Логика Аристотеля. Том 2

Εἰ δὴ ἔστι μὲν τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἐστὶν ἀγαθὸν δόξα, ἔστι δ» ὅτι οὐκ ἀγαθόν, ἔστι δὲ ὅτι ἄλλο τι ὃ οὐχ ὑπάρχει οὐδ» οἷόν τε ὑπάρξαι (τῶν μὲν δὴ ἄλλων οὐδεμίαν θετέον, οὔθ» ὅσαι ὑπάρχειν τὸ μὴ ὑπάρχον δοξάζουσιν οὔθ» ὅσαι μὴ ὑπάρχειν τὸ ὑπάρχον, – ἄπειροι γὰρ ἀμφότεραι, καὶ ὅσαι ὑπάρχειν δοξάζουσι τὸ μὴ ὑπάρχον καὶ ὅσαι μὴ ὑπάρχειν τὸ ὑπάρχον, – ἀλλ» ἐν ὅσαις ἐστὶν ἡ ἀπάτη· αὗται δὲ ἐξ ὧν αἱ γενέσεις· ἐκ τῶν ἀντικειμένων δὲ αἱ γενέσεις, ὥστε καὶ αἱ ἀπάται), εἰ οὖν τὸ ἀγαθὸν καὶ ἀγαθὸν καὶ οὐ κακόν ἐστιν, καὶ τὸ μὲν καθ» αὑτὸ τὸ δὲ κατὰ συμβεβηκός (συμβέβηκε γὰρ αὐτῷ οὐ κακῷ εἶναι), μᾶλλον δ» ἑκάστου ἀληθὴς ἡ καθ» αὑτό, καὶ ψευδὴς εἴπερ καὶ ἀληθής. – ἡ μὲν οὖν ὅτι οὐκ ἀγαθὸν τὸ ἀγαθὸν τοῦ καθ» αὑτὸ ὑπάρχοντος ψευδής, ἡ δὲ τοῦ ὅτι κακὸν τοῦ κατὰ συμβεβηκός, ὥστε μᾶλλον ἂν εἴη ψευδὴς τοῦ ἀγαθοῦ ἡ τῆς ἀποφάσεως ἢ ἡ τοῦ ἐναντίου. διέψευσται δὲ μάλιστα περὶ ἕκαστον ὁ τὴν ἐναντίαν ἔχων δόξαν· τὰ γὰρ ἐναντία τῶν πλεῖστον διαφερόντων περὶ τὸ αὐτό. εἰ οὖν ἐναντία μὲν τούτων ἡ ἑτέρα, ἐναντιωτέρα δὲ ἡ τῆς ἀντιφάσεως, δῆλον ὅτι αὕτη ἂν εἴη ἡ ἐναντία. ἡ δὲ τοῦ ὅτι κακὸν τὸ ἀγαθὸν συμπεπλεγμένη ἐστίν· καὶ γὰρ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἀνάγκη ἴσως ὑπολαμβάνειν τὸν αὐτόν.

Eτι δ» εἰ καὶ ἐπὶ τῶν ἄλλων ὁμοίως δεῖ ἔχειν, καὶ ταύτῃ ἂν δόξειε καλῶς εἰρῆσθαι· ἢ γὰρ πανταχοῦ τὸ τῆς ἀντιφάσεως ἢ οὐδαμοῦ· ὅσοις δὲ μή ἐστιν ἐναντία, περὶ τούτων ἔστι μὲν ψευδὴς ἡ τῇ ἀληθεῖ ἀντικειμένη, οἷον ὁ τὸν ἄνθρωπον μὴ ἄνθρωπον οἰόμενος διέψευσται. εἰ οὖν αὗται ἐναντίαι, καὶ αἱ ἄλλαι αἱ τῆς ἀντιφάσεως.

