует рассматривать как другие различия.

1b20

Что касается взаимосвязи между различными родами.

Таким образом, он сказал, что ничто не препятствует: ведь ни одна из различий подчиненных родов не является необходимой, но основные различия подчиненных родов во всех отношениях остаются теми же, тогда как случайные различия не всегда таковы. Поэтому было добавлено, что ничто не препятствует. Тем не менее, часто бывает так, что различия остаются теми же, согласно ранее упомянутому правилу, согласно которому то, что говорится о категорируемом, также будет сказано и о субъекте.

1b25

[Каждая] из вещей, [сказанных] без всякого сочетания, [означает либо субстанцию, либо…].

Ранее Аристотель передал нам деление на четыре части как общего существа, так и частного, а также общего события и частного, теперь же он передает деление на десять частей через примеры, чтобы ввести нас в какое-то понимание этих понятий, а затем подробно объяснить каждое из них. Это связано с вышеупомянутым утверждением, которое говорит: «из сказанного то, что относится к связи, называется, а то, что без связи». Далее он говорит о тех, которые не имеют никакой связи. Когда он говорит «без связи», он подразумевает, что существует больше одной связи; или, поскольку простая речь обозначает то, что обозначается, как, например, когда я говорю «я бегу» (поскольку я обозначаю себя и действие), или речь может быть связной, а обозначаемое – простым, как, например, «живое разумное существо» (поскольку речь составная, а человек – это то, что обозначается), или оба могут быть составными, как, когда я говорю «Сократ идет», или оба простые, как, например, в случаях категорий. Таким образом, теперь делается деление тех, кто называется без какой-либо связи, то есть десяти категорий.

1b27

Чтобы дать общее представление о том, что это за вещи – примерами субстанции являются человек и лошадь

Вначале Аристотель любезно дает нам объяснение категорий, чтобы дать нам представление о своем учении о них и чтобы впоследствии мы могли точно рассмотреть каждую категорию в отдельности. Он говорит, что субстанции – это человек и лошадь, но вы должны понимать, что остальные вещи, которые самосущи (authupostata) и не нуждаются ни в чем другом для существования, также являются субстанциями. Вот и все о субстанции; остальные категории мы поймем из текста.

2a3

Примерами обладания являются ношение обуви и вооружение.

Поскольку иметь противоположно тому, чтобы иметь, некоторые задаются вопросом, почему Аристотель говорит, что существует категория только иметь, но не категория быть имеющим, как это имеет место в случае с воздействием, которое противоположно деланию и из которого он сделал категорию – я имею в виду <категорию> воздействия. Наш ответ таков: быть имеющим можно подвести под <категорию> быть устроенным, но иметь нельзя <подвести> ни под одну из других. Вот почему он должен был определить для него категорию.

Теперь некоторые люди говорят, что не все сущности могут быть подведены под десять категорий. Под какую категорию мы должны подвести точку или привилегию! Что касается точек, то мы ответим, что Аристотель здесь рассуждает о вещах, известных посредством восприятия, и о «многих». Но точка не является независимо существующей вещью; она – принцип (arkhe) вещей вообще. Подобным образом можно было бы озадачиться вопросом о материи и форме, но, как мы объясним58, речь идет не о простой субстанции, которая превосходит составную, и не о простой субстанции, которая уступает составной, а о составной субстанции. Что касается лишения, то некоторые говорят, что оно относится к той же категории, что и обладание, поскольку противоположности относятся к одной и той же категории. Но мы говорим, что оно не должно быть подведено ни под одну из категорий. Ибо они – категории сущностей, тогда как привация – это не сущность, а привация сущности.

2a4

Каждая из вышеупомянутых вещей [сказанная сама по себе, не является утверждением].

