Песнь Гилберта

Кесвил Ли

Песнь Гилберта

Говорят, такое случается довольно редко.

Мужчина был ослеплён желанием, сильными руками он разрезал волны. Лавировать при таком течении среди острых скал непросто, но человек плыл вперёд стремительно к вожделенной цели на манящий голос.

Немногие мужчины могли доплыть до острова сирен и остаться в живых.

Дыхание начало сбиваться, но всё же он уже чувствовал твёрдые камни под ногами. Пара уверенных шагов. Он вышел из моря на сушу и увидел её. Быстрым рывком он повалил сладкоголосое создание. Никогда никакую другую женщину он не желал так страстно, как эту.

Немногие имели достаточно силы, чтобы овладеть сиреной.

Его крепкую спину начали рвать когтями, отрывая куски плоти, но сладкая песнь всё звучала и звучала в голове, доводя до экстаза. Боль и наслаждение смешались воедино – последнее, что он успел почувствовать, прежде чем сирены окончательно растерзали мужчину.

И крайне редко после соития сирены и человека появляется жизнеспособное потомство.

Через шесть месяцев родился Гилберт.

Заветный день

Гилберт проснулся ещё до рассвета и места себе не находил. Сегодня настал долгожданный день! Наконец-то он полетит на остров сирен, к этим прекрасным сладкоголосым созданиям женского пола, с другими взрослыми. Он вырос, его Песнь непрерывна и сильна, а крылья крепки и выносливы. Он прошёл испытания и теперь готов открыть для себя неизведанные грани удовольствия. Волнение будоражило молодого си́рина, и он нервно ходил вдоль берега, чтобы хоть немного сбросить напряжение. Воспоминания калейдоскопом мелькали перед его глазами: заботливые лица собратьев, которые воспитывали его, неуклюжие игры с другими птенцами, первый полёт, ветер в лицо, крики восторга и, наконец, Песнь, которой его обучали едва он научился говорить. «Песнь должна звучать непрерывно и слажено. Чем больше нас, тем она громче и сильнее. Нельзя ни на минуту, чтобы она стихала. От этого зависят наши жизни», – без конца повторяли взрослые. Гилберт и другие птенцы принимали это за данность. К тому же соревноваться, у кого получается лучше, весело. На острове, где они жили, маленьким си́ринам и заняться-то больше нечем: кушать фрукты, плескаться в море, играть, спать – вот и все занятия. Конечно, можно исследовать остров, но каким бы большим он ни был, всё же оставался ограниченным пространством, и за те годы, что Гилберт рос там, он успел изучить каждый камень и пальму. Иногда море выбрасывало на берег странные предметы. Взрослые сказали, что это вещи людей, оставшиеся после кораблекрушений. Удивительные штуковины! Большую часть времени молодой си́рин посвящал попыткам понять, что это, откуда и для чего. К тому же он обладал невероятным преимуществом. Или дефектом? Он и сам не знал наверняка. Но факт есть факт: Гилберт не похож на своих сородичей. У него были руки, которыми можно много чего интересного и полезного делать. Он мог кушать фрукты, держа их в ладонях, а не на коленях, как другие; в полёте спикировать в море и доплыть до берега, тогда как крылья его собратьев намокали и грести им в воде становилось чрезвычайно тяжело. И, конечно же, Гилберту гораздо легче удавалось изучать все эти маленькие предметы, прибившиеся к берегу, с множеством изгибов, выемок, закрывающихся отверстий. По большей части си́рин не находил им какое-либо применение. Но вскоре, к сожалению, он узнает назначение каждого из них.

