Дочь хозяина Руси

Иванна Самович

Дочь хозяина Руси

Историческая справка

Великое Княжество Литовское – историческая Беларусь.

Литвины – исторические белорусы.

Государственный язык Великого Княжества Литовского – белорусский язык.

Часть 1

Глава 1

– На дворе уже сентябрь. Время промелькнуло беззастенчиво быстро. Лето было тёплое приветливое. Казалось, только вчера я заслушивался переливами соловьиных трелей, а вон уже паутинка летит, блестя на солнце, навевая на меня грусть и тоску, – так думал Иван Васильевич, сидя рядом с сыном Иваном в небольшом возу, посматривая на пробегающие мимо окрестности.

Сытые лошадки резво бежали по утоптанной, ещё не успевшей размыться первыми осенними дождями дороге, пофыркивая и похрапывая от действий усердного возницы.

– Не страшна нам теперь орда, сынку. Конец ей приходит. Сбросим с себя эту тяжкую ношу, – обратился он к сыну, повернув к нему своё лицо.

– Да, слабы тартары становятся, – откликнулся, выйдя из задумчивости Иван, провожая глазами небольшой обоз с рыбой, медленно тянувшийся по дороге навстречу им. – Вот и рыбка, слава Богу, обильно водится в наших местах. Копейку какую-то даст и с голода не позволит пропасть, – заметил он, останавливая взгляд на переполненный рыбой проезжающий возок.

– Дружественный союз с Менгли-Гиреем крымским ханом заключил, – продолжил мысль Иван Васильевич. – Не будет мешать нам орду одолевать. Прошлый 1475 год, дал Бог, не принёс огорчений. Вот и семейство своё нарастил, – его лицо осветила улыбка, – Софьюшка доченьку мне народила Олёнушку, первую царевну на Русь явила, – его глаза выражали счастливую безмятежность. – А нынешний год вторую дочь мне подарил. Семья крепчает. Не хмурься, Ванюша, – проронил он, глянув на сына, – привыкнешь к мачехе. Нужен был этот брак мой с Софьей Руси нашей. Ты же знаешь, она – племянница последнего византийского императора. С ней я не только Великий князь, я с ней царство обретаю. Москва наша всемирную славу третьего Рима приобретает. Всё сделаю, чтобы объединить междоусобных князей под руку свою. Станешь ты, Ванюшка, после меня на Руси царствовать. Ты всё хмуришься! О тебе радею и о Московии нашей.

Вот и подъехали к дому дьяка. Неторопливо высадились во дворе. По широким деревянным ступеням вошли в дом. В лицо пахнуло жаром. В просторной натопленной светлой горнице народу было больше, чем обычно. Народа собралось – яблоку упасть негде было. Творческая мысль витала в воздухе, кипели страсти, с ними вспыхивали споры. Как без них-то? В избе много кто собрался: дьяки, подьячие, князья московские – все люди энергичные, толковые, родовитые. В избе натоплено было так, что стояла духота неимоверная, добавленная горячим дыханием разгорячённых тел. Гул голосов, ропот не смолкал ни на минуту, словно растревоженное семейство пчёл в улье. Собравшиеся обменивались мнениями, вносили свои предложения. Каждый из них желал доказать, что прав именно он, а не другой.

Здесь зарождались и творились законы, по которым жить предстояло всему государству, людям разного сословия, проживающим в нём. Здесь решались судебные уложения и грамоты для будущих законов.

Заметив вошедших Великих князей, подьячие и писари услужливо вскочили со своих мест, с уважением посматривая на них. Приветствовали, как положено, подобострастно и почтительно кланялись. Небрежно приняв приветствие собравшихся людей, Иван Васильевич основательно устроился подле длинного дубового стола. Потирая ещё не согревшиеся с дороги руки, нетерпеливо изрёк:

– А теперь доложите-ка мне, что у вас тут сделано для того особого сборника, какой я поручил составить, который доказывал бы измену новгородцев.

Внимательно слушал, что ему зачитали, одобрительно покачивая головой.

– Сие добре, всё добре составлено. Ещё не забудьте добавить об изменах Новгорода святой Руси. А такоже учтите договор новгородцев, что за нашими спинами против нас направленный с королём Казимиром – этим Великим князем литовским и польским.

