Песнь Гилберта

– Ты очухался, – увесисто изрёк незнакомец. Каждое его слово, сказанное густым басом, падало в комнате тяжёлым валуном.

 Гилберт молчал. В горле всё пересохло. Судя по его прошлому опыту, пощады просить бессмысленно, равно как и бороться. Даже будучи в лучшей форме, вряд ли он смог бы победить этого могучего человека, похожего на скалу.

– Ты – Пирит? – спросил незнакомец.

 Мысли Гилберта отчаянно заворошились. Кто такой Пирит? Стоит ли спросить об этом или лучше соврать и сказать: «Да»? Спасёт ли это ему жизнь? И что будет, если сказать: «Нет»? А, может быть, просто промолчать? Карие глаза здоровяка продолжали пристально буравить его взглядом. Гилберт решил оставить вопрос человека без ответа. Мужик ещё некоторое время смотрел на него, хмуря брови и пытаясь прочитать мысли си́рина. В конце концов, незнакомец тяжело поднялся и пошёл к печи. Вернулся он с кувшином воды и караваем хлеба. Только сейчас Гилберт почувствовал голод, и в то же время от страха кусок не лез ему в горло.

– Да не боись ты, птица, ешь. Давеча испёк. Где ж тебя носило? Что с тобой было-то?

 Си́рин неторопливо отламывал хлеб, не сводя глаз с человека. Будет ли молчание золотом, на которое он сможет купить свою жизнь?

– Птица, помнишь меня? Эт ж я, Фергус! – сделал ещё одну попытку мужик.

– Фергус, – тихо промолвил си́рин, пробуя это имя на языке.

– Да, верно, – обрадовался здоровяк. Его мрачное суровое лицо осветила улыбка. – Пирит, ты переродился? Не знаю, может, твари, как ты, вытворяют эдакое?

 «Он заботится обо мне, как о своём питомце, птице Пирит. Может быть, всё же стоит сыграть эту роль? Во всяком случае, пока я не окрепну. С другой стороны, смогу ли я быть существом, о котором ничего не знаю?» – задумался Гилберт и неопределённо повёл плечами.

– Крепчай, птица. Я покуда на охоту схожу. Пока ты здесь, наш дом в покое, – заявил Фергус.

 За печкой он взял лук с колчаном стрел и ремень с несколькими ножами и, надев косматый полушубок, вышел из дома. Когда шаги удалились, Гилберт предпринял ещё одну попытку подняться с кровати. На этот раз он, не торопясь, держался за скамейку. Тело жалобно ныло, но всё же позволяло делать маленькие шаги для обследования дома. Быт был максимально простым. На крючке перед входом висела вся одежда Фергуса: штаны и две рубашки. По-видимому, рубашек было три, но в одной из них сейчас утопал сам Гилберт. И если на могучих плечах своего хозяина она была в обтяжку, то на худых плечах си́рина рубаха висела бесформенным мешком. В печи стоял горшок с горячей кашей. Рядом располагались чудные приспособления и ещё пара пустых посудин. За печкой стояли несколько деревянных ящиков. В одном лежало нижнее бельё, а в другом какие-то металлические приспособления. Гилберт нервно сглотнул, обнаружив среди них топор, похожий на тот, которым отрубили его крылья. Чувство опасности вновь всколыхнулось в его груди. Поднявшаяся паника кричала: «Спасайся! Скорее беги, пока этот человек не вернулся. Он ушёл на охоту. Вероятно, на таких же тварей, как и ты! Как только он поймёт, что ты не Пирит, то и тебя подстрелит». Гилберт поспешно поковылял к двери. Благо она не оказалась заперта. Он растворил её настежь. На пороге стояла смерть. Пронизывающим ветром защекотала его кожу, вызывая дрожь. Белизной снега гостеприимно распахнула свои объятия: «Давай, выходи в эту стужу, приляг отдохнуть, доверь мне свои сны и выдохни последнее тепло жизни». За то время, что си́рин лежал без сознания, зима царственно вступила в свои права, укрыв мир своей ослепительно белоснежной мантией. Гилберт ещё несколько минут стоял с пустым взглядом, дрожа на ледяном ветру. Потом очень медленно он закрыл дверь и вернулся в постель. Что бы не задумал Фергус, уходить слабым, без возможности летать, в морозную пустошь, без еды и тёплой одежды равносильно самоубийству. Какая бы опасность ни подстерегала его в доме, всё же здесь у него был шанс выжить. Снаружи его ждала гибель либо от холода, либо от голода. Во всяком случае, до наступления весны. Гилберт хотел обдумать, что ещё можно предпринять, но короткая вылазка вымотала и без того ослабленный организм. Как только он коснулся подушки, сон укрыл его тёмным одеялом беспамятства.

