Логика Аристотеля. Том 2

p. 2b7

Вторые субстанции различаются.

Теперь проводится сравнение между вторыми субстанциями, как по виду, так и по роду, и на основании двух аргументов показывается, что сущность относится скорее к виду, чем к роду: один аргумент основан на отношении к первой субстанции, а именно на ее близости (ведь вид ближе к первой, то есть конкретной субстанции, чем к роду), а другой – на аналогии: как первая субстанция относится к виду, так и вид относится к роду.

p. 2b8

Ибо если бы кто-нибудь определил, что такое первая субстанция.

И если бы кто-нибудь определил, что такое Сократ, то он определил бы его надлежащим образом и как человека, и как животное, но более надлежащим образом как человека, чем как животное; ибо, говоря «животное», мы охватываем многое (поскольку оно обозначает и рациональное, и иррациональное), и мы не уточняем, рациональное оно или иррациональное, но, определяя его как человека, мы более точно передадим природу Сократа.

p. 3b12

Ибо конкретное более характерно для вещи.

Для Сократа более характерно быть человеком, чем быть животным, ибо это более распространено (и та же аналогия применима к деревьям и растениям).

p. 2b15

Более того, первичные субстанции.

И это вытекает из второго аргумента; он основан на аналогии. По этой причине он утверждает, что первичные субстанции называются первичными потому, что они также относятся к происшествиям в отношении существования и к универсалиям в отношении категорий. Подобно тому, как первичные субстанции относятся к происшествиям и универсалиям, так и виды относятся к родам: виды подпадают под роды в отношении категорий, но не наоборот; ведь роды классифицируются по видам (мы говорим «всякий человек есть животное», и хотя человек – это вид, термин «животное» классифицируется, то есть род), но виды не классифицируются по родам; ведь мы не можем сказать, что всякое животное есть человек, так же как мы говорим, что всякий человек есть животное. Поэтому, исходя из них, вид рода действительно более субстанционален.

p. 2b22

А из самих видов – столько, сколько не является родами».

Он справедливо добавил «столько же, сколько и не родов», чтобы вы не поняли неправильно термин «животное»; ведь животное – это действительно вид, но также и род. Поэтому нужно рассматривать не эти, то есть подчиненные, а только те, которые являются видами, в частности, самые конкретные, такие как человек и лошадь.

p. 2b24

Ибо нет ничего более привычного.

Рассмотрев глубину субстанции, то есть от атомов к форме и от формы к роду, он теперь хочет провести сравнение в ширину, то есть от формы к форме и от атома к атому. Поэтому он утверждает, что ни одна форма формы не будет отличаться от сущности второй, ни один атом атома не будет отличаться от сущности первой субстанции.

p. 2b25

Или относительно некоего верхового коня – именно коня.

Ибо человек имеет отношение к определенному человеку, и точно так же лошадь имеет отношение к Ксанфу: как о Сократе не было бы ничего более привычного, чем сказать о человеке, так и о Ксанфе – о лошади.

p. 2b29

Но, конечно, после первых субстанций.

Теперь он говорит о причине, по которой обозначаются роды и виды вторых субстанций, но он не утверждает, что случайности являются третьими субстанциями. Он выдвигает двоякое предположение, первое из которых вытекает из определения термина: ведь он говорит: если нас спросят «что такое Сократ?», мы ответим «человек» или «живое существо», что даст знакомый и узнаваемый ответ; если же мы скажем «белый», «бегущий» или что-то подобное, мы дадим незнакомый и неизвестный ответ. Таким образом, вполне разумно, что мы называем виды и роды вторыми субстанциями, но мы не утверждаем, что случайности – это субстанции вообще.

p. 2b37

Кроме того, первичные субстанции.

Этот второй аргумент, касающийся аналогии, гласит, что подобно тому, как первичные субстанции называются первичными, поскольку они подчиняются другим, так и виды и роды называются вторичными субстанциями, поскольку они сами подчиняются другим. Виды и роды действительно подчиняются случайностям, поэтому они называются вторичными субстанциями. Аналогичным образом это относится и к остальным.

p. 3a7

Общим для всех субстанций является то, что они не находятся внутри.

