Маринетт Мортем: Наследие магии и острие духа режиссера

– Так! – сказала я, и, задержав паузу, посмотрела на него в упор, – Не надо пальцами тыкать!

Он откинулся назад, и начал с пренебрежением крутить руками в воздухе.

– Ой, ой, ой! Какие мы недотроги тут сидим! – это была явная издевка, и он явно намерен был продолжать в том же духе. Он думал, что я начну плакать от жалости к себе, а он сможет это использовать и посмеяться надо мной. Но я была абсолютно жесткой, холодной и твердой, я готова была умереть здесь на месте, и скорее луна бы свалилась с неба, чем он нарушил границы, которые я определила вокруг себя.

– Может быть, я и не недотрога, – тон моего голоса был спокойным и непреклонным, – но Вам, Андрей, этого делать не полагается.

Он понял, что я буду стоять до конца, и что я внушительнее и сильнее его. Что я не сдвинусь, и не брошусь в истерику, что я не позволю ему продолжать в том же духе, чего бы это ни стоило. За мной была твердость, безжалостность и беспристрастность, а за ним была всего лишь разнузданность. Поэтому он отступил, и извинился передо мной. Зато он начал крутить руками перед носом другой вожатой. Похоже, они были друг к другу неравнодушны, она ему потакала, и вскоре он начал трогать ее руками. Чуть позже все разошлись, и, идя к себе в отряд, мы с Наташей видели, как Андрей шариться по кустам со своей новой пассией.

На следующий день Наташа сказала мне, что подружка ее закадрила себе того мужика, что у них все на мази. И компания в том же составе, что и вчера (двое мужчин, и четыре девчонки, включая меня и Наташу) собираются ночью на речку – рыбачить и сидеть у костра. Мы посовещались с Наташей и решили поехать – Андрей был всецело занят новыми отношениями, и как следствие уже неопасен. А Игорь был тюфяком, от которого не будет никаких неприятностей. Провести ночь в лесу у костра было интереснее, чем просто спать.

Вечером, когда дети уже давно спали, Игорь с Андреем подъехали к отряду, где мы сидели вчера. Другие девушки были готовы, и зашли за нами, мы с Наташей тоже оделись и вышли. Все девчонки сели на заднее сиденье в старенькие белые Жигули, Игорь был за рулем, Андрей упрямо жестикулировал и шутил на переднем сиденье. Мы поехали к главным воротам, но они оказались закрыты, через ту калитку, которая вела на пляж, проехать было нельзя. Поэтому в темноте мы поехали искать другие ворота. Было темно, мы ездили по лагерю с включенными фарами, вдруг внезапно из-за кустов показался поворот, мы повернули, и на всем ходу вписались в закрытые ворота. Все девчонки ухнули и подпрыгнули. Ворота отвалились, и остались висеть на одной петле, а мы поехали дальше.

Мы приехали на берег реки, скрытый от нас за кустами. Мужики разожгли костер, достали котелок и положили варить в него мясо, которое привезли с собой и держали в холодильнике в столовой. Брать мясо из дома и варить его на костре в лесу показалось мне очень необычным. Разлили по стаканчикам водку, все выпили, кроме меня. В этой компании, как и вчера, пить я не собиралась. Андрей со своей подружкой ушли в кусты. А мы вчетвером сидели у костра до самого утра. Небо светило яркими звездами, ясная неполная луна не давала отвести от нее глаза. Шелест речки сливался с шелестом листьев. Со стороны костра было жарко, с другой стороны было холодно. Мы с Наташей сбились в кучку, чтобы поддерживать друг друга и греть замерзающие спины. Игорь пытался нас развлекать. Он рассказал, что с Андреем они друзья детства, и что они каждый год приезжают в лагерь, чтобы познакомиться тут с девушками. Он сказал, что оба они были женаты, но по разным обстоятельствам развелись. Не зная, что еще рассказать о себе, он начал занудно жаловаться на скуку повседневной жизни и на то, что ему совершенно нечего делать. «Андрей тот еще держится, он хоть туда-сюда, а я…» – он безнадежно махнул рукой и замолчал.