 Проснулся си́рин уже на следующий день. Фергус сидел за столом и вырезал игрушки из дерева. С огромным острым ножом этот суровый человек вызывал ещё больший страх, чем вчера. «Интересно, успешно ли прошла охота?» – подумал Гилберт и осторожно сел. Тело болело чуть меньше, но всё ещё доставляло массу беспокойства.

– Куда можно сходить в туалет? – робко спросил си́рин.

 Фергус удивлённо поднял голову.

– Ты теперь речь такую долгую можешь гутарить? Хм-м… Перерождение, небось, сказалось.

 Мужчина встал и принёс си́рину пару меховых сапог, штаны и полушубок.

– Надевай одёжу, птица, снаружи всё.

 Действительно, за домом обнаружились небольшая каморка, служившая отхожим местом, и ещё одна небольшая избёнка.

 Гилберт, вернувшись в тёплый дом, ещё долго не мог унять дрожь от холода. А пока он трясся, не снимая полушубок, Фергус накрывал на стол, выкладывая хлеб, похлёбку, куски вяленого мяса. На мгновение он заколебался:

– Тебе, как и прежде, токо хлеб да зерно?

– Я бы попробовал всё, – неуверенно пробормотал Гилберт. Тут ему в голову пришла спасительная мысль, и он поспешил высказать свою первую в жизни ложь: – Я не помню ничего, что произошло до вчерашнего дня.

 Фергус кивнул, и си́рин не смог прочитать по лицу человека, что он думает. Трапеза проходила в тишине, нарушаемой изредка постукиванием ложек о тарелки. Гилберт боялся о чём-либо заводить речь и опасливо поглядывал на своего сотрапезника. Еда оказалась тяжёлой и невкусной, но всё же сытной. Она хорошо утоляла голод. В очередной раз с тоской вспомнились сладкие сочные фрукты из дома. И всё же впервые за последний месяц ему повезло оказаться в сносных условиях. Си́рин мог хорошенько выспаться в тепле, у него была свобода передвижения и даже, хоть и молчаливый, но компаньон. К тому же нет нужды рисковать жизнью ради скудного пропитания. Тело наливалось здоровьем. Вскоре он даже смог помогать Фергусу вести хозяйство. Каждый инструмент около печки обретал свой смысл: кочергой мешали угли, рогачом доставали горшки из огня, помелом чистили печь. Человек научил его готовить каши, похлёбки и печь хлеб. В доме также обнаружился подпол, которого си́рин не заметил во время первого осмотра комнаты. Там оказалось темно и холодно, но зато прекрасно сохранялись продукты.

 Скоро си́рин выяснил и назначение страшных металлических приспособлений. Они оказались бытовыми инструментами: топором рубили дрова, пилой заготавливали поленья, крючки предназначались для рыбалки и всё в том же духе. Гилберт выдохнул с облегчением, узнав, что ни один из этих предметов не предназначался для пыток. Фергусу также пришлось объяснять назначение почти каждого человеческого предмета. Многие из них Гилберт видел на острове и наконец-то смог узнать их предназначение. Хотя сейчас он уже не был рад этим открытиям. Слишком уж дорогой ценой достались ему эти знания. Возможно, лучше, если бы он никогда не покидал остров и не понял, зачем все эти вещи нужны.

