Роковая Роксана

Я любила бывать здесь. И хотя спектакли в Солимаре не отличались большим разнообразием, мы посещали театр хотя бы раз в неделю, а когда на гастроли приезжали приглашённые артисты – могли приходить даже каждый вечер. Мне ничуть не надоедала эта атмосфера праздника и лицедейства. И всякий раз, когда бархатный тёмно-красный занавес вздрагивал, медленно открываясь, точно так же вздрагивало моё сердце.

Что поделать? У старых дев не так много радостей в жизни, от которых сердце может замирать.

– Рокси, у тебя вид, как на похоронах, – прошептала мне мама. – Держи улыбку, будь добра.

– Да, конечно, – пробормотала я, начиная послушно улыбаться.

У нас была очень хорошая ложа – абонированная, наверное, уже пожизненно. В первом ярусе, почти в центре, откуда открывался прекрасный обзор на сцену, и, в то же время, куда проблематично было заглянуть из партера – надо было оглядываться на полный оборот. А ведь именно в партере сидели любопытные, которым интереснее было смотреть на меня, чем на артистов.

Если бы мне разрешили выбирать, я бы села в самом уголке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но по мнению мамы я должна была сидеть точно в центре, как главное украшение.

Вот и сейчас меня усадили в центр, мама и отчим сели слева, у стены, а справа расположилась Стелла. Ожидался ещё её жених, но он что-то опаздывал, хотя свет уже приглушили, и по бархату занавеса пробежали волны – его вот-вот должны были открыть.

– Обожаю оперу, – повторила мама, оглядывая зал. – Королевская ложа сегодня пуста, и графа Бранчефорте не видно. Неужели, он решил не приходить?

«Это была бы прекрасная новость», – подумала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

– Может быть, граф не любит оперу так, как ты её любишь, мама? – наивно предположила Стелла.

– Или ему надоело, что на него все беззастенчиво таращатся, – сказал отчим, поудобнее устраиваясь на стуле и готовясь вздремнуть.

– Если будешь опять храпеть, Аделард, – произнесла мама тихо, старательно улыбаясь на публику, – я тебя ущипну.

– Не волнуйся, – ответил он ей серьёзно, – я буду очень осторожен.

Мы со Стеллой переглянулись, но рассмеяться не успели, потому что дверь в ложу открылась, и появился жених моей сестры – как всегда немного растрёпанный, с косо повязанным шейным платком, но неизменно весёлый и полный энтузиазма.

– Добрый вечер! – поприветствовал он нас, поцеловав руки сначала маме, потом Стелле, потом мне, а потом обменявшись рукопожатием с отчимом. – Рад вас видеть! Госпожа графиня, вы сегодня просто сияете, – обратился он к маме.

– Ах, господин Хэмфри, – взмахнула она веером и биноклем, – ну какая графиня? Вы же знаете, что у меня давно нет титула…

Мы все об этом знали, как и о том, что мама обожала, когда её называли графиней, и не было лучшего способа польстить ей.

– Леди Роксана, вы ослепительны, – коротко поклонился мне жених сестры, хотел говорить дальше, но тут его перебила Стелла.

– А я? – спросила она, надув губы в притворной обиде. – Я, разве, не ослепительна?

Он сразу растратил всю свою светскую галантность и растерялся, покраснев, как девица.

– Нет, не забыл… Что вы, Стелла… – забормотал он, часто моргая. – Просто… хочу представить вам моего друга…

Я замерла от нехорошего предчувствия, а жених уже распахивал двери, неуклюже приглашая кого-то войти.

– Всем доброго вечера, – раздался голос графа Бранчефорте, а затем появился и он сам – одетый с иголочки, в вечернем камзоле чёрного цвета и чёрной же рубашке. А шейный платок, который молодёжь любила использовать вместо галстука, был ярко-красный. – Я уж думал, – продолжал граф, – старина Харальд позабыл обо мне и оставит топтаться за порогом. Но это и неудивительно, я бы тоже растерялся, когда вокруг столько красавиц!

– Надеюсь, я в их число не вхожу, – проворчал отчим, поднимаясь со стула и скрестив на груди руки.

– Простите, господин Тенби, мои слова абсолютно искренни, – сказал Бранчефорте, по очереди перецеловав руки маме, мне и Стелле. – Восхищён вами, дамы. Вы – украшение этого вечера.