– А, всё ж, какой прыткий этот наш князь Холмский, – заметил неожиданно дьяк, вклиниваясь в разговор. – Хорошо служит Московии нашей. Ловко отбил он тайную грамоту предателей новгородских. Из рук поганых их гонцов вырвал. Ужо помогли сии грамоты более узнать об изменах оных. А помните, други, что было во времена дальние? Ведь в договорной грамоте Дмитрия Донского с Великим Новгородом было писано о совместной борьбе с общими врагами Литвой и Тверью. Вот погодьте, сыщу я сей час.

Дьяк с усердием порылся в стопках грамот, разложенных на широком дубовом столе.

– Нашёл! Прочту грамоту оную, чтобы напомнить всем: «Всести на конь, ежели будет обида со князем литовским или тверским князем …»

– Добре! Правильно мыслил тоды сей князь в нашу пользу, – согласился Иван Васильевич, глядя задумчиво в грамоту.

– Укреплять Москву надобно прежде, чем всести на коня и защищать! Это первейшая задача наша, – воскликнул Иван Иванович, до сих пор молча выслушивающий думцев и отца. – Надобно такую перестройку Кремля учинить, чтобы стал он неприступен для врага. Каменные основательные хоромы возводить надобно. Слава Богу, собор Успения богородицы уже успели заложить, строить начали. Мыслю, к 1479 году уже поставлен будет. Стены кремлёвские тоже подымем непреступные каменные. Звонницу высокую учинить надумали, пусть так будет, чтобы приближение недруга далече узреть можно было. А наречь сию звонницу я пожелал бы именем батюшки мого – звонницей Ивана Великого. Покорим Новгород – сильнее станем. Защитим себя от Польши, Литвы и немцев, – возбуждённо, горячась, доказывал Иван, всё более распаляясь, жестикулируя руками. – А ещё, мыслю, в Кремле нашем надобно такие каменные палаты выстроить, чтобы не стыдно было гостей именитых принимать и иноземных послов всяческих. Чтобы Москву нашу третьим Римом кликать стали. Прав батюшка, что так мыслит.

Дьяк улыбнулся. Улыбался и Иван Васильевич, с теплотой, растрогано, смотря на сына, загораясь вместе с ним общими идеями и мечтами.

– Обязательно защитим Московию нашу от недругов и славу её приумножим! – вторил он сыну.

Дума затянулась, на сей раз, надолго. Думцы до охриплости доказывали друг другу правоту свою. Разъехались поздно. Усталые, но все были вдохновлены единым радостным порывом: «Правда – наша! Защита Руси православной от недругов всяческих – святой долг каждого».

На следующее утро Иван Васильевич собрал у себя в горнице самых приближённых и доверенных лиц. Обсудили все текущие дела. Дал он последние указания и наставления. По-отечески глянув на троих самых значимых мужей его государства, тех, кому он более всех доверял, молвил:

– Вы все трое за главных здесь на Московии будите. Вас я оставляю вместо себя. Сам на благое дело иду с дружиною своею. Хочу образумить вотчину свою – Великий Новгород. Заметьте все, с миром иду к ним чинить расправу и суд над боярами и воеводами новгородскими. Жало показывают они ныне своё змеиное, корысть чинят они над слабыми людьми и обездоленными. Вельми много челобитных имею, накопились в покоях моих. Стонет весь люд новгородский. Много обиженных появилось на землях наших. Тебя, Иван Иванович – сын мой любезный, оставляю за место себя главным. А тебя, князь Патрикеев Иван Юрьевич – наместник мой, судья и воевода, к тому же – брат мой двоюродный, назначаю советчиком и наставником к молодому Великому князю. А ты, Курицын Фёдор Васильевич – дьяк мой и глава посольского приказа, подсоблять им двоим во всех делах будешь. Доверяю вам всем, други мои милые, самое дорогое, что есть у нас – Москву нашу. Не забывайте такоже обиходить и старую государыню, мать мою – Марию Ярославну, и Великую княгиню Софью Фоминичну – жонку мою, на сносях она. Даст Бог, сына явит, надеюсь на то. Моих обеих дочурок не оставьте без внимания, оберегите. Малы они ещё совсем и беспомощны. Мягкость выражения с лица его вдруг спала, оно приняло суровые очертания, глаза смотрели жёстко и решительно.