 Си́рин также узнал предназначение второго домика сзади, который оказался баней. Впечатления от посещения этого места непередаваемые. С одной стороны, приятная жара, почти как в климате родного острова. С другой, слишком уж сухой воздух. Идея веников больше напоминала о пытках, нежели о поддержании здоровья. А уж о прыжках в холодный снег и говорить нечего. Мало-помалу Гилберт привык и к этому. Более того, даже начал получать удовольствие от странной оздоровляющей процедуры. Укрепляли его тело и физические упражнения, которые они с Фергусом делали по утрам. Сначала си́рин просто наблюдал за ним с недоумением, но как-то раз здоровяк настоял на том, чтобы Гилберт занимался вместе с ним. «Теперяча ты не просто птица, Пирит! Держи своё человеческое тело в чистоте и силе», – говорил он, делая очередное отжимание. Действительно, день ото дня Гилберт становился крепче и выносливее. Отсутствие крыльев потихоньку заменяла отличная физическая форма.

 Иногда Фергус уходил на охоту, и его часами не было дома. В такие дни си́рин, закончив все домашние хлопоты, подолгу смотрел в заледенелое окно на мирный снежный пейзаж. Когда становилось совсем темно, он видел в стекле своё отражение. На лице и шее зарубцевались шрамы от побоев, а на дне глаз плескалась невыносимая тоска. Могучие сильные крылья больше не украшали его силуэт. Всматриваясь в этого измученного страданиями незнакомца, си́рин часто задавался вопросом: «Может быть, действительно нет в живых никакого Гилберта? Он умер под деревом от холода. Остался только Пирит». А потом он выметал подобные мысли, словно сор из избы. Он здесь. Искалеченный, но живой, сильный и крепкий как никогда. У него ещё был шанс вернуться домой. Правда, что тогда? Выжили ли другие си́рины? Вдруг на остров тоже совершили нападение, и он окажется там в одиночестве до конца своих дней? А если кто-то до сих пор там, примут ли они его назад, изувеченного, без крыльев? Он больше не сможет покорять небеса, не воспарит со своими сородичами, не испытает вновь восторг полёта. А потом возвращался Фергус и нарушал размышления си́рина густым басом: «Есть давай да чай поставь, озяб я, Пирит, согреться бы».

 Человек никогда не разделывал добытые туши при Гилберте в доме. Поэтому впервые си́рин столкнулся с этим, когда Фергус взял его на охоту. Человек научил его изготавливать лук и стрелы, метать ножи, отслеживать добычу и бесшумно подкрадываться к ней. Гилберта воротило от вида разделывания животных. Его чуть не вырвало, когда он узнал, что всё это идёт в пищу. По началу си́рин сопротивлялся происходящему. Он остро чувствовал в отчаянных криках зверей весь их предсмертный ужас и боль. Гилберт по-прежнему, как и с другими существами в бестиарии цирка, не понимал язык других видов, но тонко чувствовал их эмоции. И от этого ему было не по себе. Фергус сердился и надавал тумаков за его сентиментальность.

– Зимой не до жалости к бедным зверюшкам. В снегах другой еды нет. Либо выживут они, либо ты, – наставлял охотник.

 Вспомнив свои голодные дни осенью, си́рин охотно ему верил. Лес действительно не ломился от изобилия фруктов и ягод даже в летние месяцы. Что уж говорить о непреклонности суровой зимы? Запасы же овощей и муки оказались настолько скудны, что они скорее разбавляли мясо, нежели могли служить самостоятельным блюдом. На двоих еды явно не хватило бы.