Проанализировав субстанции на первую и вторую категории и сравнив их друг с другом, [теперь он хочет дать определение субстанции. Поскольку субстанция является наиболее общим из родов, мы не можем дать определение наиболее общих, так как определения, как известно, выводятся из родов и существенных различий; он ищет частности субстанции, ибо это, по-видимому, как-то связано с определением, так же как определение существует исключительно и универсально там, где есть определение, и соответствует определяемому, так и частности существуют исключительно и универсально там, где есть частности, и они соответствуют друг другу. По этой причине он хочет дать конкретное по существу. Однако он не излагает прямо то, что ему приятно. Однако сначала он утверждает, что сущность отличительна в том, что она не существует в предмете, что универсально не только для этого, но и для различий; она должна существовать исключительно в особенном и во всем. Говоря это, он как бы противоречит сам себе: ведь если он намеревается приписать сущности отличительное, то как он может утверждать, что она является общей? Мы утверждаем, что к отличительному должны относиться по меньшей мере две вещи, а именно: одно и все; таким образом, говоря общее, он подразумевает целое. Приписываемая отличительная сущность очевидна как в первичных сущностях, так, очевидно, и во вторичных: ведь животное и то, что есть человек в конкретном человеке, – не как в субъекте, а как в конкретном субъекте.

p. 3a15

Более того, что касается тех, кто находится в субъекте, то это единое.

И через это он стремится показать, что вторичные сущности не присутствуют в конкретном человеке; ведь он утверждает, что вещи в субъекте принадлежат к имени, когда они общие с субъектом, но никогда не принадлежат к определению: ведь мы говорим белое тело, а белизна существует в субъекте, будучи отнесенной к субъекту, но не в определении: ведь мы не говорим, что тело – это цвет, отличительный для зрения. Однако вторичные сущности разделяют и имя, и определение; например, Сократ называется и человеком, и разумным смертным.

p.3a21

Это не свойство субстанции, а также различия тех, находящихся не в субъекте.

Сущность субстанции исключает не только существующее здесь, но и различия. Отсюда очевидно, что она выделяет различия субстанций; таким образом, следует, что они случайны, что абсурдно. Ведь даже сам Аристотель, похоже, считает их субстанциями, так что из них виды завершаются и классифицируются по существу. Если бы они не были субстанциями, то из случайностей следовало бы превращение в субстанции, что абсурдно. Итак, если различия являются субстанциями (ведь части субстанции – это субстанции, а то, из чего состоит определение, происходит из частей субстанции), то как же Аристотель утверждает, что это свойство не субстанции, но и не различий, как это ясно из различий других субстанций, помимо субстанции? Поэтому мы говорим, что среди субстанций одни умопостигаемы, другие – чувственны, а из чувственных одни вечны, как небесные, другие же находятся в порождении и тлении; и среди них одни просты, как разумный смертный, подобно тому как существенные различия суть то, что природа соединила для порождения человека, а другие составные, как роды, виды и атомы. Поэтому Аристотель будет учить здесь только о составной субстанции, которая находится в порождении и распаде; я же говорю и об атомах, и о видах, и о родах. Более того, не пренебрегая и сравнением субстанций друг с другом, он сравнивает одни только виды и роды; более того, даже об атомах, поскольку он готов учить и о них, он нигде не упоминает о различиях, поскольку они просты, но о составной, как уже было сказано, он ведет речь. По этой причине Аристотель заявил, что это свойство не самой субстанции, и не просто всех субстанций, а именно составной. Оно существует не только в составном, но и в простом, то есть в различиях, между логическим и нелогическим. Таким образом, представляется целесообразным выделить различия между субстанциями. Другие утверждают, что эти различия не являются субстанциями сами по себе, но одни относятся к субстанции, как логическое и смертное, а другие – к случайностям, причем в большей степени, как черное в угле или белое в мелу; и те, которые находятся как раз посередине между субстанциями и случайностями, как в огне или жаре: ведь это причастно случайности как качеству; оно также причастно субстанции как дополнению к субъекту. Однако они ловко ввели эти различия, но не всегда по-настоящему. Из какой же категории мы их выводим? Или мы должны искать одиннадцатую? Что абсурдно.

p. 3a29

Пусть нас не смущают части субстанций.