Поскольку он хочет сообщить нам, что не предлагает здесь различать утверждения и отрицания, Аристотель говорит, что каждая из категорий сама по себе не обозначает ничего истинного или ложного. Ведь если я говорю «Сократ ходит», то, если он действительно ходит, я сказал истинно, а если нет, то ложно; то же самое и с отрицаниями. Но если я десять тысяч раз скажу «человек», я не скажу ни истинно, ни ложно; то же самое относится и к «ходит».

Однако кто-то может возразить, что тот, кто говорит « (я) хожу», говорит либо истинно, либо ложно. Ведь если он действительно ходит, то говорит истинно, а если нет, то ложно. Мы ответим, что тот, кто говорит « (я) хожу» (peripatо), фактически включает в себя Т (ego), как если бы он сказал «я хожу» (peripato ego). Таким образом, местоимение снова было включено в глагол, чтобы произвести истину или ложь, поскольку одна категория сама по себе не может этого сделать. Ведь очевидно, что ни одна из категорий сама по себе не является ни одна из категорий сама по себе не является ни утверждением, ни отрицанием, но они сочетаются друг с другом, чтобы сделать это. Например, в категории «человек ходит» утверждение возникает из субстанции и действия. А вставив в середину отрицательную частицу, мы получаем отрицание, например «человек не ходит».

2a5

[Каждая из упомянутых вещей, сказанная сама по себе] не является утверждением.

В большинстве манускриптов (библий), которые, по-видимому, имеют правильное толкование, нет слов «или отрицания». Ведь если ни одна категория не означает утверждения, то, конечно, ни одна не означает и отрицания. Ибо для этого нужна отрицательная частица, и можно предположить, что действие обозначает скорее утверждение, чем отрицание.

2a7

Ибо кажется, что всякое утверждение или отрицание [либо истинно, либо ложно].

Слово «кажется» относится к тому, что не всегда утверждение истинно и не всегда отрицание ложно, например, если кто-то скажет «я бегу» или «я не бегу». Поэтому, поскольку в этих случаях может подразумеваться «я», либо <это причина>, либо <это> потому, что «кажется» избыточно, либо потому, что это ошибка переписчика, либо потому, что он имеет в виду, что это и так очевидно для всех.

О cубстанции

2a11

Субстанция – это то, что наиболее часто и преимущественно упоминается.

Субстанция занимает первое место среди категорий, и по этой причине она поставлена впереди других: она участвует в других категориях, но другие категории не участвуют в ней; она объединяется с ними, но не объединяется ими, потому что она самосущая, и в ней другие категории имеют свое бытие. Ибо когда субстанция существует, нет необходимости, чтобы остальные категории принадлежали к ней; когда же она не существует, невозможно, чтобы остальные были. Есть два вида субстанции: одна – простая, другая – составная, и среди простых одна лучше составной, а другая хуже. Составная субстанция – это человек и подобные ему сущности, а простая, которая лучше составной, – это божественная субстанция; простая хуже составной, или материя, которая первична, и форма; они рассматриваются по отношению к составным. Однако те, которые поглощаются чем-то другим, всегда уступают тому, чем они поглощаются. Так, мы говорим, что в искусстве уздечка уступает всадничеству. Это происходит потому, что всадничество используется как инструмент для достижения результатов уздечки, а уздечка – это то, ради чего существует всадничество. То же самое относится и к другим случаям. Здесь Аристотель обсуждает не простое и лучшее из составного (ибо это относится к теологии), не простое и худшее из составного (ибо это относится к физиологии), но составное и относительное, как это и обозначается. Он утверждает, что из этой субстанции одна первична, а другая вторична, причем первичное – это конкретное благо, а вторичное – всеобщее. Таким образом, мы утверждаем, что вещи, которые предшествуют нам по природе, вторичны по отношению к нам, а те, которые предшествуют нам, вторичны по природе, как, например, целое и вид; затем, общие элементы предшествуют нам по природе. Из них мы выводим семя и кровь, а затем и то, что называется «человек», – ведь мы признаем «человека» предшествующим, а затем, как следствия этого, возникают упомянутые ранее аспекты. Поскольку речь идет о тех, кого он представляет, соответствующие моменты формулируются более четко для тех, кого он представляет. Разумно, что он сначала упомянул часть, поскольку мы восходим от частей к целому. Поэтому, чтобы не угодить ему, он не сказал «прежде всего», а, скорее, констатировал. Важно понять, как Аристотель выражает это, ибо, как мы уже отметили, он называет конкретную субстанцию первой; он утверждает, что это сказано не относительно какого-либо предмета: ведь истинно первая субстанция, которая есть целое, относится к какому-либо предмету. Таким образом, говорится, что она не относится ни к какому предмету. И поскольку он признает, что ни первая, ни вторая субстанции не существуют в субъекте, он говорит «оно есть»: однако оно не существует ни в ком в пределах субъекта. Поэтому здесь добавлено «есть», так как это ему тоже понравилось.