– За Русь-матушку нашу православную радейте! Гонцов шлите мне часто с вестями разными и поручениями. Следите зорко за делами у соседей наших, в орде, такоже. Ордынский хан Ахмат глубоко увяз сейчас в войне с Крымом и турками. Все дела их ратные сейчас нам на пользу идут. Ослабнут тартары, пока они решат свои дела, будет мир с ними. Мы окрепнем, покорим богатый Новгород. И тартар одолеем, – князь весело глянул на присутствующих. – Прощаться будем, после полудня отбываю. Мне матерь свою надо успеть повидать, благословление её получить перед отъездом, да и Великую княгиню – жонку с дочерьми повидать желаю перед походом своим.

Иван Васильевич поднялся, направился к двери. Остальные тоже встали, но остались на своих местах, чтобы обдумать дальнейшие согласованные действия, распределить между собой обязанности.

В тереме жены Ивана Васильевича всегда ждали, он был здесь желанен. Государь вошёл в горницу, и застал там всё своё семейство. С переездом сюда Софьи терем стал другим. Здесь всё стало обряжено по вкусу византийскому на европейский манер. Стены были обиты золотой парчой, потолок затянут небесно-голубым сукном, тем же сукном, только с узорами и с золотой каймой, застланы были скамьи.

– Свою прежнюю жону в монастырь отправил. Выписал Византийскую жонку. Дружбу с западными соседями заиметь надобно, быть с ними в добром пожитьи и приязни, дабы не взирали они на нас, яко на диких азиатов. Сам римский папа невесту сыскал для меня, племянницу последнего византийского императора Константина Палеолог. После венчания с Софьюшкой наследником Византийской империи я себя именовать стал. Повелел герб московский с поражающим гидру Георгием Победоносцем объединить с двуглавым орлом – древним гербом Византии. При венчании нашем на мне шапка Мономаха была с бармами, присланными из Константинополя самим византийским императором. Отныне Москва стала наследницей Византийской империи. Я отныне – «царь всего православия», а церковь московская – преемница греческой церкви. Правда теперешний папа, бают, нас восточными «схизматиками» кличет, – Иван Васильевич усмехнулся. – Рим думал руку на нас наложить, ведаю я про то. Не дам Московию православную под руку его католическую!

Он опять обвёл взглядом хоромы своей жены.

– А всё никак не могу привыкнуть к убранству терема Софьюшки, как чужой я здесь, – размышлял, морщась, Иван Васильевич. – Пять лет, как венчан и царствую, а привыкнуть к моде иноземной не в моей мочи пока что. Даст Бог, даст Бог! Зато Софьюшка почёту более мне прибавила среди моих князей, да и иноземных тоже, легче будет собрать всех их в единый кулак.

Навстречу ему выбежала старшая его любимица-дочка Елена. Обхватив своими маленькими ручонками его ноги, обутые в высокие сапоги, она, задрав вверх личико, на котором блуждала счастливая улыбка, возбуждённо лепетала:

– Тату, тату пришёл!

От детского прикосновения, от искренней детской радости на душе стало спокойно и светло. Все заботы, мучившие его до этого, государственные проблемы отлетели прочь.

Иван Васильевич подхватил на руки ребёнка, обнимая и нежно прижимая к груди, прошёл через горницу и сел на скамью, посадив Алёну на одно колено. Младшая Федосья, семеня крепкими ножками, подошла, потянулась к отцу и вскарабкалась на другое колено. Он нежно погладил дочь по мягким, словно из шёлка, волосам.

– Соскучились, птахи мои по тату своему, – говорил он, с нежностью осматривая своих дочерей.

Софья Фоминична сидела на скамье, слегка подурневшая от очередной беременности. Её расплывшееся лицо с коричневатыми от беременности пятнами было освещено улыбкой. Она с тихой радостью наблюдала встречу дочек с отцом. Последнее время этих встреч стало гораздо меньше. Она знала, что навалившиеся государственные дела и проблемы последнего времени укорачивают эти радостные моменты общения мужа с семьёй.

– Ты вовремя, государь. Мы собрались идти в трапезную. Сегодня у нас к обеду перепела и медовый взвар с черносливом, – произнесла Софья Фоминична на ломаном языке.

Ей ещё не удалось освоить этот такой трудный чужой язык.

Она поднялась и тяжёлой переваливающей походкой направилась к двери, жестом приглашая следовать за ней. Подхватив дочерей, Иван Васильевич направился в трапезную. Там уже был накрыт большой дубовый стол с устойчивыми резными толстыми ножками. На белой льняной скатерти разложена была серебряная посуда.

– Рассаживайтесь, мои пташки, на свои жёрдочки, – сказал Иван Васильевич, бережно опуская дочерей на скамью возле накрытого стола. – Я не голоден сей час, но в удовольствии себе не откажу, – произнёс он, усаживаясь рядом с ними. – Днесь уезжаю я, Софья. Пришёл проститься. В поход иду на Новгород.

– Ах! – вскрикнула испуганно Великая княгиня, – уже? – она с тревогой глянула на мужа.

– Не пугайся. Не на рать иду, а с миром. Чаю, долго не задержуся, – говорил он, обгрызая мясо перепела и обтирая руки о рушник. – Не боись! Мать моя будет при тебе.

С нежностью посмотрев на жену и дочек, поднялся.

– Пора, дела государевы ждут. Ну, доченьки – птенчики мои ненаглядные, целуйте своего тату. В поход тату пошёл. Не озоруйте!

Иван Васильевич поцеловал дочерей, подошёл к жене, обнял.

– Всё будет добре. Буду тебе и матери гонцов и вестников часто слать. Даст бог, всё будет добре, – ещё раз повторил он, поцеловал жену и направился к выходу.

Из Москвы удалось выехать только в первом часу пополудни. Ехали неторопливо, дорога была разъезжена. Множество обозов с новым урожаем прошли перед этим, а дожди всё время лили, не унимаясь. Колёса повозок месили грязь, утопая и чавкая в липкой глине. Тоскливо глядел в окно на однообразные размытые дождём пейзажи, проплывающие мимо. Ивана Васильевича теребила память, воспоминания детства одолевали. Сквозь дрёму припомнил отца, юность, первую любовь. Но сегодняшние заботы постепенно оттесняли воспоминания прошлого.

– Великие бояре – вотчинники новгородские, да архиепископ – хозяева Новгороду со всеми землями. Все несметные богатства наши немцы через них скупают, а те, как пиявки прилипучие, всю кровь из Руси высасывают. Новгородцам за это иноземные разные товары шлют, а те продают их втридорога соплеменникам своим, богатеют, душу продают свою нечистой силе. Предатели! Вороги всей Руси!

Погода прояснилась. Выглянуло скупое осеннее солнце. Иван Васильевич вылез из своей повозки и пересел на походного вороного коня. Приметив это, и воеводы, что были в обозе, пересели на своих коней, окружили государя.

Поезд Великого князя, не задерживаясь, всё ближе и ближе продвигался к Новгороду. И вот въехал, наконец, Великий князь в свою вотчину в Новгород Великий. Архиепископ со всем духовенством новгородским постарались, встретили Великого князя со звоном колокольным, крестным ходом, с иконами, хоругвями, в сопровождении всех кляров церковных и монастырских. Вслед за духовенством шествовали огромной толпой люд всяческий: посадники, тысяцкие, бояре, мещанский люд, купцы, мастеровые, старосты и все чёрные люди. Крестный ход сей к Святой Софии направился.

А вот и церковь впереди замаячила. Князь принял благословление от владыки и вошёл в храм вместе с кляром церковным. Терпеливо, как подобает, отслужил молебен. Приложился к образам Спасителя и Божьей матери. После окончания службы принял приглашение и поехал с князьями, боярами и воеводами обедать к архиепископу. Тот постарался и щедро угостил государя и приближённых его. Столы богатые накрыл, ломились от яств всяческих. Многими дарами и почестями наделил царя глава новгородской церкви. После пиршества с почётом проводил его на Городище, резиденцию князя.

После проведённой ночи с раннего утра повалил в Городище народ к князю. Здесь собрались все, кто обижен, недоволен и обездолен был. Это были: посадники, тысяцкие, бояре, разные городские люди. Челом ударили Великому князю кто-то и с подарками, а кто-то просто с жалобами на обиды и притеснения своих городских правителей.

– Ну, сказывайте! Кто тут в Новгороде ваши обидчики? Не бойтесь, не таитесь! – подбадривал князь вновь и вновь прибывающих челобитчиков.

– Главные притеснители – это бояре новгородские! Посадники! Старосты! – с жалобами заходили горожане.

Несколько дней сряду вёл князь опрос этих жалобщиков. Потом приступил к допросу всех обвинённых. Выявлялись всё новые и новые подробности. Прибывшие не таились перед князем. Все точно называли имена: погромщиков, грабителей, убийц – ведь обиды накопились. Они с надеждой, с мольбой смотрели на Великого князя, ища сочувствия, защиты, милосердия.

Иван Васильевич выслушивал их молча, долго, терпеливо, сдвинув брови, с непроницаемым ликом. Потом встал, сделал знак рукой и громко с возмущением произнёс:

– Буде! А где же при сём этом великом беззаконии, самодурстве и самоуправстве оном власти новгородские были?

Он, сурово сверкнув очами, смолк, обведя всех разгневанным взглядом. Затем ещё более громким и гневным голосом возмущённо произнёс:

– Ведаю. Посадник новгородский сам с дружиной своей разбойничал! А что тысяцкий новгородский ничего об этом не ведал? Не поверю. Ясно, яко день! С ним вместе разбойничал, басурман, забыв про душу христианскую. Повелеваю: заковать всех повинных сих разбойников и татей в железы! – громко изрёк князь свой приговор страже.

Ещё целых три дня продолжался суд, судил князь обидчиков. Многих осудил. А всех тех, кто обижен был, словом обласкал, жаловал и оборонял. В конце приказал начальнику своей охраны:

– Всех осуждённых тайно переправить за крепкой стражей в Москву!

И вот глубокой ночью потянулись по дорогам новгородским скорбные переполненные людьми обозы из Новгорода на Москву. Обозы двигались с осуждёнными новгородцами разных сословий.

Осень была уже глубокая, вначале месили несчастные по дорогам грязь, а потом и снег. Все пребывали в печали, в неизвестности, отчаянии и сильной тревоге за свою судьбу и жизнь.

– Покуда не знаю, какие наказания учиню, надо будет подумать. Но вот вотчины их точно идут за меня, Великого князя, – твёрдо объявил всем Иван Васильевич.

После всех этих гуманных действий многие новгородцы и даже те, кто были враждебны к князю, поверили в помощь, защиту и справедливость Москвы от произвола новгородских властей.

К вечеру засобирался Великий князь, готовился отбыть на Москву. Более тридцати больших возов подогнаны были к Городищу к жилищу князя, ожидая его во дворе с дарами новгородскими, с золотом и серебром, с соболями и дорогой одеждой, с бочками дорогого заморского вина.

– Эх, православные вы люди! Желаете откупиться от меня, как от хана ордынского? – с горечью молвил князь, осматривая всё это богатство, – не корысть я преследую. Русь мне надобна единая сильная и вольная держава.

Пришло утро. Лишь просветлело Иван Васильевич двинулся в обратный путь на Москву. Он был доволен успехами этого мирного похода. На душе было спокойно и радостно.

– Быстрей, быстрей в любимую мною Москву. Быстрей желаю увидеть всех близких, родные любимые лица. Это только начало! Много ещё предстоит, что исполнить, – размышлял Иван Васильевич, глядя на то, как мелькают мимо окрестности, запорошенные снегом, наблюдал, как большое кровавое солнце уже стало медленно склоняться к закату. Ещё один день был прожит.

Восьмого февраля Великий князь перед обедней уже въезжал в свою столицу.

– Дома! Вот я и у себя! Как я люблю свой город, – думал он, с затаённым восторгом озираясь по сторонам и примечая с детства знакомые окрестности Подмосковья.

Ехать сразу в терем к жене не пожелал, не захотелось. Слышать исковерканную родную речь, окунуться в чуждую для него обстановку, которая не стала ему близка, отведывать непривычные с детства кушанья, чередовать слова русские и латинские, напрягаясь, подбирая по смыслу фразы, сейчас этого совершенно не хотелось. Мечтал после такого долгого отсутствия уйти от дел, расслабиться и окунуться в привычную с детства родную среду. Свободно, не задумываясь, без напряжения говорить, с полуслова понимая шутки и недомолвки. А в трапезной мечтал ощущать запах привычного с детства кушанья.

– Душа просит грибков солёненьких, огурчиков и смачный наш курничек. Хорош, ароматен, люб с детства, – думал он, сглатывая слюну, чувствуя, что после похода соскучился по домашней еде.

Эта мысль стала основой, которая заставила дать команду, повернуть в сторону материнского терема.

– Там же и любимого своего Ванюшку увижу. Он завсегда у любимой бабки столовается, – подумал Иван Васильевич, с радостью предвкушая приятную встречу с родными. – Сынку, пожалуй, раньше всех увидеть желаю. Опора он моя и надежда. Все планы государственные с ним связываю.