 Мало-помалу Гилберт привык и к охоте. Звериные инстинкты позволяли ему передвигаться по лесу совершенно бесшумно. Он мог близко и незаметно подкрадываться к жертве, а скорость реакции и координация движений помогали наносить точный смертельный удар. Фергус гордился своим учеником, хотя и старался этого не показывать. В конце концов, Гилберт стал чувствовать, что и сам представляет опасность для других существ, может постоять за себя, а не быть слабым запуганным птенцом, просящим пощады. Яростно защищать свою жизнь, давать отпор любому. Уходил и страх перед Фергусом, уступая чувству вины. Грубая молчаливая дружба с этим человеком крепла, и си́рину всё тяжелее стало притворяться Пиритом. Хотелось больше узнать о Фергусе. Зачем он поселился один в лесу вдали от своих сородичей? Из-за чего он был таким угрюмым и молчаливым? Кто такой Пирит и почему он ему так дорог? Гилберт хотел поделиться и своей историей, спросить всё, что было непонятно в мире людей. Почему люди так его боялись? Кто такие Маги? В какой стороне находится море? До встречи с Фергусом у него не предоставилось возможности получить ответы на свои вопросы. Сейчас его клюв не связан намордником или верёвкой. Но говорить на все эти темы си́рин всё же не осмеливался. Вдруг ненароком он выдаст себя, развеет свою спасительную ложь?

Время шло. Студёная хватка зимы ослабевала. Поспешно белоснежная царица отдавала новой властительнице свои снега и длинные ночи, а та играючи превращала их в озорные ручьи, лужи и тёплые долгие дни. Нарядив деревья зеленью, весна наполняла природу радостью пробуждения от затянувшегося сна. Её задорный смех наполнял лес пением птиц. Природа оживала.

 Гилберт сидел около дома под ласковыми лучами солнца и методично точил нож. За поясом с двумя другими ножами торчала фляга для воды – всё, что нужно для самостоятельной жизни в лесу. Си́рин принял решение и теперь ждал подходящего момента. Послышался скрип двери, и рядом присел Фергус, сладко потягиваясь под нежной лаской весны. Выглядел мужчина расслабленно. На лице его играла лёгкая улыбка. Тёплые солнечные дни способны растопить сердце даже самого угрюмого человека. «Сейчас», – подумал Гилберт. Он убрал нож и точильный камень за пояс, отошёл от Фергуса достаточно далеко, чтобы расстояние смогло составить фору в случае бегства. Не исключено, что ему так же придётся обороняться ножами. Совершенно неизвестно, как поведёт себя этот здоровяк после слов си́рина.

– Фергус, – неловко начал он. Гилберт много раз представлял этот разговор в своей голове. Думал, как и что лучше сказать, но в итоге слова неуклюжим недоразумением выпали из его рта: – Я не Пирит.

 Всё тело си́рина напряглось, готовое к немедленным действиям: бежать, защищаться, атаковать. Но Фергус не шелохнулся. Он медленно запрокинул голову, а потом громогласно расхохотался. Птицы вспорхнули с насиженных веток от резкого шума. Гилберт стоял в растерянности. За всё время, что он жил с этим человеком, си́рин ни разу не слышал, чтобы тот смеялся. Отгремев гоготом и утерев выступившие слёзы, здоровяк сказал:

– Значит, всё это время… Всё это время мы были без защиты. Чудо, что мы выжили!

– Без какой защиты? – недоумённо спросил си́рин.

– Пирит – особая птица. Она прячет от взгляда Мага. А кто же ты тогда, знакомый незнакомец? Откуда взялся в наших краях? Может, тоже что особое могёшь?

 Впервые за долгое время си́рин вспомнил о Песне. В далёком прошлом он ежедневно по много часов её практиковал, а теперь… Теперь он умудрился забыть о ней совсем. Совершенно непонятно, действительно Песнь была так опасна для людей, как считал Джеймс. Пожалуй, стоит узнать, какой эффект она производит на других существ. Но сейчас не это было важно.