То, что у Аристотеля могло вызвать недоумение, он сам разрешил: ведь можно подумать: «Поскольку части субстанций находятся в чем-то (ведь в человеке рассматриваются руки и ноги), а случайности также находятся в чем-то, если случайно в человеке рассматриваются белизна и теплота», то, следовательно, части субстанций – это случайности, что абсурдно. Таким образом, он утверждает, что было дано, как мы сказали, что случайность находится в чем-то» (ведь случайность в чем-то не является частью предмета, поскольку различия обеспечивают необходимость целого, а они составляют предмет; так что даже если они разделяются в соответствии с тем, что находятся в чем-то, между ними все равно есть некоторое различие, поскольку одни завершаются и существуют как части, а вторые – нет). Следует признать, что рассуждения о сущности относятся не к чувственным частям, таким как руки и ноги или подобные им сущности, а к умопостигаемым и истинно существующим частям, таким как разумное и смертное. Одни части разумны, а другие – умопостигаемы. Поэтому рассуждения о разумных частях построены соответствующим образом; это также подходящий момент для такого созерцания. Поскольку он сказал: «Не существовать в предмете – не свойство сущности», и поскольку различия также не существуют в предмете, не следует думать, что он утверждал это так, будто различия лишены сущностей, которые действительно являются субстанциальными сущностями. По этой причине он утверждал, что нас не должны беспокоить части сущностей, как если бы они существовали в предметах, поскольку такое созерцание будет выглядеть неуместным, если мы не примем, что он говорит об умопостигаемых частях как разумного, так и смертного, которые являются специфическими частями человека. Ибо из них человек существует.

p. 3a31

Ибо не так обсуждается то, что находится в предмете.

Вот что имеется в виду: контингент, даже если он существует в чем-то, не подобен частям сущностей. Однако было сказано, как оно существует в чем-то, а именно: не как часть в целом.

p.3a33

Существует как в сущностях, так и в различиях.

Вторая категория действительно была перенесена из сущности, и он сразу же осудил и ее. Это очевидно из связи различий; это указывает на то, что они тоже соответствующим образом приспосабливаются к этой сущности. Более того, это относится не только к этой сущности, но и потому, что эта сущность существует не в каждой сущности: ведь первая сущность никак не классифицируется.

p. 3a35

То есть обвиняются индивиды.

Вначале говорится о том, в чем обвиняют, а затем к ним применяется синонимичная категория. Ибо об отдельных людях говорится, что они обвиняются в ничего не значащих вещах, в то время как виды людей, а также роды тех и других также называются синонимично в отношении обвиняемых. Ибо сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против основного субъекта. Говорят, что Сократ – это живая сущность, разумное и разумное смертное существо, и также говорят, что человек – это живая сущность, разумное существо. Дело обстоит так: поскольку род обвиняется в отношении вида и индивида, а вид – в отношении индивида, то сколько сказано против обвиняемого, столько же будет сказано и против лежащего в основе предмета. Таким образом, род обвиняется против индивидов и против видов синонимично, а вид против индивидов.

p.3b10

Однако каждая субстанция, по-видимому, что-то обозначает.

Отбросив две предыдущие квалификации субстанции – а именно, что она не находится в субъекте и что все говорится синонимично от них, – он перешел к третьему значению этого нечто. Поэтому «это» в демонстрации является значимым, а «что» по отношению к субстанции в субъекте указывает на то, что она остается и не требует ничего, не находится в субъекте; скорее, она сама является предметом всего и причиной единства, то есть обозначает единое, как в «этом дереве» или «этом человеке». Термин «это» употребляется по отношению к субстанции в предмете, обозначая явную индивидуальность, ибо именно она получает демонстрацию. Этот конкретный случай, как утверждается, относится исключительно к субстанции, а не ко всем субстанциям: ведь виды и роды, такие как «человек» и «животное», кажутся обозначающими нечто, поскольку они показывают уникальную характеристику, но они обозначают скорее множество и определенное качество, поскольку они показывают общность и собирание конкретных вещей. Таким образом, утверждает он, «нет качества, подобного случайному, но качество определяет субстанцию», имея в виду собрание и совокупность конкретных людей; ведь качество, будучи случайным, входит в субстанцию как нечто чуждое и необходимое для ее конституирования, тогда как этого не происходит вовсе.

p. 3b24

Для субстанций также не существует ничего, что было бы им противоположно.

В четвертом сложении оно перешло из субстанции; так же будут судить и о других подходящих: ведь в отношении количества нет ничего противоположного, как, например, в случае с двойным локтем; точно так же и в отношении числа нет ничего противоположного. «Что же может быть противопоставлено десяти? Ведь если ты утверждаешь, что три противостоит десяти, то ты рассматриваешь и большое, и малое, а они не противостоят, а направлены к чему-то, чему нет ничего противостоящего.

p. 3b26

И не человек, и не животное.

Ибо как холодное противопоставляется горячему, а белое – черному, так и Сократу, и человеку, и животному что-то противопоставляется.

p. 3b30

Если только кто-то не утверждает, что многие противостоят немногим.