Eτι ὁμοίως ἔχει ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθὸν καὶ ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθόν, καὶ πρὸς ταύταις ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν καὶ ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν. τῇ οὖν τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἀληθεῖ οὔσῃ δόξῃ τίς ἐναντία; οὐ γὰρ δὴ ἡ λέγουσα ὅτι κακόν· ἅμα γὰρ ἄν ποτε εἴη ἀληθής, οὐδέποτε δὲ ἀληθὴς ἀληθεῖ ἐναντία· ἔστι γάρ τι μὴ ἀγαθὸν κακόν, ὥστε ἐνδέχεται ἅμα ἀληθεῖς εἶναι. οὐδ» αὖ ἡ ὅτι οὐ κακόν· [ἀληθὴς γὰρ καὶ αὕτη·] ἅμα γὰρ καὶ ταῦτα ἂν εἴη. λείπεται δὴ τῇ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ [24a] ὅτι οὐκ ἀγαθὸν ἐναντία ἡ τοῦ μὴ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν [ψευδής· ἀληθὴς γὰρ αὕτη]. ὥστε καὶ ἡ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι οὐκ ἀγαθὸν τῇ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν.

Φανερὸν δὲ ὅτι οὐδὲν διοίσει οὐδ» ἂν καθόλου τιθῶμεν τὴν κατάφασιν· ἡ γὰρ καθόλου ἀπόφασις ἐναντία ἔσται, οἷον τῇ δόξῃ τῇ δοξαζούσῃ ὅτι πᾶν ἀγαθὸν ἀγαθόν ἡ ὅτι οὐδὲν τῶν ἀγαθῶν ἀγαθόν. ἡ γὰρ τοῦ ἀγαθοῦ ὅτι ἀγαθόν, εἰ καθόλου τὸ ἀγαθόν, ἡ αὐτή ἐστι τῇ ὅ τι ἂν ᾖ ἀγαθὸν δοξαζούσῃ ὅτι ἀγαθόν· τοῦτο δὲ οὐδὲν διαφέρει τοῦ ὅτι πᾶν ὃ ἂν ᾖ ἀγαθὸν ἀγαθόν ἐστιν. ὁμοίως δὲ καὶ ἐπὶ τοῦ μὴ [24b] ἀγαθοῦ.

Ωστ» εἴπερ ἐπὶ δόξης οὕτως ἔχει, εἰσὶ δὲ αἱ ἐν τῇ φωνῇ καταφάσεις καὶ ἀποφάσεις σύμβολα τῶν ἐν τῇ ψυχῇ, δῆλον ὅτι καὶ καταφάσει ἐναντία μὲν ἀπόφασις ἡ περὶ τοῦ αὐτοῦ καθόλου, οἷον <τῇ> ὅτι πᾶν ἀγαθὸν ἀγαθόν ἢ ὅτι πᾶς ἄνθρωπος ἀγαθός ἡ ὅτι οὐδὲν ἢ οὐδείς, ἀντιφατικῶς δὲ ὅτι ἢ οὐ πᾶν ἢ οὐ πᾶς. φανερὸν δὲ καὶ ὅτι ἀληθῆ ἀληθεῖ οὐκ ἐνδέχεται ἐναντίαν εἶναι οὔτε δόξαν οὔτε ἀντίφασιν· ἐναντίαι μὲν γὰρ αἱ περὶ τὰ ἀντικείμενα, περὶ ταῦτα δ» ἐνδέχεται ἀληθεύειν τὸν αὐτόν· ἅμα δὲ οὐκ ἐνδέχεται τὰ ἐναντία ὑπάρχειν τῷ αὐτῷ.