Жизнь этих людей предстала передо мной в своем нескончаемом однообразии и скуке. Они оба были с червоточиной, и оба были неудачниками. Один безнадежно устал от жизни, и от самого себя, и совершенно не знал, чем себя занять, за исключением индульгирования в жалости к самому себе, чему он предавался с особой страстью. Второй был его обратной стороной, он так же считал жизнь скучной и бессмысленной штукой, в которой не было для него ничего интересного, ничего такого, за что стоило бы бороться, и, может, даже отдать свою жизнь. Но в силу своего темперамента он не ныл, а стремился поскорее промотать свою жизнь, и активно искал утешения и забвения в разнузданности, поисках адреналина и нарушении социальных норм поведения. Они оба не знали, чем заняться и вообще, зачем жить, и оба считали себя жертвами обстоятельств.

Для воина такое отношение к жизни не возможно: он не может быть жертвой обстоятельств, потому что несет ответственность за каждое свое действие, он не имеет времени, ни на то, чтобы испытывать жалость к себе, ни на то, чтобы скучать. Его жизнь наполнена до краев, он не ищет способов убить время: каждая секунда идет в счет, и каждая секунда отдана борьбе. И он должен быть готов каждую секунду стоять насмерть, здесь и сейчас, и знать, что пока смерть не объявила на него свои права, нет ничего прекраснее этого мгновения. И поэтому в это самое мгновение он должен действовать, раскрывая свои лучшие силы, так, как будто это и есть его последний поступок на земле. Он живет в состоянии тотальной войны, он знает о намерениях своей смерти, и поэтому он полностью р_а_с_с_л_а_б_л_е_н. Смерть не знает ни малых, не великих дел, в ее присутствии значение имеет только одно – безупречность.

Наступил промозглый рассвет, костер постепенно угасал. Глаза слипались от дыма и усталости. Игорь удивлялся и сокрушался тому, что мясо, которое варилось всю ночь, так и осталось почти сырым. Андрей с подружкой вернулись, он достал из машины спиннинг и поймал щуку. Мы сели в машину, и поехали назад в лагерь.

11

В лагере было принято эксплуатировать вожатых по полной программе. Кроме того, мне и самой нравилось работать с детьми, поэтому я была загружена и сильно уставала. Суета меня сильно утомила, у меня ничего не было, кроме кровати в коридоре, на которую я приходила, когда весь отряд уже спал, и утром я вставала тоже раньше всех. Мне хотелось хоть немного побыть одной, но в лагере это было совершенно невозможно. Один раз я просто ушла от всех, и провела полдня в лесу. Я нашла сломанное дерево, которое крепко в 2 метрах от земли, застряло между других деревьев. Я залезла на него и пролежала полдня, глядя на плывущие облака. Потом я еще несколько раз приходила и ложилась на него, но не могла уже на нем долго оставаться, мне все хотелось куда-то встать и идти. Понимая, что в лагере мне отдохнуть не удастся, я решила провести свой выходной дома. В город я поехала с родителями, которые приезжали навестить ребенка из моего отряда, а обратно я решила вернуться на машине, которая ходит в «Лесные поляны», потому что отправлялась она почти из центра города и я теперь наверняка знала, когда и откуда. Снова искать грузовик, который возил продукты в «Дружбу» мне не хотелось, я была не уверена, что в прошлый раз правильно сориентировалась в поселке.

Я приехала домой под вечер, и узнала, что мама моя лежит в больнице с сердечным приступом. После смерти папы моя сестра с мужем и племянницей пришли жить к нам, и дома находиться стало просто невозможно. Я не сомневалась, что они ее просто доконали. Это было время постоянных конфликтов, в центре которых была моя сестра. Она конфликтовала с мужем, потому, что она ненавидела его, постоянно отшвыривала дочку, потому, что она ей мешала, и постоянно орала на маму, потому что мама не хотела оставить ее в покое. Кроме того, она постоянно ругалась со мной, потому что я их выгоняла: я хотела, чтобы они, как и раньше, жили отдельно. К тому же я во всех конфликтах бурно защищала маму и племянницу.