Появился на пороге материнского гнезда. Обрадовано бросилась навстречу сыну Мария Ярославна, нежно поцеловала, скрывая навернувшиеся от радости слёзы. Бурно и радостно бросился в его объятия сын Ванюшка.

– Мы всё тут делали, как ты наказывал, тату! Усердны были, ничего не запамятовали, – говорил он возбуждённо.

– Добре, добре, сынку, – произнёс растроганно Иван Васильевич, обнимая и похлопывая по спине сына.

От избытка чувств стал немногословен, посматривал на родных подобревшим счастливым взглядом.

– А я вам много гостинцев привёз из Великого Новгорода, сам отбирал для вас всех. Позже принесут короба с гостинцами.

Расположились в трапезной за столом. Мария Ярославна разрезала на блюде на куски ароматный горячий курник.

– Твоё любимое кушанье, Иванушка. Кушайте во здравие, мои дорогие, – говорила счастливая мать, суетясь, и подвигая на блюдах куски сыну и внуку.

– Благодарствую матушка. Об этом курнике мечтал всю дорогу, – говорил, благодушно улыбаясь, Иван Васильевич, приступая к еде.

Трапезничали, говорили о походе, выслушивал князь новости московские, а потом заторопился. Поднялся из-за стола.

– Благодарю за всё. Дома ещё не был. Надо Софьюшку навестить и девчат своих, соскучились, поди, птахи мои малые.

Когда Великий князь вступил в хоромы супруги своей, то та выбежала ему навстречу с радостной и счастливой улыбкой. Следом, подпрыгивая и хлопая в ладоши, выскочили дочки, возбуждённо и радостно крича:

– Тату, тату, тату вернулся!

Обняв и поцеловав ещё больше отяжелевшую жену, подхватив на руки дочек, радостный, со счастливой улыбкой на лице, последовал за женой в трапезную.

– Степан, – распорядился князь, проходя мимо дворецкого княгини, – иди со слугой к казначею моему и попроси небольшой короб. Он ведает какой. Там подарки я заготовил новгородские, сам отбирал.

– Какие подарки? – спросила, улыбаясь, предвкушая радость, Софья Фоминична.

– Сей час увидишь, – отозвался муж, беря в руки чарку с мёдом, наполненную женой, – Твоё здоровье жонушка!

– Твоё здоровье! – повторила жена, но по-латински.

Вошёл дворецкий, а следом за ним слуга с коробом. Поставив короб на стол, оба удалились. Открыв крышку короба, Иван Васильевич пододвинул его к жене, сгорающей от нетерпенья.

– О, какая прелесть! Какая красота! – искренне восторгалась она, вытягивая из короба в соломе упакованные предметы.

Тут было много чего: золотые ковши, серебряные мисы, женские украшения с алмазами, жемчугом, изумрудами, золотые чарки и кубки.

– Спасибо, государь мой, спасибо, муж мой, – произнесла она, с благодарностью целуя его.

Уже позже, собрав на думу дьяка и наместника, выведывая от них новости государственные, он вспоминал эту сцену семейной радости. Лицо его смягчалось, глаза теплели.

– Хребет новгородским псам перебить нам удалось. Осталось добить токмо, – говорил он, весело глядя, улыбаясь. – Мыслю я, надобно составить списки служилых дворян, которых в ратных помещиков обращать будем. На отобранных землях новгородских своих московских дворян посадим. Государство новгородских бояр обратим в государство московских помещиков! Наливай, Данила, кубки! – обратился князь к своему стремянному.

Тот с готовностью потянулся к серебряному сосуду, разлил вино и преданно глянул на своего господина.

– Выпьем за новое государство! Я полагаю так, – произнёс Иван Васильевич, отпив с кубка и ставя его на стол, – если детей боярских не хватит, наберу лучших их холопов новгородских и московских, тоже посажу на землю служилыми людьми! И сии помещики будут во всём равны дворянам и сами дворянами станут.

– Так ведь все наши холопы вотчинниками захотят стать. А кто в слугах у нас ходить-то будет? – с сомнением спросил воевода.

– Сего не страшитесь! – рассмеялся Иван Васильевич. – При единодержавии в государстве не может быть вотчинных хозяев! Могут быть только слуги государевы, – объяснил он, продолжая смеяться.