– Охотно верим вам, господин граф! – мама, в отличие от отчима, ворчать не стала, а, наоборот, защебетала пташкой. – Проходите, располагайтесь, прошу вас. Вы ведь уже знакомы с моими дочерьми? С Роксаной вы танцевали, а Стелла скоро выходит замуж за господина Хэмфри…

– Да, этот счастливчик мне уже похвастался, – сказал граф, не сводя с меня глаз.

И мне было очень неуютно под этим взглядом.

– Стелла, пересядь, пожалуйста, – продолжала щебетать мама. – Граф сядет рядом с Роксаной. Вы ведь окажете нам честь, милорд, и останетесь в нашей ложе? Спектакль будет очень интересным, приехала Нина дель Претте, у неё чудесное контральто…

Сестра начала подниматься медленно, как во сне, и я торопливо схватила её за руку, усаживая обратно.

– Скорее всего, господину Бранчефорте будет неудобно в нашей ложе, – сказала я как можно вежливее. – Наверное, он предпочтёт королевскую.

– Вы совершенно правы, – согласился граф, поблескивая глазами, – я абонировал королевскую, там лучший вид, как мне сказали.

– Какая жалость, – сказала мама с искренней печалью. – Но в антракте, милорд, приглашаем вас к нам. И я, и господин Тенби, и девочки – мы будем счастливы видеть вас. Хотелось бы послушать последние новости из столицы…

– Вообще-то, я пришёл пригласить вас в свою ложу, – сказал граф и ослепительно улыбнулся. – Вы ведь не откажете мне в этой маленькой просьбе?

Смотреть спектакль в королевской ложе!..

Этот ход расположить к себе маму был ещё вернее, чем назвать её графиней!

Прежде чем я успела возразить, мама уже вскочила, в восторге прижимая к груди театральную программку:

– Ах, господин граф! Это так великодушно с вашей стороны!

– Мне приятно услужить вам, леди Тенби, – сказал граф Бранчефорте галантно. – И вам, и вашим милым дочерям, и вашему супругу.

– Вы так любезны, – растрогалась мама и тут же добавила совсем другим тоном: – Но будет слишком тесно, если мы все перейдём к вам, дорогой граф. Да и не слишком вежливо с нашей стороны злоупотреблять вашим гостеприимством. Мы с Роксаной с удовольствием примем приглашение, а господин Тенби и Стелла останутся здесь. И господин Хемфри, конечно же, останется в нашей ложе. Так не будет толчеи.

– Очень разумно! – пылко поддержал её граф и услужливо распахнул дверь.

– Разумеется, – проворчал отчим.

Мама подхватила меня под локоть и поплыла прямиком в королевскую ложу, как истинная королева.

– Мама! – шёпотом воспротивилась я. – Не надо этого делать!

– Почему? – удивилась она, даже не потрудившись понизить голос. – Всю жизнь мечтала послушать оперу из королевской ложи. Думаешь, нам ещё когда-нибудь представится такой шанс?

– Тогда надо было взять с собой всех!

– Рокси, не паникуй, – безмятежно заявила мама и поблагодарила графа, который уже распахивал перед нами дверь в королевскую ложу. – Кстати, господин Бранчефорте, цветы, которые вы отправили для Роксаны – они чудесны! Право, не стоило…

– Это такая мелочь, так что не беспокойтесь, леди Тенби, – граф был – сама галантность. – Ваша дочь заслуживает гораздо большего, чем букет роз, как бы прекрасны они ни были. Прошу, присаживайтесь, – он пододвинул кресло сначала маме, потом мне.

Да! В королевской ложе были не стулья, а кресла! И вдобавок к этому – мягкий диван вдоль стены, на котором живописно были разбросаны подушки из пунцового бархата – в тон занавесу.

Здесь всё было алое и золотое – стены, занавеси, столик, ваза с фруктами, подсвечники. Всё сияло, искрилось, сверкало, ослепляло… Я и была ослеплена в первое мгновение. Ослеплена – и в то же время так отчётливо видела сцену, где уже открылись декорации, изображавшие стены осаждённого города, и партер – который бурлил, как море, и все зрители заворачивали головы, высматривая, кто это появился в королевской ложе.

– Чудесно, просто чудесно, – нараспев произносила мама, чуть жеманясь и прищуривая глаза. – Граф, сегодня вы осчастливили меня, небесами это зачтётся. Правда ведь, чудесный вид? Да, Роксана?

– Да, – только и смогла ответить я, осторожно опираясь на обитые бархатом перила.