– Прежде чем я отвечу на твой вопрос, что ты намереваешься со мной сделать? – осторожно поинтересовался Гилберт.

 Фергус совершенно повеселел:

– А что мне с тобой прикажешь делать? Ты со мной всю зиму кумовал. Будь у тебя мысли скверные, давно бы уже нашёл способ меня со свету сжить. Я с тобой и хлеб делил, и в баньке парился. Привык я к тебе, птица. Не думал, конечно, что буду с кем-то жить после стольких лет одиночества, но вышло вроде неплохо, а? Как думаешь?

 Дружелюбный тон человека успокаивал, и Гилберт немного расслабился. Он неторопливо подошёл и сел обратно на срез дерева.

– Да, было и вправду неплохо, – ухмыльнулся си́рин.

 Он рассказал о том, кто он, откуда и что ему пришлось пережить до встречи с Фергусом. Тот внимательно слушал. Лицо его всё мрачнело и мрачнело. Гилберт уже начал сомневаться, не изменил ли человек своего решения, но тут здоровяк тихо и угрюмо заговорил:

 Непросто тебе пришлось. Хлебнул горюшка на своём веку. А у меня Маг жену извёл. Больно мне об этом говорить, но уж коли и ты поделился своими думами тяжкими, то и я тебе расскажу. Жил я в деревне годков эдак десять назад. В той самой, из которой ты бежал. Правда, не было там дураков, обряды проводящих. Тихо мы жили, спокойно. Даже битвы Магов наш двор стороной обходили. Мы уже думали, что под счастливой звездой родились, но нет, треснула наша удача, раскололась жизнь. В один из дней пожаловал в нашу сторону Правящий Маг. Все умные люди-то двери позакрывали, в подполах попрятались. А моя жёнушка вот меня теребит: «Пойдём Величайшего попросим, чтобы он нам ребёночка послал. Авось, смилостивиться». Я уж её увещевал и так и эдак. От Мага добра не жди. А она – шмыг и выскочила уже за дверь. В ноги бухнулась ему, мольбы свои изливает. Тот слушал, слушал да небрежно так рукой взмахнёт и… Тут Фергус надолго замолчал. Взгляд его неподвижно застыл в одной точке. А потом, словно очнувшись, продолжил: – Всякого я повидал да слыхивал, но чтобы такого… Отродясь не встречал. А Маг всё смеялся и смеялся. До сих пор у меня его визгливый смех в ушах стоит, будто порося режут. Уж я-то не робкого десятка, а так и обомлел от увиденного. Когда пришёл в себя, ярость залила мой разум, хотел я уничтожить эту погань жестокую. А его уже и след простыл. Растворился прямо в воздухе, да был таков. Умерла моя любимая жёнушка. Как уж я по ней тосковал! Запил надолго. Друзья меня увещевали: у всех кто-то от Магов погиб. Жизнь вот такая. Прими это как благословение Всемогущего, ибо радостью потом для тебя оно обернётся. Прям всё как по писаниям говорили. Слушать тошно. Не хотел я больше ни славить Мага, ни находиться под его защитой. Какая тут защита, когда он своими руками самое дорогое отбирает? А куда я денусь? Все, кто находился вне Тени Мага, сметаются с лица земли без зазрения совести. Не знаешь ты, наверное, про это ничего, птица. Каждому Магу принадлежит своё поселение, и он его защищает от посягательства других Магов, будто кабель свою территорию метит. Вот эта защита называется Тень Мага. А всё, что за её границами, – ничейные земли, и убивать там могут все, кому вздумается. Зачастую и сам Правящий Маг чистит всё, что находится за своей Тенью, кабы не повадно было, а может, для развлечения, кто его разберёт. Бывает, что Маг из соседнего поселения начинает нарушать границы Тени соседа. Дома уничтожает, как бы на бой своего собрата вызывает. И