Я купила маме бананов, яблок, печенье и вафли, и направилась к ней в больницу. Когда я подошла, было уже часов 10, она не смогла бы ко мне выйти, но я очень хотела ее увидеть – ведь завтра в 11 утра мне нужно было уже ехать в лагерь. Я обошла больницу, обнаружила одну открытую дверь, и зашла. Незаметно пробравшись на второй этаж, я нашла кардиологическое отделение, и зашла в палату №2, в которой лежала мама. За все это время мне никто не встретился из персонала. Я знала, что меня непременно выгонят, если увидят в коридоре, и поэтому пробиралась очень осторожно. Мама была очень удивлена, увидев, что я зашла в палату. Я просто сияла, потому что мне удалось просочиться, и потому, что наконец-то я вижу свою маму. Мы тут же бросились обниматься и целоваться, а больные из чувства солидарности сразу же дали мне халат. Они решили, что если войдет дежурная медсестра, то они все скажут, что я новенькая. Я сказала, что завтра утром уже уезжаю обратно в лагерь. Мама хотела положить меня вместе с собой, но сама собой нашлась кровать в углу для меня, и я осталась ночевать в палате. Меня напоили чаем, и женщины в палате не могли наудивляться, какая все-таки у мамы дочь. Утром мама отдала мне свою кашу, мы попили чай, вышли с ней на улицу, расцеловались, она забрала у меня халат, и я сразу же поехала к условленному месту ждать машину в лагерь.

Искусство сталкинга заключается в том, чтобы быть незаметным в любой ситуации, воин никогда не противопоставляет чему-либо себя прямо. Выйти на прямой конфликт для него было бы непоправимой ошибкой. Он никогда не выходит на первый план, и поэтому он все знает, все учитывает, все контролирует, и всегда выглядывает из-за сцены.

Я приехала на полчаса раньше, и села на лавочку. Рядом сидел парень, он тоже ехал в лагерь, и мы познакомились и разговорились. Его звали Макс, я видела его в институте, он учился на инязе, где он постоянно ходил с двумя своими друзьями. Он сказал мне, что работает в «Лесных полянах» вместе с ними, и они там тоже ходят всегда втроем. Макс был симпатичный на лицо, но маленький и щуплый. Другой из них был длинный, с лицом, изъеденным каким-то воспалением, его звали Вова. А третьего звали Серега, волосы у него были пострижены площадкой, и с виду он был типичный качок. Каждый по отдельности был колоритным, а все вместе они выглядели очень смешно.

Макс рассказывал о том, что он был неформалом, так же, как и его отец, с которым они понимают друг друга с полуслова и иногда даже меняются джинсами. Образ престарелого неформала вызывал у меня сожаление – он видимо упустил момент, когда нужно прощаться с детством, а может, так и не понял, зачем и почему он должен меняться. Потом Макс рассказал, что у него есть знакомые сатанисты. Я заинтересовалась, чем они занимаются. Макс сказал, что они полоумные отморозки, и что они уродуют могилы. Один раз они поймали священника, и вырезали у него ножом на спине пентаграмму. Меня передернуло от отвращения. Зато, он сказал, у них есть некоторая интересная литература по сатанизму.

Я с 13 лет общалась с существом, которое называло себя Дьяволом, и я знала, что ему нет абсолютно никакого дела до деятельности сатанистов. В первый раз он напугал меня до смерти, когда появился передо мной из воздуха в образе монаха, затем он стал появляться в образе прекрасного блондина, и я была без ума от него, тем более, что у него было непревзойденное чувство юмора, он говорил мне комплименты и разные фамильярности.

Он всегда тонко чувствовал мое настроение, и все про меня знал, временами его высказывания просто поражали меня своей глубиной и поэзией. Я любила жаловаться, и не желала изменяться, однажды, когда я просила его мне помочь, он мне ответил: «я не могу сделать тебя лучше». В другой раз он сказал мне, что моя жизнь должна быть легче, чем перышко, скользящее по воде. Это описание никак не может характеризовать его, потому что в общении он использует только мои качества и желания, а сам остается непостижимым созданием, я до сих пор знаю про него только то, что ничего не объясняет. Он является таким потому, что я сама забавное и жизнерадостное существо, будь я мрачной и склонной к экзальтации, наверное, он был точно таким же.