Граф передвинул кресло, чтобы сесть справа от меня, и тут заиграли увертюру. Полилась изящная, острая, лёгкая музыка, похожая одновременно и на звон клинков, и на звон женских браслетов.[1]

Но в этот раз насладиться музыкой Вивальди мне мешало присутствие графа Бранчефорте, который небрежно опёрся на подлокотник кресла, глядя вовсе не на сцену, а на меня. Надо придумать предлог, чтобы уйти… Например, что я забыла сумочку в своей ложе… Только обидно, что сумочка висела у меня на запястье…

– О! Какая жалость! – произнесла вдруг мама. – Я забыла бинокль в нашей ложе. А без бинокля я ничего не вижу… Сейчас принесу… – она встала, и граф тоже встал, коротко ей кланяясь.

Сердце у меня оборвалось, и я вскочила следом за ними.

– Мама, не утруждай себя, – торопливо заговорила я. – Бинокль принесу я…

– Не воображай, что твоя матушка уже старуха, – нежно сказала мама, одновременно до боли стиснув мне руку.

Увертюра набирала звук и темп, и мама зашептала сквозь зубы:

– Сиди здесь, Рокси. Я хочу, чтобы ты осталась.

– Мама, это неприлично, – зашептала я в ответ.

– Вот и замечательно, – заявила она всё так же – шёпотом. – Если граф скомпрометирует тебя, то точно женится.

– Мама! – только и успела сказать я, когда она с улыбкой выпорхнула из ложи, оставив нас с графом Бранчефорте наедине.

Очертя голову, я бросилась следом, но королевский эмиссар был проворнее и оказался передо мной, преграждая дорогу.

– Думаю, вам лучше остаться, леди Розенталь, – сказал он дружелюбно. – Опера уже началась.

– Пустите, – потребовала я, глядя в пол.

Но граф не сделал ни шага в сторону.

– Даже ваша матушка не возражает, чтобы вы посмотрели представление вместе со мной, – сказал он.

– Свою судьбу решаю я сама. Даже моя мать не вправе решать за меня.

– И всё же останьтесь, – произнёс он и взял меня за руку. – Иначе мне придётся вас скомпрометировать, – он поцеловал моё запястье повыше перчатки, – и тогда вам придётся выходить за меня замуж.

– Как это вы меня скомпрометируете? – спросила я, резко отступая и пряча руки за спину.

– Например, поцелую, – подсказал он вкрадчиво. – В губы. Когда все смотрят на нас. А сейчас как раз смотрят все. Даже певцы. Вы этого хотите? Чтобы я вас поцеловал?

Мог ли он поступить так? Я смотрела на него, а он смотрел на меня – доброжелательно, ласково, но в уголках губ угадывалась ироничная улыбка. Он может. И не факт, что потом согласится на свадьбу. Король его с удовольствием поддержит, если будет необходимость. Не меня же королю поддерживать.

– Хотите этого? – граф шагнул ко мне.

– Нет, – грубо ответила я и быстро села на своё место, уставившись на сцену, но ничего не видела, потому что перед глазами, как заколдованное, маячило насмешливое лицо графа.

– Рад, что вы согласились составить мне компанию, – поблагодарил Бранчефорте и сел в кресло, словно бы ненароком передвинув его поближе к моему.

На сцене иудейские патриархи обсуждали судьбу города, осаждённого врагами, но я переживала сейчас самую настоящую, не театральную осаду.

– Эти пунцовые розы так вас украшают, – сказал граф, поставив локоть на перила и повернувшись ко мне. – Вы очень красивы, леди Розенталь, но с розами в волосах – просто богиня.

– Или демон? – сказала я резко, упрямо глядя на сцену и не поворачиваясь к графу ни на дюйм. – Если думаете, что я сделала это чтобы вас позлить, то ошибаетесь. Розы – мои любимые цветы, я всегда украшала причёску именно ими. Не вижу смысла менять свои привычки только из-за того, что вы рассказали мне какую-то сказочку про демона с розами.

– Я и не думал обвинять вас в чем-то, – возразил граф. – Мне всего лишь хотелось, чтобы вы украсили волосы теми розами, что я подарил вам.

– Простите, что разочаровала, – сказала я без малейшего раскаяния. – Кстати, с каких это пор вы друзья с Харальдом?

– У меня талант быстро обзаводиться друзьями, – ответил он.

– Вот в этом я сомневаюсь, – я продолжала смотреть на сцену, где уже появилась вдова Юдит, обещающая очаровать вражеского военачальника и спасти город. Зазвучали первые такты знаменитой «вихревой» арии,[2] в которой Юдит изливала всю свою горечь и печаль о вдовьей доле, вспоминая о радости семейной жизни с покойным мужем.