p. 2a12

Говорят, что она ничему не подвержена.

И некоторые спрашивают, что же действительно было определено как самое почетное через посредство определений, если они действительно более неблагопристойные, чем утверждения. Мы утверждаем, что нет ничего неблагоразумного; ведь мы, желая обозначить божественное, ничего не утверждаем о нем, как утверждает Платон, но обращаемся к определениям. Некоторые недоумевают, утверждая, что, возможно, даже истинно первая и божественная сущность не согласуется с данным определением сущности и порционной души; ведь о Боге не сказано, что он чему-то подчиняется или находится в субъекте, и все же он – душа. Поэтому мы утверждаем, что это определение не применимо ни к тому, ни к другому; ибо относительно божественной сущности совершенно глупо представлять себе такое определение; ведь понятие неподвластности утверждается в противоположность тем вещам, которые находятся в подлежащем, и оно имеет некоторое отношение к подлежащему, но божественное совершенно не связано и совершенно отлично как от подлежащего, так и от неподлежащего, тогда как контингентные существа подвластны тем, которые имеют место. Что же касается души, то, если взять отчетливое определение, оно не подойдет по той же причине (ибо, имея в себе причины и знание, она не связана и отлична), но если взять порционное, то, возможно, оно применимо и к ней; ибо, впав в связь и будучи охвачена памятью, она затем становится подвластной временами грамматике, временами медицине и подобным образом другим искусствам.

И нет ничего удивительного в том, что душа иногда применяет определение, а иногда нет; ведь она имеет средний порядок относительно всего, что удалено от материи, и всего, что воплощено. Когда душа отделена от тел, определение к ней не применимо; но когда она попадает в целое, она забывает, и тогда оно применяется, и ничто не кажется неуместным.

p.2a14

Вторые субстанции называются таковыми.

Следует выяснить, каким способом делятся субстанции; ведь среди делимых одни делятся как род на виды, другие – как целое на части, третьи – как одноименный голос на различные обозначения. Мы утверждаем, что, во-первых, не как род на виды, потому что никогда один из разделенных видов не содержит другого; например, о животном, разумном и неразумном, нельзя сказать, что оно «животное, неразумное и лошадь», поскольку второе содержится в первом. Таким образом, первая субстанция содержится во второй. Однако она также не делится как целое на части; ведь нельзя сказать о целом: «Одно есть рука, а другое – палец» (поскольку палец точно так же содержится в руке), но, скорее, о целом: «Одно есть рука, а другое – нога». Но, действительно, даже не по той же причине омонимичный термин обозначает разные значения; ведь даже среди разделенных мы находим, что омонимичный термин обозначает разные значения, содержа одно от другого, например, термин «лить» приписывается звездному, философу и земной собаке, но ни одно из них не содержится в другом. Более того, в разделенном, поскольку омонимичный термин обозначает различные значения, обнаруживается только омонимия, но не общность определения; однако в отношении первой и второй субстанций существует только общность имени, но также и определения. Ведь Сократ называет первую из этих субстанций именем второй, то есть именем человека, и определение того же самого имеет как Сократ, так и любой человек: ведь точно так же и животное называется живой, чувствительной субстанцией, и животное тоже называется. Поэтому мы говорим, что оно обеспечивает порядок его, но не деление.

p. 2a14

В каких видах говорится о первых субстанциях.