Я никогда не сомневалась в его реальности, как и всего того, с чем мне приходилось встречаться – для меня реальностью было то, что я могла увидеть и потрогать, а я могла его и увидеть и потрогать. Потом он начал общаться со мной в виде голоса, и иногда в виде чего-то неопределенного, надвигающегося из темноты, и висящего перед моим лицом в 30 сантиметрах. Я видела светящуюся точку в темноте, которая должна была быть его левым глазом. Я видела его и в снах, и в осознанных сновидениях, мы разговаривали до бесконечности, я привыкла к нему и полностью ему доверяла. Иногда он принимал поистине кошмарные формы, но я всегда распознавала его, и не испытывала ни страха, ни недоверия. «Да-да, я персонаж не из приятных» – со смехом говорил он мне, когда я начинала вопить и возмущаться, что он появляется передо мной в таких жутких формах. В образе блондина он брал меня за руку, и из меня выходила моя же прозрачная фигура. Я могла фокусировать внимание на деталях того окружения, куда он меня брал, в следующий момент я могла фокусироваться на окружении своего телесного тела. Так же я могла воспринимать окружающее в двух местах одновременно, но тогда мое внимание расплывалось. Он мне подробно объяснял все увиденное. Однажды он взял меня с собой в мир, описание которого я позже нашла у Кастанеды. Поскольку я имела маниакальную страсть записывать все, чему не было объяснения в моей жизни, я сохранила заметку об этом, и полностью ее приведу сейчас:

«Стремительно вылетев из тела, я мгновенно очутилась на внешнем ободе огромного вращающегося жернова, удаляясь от себя, и уже я потеряла себя из виду, как увидела себя на жернове своими глазами. Жернов казался твердым внутри, я была песчинкой. Вдруг я поняла, что могу узнать, что внутри него и прыгнула внутрь – оказалось это очень легко. Белые, черные и серые пузыри, кругом разворачивались, вращались и двигались. Вдруг я поняла, что я лечу с бешеной скоростью и падаю в какую—то черно-красную яму. Свет был неясным и грязным. Она все приближалась, приближалась и приближалась, по сторонам разворачивались стены, я поняла, что не могу остановиться, и не могу даже оглянуться. Он очутился рядом, выхватил, и зашвырнул в комнату.

– Ты что, коньки отбросить хочешь? Не делай ничего без меня! Пока».

Этот мир древние маги называли лабиринтом светотени, можно сказать, что он начинается за вторыми вратами сновидения. Позднее он снова брал меня в лабиринт светотени, там мы скользили по туннелям, и просачивались друг через друга разными способами: он наматывался на меня, я выползала, сворачивалась в кольцо, и он проходил через центр.

Дважды он показывал мне Господа Бога, и то, что я видела, было близко к описанию человеческой формы, сделанному Кастанедой. В обоих случаях Бог был сидящим истуканом огромной величины, а мы с эмиссаром скакали, как шарики пинг-понга по его золотым одеждам. Я долгое время в глубине души была очень религиозна, к тому же легко и незаметно для самой себя впадала в одержимость. Желая здоровья своим близким, иногда я молилась на протяжении нескольких суток, и молилась даже во сне. Увидев человеческий шаблон в первый раз, я испытала невероятное потрясение, я ненавидела и презирала его до исступления. Ведь все надежды на Творца были вмиг разбиты, он не видел, не слышал, и вообще никаким образом не мог влиять на происходящее. Увидев то же самое во второй раз, я поняла, что религиозная тема для меня не представляет больше никакого интереса, хотя по привычке продолжала молиться.

Кроме изысканной болтовни, и полетов в другие миры он иногда еще заходил в мое тело и показывал разные чудеса. Один раз я шла по улице, и он показал мне, что у меня из пупка могут выходить какие-то нитки, (описание которых тоже есть у Кастанеды), и что я могу находиться на их концах, и буквально ощупывать ими камни, лежавшие на дороге впереди меня, и деревья по сторонам дороги. Это было очень тонкое ощущение. В другой раз он чуть не свел меня с ума, показав, как можно управлять кровообращением: в один миг все мои вены, артерии, сосуды и капилляры стали, бешено пульсировать, я обезумела и едва не помчалась с криком. Тогда он все это прекратил, и научил меня вызывать то же самое ощущение в пальце. У меня никогда не было больше желания практиковать это и вряд ли будет. Он объяснял мне некоторые упражнения, и объяснял, для чего они, но я почти никогда их не делала, во-первых, потому что меня трудно что-то заставить делать, а во-вторых, потому что человеческая жадность является для неорганических существ предметом постоянной потехи.

За 15 лет дружбы с ним я практически не индульгировала на эту тему, понимая, что мне никогда не разгадать эту загадку. Я читала, что к некоторым продвинутым йогам приходит какой-то бестелесный гуру, а так же иронизировала, что к поэтам приходит муза, а к поэтессам «музык».