Аммоний О категориях Аристотеля

Пролегомены к десяти категориям из уст философа Аммония

Они также называются по определенному событию, как, например, представители школы перипатетиков; поскольку, когда Платон ходил и объяснял, желая упражнять свое тело, чтобы оно не ослабевало и не мешало психической деятельности, те, кто пришел ему на смену, а именно Ксенократ и Аристотель, были названы таким образом – перипатетиками, среди которых Аристотель преподавал в Ликее, а Ксенократ – в Академии. Позднее для некоторых из них местоположение перестало быть доступным, и они стали называться по деятельности учителя, став известными как перипатетики; для других, либо по их деятельности, либо по месту, они стали известны как академики, или от завершения философии, как гедонисты: ведь они утверждали, что конечной целью жизни является удовольствие – не то удовольствие, которое многие предполагают, и которое я называю пассивным удовольствием, но скорее полное отсутствие страданий души. Раз уж мы обсудили, как и откуда взялись названия философских школ, давайте классифицируем и аристотелевские сочинения. Так, некоторые из них являются частными, некоторые – общими, а некоторые – промежуточными между общими и частными. К частным относятся произведения, адресованные конкретным людям, например письма или другие подобные сочинения, в то время как в общих сочинениях задаются вопросы о природе вещей, например «О душе», «О порождении и тлении», «О небесах». К промежуточным произведениям относятся те, что написаны об истории, например, конституции, которые он написал относительно пятидесяти городов-государств и их подразделений и которые не адресованы конкретным людям и не являются полностью общими (ведь это либо конституция афинян, либо пресловутая, если она применима, то она не будет полностью общей). Он написал их для того, чтобы те, кто с ним сталкивался, будучи людьми, способными к суждению, могли понять, почему одни правят правильно, а другие – нет, причем одни предпочитают участвовать, а другие – отстраняться, извлекая из этого знания пользу. Таким образом, следует признать конкретные и промежуточные работы, в то время как среди общих работ одни являются конституционными, а другие – историческими. Примечаниями называются те, в которых заголовки написаны самостоятельно. Следует отметить, что в древности, если кто-то желал написать трактат, темы записывались систематически, способствуя демонстрации предложенных идей. Многие смыслы были взяты из старых текстов, чтобы укрепить те, которые были правильными, и оспорить те, которые не были правильными. Кроме того, вводя определенный порядок и подчеркивая изящество языка и выражения, они создавали произведения. Таким образом, примечания к конституционным текстам были организованы с точки зрения порядка и интерпретации. Среди комментариев одни единообразны, когда речь идет об одном предмете, другие разнообразны, когда речь идет о многих. Кроме того, среди конституционных текстов одни диалогичны, как те, что драматически выстроены в соответствии с вопросами и разделением нескольких персонажей, а другие – от первого лица, как те, что написаны с точки зрения самого автора. Диалогические и внешние называются таковыми, в то время как перволичное и аксиоматическое либо лишены окраски, либо заслуживают внимания в вопросе о том, почему они были названы именно так. Некоторые, правда, говорят, что диалектическими и внешними вопросами пренебрегли, поскольку их суть не в них самих, а как бы переделана из других источников. Однако это неверно; ведь внешние вопросы названы так потому, что они написаны для тех, кто понимает их поверхностно, а философ занимается ими с более ясным выражением. Доказательства не демонстративные, а скорее вероятные, взятые из известного, а недемонстративные должны быть понятны искреннему и подлинно истинному любителю философии. Среди недемонстративных есть теоретические, практические и систематические; теоретические касаются различия между истинным и ложным, а практические – хорошего и плохого. Однако, поскольку теоретическое предполагает нечто как возможно истинное, но не является подлинно истинным, а практическое аналогично предполагает нечто, названное в честь блага, но не являющееся подлинным благом, мы должны иметь некий инструмент для различения этих вопросов. Что же это такое? Это демонстрация. Опять же, среди теоретических дисциплин есть теологические, математические и логические; среди этих – этические, математические и физиологические; среди практических – этические, экономические и политические; а среди органических – те, что связаны с принципами метода, те, что касаются самого метода, и те, что касаются других факторов, способствующих методу. Я называю это демонстративными рассуждениями. Поскольку демонстрация – это форма научного рассуждения, необходимо предварительно понять общую аргументацию. Однако, поскольку термин «рассуждение» обозначает не что-то простое, а скорее сложное (поскольку он обозначает совокупность утверждений), необходимо сначала изучить простые элементы, из которых оно состоит. И именно на них делятся аристотелевские сочинения. Следует утверждать, что необходимо третье начало. Уместно начать с этики, чтобы, упорядочив свои собственные диспозиции, перейти к другим дискурсам. Однако, поскольку в этой области есть также доказательства и аргументы, мы собирались остаться в неведении относительно таких дискурсов; поэтому необходимо начать с логики, предварительно организовав свои собственные диспозиции и отделив их от этических сочинений. После логики следует перейти к этике, и таким образом мы сможем понять физическое, затем математическое и, наконец, теологическое.