 И всё же, несмотря на множество преимуществ обладания руками, он нет-нет да и чувствовал некую тень отчуждения от сородичей. Как будто он был уродцем в их семье. Любимым и принимаемым, но всё же изъяном среди остальных си́ринов, мужчин с их красивыми человеческими лицами, густыми волосами, мощными крыльями, растущими из плеч вместо рук, телами, полностью покрытыми чёрными перьями от ключицы до колена, и птичьими лапами с острыми когтями вместо ног. Гилберт выглядел совсем иначе. Вместо человеческой головы у него был пластичный голый череп ворона со светящимися голубыми огнями в пустых глазницах. Вместо волос торчали густые чёрные перья. Они спускались ниже затылка, полностью покрывая всю его шею спереди и сзади. Ниже было обычное тело мужчины из плоти и крови. Его голая кожа от ярёмной ямочки до кончиков пальцев на человеческих ногах заставляла Гилберта чувствовать себя недоразвитым птенцом. Только на предплечьях виднелись одинокие чёрные пёрышки. В детстве он верил, что они разрастутся, покроют всё тело полностью, как у других взрослых си́ринов. Но с годами надежда покинула его. Перья выросли только на кистях рук, от пястных костяшек пальцев до запястья. Они располагались на внутренней и внешней стороне ладони, словно перчатки без пальцев. утешение для птенца, покрытого одной лишь голой кожей, тогда как все его сверстники уже щеголяли угольно-чёрным оперением, отливавшим синевой на солнце. Благо, несмотря на странный вид Гилберта, никто на острове не дразнил и не обижал его. Хотя тело, ноги, ступни без перьев и беспокоили молодого сирина, всё же у него была другая отличительная часть внешности, которая не просто тревожила, а вызывала страх одним только своим видом. Три фаланги всех его пальцев рук представляли собой голые кости, непонятно как крепящиеся между собой. Не очень чувствительные, едва тёплые, они всё же прекрасно служили своему хозяину. «Главное, что я могу делать всё ими, что угодно», – успокаивал себя Гилберт и старался не зацикливаться на жутком виде своих пальцев. Иногда молодой си́рин и сам не понимал, как он, такой непохожий на своих братьев, вопреки природе и здравому смыслу, оказался в своём родном племени. Хорошо, что при всём этом ему невероятно повезло родиться с крыльями за спиной. Достаточно большими и сильными, чтобы он мог летать наравне со всеми. Гилберт благодарил небо за дарованное ему счастье. Кем он был, если бы не смог разрезать воздушные потоки с другими си́ринами, испытывая восторг полёта? Так что всё не так уж и плохо. Хотя самое главное – это Песнь. Один из старших си́ринов как-то рассказал, что когда его обнаружили, то очень перепугались и засомневались, брать ли его вместе с остальными, и, поколебавшись, решили всё же взять. На острове сирен некогда было долго совещаться: пара пожиманий плечами и кивков. Песнь должна звучать постоянно, прерывание на разговоры может стоить жизни. Поэтому обсуждать странного птенца стали уже на острове, в безопасности. Среди удивлённых возгласов и перешёптываний раздались голоса:      – Он вообще си́рин? Слишком уж не похож!

– Подрастёт, и узнаем. Если он сможет летать и изучит Песнь, то, несомненно, си́рин, как бы он ни выглядел.

 На том и решили. Благо Гилберт оправдал их ожидания. И теперь осталось всего несколько часов до момента, как он сможет внести свою лепту в жизнь племени. Гилберт будет одним из голосов, что Песнью укрощает сирен. Честно говоря, большую часть жизни он не задумывался, ни зачем все его сородичи так упорно практикуются в длительности и непрерывности Песни, ни почему на острове только си́рины, мужчины и мальчики его вида. Но когда он стал старше, взрослые объяснили ему, что сирены, особи женского пола, живут отдельно на каменистом острове в море. Своими песнями они заманивают корабли на скалы, а позже едят плоть неудачливых моряков. Как же это так не похоже на мирное племя си́ринов, которые питались фруктами и целыми днями лениво нежились на солнышке, присматривая за птенцами. Сложно поверить, что это один и тот же вид.

– Зачем нам лететь к этим безумным сиренам? Они и нас разорвут в клочья? – удивлённо спросил Гилберт.

 Взрослый си́рин усмехнулся:

– Непременно. Для этого нам и нужна Песнь! Она усмиряет этих бестий! И пока звучит спасительный мотив, мы все находимся в хрупкой безопасности. А пока сирены беспомощно лежат на камнях, мы можем отведать их сладкой плоти и забрать вылупившихся птенцов.

– Мы тоже их едим?! – в ужасе воскликнул Гилберт.