На самом деле, как он сам вскоре покажет, эти вещи по сути не противоположны. Однако, согласно уступке, он утверждает, что если они действительно противоположны, то в данном вопросе нет ничего неразумного; ведь достаточно опрокинуть целое, если, следовательно, нет ничего противоположного двойному локтю. Ясно, что не только в субстанции нет ничего, что могло бы быть противопоставлено.

p.3b33

Однако субстанция не допускает степеней большего или меньшего.

Это пятое следствие. Она не вмещает большее или меньшее, потому что в ней нет противоположности; ведь где есть противоположность, там есть большее и меньшее, а где есть большее и меньшее, там есть и противоположность. Противоположность порождает противоборствующее. Однако он не завершается мыслью о том, что «не только субстанция, но и количество не допускает большего и меньшего», поскольку следствия взаимосвязаны, он оставляет вас размышлять и соглашаться с тем, что было сказано выше.

p. 3b34

Я не утверждаю, что субстанция относится к субстанции.

Поскольку ранее было сказано, что более существенной сущностью является индивидуальная субстанция, а не сущность рода, то теперь он утверждает, что я имею в виду, что субстанция субстанций не является большей или меньшей субстанцией, но что сама сущность не допускает ни большего, ни меньшего, как, например, Сократ никогда не называется большим или меньшим Сократом, равно как и человек не называется большим или меньшим человеком.

p. 3b39

Ибо нет ничего большего, чем одно другое.

Сократ не становится иногда более человечным, а в другое время – менее: он не становится более человечным в смысле разумного животного, так же как одно белое не становится белее другого, и так же с другими вещами. Говорят также, что нечто может стать белее самого себя; ведь то, что в данный момент является белым, впоследствии может стать белее самого себя за счет увеличения белизны.

p. 4a10

Особенно в отношении сущности.

Это шестое дополнительное замечание относительно сущности и того, что он утверждает в числе, чтобы предмет сохранялся как единый, а также чтобы он не менял своей субстанции (ведь цвет меняется от белого к черному и изменяется в зависимости от субстанции, а Сократ, оставаясь единым, иногда становится теплым, а иногда холодным, как и другие), способен принимать противоположности, то есть обладает способностью принимать противоположности (ведь он не сказал принимать противоположности), так как противоположные силы будут в одном и том же и согласно одному и тому же, но он лишь указал, что это восприимчивая сила. И как это считается сущностью: ведь она не согласуется даже с второстепенными сущностями. Мы скажем, что если не во всех случаях, то во всех случаях она связана с единичным. Более того, она специализируется на единичных вещах, даже если не во всех, или те, что во всех, не относятся исключительно к единичному. Это разумно: ведь как может быть сущностью то, что присутствует и в других вещах? [Из приведенных сущностей первая, четвертая и пятая присутствуют не только во всех, но и во всех, а вторая, третья и последняя действительно присутствуют, но не во всех. Таким образом, во всем существуют три категории, из которых только одна определяется отрицательно как удаленная от своей собственной природы, а вторая, третья и шестая – утвердительно как более конкретные, чем другие, поскольку, как мы уже говорили, необходимо, чтобы конкретное было присуще тому, что обладает своим собственным. Из второго и третьего предпочтительнее последнее, хотя оно, по-видимому, обозначает то же самое, что и эти (ибо три существовали только в одном, а не во всех), поскольку одно обозначает нечто, и о целом говорится синонимично ему, тогда как последнее возникает из самого его существования. Но может ли последнее быть как в одном, так и во всех? Если мы добавим немного, сказав после определения конкретного «или то, что содержит одно и то же, которое также восприимчиво к противоположностям», ибо, сказав так, мы охватываем виды и роды.

4a21

Что же касается остальных, то здесь ничего не ясно.

Ибо то, что может вызвать путаницу, он сам, предвидя, разрешает; ведь он утверждает, что изреченное слово и мнение восприимчивы к противоположностям. Ведь, как утверждает Сократ, «если он сидит, то он в покое; если же он идет, то он лежит». Точно так же и в отношении мнения; ведь когда человек думает о Платоне, что он сидит, то, если он сидит, он думает правильно, а если нет, то думает ложно. Таким образом, одно и то же высказывание и одно и то же мнение восприимчивы к истине и к лжи. Это решается двумя способами, в соответствии с так называемыми возражением и контраргументом. Возражение состоит в том, чтобы не принять все недоумение, но опрокинуть его в том виде, в каком оно есть, чтобы оно было недоумением; контраргумент же состоит в том, чтобы принять недоумение и уступить пропозиции, но показать, что даже когда они стоят таким образом, они не вредят высказыванию. Он ввел здесь контраргумент возражения для большей ясности.

p.4a34

Но слово и мнение.