В-четвертых, мы должны выяснить, какова конечная цель и полезное для нас проявление в аристотелевской философии. Мы утверждаем, что неизменное является общим принципом всех вещей, и должны признать, что этот принцип – единая, нематериальная, неделимая, неограниченная и всемогущая благость, ибо только она является истинным благом. Следует понимать, что подобно тому, как мы называем белизну тела белым цветом, благость приписывается полученному телу как его благость и причастность к нему, а сама благость – как некая сущность и существование. В-пятых, мы рассмотрим, что приводит нас к вышеупомянутому принципу. Мы утверждаем, что первым является этический трактат, за ним следует трактат, касающийся естественных наук, затем математический, и, наконец, мы займемся теологией. В-шестых, давайте рассмотрим, как следует готовиться к будущему пониманию аристотелевских трудов. Мы утверждаем, что человек должен обладать совершенными добродетелями и очищенной душой, ибо нельзя приближаться к чистому, если он сам не чист, как утверждал Платон.

В-седьмых, мы собираемся выяснить природу провозглашения. Мы говорим, что философ в своем толковании предстает в ином свете; ибо в слуховых вопросах, согласно значениям, он плотен, переплетен и озадачен, но в плане выражения он ясен благодаря ясности и открытию истины. Более того, везде, где он использует именования, если это необходимо, в диалогах, написанных для многих, он также проявляет некоторую осторожность и любопытство к словам и метафорам. Он трансформирует природу слова в зависимости от обсуждаемых тем и умеет приукрасить все, что относится к дискурсу. Однако в своих письмах он, похоже, придерживается более прямолинейного характера, который также должен быть кратким, ясным и свободным от излишней композиции и экспрессии. В-восьмых, давайте поищем, какого рода неясное учение лелеял философ. Мы скажем, что подобно тому, как в священных делах используют определенные завесы, чтобы каждый, даже профан, не столкнулся с тем, чего он недостоин достичь, так и Аристотель использует завесу неясности в своей философии, чтобы серьезные люди могли еще больше укрепить свои души с помощью этого, в то время как равнодушные и глупые, приближаясь к таким словам, отгоняются неясностью.

Далее, девятая задача – определить, сколько и каких элементов необходимо рассмотреть, прежде чем объяснять какую-либо аристотелевскую книгу. Мы утверждаем, что число служит целью книги (ведь как у лучника при удаче есть мишень, в которую он целится и куда хочет попасть, так и писатель стремится к чему-то. Какой цели он стремится достичь? Поэтому необходимо выяснить, что это такое). Во-вторых, какие полезные выводы мы можем сделать из написанного, если они не раскрываются вместе с целью (ведь так часто и бывает). В-третьих, каков порядок содержания? В-четвертых, какова причина заглавия, если оно также не ясно, как в «О небесах» или в [О порождении и тлении]? В-пятых, является ли философская книга подлинной или поддельной (ведь многие, составляя сочинения, приписывали их Аристотелю, и их следует тщательно исследовать как с точки зрения формы, так и общего содержания)? Форма – это, по сути, разнообразие чар и истин, заключенных в словах, а целое – формулировки и учение, передаваемое в повествовании. Наконец, необходимо определить деление текста на главы; ведь как тот, кто планирует, хорошо знает каждую часть человеческого тела, конечности и суставы, так и тот, кто разделил главы дискурса, обладает глубоким пониманием самого дискурса. Необходимо выяснить, каким должен быть толкователь трудов Аристотеля во всех отношениях. Мы утверждаем, что он должен прекрасно разбираться в предметах, которые собирается толковать; кроме того, он должен быть мудрым человеком, способным излагать мысль философа и проверять истину в сказанном. Ему недостаточно быть полностью самодовольным, терпеть все, что говорится, и стремиться утверждать все, что он толкует, как истину, даже если это не так. Напротив, он должен критически оценивать каждый пункт, сопоставляя его с принципами Аристотеля, поскольку в этом случае может открыться истина. Поэтому для интерпретатора очень важно правильно интерпретировать. Поскольку я хочу начать с книги «Категории», давайте рассмотрим смешанные пункты, упомянутые выше, начиная с объема.