– Нет, что ты, – засмеялся в ответ си́рин, – у нас на острове всё есть, но иногда страсть как хочется сладкого соития с сиренами. И тогда собираешь таких же, отосковавших, как и ты, и летишь к этим разъярённым фуриям, рискуя жизнью. Зато какое это блаженство, – тут взрослый замолчал и мечтательно закрыл глаза.

 Гилберт не стал спрашивать в тот раз, что такое соитие с сиренами. Впрочем, как и многие птенцы его возраста, так или иначе, он узнал много историй, правдивых и не очень, об этом таинственном удовольствии. Всё это будоражило кровь. Неведомое до сего дня наслаждение и смертельная опасность. Возможно, даже новый птенец, которого он принесёт своими руками.

 «Фух, я справлюсь. Я так долго и усердно тренировался и теперь готов. Этот долгожданный день настал», – подумал Гилберт. Первые лучи солнца защекотали макушки пальм, и си́рины начали потихоньку просыпаться, готовясь к полёту на остров сирен.

Морской бриз дул в лицо, взъерошивая перья на макушке. Они уже совсем близко к острову сирен. Гилберт это чувствовал. Он не мог объяснить откуда, но у него был врождённый компас-путеводитель, который точно направлял его на местности. И сейчас чутьё указывало, что до прибытия к назначенной цели оставались считанные минуты. Волнение и предвкушение расходились лёгкой дрожью по телу. Решительный момент близок.

Вскоре показался остров сирен. Ни фруктовых деревьев, ни мягкого песка. Одни лишь чёрные голые скалы. «Жуткое место», – подумал Гилберт. Неожиданно поодаль он заметил корабль, приближавшийся к острову. Гилберт подлетел к старшему си́рину и обратился к нему, указывая на судно вдали:

– Ангус, там люди! Может быть, лучше всё отменить и прилететь в другой раз?

– Не волнуйся, Берти. Они часто проплывают здесь. Если мы обезвредим сирен Песнью, у людей не будет причин к нам приближаться. Некому их приманить на скалы. Я уж столько лет сюда летаю. Они всегда проплывают мимо, – и громко добавил остальным: – Поднимай Песнь, мы уже совсем близко.

В подтверждение своих слов Ангус запел первым, все дружно вторили ему и единой звуковой волной обрушились на остров.

Гилберт стоял растерянно перед обмякшим телом. Всё пространство пронизывала Песнь. Рядом другие си́рины уже начали соитие, а Гилберт всё никак не мог решиться. Перед ним неподвижно лежала сирена. Её упругие округлые груди, покрытые перьями, тяжело вздымались, притягивая взгляд. Длинные чёрные, как смоль, волосы разметались по камням. Но всё впечатление портили глаза. Они остекленело уставились в небо, создавая ощущение мёртвого тела. У Гилберта это вызывало дрожь, хотя, по-видимому, никого из его сородичей вид неподвижных сирен не смущал. Многие уже закончили соитие и осматривали остров в поисках вылупившихся птенцов. Время поджимало. Песнь не может длиться вечно. Гилберт наклонился поближе к сирене, и тут же раздался резкий громкий звук. А потом ещё и ещё. Послышались отчаянные крики.

Песнь прервалась.

В это же мгновение темноволосая сирена вскочила, опрокинув Гилберта навзничь. Издав пронзительный звук, она взмахнула крыльями и тут же рухнула на камни, забрызгав его кровью. В воздухе появился дым, а затем странный неприятный резкий запах. Ещё больше громких хлопков, крики сирен и си́ринов, какие-то незнакомые голоса. Гилберт хотел встать, осмотреться, что происходит, но тут что-то больно ужалило его в плечо… Тело быстро начало наливаться тяжестью. В глазах потемнело. Через несколько мгновений Гилберт погрузился во мрак. Сквозь тьму си́рину почудились слова незнакомца: «Этот странный какой-то. Берём?»