Следует заметить, что противоположности в субстанциях превращаются друг в друга (ведь теплое становится холодным и, наоборот, холодное – теплым; точно так же черное становится белым, а белое – черным), но в отношении слова и мнения дело обстоит иначе, ибо ни ложь не превращается в истину, ни истина в ложь. Напротив, по мере изменения и преобразования материи возникают ложь и истина, ибо ни из слова, ни из мнения не возникает ни истина, ни ложь.

p. 4b2

Следовательно, в определенном смысле это было бы свойственно субстанции.

То есть, в другом смысле, субстанция противоположностей способна существовать противоположным образом.

p.4b4

Если бы кто-то согласился с этим, то слово и мнение были бы способны существовать в противоположностях.

Напротив, согласно концессии; ведь на самом деле противоположности не способны, ибо и слово, и мнение не принимают ничего из противоположностей одинаковым образом; как могли бы противоположности в целом принять некую субстанцию, которая не обладает тем, что она должна иметь в будущем, чтобы быть способной? Как могут противоположности не быть в гармонии, как слово и мнение вместе, когда они представлены и уничтожены? Что касается субстанции, то пусть это будет сказано пока; далее мы должны обсудить количество.

О количестве

стр.4b20

Количество определено.

Завершив рассуждения о субстанции, я перехожу к обсуждению количества. Оно занимает второе место среди категорий; первая субстанция, будучи бесформенной и бесплотной, получает три измерения и таким образом становится тем, что называется вторым предметом, тремя способами, будь то в терминах качеств, в результате чего получается составное количество. Например, трехмерное качество тепла, принимая теплоту и сухость, становится огнем, а холод и влага – водой, и аналогично для остальных. Поэтому количество по праву занимает второй ранг среди категорий, а качество – третий; ведь отношения к чему-либо относятся к другой категории, а место, время и прочие вытекают из них. Опять же, мы делим субстанцию на первую и вторую, причем первая и вторая относятся к числу, так что число относится к трехмерному, а количество – к самому количеству. Таким образом, Аристотель уместно обсуждает количество во второй инстанции. Он делит количество на непрерывное и дискретное, причем дискретное делится на два: число и отношение, а непрерывное – на пять: линия, поверхность, тело, время и место. Кроме того, количество делится на то, что имеет положение составляющих его частей, и на то, что не имеет положения; первое делится на линию, поверхность, тело и место, а второе – на время, отношение и число. Некоторые говорят, что основных видов количества три: число, величина и сила, то есть вес. Они утверждают, что причина и время тождественны числу, а линия, поверхность и тело сводятся к некоторой общей мере, а именно к величине. Кроме того, одно и то же место соответствует поверхности, так что из количества одно является числом, другое – размером, а последнее – силой. Из этой классификации вытекают тяжелое и легкое, которые представляют собой веса количества. Таким образом, они вытекают из него. Но почему он не упомянул о движении? Мы утверждаем, что движение – это некая энергия, которая существует не как определенная сущность, а скорее как неопределенное понятие, поэтому она и не была включена в его аргументацию. Ведь само движение есть не что иное, как переход от потенциальности к актуальности.

p.4b21

И те, которые имеют положение относительно друг друга.

Вместо «из которых части, пребывая и соединяясь, имеют некоторый порядок и непрерывность по отношению друг к другу, упорядоченные в лежащем в основе предмете».

p.4b22

Но те, которые не имеют позиций.

Речь идет о тех, кто обладает бытием в процессе становления. Под позицией он понимает то, что в первую очередь определяется в терминах местоположения, а не в отношении к другим.

p.4b22

Оно определено.

Оно определено, как он сам утверждает, в терминах частей, которые не соединяются друг с другом ни в какой общий предел, но непрерывны там, где части соединяются в один общий предел.

p.4b25

Ибо ни одна из составляющих числа не имеет общего предела, к которому примыкают его части.

Хотя это не позволяет однозначно утверждать, что число – это величина, оно показывает, что оно определено, демонстрируя, что у него нет общего термина, соединяющего его части друг с другом.

p.4b28

И три, и семь, в самом деле, не присоединяются ни к какому общему термину.

Таким образом, число определено по природе; ведь пять и пять всегда определены и не присоединяются ни к какому общему термину.