Следует отметить, что толкователи ведут споры по этому вопросу: одни сосредотачиваются на звуках, другие – на вещах, третьи – на значениях. Каждый утверждает, что сказанное включает в себя определенные слова из книги. Те, кто обсуждают звуки, утверждают, что, по-видимому, разделены звуки, когда говорится: «Из сказанного одни выражены через соединение, а другие – без соединения». Те, кто обсуждают вещи, утверждают, что они, по-видимому, разделяются, когда говорится: «Из существ некоторые выражаются под некоторым подчинением, но в подчинении нет ничего». Между тем те, кто сосредоточен на значениях, утверждают, что после рассуждения о десяти категориях он говорит: «Что касается видов, то эти достаточны», явно указывая на виды, которые являются последующими и концептуальными. Здесь же Порфирий утверждает: «Итак, ничего лишнего или недостающего не содержит род, как он изложен, начертание смысла», тем самым фокусируясь исключительно на смыслах.

Хотя каждый из этих ораторов может показаться несогласным, на самом деле все они говорят правду, хотя и не полностью, а частично; подобно тому, как если кто-то определяет человека как животное, другой может сказать, что он исключительно разумен, а третий – что он смертен – все трое говорят правду, но ни один не дал полного определения. Поэтому для философа важно различать голоса, которые обозначают вещи посредством значений. Мы покажем, что для говорящего, обсуждающего одно из этих определений, необходимо, чтобы оно охватывало и два других. Говоря о голосах, он обращается к сигнификатам (ведь действительно, среди философов не существует рассуждений о несигнификатах), и эти сигнификаты обозначают вещи посредством ясных значений (ведь то, что он выражает, несет в себе изначальное представление об этом, таким образом, он сам это утверждает), что обусловливает необходимость рассуждения о трех. Поэтому те, кто говорит о вещах, должны найти общий язык. Поскольку одни из них находятся в дружественном представлении, как, например, трагелаф и подобные сущности, а другие – подлинно существующие, они будут обсуждать не то, как философ понимает те, что находятся в дружественном представлении, а то, что действительно существует и является подлинным. Они будут указывать нам не пальцем, а некими голосами, обозначающими их посредством смыслов.

А в отношении тех, кто говорит только о смыслах, мы утверждаем, что смыслы вещей – это действительно смыслы, и тот, кто учит их, передает их через голоса, которые их обозначают, так что, что бы кто ни сказал об этих трех, он обязательно признает два других. Таким образом, мы утверждаем, что цель философа – обсуждать голоса, обозначающие вещи, через посредство смыслов. И это справедливо: ведь доступный текст и логический трактат, как и вся аристотелевская философия, стоит на первом месте. Поэтому, поскольку в логическом трактате впервые говорится о голосах, и поскольку он предшествует остальной аристотелевской философии, касающейся существ, то есть вещей, проводится различие.

Отсюда ясно, что с помощью понятий крайности учат наряду с серединой. Как мы уже говорили, философия состоит из двух частей: теоретической и практической. Теоретическая часть связана с пониманием истинного и ложного, а практическая – с различением хорошего и плохого. Однако, поскольку каждое из этих понятий может быть неверно истолковано – некоторые вещи могут восприниматься как истинные, когда это не так, а некоторые как хорошие, когда это не так, – важно, чтобы у человека были средства для различения этих вопросов. Таким образом, подобно тому, как человек использует определенную меру и стандарт, он может отвергнуть то, что ему не соответствует; это и есть доказательство. Доказательство – это форма рассуждения, а рассуждение, как уже говорилось, – это не простое дело, а набор слов, состоящий из имен и глаголов, которые являются пропозициями. То, что названо, распределено по категориям, шаги переплетены со слогами, но сами по себе они ничего не значат. Поэтому никто не обращается с этими вопросами к философу, и мы ничего не устанавливаем ни относительно имен и ступеней, ни относительно слогов, которые находятся в продолжении. Поэтому необходимо иметь нечто среднее. Мы утверждаем, что до них существует первичная форма простых звуков; ибо необходимо понять, что природа, осознав, что этому животному суждено стать социальным, наделила его голосом, чтобы с помощью этого голоса они могли передавать друг другу свои смыслы. Таким образом, люди собрались вместе и договорились назвать это «дерево», а то «камень», причем голос Сократа обозначает эту сущность, а ходьба – эту деятельность.