Мир медленно качался вверх-вниз. Постепенно тяжесть возвращалась в тело. Гилберт открыл глаза. Вокруг царил полумрак. Си́рин сел и огляделся. Он был взаперти. Тяжёлые кованые решётки разделяли его с сородичами. На противоположной стене тускло горел огонёк, рядом на стуле дремал человек. Гилберт хотел подойти, рассмотреть его поближе, но тяжёлая цепь остановила его. Си́рин чуть не упал. Лязг металла привлёк внимание одного из его сородичей, и тот с волнением затараторил:

– Берти, ты жив! Как же я рад! Ты так долго не приходил в себя, я уже думал, что ты умер. Ты проспал на целый день дольше, чем все мы.

– Ангус, это ты? – слабо пробормотал Гилберт и подошёл ближе к разделяющей их решётке. – Что происходит? Где мы? Что с нами будет? Кто этот человек на стуле? И что случилось на острове сирен?

 Старший си́рин покачал головой и печально ответил:

– Я и сам не знаю, Берти. Могу сказать только, что ты был прав. В этот раз люди не проплыли мимо. Они целенаправленно прибыли на остров сирен. У них были чёрные палки, издававшие громкие звуки, пускающие дым, а самое жуткое – убивающие наповал. – Ангус вздрогнул и, собравшись с духом, продолжил: – Все начали падать замертво. Всюду была кровь. Сирены, вышедшие из-под нашего контроля, начали петь свою Песнь для моряков, но она не действовала. Люди продолжали нападать на нас, чего раньше не бывало. Я не успел ничего предпринять. Что-то больно ужалило меня в ногу. Но это оказалось не насекомое, а какое-то маленькое приспособление. В голове мысли начали путаться, тело стало тяжёлым и непослушным, всё потемнело, и больше я ничего не помню. Очнулся уже здесь. Сначала они поместили нас всех в одну клетку! Представляешь?! Когда сирены очнулись, они были в бешенстве. Мы не могли их долго сдерживать Песнью. Она же не бесконечная! И в конце концов, нам пришлось защищаться когтями и крыльями. Вся ярость этих фурий обрушилась на нас! Если бы люди не вмешались, сирены и нас с тобой растерзали бы.

 Гилберт молчал, крепко стиснув решётку костями пальцев. Ему не верилось в происходящее. Никто никогда не рассказывал, и даже подумать не мог, что люди могут напасть на них. Зачем? За что? Этого просто не может быть!

– Филиппа эти бестии растерзали на месте, – тихо продолжил Ангус. – Нил был сильно ранен. Скоро и он нас покинул. А потом люди снова запустили во всех нас жалящие штуки, и мир вновь погрузился во тьму. Очнулись мы уже в разных клетках, прикованные цепями. В живых остались только мы с тобой и три сирены. Я пробовал с ними поговорить, но они лишь бесятся и шипят. Я пытался расспросить людей о происходящем, но, по-видимому, они нас не слышат. Как будто глухие… Только смотрят на нас с ненавистью и презрением. Что мы им сделали? Чем насолили? И что с нами будет?

 Гилберт осел на пол, обхватив руками колени. Непонимание огромным шаром разрасталось в нём, вытесняя мысли и наполняя всё его существо бездыханной пустотой. Слишком много вопросов. И ни одного ответа.

 В тусклом освещении его рассеянный взгляд обнаружил что-то на полу. Он протянул руку посмотреть, что это, и тут же отпрянул всем телом, опознав предмет. Место, на котором он только что сидел, было покрыто перьями, прилипшими засохшей кровью к полу. Гилберта охватили ужас и отчаяние, каких он никогда в жизни не испытывал. Обхватив голову руками, он сидел, уставившись пустым взглядом в стену.

 Ангус что-то говорил, но слова бессмысленными камешками падали на пол, не долетая до сознания Гилберта. Вскоре старший си́рин стих и тоже погрузился в унылое, тяжёлое молчание. Тишина и мрак давили, сжимая крепкой хваткой едва трепыхавшуюся надежду.