вот тогда борются они своей силушкой непостижимой. Молнии да огни летят во все стороны, люди мрут страшно, как от чумы. А потом всё. Проигравший убирается восвояси, и всё стихает. Начинаем дома чинить, мёртвых хоронить да раненых врачевать. Так вот, за границей Тени Мага жить очень опасно. И недолго. Никто не осмеливается там строить дома. А тут приехал к нам в деревню какой-то диковинный торговец. Вернее, остановился за границей Тени Мага. Послал мальчишку, чтобы людям рассказать о своём визите, что привёз вещи дорогие, но редкие, каких никогда никто не видал. Забав-то у нас тут мало, поэтому народ потянулся отовсюду посмотреть на чудеса, да и я с ними. Что ж не сходить-то? Денег торговец просил уйму! Самая дешёвая побрякушка сундук с золотом стоила. Откуда у простого люда такие деньги? Вот народ посмотрел да разошёлся, ничего не купивши. Остались только самые богатые да любопытные. Я из последних был. Думал, шарлатан он какой, а нет. Вещи-то он продавал действительно стоящие. Самое главное – работают все, чудеса творят. Дал он одной старой даме из богатых да знатных эликсир, а она и помолодела лет на сорок. Ба! Поди ж диво такое только Маг мог сотворить. У него одного силушка необъятная да безграничная! А тут нам, простым смертным, откололось чудо! Рассказать – не поверят. Да и сам я бы не поверил, коли мне кто рассказал. Но я вот собственными глазами, зуб даю, видел! Знатно дело, потом эта дама ему все свои деньги отдала за эти эликсиры. Поди-ка, до сих пор живёт молодая краса где-то в своём доме. А я-то спрашиваю торговца-то: «Чу, Маг ты али кто?», а он мне в ответ улыбается так загадочно и говорит: «Что сердце твоё желает? Каким чудом могу тебе услужить?». Я ему с вызовом, мол, ничего не боюсь, и отвечаю: «Тошно мне жить под Тенью Мага!». А человек этот ток улыбается да птицу из котомки своей достаёт. Чёрная такая, на ворона похожа, да тока не простая, с синими узорами на шее, глаза голубым огнём светятся. Торговец говорит: «Это сегер. Редкое создание, способное скрывать своего владельца от взгляда Магов. Одеваешь кольцо, даёшь птице имя, и она в радиусе версты к тебе привязана. Улететь дальше не может, даже клетка не нужна». Я тогда и решил, что вот он, мой шанс из-под эгиды ненавистного Мага выйти. Цена, конечно, была велика, но желание моё уйти ещё больше! Не хотел я под защитой жить этой мрази, что мою жену убил. Заложил я дом и всё своё имущество, взяв несколько инструментов, да и удалился в лес с птицей. Нарёк я сегера своего Пиритом, надел кольцо на палец да и не расставался с ним больше никогда. Друзья помогли дом сложить, да попросили заглядывать иногда. Да после смерти жены я уж не болтун был. Сердце всё ещё по ней тоскует. А Пирит ладно выполнял возложенное на него бремя. Много раз над моим домом пролетали и Правящий, и враждебный Маги, но не задерживали на моём хозяйстве свой взгляд. А потом как-то сегер-то мой верный улетел куда-то крылья размять да так и не вернулся. То ли связь наша ослабла, то ли случилось чего… Так я и не узнал… А потом вот тебя нашёл, подумал, может, Пирит таким вот стал. А дальше ты знаешь. Принёс тебя домой, выходил, подлечил, а тама и ты очухался. Да только жаль, что от взгляда Мага нас никто не скроет. Вот не знаю, что делать теперяча. В опасности мы с тобой. Погубить наш уютный домик могут в любой миг. Да и нас с тобой, коли на то пошло. Никого Маги не щадят.