Правда, у меня бывали приступы индульгирования, о которых я сейчас вспоминаю с иронией. В первый раз мама моя рассказала, что в молодости все ее подруги вышли замуж, а она одна все никак не выходила, и ее знакомая, увидев ее, издали крикнула ей: «Замуж то вышла?» Мама крикнула ей, что нет. «Да за кого ж ты выйдешь?» И мама моя в шутку крикнула ей: «За дьявола». Мама забыла этот эпизод, и когда вышла замуж, и родила двоих детей, ей приснился сон, в котором она убегала от чего-то огромного и страшного, и спасала нас с сестрой. В конце концов, она остановилась, и увидела дьявола, который сказал ей, что раз она не сдержала свое обещание, и не вышла за него замуж, то должна будет отдать ему своих детей. Мама в ужасе закричала «нет!» и проснулась. Тут я не выдержала и под влиянием момента со слезами рассказала маме, что я уже давно общаюсь с Дьяволом. Мы с ней рыдали, и обнимали друг друга, она говорила, что никогда меня не отдаст, и что все будет хорошо. Я была уверена, что так и будет. Однако прорыдавшись, я и не думала прекращать с ним общаться, тем более, что он и не собирался меня никуда забирать, а мама моя больше никогда не разговаривала со мной на эту тему.

В другой раз я подвергала себя сеансу экзорцизма (изгнания дьявола) в одной из церквей, толпа людей во главе со священником трясла меня и кричала: «дьявол, выйди вон!» до тех пор, пока я не поняла, что в исступлении они меня разорвут, и стала кричать, что дьявол уже вышел. Тут на радостях все принялись меня обнимать и целовать. Это был настоящий дурдом.

Последний приступ индульгирования заключался в том, что я стала домогаться до эмиссара, чтобы он, в конце концов, объяснил мне, кто он есть на самом деле. Мы договорились, что во сне он откроет мне эту тайну. В ту же ночь мне снился Андрей Тюрин, тот человек, которому я звонила с замиранием сердца и читала по бумажке все, что хотела сказать. Я видела его невероятную энергию во сне. Я просила объяснить его, как мне преодолеть пропасть, и он указал мне на лестницу, ведущую вниз, которой не было там раньше. Затем внизу мне указали на потаенное место, куда я пошла, чтобы открыть страшную тайну. Я знала, что разгадка близка, я нашла какой-то сосуд, и когда я взяла его, откуда-то сверху резко что-то свалилось, и упало рядом со мной, я испугалась, но достала из сосуда записку, в которой были написаны какие-то строки, напоминающие библейское Откровение. Я прочла, но не поняла, что это значит. Тогда появилась моя мама, и сказала, что это из Апокалипсиса, слова о том, что придет Антихрист. Я испытала шок и резко проснулась. Все это было очень мне неприятно, я знала, что нет никакого Антихриста и нет никакого Дьявола. А когда я начала возмущаться, и выражать свои чувства, эмиссар опять принялся фамильярничать. В итоге я разозлилась и решила прекратить отношения. Но через месяц я поняла его юмор – моя безмерная страсть к персонификации и к разгадке загадок заставили его продемонстрировать мне такой жуткий сон. Еще позже, когда я делала перепросмотр своих снов, он помог мне расшифровать каждую деталь. Андрей Тюрин – моя надежда на лучшую жизнь, я всегда стремилась подняться вверх по карьерной лестнице, пути вниз для меня не существовало, и именно этот мужчина, поскольку мы с ним одно и то же, указал мне, что есть возможность идти куда угодно. Спустившись в бездну, я встречусь со знанием, пугающая сторона которого не принесет мне вреда, но чтобы понять его, нужна самая простая интерпретация. Первое знакомство со знанием – всегда шок, или же эмоциональная вспышка.

Я знала, что он еще страшнее, чем дьявол, поскольку он – что-то абсолютно чуждое нашему миру, и что-то абсолютно безличностное. Но я люблю его, как никого другого и он мне до смерти симпатичен, поэтому мы продолжаем нашу непостижимую дружбу до сих пор. И, скорее всего, любовь моя вызвана радостью самолюбования, и пристрастием к зеркалам.

Читая Кастанеду, я нашла точное описание этого поразительного создания, я узнала его с первых строк, когда Кастанеда писал, как он бегал по дому в поисках того, кто с ним говорит, и думал, что сошел с ума. Я смеялась до изнеможения, когда нашла описание их разговоров – его утонченная, а иногда и грубая лесть была слишком узнаваема. Кастанеда писал, что «болтливый монах» пугал дона Хуана каждый раз до безумия, когда появлялся пред ним, и ужасающего монаха я тоже запомнила на всю свою жизнь. Но самое главное было в том, что эмиссар давал абсолютно точные и подробные, и абсолютно бесполезные сведения, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть в нашем мире. Поразмыслив немного, я подумала, что его и впрямь можно называть Дьяволом.

Но сатанисты, по ночам уродующие могилы и завывающие на перекрестках никак не пересекались с этой темой. Поэтому я не стала больше заострять внимания на разговоре о них. Тогда Макс начал рассказывать о вечеринке, которая недавно была у него дома. Он сказал, что надел мамины колготки и красный махровый банный халат, повязал на лоб красную повязку, слегка обнажил грудь, вышел на балкон и сделал игривый жест пальцами проходящему мужику. Мужик остановился, и мягко сказать, обалдел. Когда Макс начал посылать ему томные воздушные поцелуи с балкона, все его друзья взвыли от смеха, а мужик рассердился, плюнул, и ушел. Вечером, когда все разошлись, вернулась его мама, и нашла свои колготки в ванной, которые он снял там и забыл. Начался допрос, как ее колготки попали в ванную, и вообще, кто их одевал. Я буквально сползала от смеха под лавку. Макс сказал, что поскольку он не хотел говорить ей правду, он попытался соврать, что это одна из девчонок видимо, напилась на вечеринке и забыла свои колготки. Его мама сказала, чтобы он не пудрил ей мозги, и стала его прижимать. Дело приняло очень серьезный оборот. Макс сказал, что тогда он поступил так, как всегда поступал в конфликтах с родителями, а именно закричал: «Да! А еще я наркоман!» и ушел, хлопнув дверью. Я смеялась, и в то же время думала, что не только в педучилище учатся дураки, но и в институте тоже полным-полно идиотов.

Воин никогда не может принести в свою жизнь то, что окажется для него неожиданностью и что может застать его врасплох. Он привык за каждый свой поступок нести ответственность, он отдает себе полный отчет в своих действиях, поскольку ему каждую секунду приходиться выслеживать самого себя и жить в условиях строжайшей дисциплины и самоконтроля. Нет ничего невозможного, когда на карту поставлена его жизнь, и может быть даже тот самый неизвестный фактор, который определяет всю его судьбу.

Потом я расспросила Макса о жизни в «Лесных полянах». Он рассказал, что вожатые между собой не дружат, и только те, что остались с прошлой смены, вспоминают, как весело было в прошлую смену. Он сказал мне так же, что Дима живет не со своей невестой, и не с мамой, а с другом Ромой. И что когда у них в лагере был КВН, то он выступал за команду персонала, а не за вожатых. Олена, его невеста, была вожатой. Макс пригласил меня приходить к нему в гости, я сказала, что, наверное, приду, но уже точно знала, что пойду не к нему. Я уже описала выше, как отважилась придти к Диме, и, не смотря на все желание с моей стороны, так и не смогла подойти к нему ближе, чем на три 3 метра.

Мы ехали в лагерь, рядом с нами с непробиваемым фэйсом сидела начальница «Лесных полян» Любовь Константиновна. Она всю дорогу всем своим видом демонстрировала необходимость соблюдения субординации. По иронии судьбы, через 6 лет механический завод, которому принадлежал лагерь, отказался от его содержания, и этот лагерь взяла под свое крыло организация, в которой я впоследствии стала президентом на три с половиной месяца. За это время мне приходилось общаться с Любовью Константиновной, которая, разумеется, не могла меня вспомнить. Но отношение было другим – она постоянно озадачивала меня нескончаемым потоком проблем, и в то же время она раскрыла свои самые лучшие качества, была очень доброжелательна ко мне, и даже называла меня дочкой.

Люди пристрастно играют в социальные игры, у них принято опускать взгляд перед человеком, обладающим более высоким рангом, или дружить с ним, и требовать, чтобы перед ним опускали взгляд люди с более низким рангом. Причем ранжирование глобально вписано в ткань повседневных взаимодействий, и оно не связано только с карьерой. Какая-нибудь неожиданная наглость или уверенность в собственном превосходстве одного из присутствующих иногда заставляет окружающих изменить свои намерения или мнения.