Почему он не сказал «вторые субстанции называются родами и видами»? Но скорее «в каких видах»; мы говорим, что это очень надежно; ведь если бы он сказал «роды и виды», то, поскольку в других категориях есть роды и виды (например, у поэта род – цвет, виды – белый и черный), мы должны были бы предположить, что вторые субстанции также находятся в случайных; поэтому он не сказал случайные виды, а скорее «в каких видах находятся первые субстанции».

p.2a15

Эти вещи и виды этих форм.

Здесь философ собирает то, что уже было им сказано, и обозначает этим высказыванием первую субстанцию, а упомянув также виды форм, обозначает вторую субстанцию.

p. 2a16

Например, что такое человек.

Он берет пример первой субстанции. Из этого примера видно, что первая субстанция включена во вторую: ведь то, чем является человек, существует в форме человека, но род этой формы – животное, ибо животное включает в себя всего человека. Весь человек содержит в себе определенного человека, а то, чем является человек, есть первая субстанция; таким образом, весь человек и животное называются вторыми субстанциями.

p. 2a17

Поэтому они называются вторыми субстанциями.

Справедливо говорят, что они так называются, поскольку по природе своей это первые субстанции.

p. 2a20

Необходимо, чтобы и имя, и определение были приписаны предмету.

Здесь Аристотель делает вывод: «Все, что говорится о чем-то как относящемся к предмету, разделяет с ним и имя, и определение (ведь Сократа называют и человеком, и разумным, смертным животным); однако все, что существует в предмете, никогда не разделяет определение, но иногда разделяет имя. Ведь белизна существует в теле, и она участвует в определении, частью которого является (ведь мы не скажем, что тело – это цвет, отдельный от зрения), но она участвует в имени» – ведь мы говорим «белое тело»: следует понимать, что так бывает не всегда. Ибо подумай, что ни в имени, ни в определении добродетель не разделяет с субъектом» – ведь не говорят, что человек, обладающий добродетелью, добродетелен, но скорее серьезен.

p. 2a34

Что касается всего остального.

Он точно изложил то, о чем говорится снова, ибо для этого не требуется, чтобы все первые субстанции, то есть части, были составлены, а нужно, чтобы они были выражены в соответствии с ними.

p.2a35

«Или же оно находится в тех, которые подлежат».

Хорошо, что здесь также присутствует «быть»; ведь события, произошедшие в конкретных субстанциях, обладают бытием. Поэтому говорится, что это энкомий первой субстанции, поскольку она делится на три категории: универсальные субстанции, конкретные субстанции и случайности. Необходимо, утверждает он, чтобы каждая из первых субстанций: одна – поддерживалась (ибо в них события обладают бытием), а другая – классифицировалась (чем классифицируется всеобщее или частное?). Когда первые субстанции устраняются, устраняются и случайности, поскольку они не нуждаются ни в какой поддержке; точно так же и всеобщее не нуждается в том, чтобы быть указанным по отношению к чему-либо предметному. Всеобщее относится не к тому, что предшествует множеству, а к тому, что существует внутри множества. По этой причине к сказанному во «Введении» Порфирием добавляется то, что при устранении гипотез возможно существование всех видов вещей: там он рассуждал об умопостигаемых видах и формах, которые предшествуют многим, а здесь – о разумных видах и формах, то есть тех, что находятся среди многих.

p. 2b5

«Или же она находится в тех, которые подлежат».

Это указывает на то, что всеобщие субстанции упоминаются по отношению к частным, где случайности обладают бытием в конкретных субстанциях; таким образом, поскольку эти первые субстанции не являются ни всеобщими, ни случайными, то говорят, что конкретные субстанции являются первыми. Хорошо устроено, что во всеобщем – это констатация, а в происшествиях – это бытие.