Таким образом, все звуки называются обозначаемыми. В рамках второго подхода было установлено, что звуки могут сочетаться с артиклями, но не с временами, которые называются именами; в то время как времена могут сочетаться, но не с артиклями, которые являются глаголами. Таким образом, Аристотель стремится понять не просто имена и глаголы, а первичное положение простых звуков, обозначающих простые предметы через простые значения. Таким образом, в «Категориях» он действительно обсуждает все звуки: ведь они не бесконечны, а бесконечное не входит в сферу знания. Однако некоторые звуки он возводит в определенное целое, не бесконечное, но содержащееся в пределах числа их восприятий; а из них выводятся все звуки, которые представляют субстанцию с точки зрения количества, качества и отношения к чему-то, где-то, в какое-то время, к тому, на что можно воздействовать или чем можно обладать. В этом и состоит цель.

Ее польза очевидна, ведь если книга «Категории» – это начало логического дискурса, а логика, как мы уже говорили, отличает истинное от ложного и хорошее от плохого, то, следовательно, эта книга актуальна для нас. Более того, сам порядок становится очевидным, поскольку, как мы уже говорили, в первой позиции простые звуки предшествуют именам и глаголам, а имена и глаголы простым предложениям, за которыми следуют общие силлогизмы, а затем демонстративные силлогизмы. Таким образом, порядок этих книг установлен. Остается рассмотреть, какое название носит та или иная книга: Categories. Поэтому мы утверждаем, что она предназначена для обучения видам и родам, причем виды подчиняются своим родам, а роды классифицируются по своим видам, так что индивиды являются субъектами сами по себе, а подчиненные существа подчиняются предшествующим им и последующим, а наиболее общие классифицируются единолично. Так как десять звуков самого общего являются и являются только категориями, не подчиняясь ни одному из них, по этой причине оно было записано как Категории.

Следует знать, что в древних библиотеках имеется сорок книг «Аналитики» и две «Категорий»: одна начинается словами «о существах, одни из которых называются омонимами, другие синонимами», а вторая, которую мы сейчас имеем под рукой, предпочитается как по порядку, так и по превосходству, причем везде провозглашается Аристотель как отец. То, что этот труд философа подлинный, утверждают все; ведь во всех его книгах видно, что он вспоминает о теориях, изложенных здесь; поэтому, если этот труд поддельный, то и те тоже; если же те подлинные, то и этот будет подлинным. Однако следует отметить, что открытия, связанные с категориями, не принадлежат ему, а существовали ранее, в то время как их расположение принадлежит ему. Книга разделена на три части: на предкатегории, на сами категории и на посткатегории. Предкатегории послужат основой для нашего понимания категорий; поскольку он собирался упомянуть некоторые термины, неизвестные нам в учении о категориях, он хочет объяснить их заранее, чтобы не показалось, что он нарушает аргументацию.

В заключение он обсуждает то, что следует за категориями; поскольку он использовал некоторые незнакомые термины при обучении категориям, он обращается и к ним. Однако нам следует поинтересоваться, чему он на самом деле учил еще до введения категорий. Мы утверждаем, что вначале он намекал на них, предполагая, что все они неизвестны, но в конце оставил их, как общепризнанные, хотя мы еще не определили их в своем понимании. Поэтому он не стал подробно останавливаться на них, когда использовал их при обучении категориям: ведь все люди используют их в соответствии с общепринятым употреблением, как в одновременном выражении, так и в предшествующих контекстах, а также в названиях движения; поэтому он точно передает, что означают эти знаки.