 Воцарилось молчание. Каждый ушёл в свои мысли. Си́рин чувствовал, что голова его вот-вот взорвётся от всей этой информации. Жестокость и беспощадность Магов… Их Тени… Битвы… Таинственный торговец… Несколько раз Гилберт открывал и закрывал клюв, не зная, с чего начать… А может… И неважно всё это? Не стоит разбираться в безумной пляске правил этих людей? На острове нет всего этого кошмара. И, остановив хоровод мыслей на главном, си́рин задал самый важный вопрос:

– Фергус, ты знаешь в какой стороне море?

– Море? А эт что такое?

– Как же… – растерялся си́рин. К такому ответу он не был готов. – Безграничная синяя гладь воды куда ни глянь.

– А, ну, есть тут у нас один большой пруд. Могу тебя отвести. Заодно уток постреляем. Не слыхивал, правда, никогда, чтобы его морем величали, но воды там много, да.

 Гилберт взвыл от досады, но, может быть, есть ещё надежда.

– Нет, Фергус, море куда больше пруда. Неизмеримо больше. А люди в твоей деревне могут знать, как добраться до моря или хотя бы в какой оно стороне? Кто-то же должен знать дорогу!

– Нет, птица, никто в деревне никуда не уезжает. За Тенью Мага опасно. Да и люди с подозрением относятся к жителям других поселений. Свой Маг плох, а чужой ещё хуже.

– Но ведь есть же дороги между городами! Меня ведь по ним везли! Не может же быть, чтобы ими больше никто не пользовался! Кто-то должен знать путь!

– Чего не знаю, того не знаю. Да и вряд ли кто знает. Не встречал я никогда странников в своей жизни, да и другие тоже не видали таких безумцев. Вот тот торговец – единственный, кто нас посетил за все годы.

 Гилберт спрятал лицо в ладони. Он отказывался в это поверить. Фергус участливо похлопал его по плечу:

– Да не кручинься ты, птица. Одна голова – хорошо, а две – лучше. Авось, придумаем чего.

В последующие месяцы они много разговаривали, навёрстывая упущенное в молчании время. Гилберт больше узнал от Фергуса о жизни на материке. Маг в этих краях обладал абсолютной властью и могуществом. Сила его и возможности безграничны и неизмеримы, а нрав жесток и эгоистичен. Благо, обычно он не покидал своих владений и проводил всё время в замке с прислугой. Лишь правитель поселения собирал дань с людей, чтобы обеспечивать добродушное покровительство Всемогущего. Обитель Мага располагалась в центре города, а его, в свою очередь, окружало несколько деревень, чтобы возделывать землю и поставлять пропитание. Была в поселении и Церковь Прихода Мага. Некоторые люди считают, что они владеют не меньшей силой, что и сам Маг, и после Самого Величайшего обладают неоспоримой властью. Даже правитель перед ними трепещет. Священники Прихода Магов читают писания по воскресеньям о деяниях Мага, чтобы чтил его народ и восхвалял милость и защиту его, да убоялся дьявола и любых его проявлений. Кто такой дьявол – никто не знал, и ни одна живая душа никогда его не видела, но трепетали перед образом его не меньше, чем перед самим Магом. И как наделены несметными богатствами и могуществом Маг и Церковь во имя его, так просты и бедны были обычные люди. Не было у них ни магии, ни знаний. По большей части народ не умел даже читать и писать. Жизнь их проста и наполнена трудом, дабы прокормить себя и своих детей. Диковинных существ, таких как Гилберт, отродясь не видали. Поговаривали, что есть какие-то чудовища в диких лесах, но туда ходить боялись. Да и те немногие, кто был достаточно глуп и смел, чтобы всё же отправиться в эту местность, обратно уже не возвращались. В деревне Фергуса про необычных зверей только байки ходили. И истории эти были недобрые и жуткие. Заканчивались они либо победой людей и смертью чудовищ, либо же сами дьявольские создания торжествовали над порочными грешниками и разрывали их на куски. У Гилберта дрожь пробегала от этих рассказов, но зато теперь стало неудивительно, почему люди так его боялись. Пожалуй, он и сам бы себя боялся, будь он на их месте.