Гилберт потерял счёт времени. В корабельной темнице ночь не сменяла день. Как долго они плывут в неизвестность? Сутки? Трое? Четверо? Нельзя сказать наверняка. Убедившись, что человек, охранявший их, действительно не слышит никаких звуков, си́рины потихоньку обсуждали планы побега. Впрочем, ни один из них не был работоспособен. Си́рины прикованы цепями, длина которых доходила лишь до половины запертой камеры. Еду им приносили в плошках и аккуратно проталкивали длинной палкой. Причём, чтобы достать до еды, приходилось тянуться почти самыми кончиками пальцев. Ангус с его когтистыми лапами и вовсе в попытках взять пищу чаще всего опрокидывал половину на пол. Вёдра с испражнениями также подцепляли палкой с длинным крючком, предварительно отгоняя копьём си́ринов в угол. Один раз Гилберт пробовал сделать резкий рывок, схватить палку, но ничего не вышло. В результате содержание ведра просто расплескалось по полу, усиливая и без того густой смрад, царивший в трюме. Гилберта начинало лихорадить от непривычной, мерзкой на вкус еды, невыносимого запаха и качающейся тьмы, давящей со всех сторон. Он часто погружался в тяжёлый сон, полный кошмаров, предсмертных криков сирен, резких звуков и дыма. Редко ему снился дом, ласковое солнце, тепло песка на пляже и задорные крики резвящихся птенцов. После таких видений особенно тяжело было просыпаться в зловонном мраке. Гилберт слабел на глазах. Ангус и сирены держались покрепче. Наверное, потому что они не были такими дефектными, более выносливые, сильные… Может, оно и к лучшему. Гилберт оставит им жизнь, а сам уйдёт в небытие. Они наверняка справятся, найдут способ сбежать и вернуться домой. Может быть, ещё будут счастливы.

 В этот день Гилберт проснулся и понял, что качка стала слабой, почти совсем прекратилась. На лестнице приближались незнакомые голоса.

– Я просил Вас привезти пару особей, а не целое племя! Куда мне столько сирен?

– Я подумал, что часть из них могут не пережить длительного путешествия. И Вы не поверите, но так и случилось. В пути пару сирен погибло. К тому же мы добыли для Вас совершенно уникальную особь.

– Посмотрим на Ваш товар, капитан, а после я уже приму решение. Подождите, сначала меры предосторожности! Надеваем ушные затычки. Поглядим на них, а потом уже обсудим подробности на палубе.

– Как Вам будет угодно.

 Вскоре в тусклый свет настенной лампы вышли двое мужчин. Гилберт едва смог поднять голову, чтобы их рассмотреть. По правде говоря, он с большим трудом даже открыл глаза, чтобы их увидеть. Си́рин лежал ничком у стены и тяжело дышал. Ангус тоже был вялым и худым, но всё же держался на когтистых лапах. Сирены были крепче, и у них хватало сил злобно шипеть на новоприбывших пришельцев. Капитан жестом указал на Гилберта. Впрочем, недовольство и злость скользнули на лице мужчины: в такой важный момент эта «уникальная особь» имела наглость иметь нетоварный вид. Его спутник внимательно осмотрел пленников, останавливаясь перед каждым на почтительном расстоянии. В конце концов, он удовлетворённо кивнул и направился к лестнице. Капитан последовал за ним.

– Берти, ты понимаешь, о чём говорили эти люди? – нервно спросил Ангус.

 Гилберт хотел что-то ответить, но из горла его вышел только сухой кашель. Он повернул голову к другу. Последнее, что он увидел, – это встревоженное лицо собрата, после чего тяжёлое небытие навалилось на него, и Гилберт потерял сознание.

Клетка

 Первое, что он почувствовал, – это свежий воздух. Не было ни вони испражнений, ни тухлой еды, плесневевшей на полу. И всё же качка никуда не делась. Но она была какой-то другой, более слабой, но ритмичной. Гилберт открыл глаза. Что ж… Вновь решётка клетки. Но всё остальное изменилось. Вокруг была куча деревянных предметов квадратной и округлой формы с какими-то надписями, небо сверху затянуто крепкой грязной тканью. Гилберт обернулся и увидел в квадратном проёме лес. Деревья высокие и величественные раскинулись по обе стороны дороги, совершенно не похожие на те, что росли на родном острове си́рина. В воздухе витали сладкие запахи неизвестных цветов, где-то вдали пели птицы. Гилберт хотел ответить им свистом, вдохнуть свежий воздух полной грудью, всем своим существом, и осознал, что клюв его туго связан. Он хотел снять путы руками, но и они не были свободными. