Дочь хозяина Руси

Колокольным звоном встречала Москва своих победителей. Пасхальным торжественным звоном гудели все окрестные монастыри и сёла подмосковные. Толпы людей шли навстречу воинам-освободителям, радостно приветствуя своих защитников. А у ворот Кремля их уже ждал митрополит со всем собором духовным. Сошли с коней государи и воеводы с ними, отдав себя под благословение митрополита. Гурьбой вошли в собор. Начался молебен.

– Вот время, яко птица летит – не остановишь, – размышлял Иван Иванович, хмуро посматривая из-под сдвинутых бровей.

Утро было раннее, в трапезной было светло и прибрано. Стол накрывали для раннего завтрака. У Ивана Ивановича всегда портилось настроение, когда он думал о мачехе.

– Иноземка греческая, – с неприязнью думал он, – Василия на трон московский посадить желает. И Рим ей в этом подмогу обязательно окажет. Вижу, как римские посланники вьются подле неё. И братец её Андрей крутится постоянно между Москвой и Римом. Ещё одного сына народила Димитрия, когда только успевает, недавно только Георгий народился.

Раздражение против мачехи нарастало. Вошёл отец, подсел к столу.

– Пошто хмур-то с утра? Женить тебя надобно, – сказал он, с улыбкой глядя на сына. – Ужо и невесту тебе подыскал. От господаря молдавского Стефана послов имею. Ищет он союза со мною супротив турок. Зело много они бед ему учиняют. Предлагает сей наш союз скрепить женитьбой твоей на дочери его Елене Стефановне.

Сын, молча глянув на отца, промолчал.

– Фёдор Иванович Бельский из Литвы прибыл. Интересно, что баять нам будет? Я к завтраку его пригласил, – поведал отец. – Данила, зови князя! – крикнул он своему стремянному.

Вошёл молодой, красивый князь в одежде на польский манер. Перекрестился на иконы по-православному, поклонился обоим государям.

– Будь здрав, Фёдор Иванович, садись рядом, говори какие вести, что делается в краях твоих? Что в Литве гутарят?

– Народ под Москву хочет от Казимира отсесть, – начал тот, смущаясь при виде двоих великих князей.

– Да, доброходы нам баяли, двенадцать городов – православные вотчины по Березину реку хотят к Москве прильнуться: Мценск, Одоев, Белёв, Перемышль, Старый и Новый, Старый и Новый Воротынск, Залидов и многие другие, – поддержал его Иван Васильевич. – Слышал, сказывали мне про всё то.

– После того, как Ахмата на Угре вы побили, так он пришёл опустошать порубежные вотчины православных на Литве с попустительства Казимира. Не можно, государь, жить на Литве православным. Воля и поддержка только латынянам. Холопы-католики имеют и то более льгот на земле нашей, чем православные паны. Казимир снова унию укреплять желает, чтобы крепче Литву с Польшей связать. Князья же и холопы православные все против унии. Церкви наши православные под митрополитом норовят быть и под тебя идти, великий князь московский.

– Да, слышал и я сие, – гневно отозвался Иван Иванович. – Король польский прошлым летом приказал новые православные церкви не строить и старые не обновлять.

– Князья наши православные, узнав, что король польский в Вильне, к нему отправились. Так их даже в палаты королевские не пустили, дверь перед ними захлопнули, они и ушли ни с чем. Холопы наши православные, если возможно, бегут в московскую сторону. Все помалу от Литвы на Русь перебегут. Народ наш единоверный, но, всё же, жаль родные места покидать, – князь грустно глянул на государей, – я и сам в бегах после смуты православных, чуть не казнили. Слава богу, предупреждён был верными людьми.

– Беру тебя под свою руку, князь. Верно мне служить будешь не пожалеешь, – сказал Иван Васильевич испытующе глядя на гостя.

– Хотел сам тебя об этом просить, государь, – радостно отозвался тот, склонив голову в знак благодарности.

Озаботился Иван Васильевич судьбой сына, послал специальных послов «в Волохи», так на Московии именовали Молдавию, к господарю Стефану III. Только через год вернулись послы в Москву с невестой для Ивана Ивановича.

– Красивая и умная Елена-Прекрасная, кажется, по сердцу пришлась моему Ванюшке, – думал Иван Васильевич, наблюдая за молодыми. – Заметно повеселел сынок-то мой! Уже год, как она в Москве обитает, в январе и свадьбу справим. Эх! Где-то мои молодые годы?

Пышная и широкая состоялась свадьба с множеством приглашённых гостей именитых, со старинными традициями и обрядами, с пением и хороводами.

– Вспомнил я твои слова, Ванюшка, о постройке палат каменных для приёмов всяческих и для торжеств. Была бы та палата, в ней бы свадьбу справили. Красивые хоромы иметь надобно царские, чтобы не стыдно было перед гостями иноземными. И славу добрую, чтоб о нас они везли в земли свои, – говорил Иван Васильевич, сидя за свадебным столом, наклонясь к Ивану и глядя на него осоловелыми глазами, от избыточно выпитой медовухи. – Думы посему одолевают, затею я Грановитую палату в Кремле поставить.

– Добре, батюшка, я мечту об этом давно затаил, – обрадовано отозвался Иван, с трудом отрывая влюблённый взгляд от своей невесты.

– Стал уставать я что-то. Старею, наверное, – с грустью думал Иван Васильевич, сидя рядом с сыном в колымаге, которая, вздрагивая и прыгая на кочках, несла их к хоромам его жены Софьи Фоминичны. – Устал я от дел государевых. Устал распутывать интриги и тайные планы врагов своих. Покончил ведь с ордой, а там уж казанские татары голову подымают. Покорил Новгород, под руку свою взял, с боями и Тверь покорил тоже, а и там вороги мои норовят меня укусить. Польша и Литва Русь хотят вотчиной своей сделать, плетут сети вокруг меня, словно пауки кровожадные. Рим благословляет их на эти дела враждебные! Папа спит и видит православную Русь католической. Вот и дьяк мой из полона вернулся и бает: «Папа Инокентий только денег ищет везде, ради прокорма многочисленных жён и детей своих. Люди в Риме бают, что святейший отец наш – отец всех детей в Риме!». Да, надо думать незамедлительно о военном строительстве в Новгороде и Москве, об укреплении Твери и городов вдоль литовских рубежей. Не избежать войны с Литвой! – такие невесёлые мысли одолевали Ивана Васильевича.

Он искоса глянул на сидящего рядом сына. На лице сына блуждала счастливая улыбка. Голос отца вывел его из задумчивости.

– Как оженил тебя, сын твой родился, ты стал, вроде, как другой. Счастливый ты, Ванюшка, молодой! Впереди тебя сын растёт, а сзади я подпираю. А у меня впереди ты, а сзади токмо смерть моя поджидает. Чувствую, старею я, – Иван Васильевич замолчал, грустно глядя в слюдяное оконце возка.

Иван не отозвался, не хотел прерывать свои мысли. Он думал о своей Елене, жене любимой, о крохе-сыне, которого она ему родила.

Поспешали оба Великих князя к Софье Фоминичне на завтрак с дарами и поздравлениями. Сегодня семнадцатое сентября: именины Веры, Надежды, Любови и Софьи. Уже в сенях навстречу им выскочила Алёнка.

– Я знала, что вы оба сегодня приедете. Я ждала тебя, тату! – воскликнула она, обхватывая его руками.

Глаза Ивана Васильевича потеплели, на лице проступила улыбка. Он обнял дочь и произнёс:

– Смотри, что я принёс тебе, Олёнушка.

Он сунул руку в глубокий карман кафтана, порылся и протянул Алёнке непонятную ей вещицу.

– Что это? – спросила дочь удивлённо.

– Трещотка. У Данилы стременного выпросил. Он ловко научился этому ремеслу. Для внуков своих делает, чтобы птиц с огорода прогоняли по весне и чтобы те посевы не портили.

– А как она трещит?

– Покрути этой палочкой, она и затрещит.

Алёнка расплылась в улыбке, прислушивалась к звукам трещотки.

– А что в ней трещит? – спросила она с любопытством.

– Поди, горох сушёный, я полагаю.

– А где я буду трещать? У нас огорода нет.

– А ты кота с печки прогоняй, пусть мышей ловит, – засмеялся Иван Васильевич.

– Жалко, Котофей – добрый, ласковый.

Вошли в горницу, где их ожидала Софья Фоминична.

– Тогда пугай трещоткой римских посланцев, что возле твоей мамки кружатся, – пошутил он, улыбаясь и направляясь к жене, которая недовольно повела плечами от такой шутки мужа и от насмешливых улыбок на лицах вошедших мужчин.

– Нет, их трещоткой не испугать, они не пугливые, – произнесла серьёзно Алёна. – Пойду Феодосию пугать, – наконец, определилась она, – Федя всего боится, – подпрыгивая, крутя возле себя трещотку, скрылась в соседних покоях.

– Пошто ребёнка дурному учишь? – спросила недовольно Софья Фоминична.

– Шуткую я, Софьюшка, шуткую, не серчай, – говорил муж, подходя с поздравлениями к жене.

На этом торжестве Иван Иванович долго не задержался, поздравил мачеху, отслушал молебен, извинился и заторопился домой. Иван Васильевич не стал задерживать сына. Он знал неприязнь сына к мачехе. Самому же Ивану Васильевичу нестерпимо захотелось тепла и семейного уюта, хотелось оттаять душой, пообщаться с детьми.

Он обвёл взглядом хоромы жены.

– Чуждо всё это, стены обтянуты золотой парчой, пристенная скамья – дорогим сукном. Так и не привык ко всему этому.

Взгляд скользнул вниз, а там возле его ног, шумно резвились его дети. Хмурый взгляд его потеплел.

– А время-то как летит, – с грустью говорил он, сидящей рядом с ним Софье Фоминичне, – кажется, вчера только привезли тебя в Москву греческую царевну, а сейчас смотри у нас с тобой уже семеро по лавкам, – он улыбнулся и с нежностью глянул на жену.

– Восьмой здесь уже, – улыбнулась Софья, поглаживая с улыбкой свой живот.

– Семья детьми крепчает, – рассмеялся князь, целуя жену.

– Останься обедать с нами, – попросила она.

– Останься, останься! – к нему подскочила любимица Алёна.

Он обнял свою старшенькую дочку, прижал к себе. Это, пожалуй, было для него самое дорогое здесь существо. Всё здесь было чужое: стены, обстановка, греческая и итальянская речь, на которой отдавались распоряжения слугам, исковерканная славянская речь жены. Он чувствовал себя здесь чужим.

Обнимая маленькую Алёнушку, только в ней чувствовал родную кровь.

– Я думал, что она будет в тебя, такая же маленькая и кругленькая, а она, как стройная берёзка, тянется вверх, – говорил он, лаская и любуясь дочерью.

– В тебя пошла, – отозвалась Софья, тоже с нежностью глядя на дочку.

– Похоже, что она будет красавица, – продолжал он, посадив ребёнка на колени, гладя ладонью по голове.

– Да, ты прав. Она мила и способна к языкам к тому же. Учу её петь и играть на гуслях. Элен, спой нам что-нибудь.

– А что спеть? – девочка, вопросительно глянув на родителей, быстро сообразив, предложила:

– Я спою тебе, тату, на итальянском языке песенку про лягушонка, – воскликнула она, соскакивая с его колен и став напротив.

Весело глядя в его глаза, слегка прищурившись от усердия, она запела. Её звонкий детский голосок проникал в самое сердце. Если бы не это дитя, он реже бывал бы в этих хоромах.

– Только эта маленькая Олёнушка – родное мне здесь существо, – думал он, растроганно прислушиваясь к её голоску. – Добре, добре! – проговорил он, улыбаясь, когда девочка кончила петь, – думается, она подаёт большие надежды.

Семейная жизнь не очень радовала Ивана Васильевича, с женой был особенно последнее время сдержан, скучал только по своей любимой дочке Алёнушке. Было у него к ней особое чувство не похожее на чувства к остальным детям. Чуял он в ней свою родную кровь. Приезжал к жене чаще всего по праздникам, делал подарки ей и детям, но душа тянулась здесь только к Алёнушке, любимой доченьке.

Иван Васильевич, придвинув стол ближе к окну, чтобы было ясней видно, изучал карту своих рубежей. В дверь постучали. Вошёл дьяк.

– Государь, ты хотел принять посла от короля Казимира. Он ждёт тебя в передней.

– Сейчас выйду, пусть подождёт, – отозвался Великий князь, не отрывая взгляд от карты.

Когда государь вошел в тронный зал, все ждали его стоя. Иван Васильевич сел на своё место,

а его личная стража полукругом заняла место у его трона. Посол приблизился к трону, став на одно колено по польскому обычаю, приветствуя государя, передал королевскую грамоту. Иван Васильевич протянул её через плечо своему дьяку.

– Читай! – распорядился он.

– Король упрекает тебя за нарушение договора с ним о сохранности его рубежей от наездов. Наездчики полонят и угоняют литовских крестьян с лошадьми и прочим скотом, вывозят зерно и всё съестное, остальное сжигают с дворами и избами. Чинят всё то люди сына твоего Ивана Ивановича. Королевских волостелей изгоняют. Просит судить виновников общим судом, чтоб ты нарядил для сего своих судей.

– Добре. Прослушал всё. Ты, посол, отъезжай! Я пошлю своего посла с ответом, – произнёс Великий князь нетерпеливо.

Когда посол вышел, Иван Васильевич обратился к дьяку:

– Приготовь ответ королю Казимиру, напиши, как грабят наших гостей на посольских и литовских рубежах, как мыт незаконно берут деньги и товары и не только мытники, но и все порубежные власти. Рвут, сколько могут урвать. Спроси короля, что всё сие согласно нашему договору?

– Слушаюсь, государь, к утру будет исполнено.

– А о жалобах короля о наездах ты умолчи, – добавил князь, лукаво посматривая на уходящего дьяка.

– Какое жаркое выдалось лето. Солнце палит, не отпускает.

Иван Васильевич стоял у раскрытого окна, глядя на лазурное без единого облачка небо, любуясь Москвой и изнемогая от жары. Сады тянулись от самого Кремля до Красного села. Белоснежные чайки проносились, издавая гортанные крики с Москвы-реки, которая несла свои воды под самыми стенами Кремля.

– Красота-то, какая! Посмотри, Иван! – говорил он, стоящему рядом сыну. Обернулся и заметил осунувшееся лицо сына, увидел, как кривятся его губы от боли, спросил участливо:

– Что болят ноги-то? Мучает болезнь проклятая?

– Да, не отпускает, особливо по ночам. Спать не могу.

Иван Васильевич сочувственно покачал головой.

– Лекаря итальянского сам папа обещал прислать, прослышал он о твоих хворях, Софьюшка ему о том доложила. Даст Бог вылечит твой недуг. Итальянцы – лекари искусные. Что-то послы из Польши зачастили в столицу нашу. По тому, что вокруг Руси деется, войны с Литвой не избежать.

– А кто ныне посол-то польский?

– Князь Мосальский Тимофей – посол короля польского и великого князя литовского Казимира со Смоленщины, литовец он.

– Ты иди, Ванюша, в хоромы свои, приляг. Что мучить-то себя? Пущай Елена Стефановна травы какой-нибудь приложит к ногам твоим. Лекарь прибудет от папы, авось вылечит твои ноги. Иди, сынок, иди, лечись. А послов, этих поутру примем, подождут они.

Благодарно кивнув отцу за сочувствие, испытывая сильную ломоту в ногах, изнывая от боли, которая заставляла ни о чём более думать, Иван Иванович направился к колымаге, которая ждала его возле крыльца.

Лошади быстро доставили его к терему жены. Вышел с трудом из повозки, опираясь на палку, с трудом поднялся на крыльцо, потянул за дверь.

В просторной горнице он увидел Алёну и жену свою Елену. Рядом на скамье сидела нянька с маленьким Димитрием на руках. Елена вскочила и радостно бросилась ему навстречу.

– Сынок, наш тату рано ныне вернулся! – говорила она маленькому сыну, подходя к мужу и с беспокойством глядя на него.

– А у нас Олёнушка гостюет. Митеньку нашего пришла навестить. Детей малых зело любит, самой только десять лет, а уже такого же хочет иметь, – говорила, смеясь, Елена.

Иван Иванович скупо улыбнулся, ноги пекли, словно были засунуты в раскалённую печь. Приветливо кивнул Алёне.

– Как живётся сестрёнка? Давненько не видел тебя.

– Я навещаю Митеньку, но тебя, Иванушка, всё нету дома.

– Дела государевы дома сидеть не позволяют. Соправитель я батюшке нашему, ведомо тобе сие? А ты всё более на батю нашего походить стала, такая же тощенькая и длинненькая, – улыбнулся он и поморщился от боли.

– Что, Иванушка, болят ноги, не проходят?

Алёна подошла ближе к Ивану, заглядывая ему сочувственно в глаза, промолвила:

– А хочешь я Миланью – няню свою попрошу тебе травки подобрать нужные, она в этом разбирается, меня она всегда лечит, потому и расту хорошо, тебе до плеч скоро буду.

Она, подойдя вплотную к сводному брату, перенесла свою детскую ладошку от своей головы к его груди.

– Видишь я уже какая?

– Вижу, вижу. Скоро будешь, как та берёза, что за окном, косицами своими по кровле нашей мести, яко метла, – шутил Иван. – Пойду, прилягу, стоять невмоготу. А ты, Алёнка, приходи чаще, наш Митенька тебя любит. Пряниками тебя в этих хоромах уже угощали?

– Да, и пряниками и черносливом в меду, – отозвалась Алёна, возвращаясь к малышу. – Тату гутарил, что дохтор к тебе из Рима едет. Обязательно вылечит ноги твои. Я уже по-итальянски добре разумею, могу ему о твоих хворях всё объяснять, – сообщила она.

– Добре, так и сделаем, – согласился, улыбаясь, Иван, направляясь в сопровождении жены в опочивальню.

– Только в Олёнке чую нашу родную кровь, остальные дети Софии чужды мне. А сама София – вражья сила, козни и интриги плетёт при дворе нашем. Шпионка папская в нашем стане, – делился Иван Иванович своими мыслями, вступив в опочивальню и укладываясь в постель с помощью жены.

Посла приняли по утру. В грамоте, что он передал от короля Казимира, писалось:

«…такого зла и кривды, что ты творишь, от предков твоих не было. Ты вступаешь в наши земли, посылая наместников своих. Они города захватывали. Бояр и боярынь с их челядью в плен увели, около восьми тысяч человек. На украинских вотчинах моих и на остальных вотчинах забирали в полон: людей, коней, живность разную, деньги и добро – остальное сжигали. Убитых, раненных, повешенных – числа нет. А творят всё это люди Фёдора Бельского. С твоего ли это ведома? Ежели нет, повели казнить виновных, полонян отпустить, добро отдать, и чтоб вперёд этого не было».

Прочтение грамоты выслушали стоя. Ответ государь поручил прочесть в ответной грамоте своему боярину.

В ней говорилось: «Многократ мы говорили, чтобы вотчины наши польский король не считал своими. В наши волости при Великих Луках и Ржеве и в других новгородских местах не вступался бы. Наши города и волости, земли и воды король за собой держит. От его людей нашим людям обид много, идут разбои, наезды, грабёжи от королевских людей и воевод. Сколько людей в полон уведено, и добра у них забрано – счёту нет. А тех людей, что к нам через королёву землю ездят, грабят и продают и к нам не пускают. А твои князья Воротынские пришли не тайно, а явно войной за реку Оку, людей до смерти побили, многих в плен увели. Наши люди не смогли стерпеть и в след погнали и отбили у них своих жён и детей. Мы не будем терпеть от королёвых князей и своей силой казнить их будем».

После прочтения этой грамоты государь отпустил посла, уведомив его, что он пошлёт сопровождать его своих послов к королю Казимиру.

Глава 3

– Не так давно Мосальский приезжал с грамотой от короля Казимира, а сейчас вот какая добрая весть пришла из Польши: «Двадцать третьего мая преставился Великий князь литовский и король польский Казимир. Королём в Польше стал сын его Ян-Альбрехт. Великим же князем в Литве – его другой сын, Александр». Что несут сии вести? Худо, иль добро? Плохо об усопшем не говорят, но не видела Русь добра от Казимира, – размышлял Иван Васильевич.

Стук в дверь прервал мысль. Вошёл боярин, принёс вести из тайной канцелярии.

– Государь, от доброходов стало всё ведомо о князе Лукомском. У Лукомского при обыске зелье нашли, в кафтан зашито было. Сознался он при пытках, что это зелье получил он из рук короля Казимира, дабы опоить тебя и сына твоего Ивана Молодого, ежели убить будет нельзя.

– Другим Казимир смерть готовил, ан смерть самого взяла. Бог злодея покарал! – отозвался государь, гневно сверкнув глазами и бледнея. – Судить и казнить всех виновных, ежели суд вину признает! – добавил он, сдвинув брови. – Я уж стар, а Ванюшку поберечь надобно.

– Все нити дел сих недобрых к семье твоей тянуться, к жене твоей Софье Фоминичне и сынку Василию, – слегка помедлив с ответом, произнёс боярин.

Гневом блеснули глаза Ивана Васильевича.

– А со своей семьёй, я сам расправу учиню. Иди, боярин, исполняй мои поручения! Сказал он устало, опускаясь на скамью.

Дикий скандал учинил Иван Васильевич в тереме жены своей, топая в ярости ногами и бросая чаши серебряные об пол. Трепещущая от страха Софья Фоминична и сын Василий, оправдываясь, отметали все наветы. Но зерно подозрения было брошено в его душу. Иван Васильевич отныне не доверял им, посадив их под домашний арест.

Но время шло, а сердце человеческое отходчиво. Память постепенно начала стирать остроту разочарования и гнева.

– Сам бог велел прощать, – успокаивал он себя, смягчая свои действия со своей венценосной семьёй.

Дверь в его покои резко с грохотом отворилась, что заставило Ивана Васильевича вздрогнуть и оглянуться. На пороге стояла запыхавшаяся, взволнованная Алёна. Пятнадцатилетний подросток-девочка выглядела испуганной. Пряди её русых волос выбились из заплетённой косы, тёмно-серые глаза метались, словно пытаясь зацепиться за что-то, капельки пота, выступив, стекали по лицу.

– Тату! Наш Иванушка помирает. Идём быстрее, он кличет тебя.

Первый раз за всю свою жизнь Иван Васильевич испытал страх, который сковал его тело, отнял речь и пригвоздил к скамье. Словно ушат холодной воды неожиданно вылили на него, дыхание стеснило. Наконец, произведя глубокий вздох, слегка придя в себя, вскочил на ноги.

– Ох, ты, господи! Как напужала ты меня! Олёна, что случилось?

– Иванушка наш помирает, едем быстрей, он кличет тебя, плохо ему стало.

Я к Митеньке пришла, в прятки играли, а из опочивальни Елена Стефановна выскочила и кричит: «Беги за батюшкой, Иван помирает, отца видеть хочет!». Потом её на руки подхватили, а то бы на пол пала.

Когда Иван Васильевич с Алёной подбежали к постели Ивана, он уже был бездыханен. В его изголовье сидел заплаканный Митенька, кулачками глаза протирая, а на теле Ивана билась в рыданиях, крича и причитая, Елена Стефановна.

– Не уберёг сынка своего старшего – опору и надежду свою, с ним связывал государевы дела свои, – сокрушался убитый горем Иван Васильевич.

Разные слухи гуляли по Москве о причинах кончины Ивана Молодого. Одни баяли, что отравил его врач-итальянец, присланный папой римским, по его наущению отравлен был. Другие баяли, что помер от болезни ног от гангрены, а третьи и того хуже, что родной отец в припадке гнева умертвил родное дитя своё.

Ведь все ведали, крут государь, грозен. Хотя и кликали его в народе, да и иноземцы разные – «Великий», за дела его по объединению и укреплению Руси православной, за окончательное освобождение от ига татарского.

Через две недели после прибытия из Рима лекаря и его двухнедельного врачевания помер наследник престола московского. Казнён был сей лекарь иноземный Иваном Васильевичем.

– Отравил сей Ирод Ванюшку мого, с подачи и наущения папы римского, – сокрушался он, в отчаянии кусая губы возле гроба сына.

– Как редко я стала видеть тебя тату! После смерти Иванушки ты редко заходишь к нам, – встретила его Алёнушка, бросаясь навстречу к отцу, когда он появился в хоромах своей жены. – Ты любил его больше нас всех, я знаю. И мне он был люб. Он был добр ко мне. Я сейчас его часто вспоминаю. Когда я была меньше, он как-то зашёл к нам. Увидел, что я сижу вон там, на скамье возле окна, – Алёна показала рукой на скамью, – меня тогда Василий за косицу таскал. Было больно и обидно. Я сидела не плакала, но в глазах слёзы стояли. Ваня подошёл тогда ко мне, присел рядом, погладил по голове и сказал: «смотри, что у меня есть» и вынул из штанов глиняную свистульку на коника похожую, протянул мне. «Только в хоромах не свисти, а то победнеем», – сказал он тогда и засмеялся. Как его не стало, я этот случай часто вспоминаю и его смех.

Иван Васильевич обнял дочь.

– Ты права, Олёнушка, он был мой любимец. Вместо себя готовил его на трон. Митеньку его люблю. Хороший хлопец, умный, но мал ещё. Воспитать его ужо не успею, совсем старый становлюсь, – он печально глянул на дочь. – Тебя вот люблю, совсем ты заневестилась. Взрослой становишься. Ты знаешь, Великий князь литовский Александр уж сватается.

Вошла Софья Фоминична. Услышав последние слова мужа, запричитала со слезами на глазах.

– Слышу, что дочку сватают. Боюсь Иван. Отдавать её в другие земли, это значит никогда более не увидеть. Вот, как я из Рима уехала! Она тосковать будет по родным местам, по родным людям. А мы, как без неё будем? – говорила она отрывисто, коверкая слова.

Алёне стало жалко стареющих родителей. Она попыталась их утешить.

– Ну что вы всполошились, я ещё здесь. У вас много ещё детей останется: Феодосия, Елена, Дуняша, Василий, Юрий, Дмитрий, Семён, Андрейка, Борис. А ещё сын Ивана Митенька.