«Некоторые утверждают, что эти вещи были записаны для тех, кто хочет читать „Темы“ после „Категорий“, и называют готовую книгу „Перед темами“. Однако они противоречат друг другу с точки зрения ясности и порядка, если действительно было преподано, что первая позиция простых звуков тщательно предваряется именами и утверждениями. В „Категориях“ рассказывается о положении простых звуков, а в „Толковании“ – об именах и ступенях, так что каждое из них соотносится с другим как последовательность. Поэтому никто не может читать ничего другого до Категорий, ни после них ничего другого, кроме [Об истолковании], и те же рассуждения и порядок продолжаются вплоть до Второй Аналитики, которая относится к Демонстративному».

Комментарий

1a1

Омонимами называются вещи, имеющие общее только имя

Если бы души находились на небесах, обособленно от тела, каждая из них сама по себе знала бы все вещи, не нуждаясь ни в чем другом. Но при рождении они опускаются вниз и оказываются связанными с телом, и, наполняясь его туманом, их зрение становится тусклым, и они не могут знать то, что заложено в их природе. Поэтому они нуждаются в общении друг с другом, и голос служит им для передачи мыслей друг другу. Теперь все становится известным (delountai) и по имени, и по рассказу (logos). И это вполне разумно, поскольку каждое из существ является как единой субстанцией (ti esti), так и состоит из множества соответствующих частей, которые, соединяясь, удовлетворяют его природе. Например, человек – это одновременно и единая субстанция, и состоит из рода и составляющих его дифференциаций; он обозначается как единое существо звуком «человек», который является простым именем, и обозначается как соединение определенных частей счетом, который проходит через каждое из свойств человека, например, смертное разумное животное.

Отсюда следует, что если мы возьмем две вещи, то они либо (a) будут иметь общее – я имею в виду и имя, и счет, – либо (b) будут различаться в отношении обоих, либо иметь одно общее, но различаться в отношении другого, причем двумя способами: либо (c) они имеют общий счет, но различаются в имени, либо, наоборот, (d) они имеют общее имя, но различаются в счете. Таким образом, существует четыре различных случая.

Если у них есть и то, и другое, то они называются синонимами, поскольку вместе с названием у них есть и определение (horismos). Так роды предицируются своим видам, ведь человек называется животным и также является разумной одушевленной субстанцией.

Но если они различаются по обоим признакам, их называют гетеронимами, как в случае с человеком и лошадью. Ибо нельзя назвать человека лошадью, а лошадь – человеком, и опять же у них не одно и то же определение, а разные.

Если же у них общее имя, но разный счет, то они называются омонимами, как в случае с двумя Аяксами. Ибо у них общее имя «Аякс», но не одинаковое определение; определяя Аякса Теламона, мы говорим «тот, что из Саламины», «тот, что сражался с Гектором в одиночном бою» или что-то в этом роде, тогда как другого мы определяем иначе – как «сына Ойлея» или «локрийца».

Но если они имеют общий счет, но различаются по имени, их называют полионимами, как, например, меч, скимитар и сабля.

Из этих четырех видов Аристотель рассматривает здесь только два – я имею в виду омонимы и синонимы, – поскольку только их он считает полезными в своем учении о предикации и поскольку из них очевидны два других, так как они являются их противоположностями. Ведь полионимы противоположны омонимам в том, что последние имеют общее имя, но различаются по счету, тогда как полионимы, как мы уже сказали, различаются по имени, но имеют общий счет. Кроме того, гетеронимы противопоставляются синонимам. Ибо у последних есть общее, тогда как первые различаются в отношении того и другого. Поэтому тот, кто знает их, тем самым знает и их противоположности. Краткость Философа была намеренной, ведь противоположности познаются одним и тем же знанием. Поэтому оставшиеся два должны быть выучены вместе с изучением первых двух.