Приглашённая певица исполняла роль с большим мастерством и драматизмом, и от её низкого звучного голоса, казалось, звенели даже хрусталики на люстре:

– В своем долгом полете,

блуждающая

печальная ласточка

плачет,

не помня ничего хорошего.

Но, подгоняемая силой ветра,

оказавшись в своём гнезде,

она забывает о печали,

и радуется, ничего больше не желая.

Мне нравилась эта ария. Я, как наяву, видела грозовые тучи, которые гнал по небу вихрь. Видела бедную ласточку, которая металась под вспышками молний, не зная, куда лететь.

Граф Бранчефорте, видимо, тоже проникся мелодией, потому что решил не продолжать разговор про дружбу с Харальдом и задумчиво барабанил пальцами по красному бархату перил, слушая певицу.

Но не успела госпожа дель Претте перевести дыхание после такого бурного исполнения, а я – с восторгом вздохнуть, как граф придвинул своё кресло ещё ближе к моему и доверительно заговорил:

– Теперь всегда, когда буду слушать эту песню про ласточку, буду вспоминать вас, леди Розенталь.

– Почему это? – насторожилась я, пытаясь отодвинуться, но кресло было слишком тяжёлым.

Может, пересесть? Но это точно привлечёт ненужное внимание. Да и граф… кто его знает, что он тогда выкинет?

– Потому что вас так же треплет злой ветер, – объяснил Бранчефорте, слишком нежно мне улыбаясь, – но всё изменится, едва вы совьёте гнездо.

«С чего это вы решили про злой ветер, и с чего решили, что мне нужно гнездо?», – чуть не спросила я, но сказала вслух совсем другое:

– А я вспоминаю о вас, когда слышу арию евнуха Вагуса.

– Разве мы с ним чем-то похожи? – граф даже немного обиделся.

По крайней мере, нахмурился и посмотрел на меня укоризненно.

– Но вы ведь тоже несёте возмездие, – объяснила я, – как и фурии, которых Вагус просит отомстить за смерть его господина.

Он хмыкнул:

– Сначала сравнили меня с евнухом, теперь с уродливыми злобными женщинами, что же я сделал, что вы такого мнения обо мне?

– Возможно, вы ничего не сделали? Хорошего.

– Значит, придётся исправляться, – заметил граф, переходя на уже знакомый мне бархатистый тон.

– Начните прямо сейчас? – предложила я. – Дайте послушать оперу. Я в первый и в последний раз в королевской ложе, и мне хотелось бы получить удовольствие по максимуму, а не присутствовать на допросе.

– Это не допрос, – возразил Бранчефорте. – Но я умолкаю, Наслаждайтесь, Роковая Роксана.

Меня будто пчела ужалила, когда он назвал моё прозвище. О каком наслаждении музыкой после этого могла идти речь?!.

С этим пора было заканчивать. Я решительно повернулась к графу, и наши лица оказались совсем рядом. Я даже видела, как пляшут в его зрачках отражённые огни люстры.

– Вы всё равно подозреваете во мне демона, ведьму или кого-то ещё? – спросила я негромко, но твёрдо. – К чему эта игра? Если я под подозрением, то скажите, в чём конкретно вы меня подозреваете? В том, что я заставила Колдера охотиться под дождём на бекасов, отчего он простудился? Или заразила грудной жабой бедного Фарлея? Разве вы настолько не доверяете королевским дознавателям и медикам, что в причинах смерти возникли какие-то сомнения? Тогда не надо этого скрывать. Расскажите обо всём открыто. К чему эти тайны? Я ни в чём не виновата, так что мне ничто не повредит, я уверена. Но для меня эти трое не были посторонними людьми. Если вы воображаете, что мне нет дела до того, как они умерли, то ошибаетесь. Я переживала каждую смерть… вы даже предположить не можете, что со мной тогда происходило… И я имею право знать…

– Вы знаете, что чувствует мужчина, когда смотрит на вас? – вдруг перебил меня граф. – Да нет, откуда вам. Вы, вряд ли, даже задумывались об этом.

– Что за разговоры? Это неприлично… – я почувствовала, как щёки предательски вспыхнули, но взгляд не отвела.

– А, вы покраснели, – граф наклонился ко мне и теперь нашу близость можно было назвать даже опасной.

Стоило ему или мне податься вперёд всего на дюйм…

Я вдруг перестала слышать голос прославленной Нины дель Претте, перестала слышать музыку и словно позабыла, что мы находимся в переполненном театре.

– Значит, о чём-то догадываетесь, – продолжал королевский эмиссар и вдруг взял меня за руку, погладив мою ладонь волнующим, медленным касанием. – Но всей правды не знаете. Смотреть на вас – это как смотреть на прекрасную розу в королевском саду. Её аромат ощущаешь даже на расстоянии. А когда приблизишься – он такой сильный, что теряешь голову. Вы знаете, что происходит, когда мужчина теряет голову?

– Отодвиньтесь… – попросила я шёпотом, потому что не была уверена, что смогу заговорить нормальным голосом.

То, что сейчас происходило, очень напоминало заграничные романы, которые мы со Стеллой читали тайком, ночью, выкрав книги из личной маминой библиотеки. Но теперь я понимала, что авторы, описав сердечный трепет главных героинь при виде главных героев, утаили от читателей больше половины. Потому что то, что я сейчас переживала, можно было сравнить разве что… с вихрем, который кружит бедную ласточку… И если граф сейчас поцелует меня…

Меня ещё ни разу не целовали. Три жениха – и ни одного поцелуя. Настоящего поцелуя. Потому что настоящая леди не позволяет вольностей до свадьбы. Нельзя даже подержаться за руку… Но Стелла ведь не слишком соблюдает эти правила?.. Может и мне перестать их соблюдать?..

Трудно поверить, но все эти мысли промелькнули в моей голове за считанные секунды. А граф уже завладел другой моей рукой и смотрел так, что сердце у меня билось быстро и неровно.

Я призвала на помощь всё своё самообладание и отстранилась, оперевшись на противоположный от графа подлокотник.

– Вы что тут устроили… – успела произнести я, когда дверь королевской ложи распахнулась, и появился Эмиль Бэдфорд – с отчаянным и злым лицом и с пистолетом наперевес.

[1] К сожалению, увертюра из оратории «Триумф Юдифи» Вивальди не сохранилась. Мы можем только догадываться, какой была эта музыка.

[2] «Вихревой» ария была названа совсем недавно, ещё полвека назад её исполняли в другом, более медленном, темпе. Автор знает, просто решил немного приукрасить действительность. ))

Глава 7

Теперь это ещё больше походило на любовный роман из библиотеки моей маменьки, с той лишь разницей, что в роли прекрасной Элизабет, нежной Эммы или сентиментальной Маргарет выступала я. Ну и, разумеется, великолепные джентльмены – герои любовных грёз читательниц – не размахивали пистолетами. Да и злодеи в этих книгах пистолетами не размахивали.

– Она вам не достанется! – выпалил Эмиль, и я с ужасом услышала, как щёлкнул взведённый курок.

– Не глупите, Бэдфорд, – граф Бранчефорте отпустил мои руки и медленно поднялся, а Эмиль тут же навёл дуло пистолета на него. – Уберите оружие, – граф говорил спокойно и негромко. – Это – театр, здесь полно людей. Ещё попадёте в кого-нибудь случайно.

– Если попаду, то только в того, кого надо! – свирепо ответил Эмиль.

– И кто же ваша жертва? – поинтересовался граф, становясь между ним и мною. – Леди Розенталь? Хотите выстрелить в неё?

Я вцепилась в подлокотники кресла, слушая этот безумный разговор. На сцене бесновался евнух Вагус, призывая фурий отомстить Юдит за убийство военачальника, но меня уже не волновали ни красота исполнения, ни затейливость музыки. Господи, неужели Эмиль – мальчишка, живущий по соседству, которого я знала с рождения, решил убить меня?.. Хорошо, что мама не позволила никому пойти в королевскую ложу, и что сама ушла…

– Вы… я… – Эмиль заметно смешался, а потом закончил на почти истерических нотах, как Вагус: – Я застрелюсь, если она откажет мне!

– Ну так стрелялись бы где-нибудь в лесочке, молодой человек, – посоветовал граф. – Сдаётся мне, вы не стреляться хотите, а давите на жалость.

– Как вы смеете… – сипло выдохнул Эмиль. – Я – человек чести!

– Что-то незаметно, – добродушно сказал Бранчефорте.

Мне была видна только спина графа, и я боялась выглянуть из-за неё, чтобы не получить пулю в лоб, но в следующую секунду спина пришла в движение, я услышала, как приглушённо вскрикнул Эмиль, потом последовала короткая схватка – и вот уже граф держит пистолет в левой руке, а правой держит Эмиля за запястье, вывернув ему руку каким-то хитрым приёмом. Мой незадачливый поклонник едва не плясал на цыпочках, но больше не совершал никаких резких движений и, вообще, присмирел.

– Подержите, пожалуйста, – граф передал мне пистолет, будто это был букет фиалок, и я оторопело приняла его, поспешно положив на колени и боясь дотронуться до него лишний раз.

А королевский эмиссар вытащил из-за пазухи тонкую палочку-свисток на цепочке и трижды свистнул.

Певица на сцене сбилась, потому что, скорее всего, приняла свист на свой счёт, но уже через минуту в ложу ввалились городовой и двое полицейских – в вечерних камзолах, запыхавшиеся.

– Молодой человек пришёл сюда без приглашения и с пистолетом, – сказал Бранчефорте, небрежно передавая Эмиля полицейским. – Пистолет у леди Розенталь. Присмотрите за ним… за юношей, конечно, а не за пистолетом. Юноша собрался покончить жизнь самоубийством на почве неразделённой любви. Такой глупец… – и граф даже вздохнул, но мне этот вздох показался лицемерным.

– Да, ваше сиятельство! – отрапортовал городовой, беззастенчиво таращась на меня.

Я молча передала ему пистолет, и Эмиля увели. Он не сопротивлялся, понурив голову, и волосы уныло падали ему на лицо.

– Занятная сценка, не находите? – спросил граф, когда дверь в ложу закрылась, и мы снова остались одни. Он отряхнул ладони и уселся рядом со мной, подперев голову таким выверенным жестом, будто был артистом на сцене. – Кажется, Вагус сфальшивил? – спросил он.

– И даже поперхнулся, – подтвердила я, ощущая в голове невероятную пустоту. – Я бы хотела вернуться домой.

– Не досмотрев оперы? – вскинул брови Бранчефорте. – А как же – первый и последний раз в королевской ложе, леди Розенталь?

– И в самом деле, этот раз мог быть последним, – произнесла я мрачно. – Что господин Бэдфорд имел в виду, сказав, что я вам не достанусь?

– Не знаю, – граф пожал плечами. – Мне кажется, ваш поклонник вас немного приревновал, только и всего.

– А вы сделали всё, чтобы вызвать у него эту ревность, – я подняла голову и посмотрела графу в глаза. – Зачем? Ещё раз спрошу: какую игру вы затеяли?

Он молча смотрел на меня, и на его губах порхала неуловимая улыбка.

– Всё ясно, – я решительно поднялась из кресла. – Оставьте свои тайны при себе, господин эмиссар, но ко мне больше не подходите. Не желаю видеть вас, и слышать о вас тоже не желаю. Вам понятно?

– Более чем, – подтвердил он, тоже вставая. – Но оперу, может, дослушаете?

– Нет, – отрезала я и пошла к выходу.

Только сегодня, похоже, в королевской ложе разыгрывался спектакль, по сравнению с которым похождения Юдит были вечерней прогулкой. Не успела я дойти до двери, как она распахнулась, ударившись в стену, и на пороге возникли, как фурии, призываемые евнухом – госпожа Бэдфорд, почтенная матушка Эмиля, её сестра и многоуважаемая бабушка, носившая фамилию Флэквикс.

– Что вы сделали с Эмилем?! – закричала госпожа Сесилия, вскидывая пухлые руки и сжимая кулаки, словно собиралась наброситься на меня. – Его забрала полиции, к вашему сведению!

– Произошло нечто… – начал граф, но его не дослушали.

– Вы свели его с ума, дрянная женщина! – голос госпожи Сесилии заглушил даже музыку.

Певица на сцене делала вид, что ничего не происходит, но оркестр уже играл вразнобой. Я слышала, как загудели людские голоса в партере. Наверняка, сейчас все смотрят на королевскую ложу, а не на сцену…

– Вы губите всех вокруг себя! – госпожу Бэдфорд уже невозможно было унять. – Вы плетёте сети!.. Вы обольщаете всех мужчин!.. И моего мальчика тоже!.. Паучиха! Зловредная, мерзкая паучиха!..

Рано или поздно это должно было случиться. То, о чём шёпотом говорит весь город, однажды кто-то произнесёт громко.

Я считала, что готова к подобному моменту, но вот он пришёл, и оказалось, что мысленно отвечать на мысленные же обвинения гораздо легче, чем получить в лицо вот это – паучиха, обольстительница…

Меня словно заколдовали – я стояла лицом к лицу с тремя разгневанными женщинами и не могла ни ответить, ни пошевелиться.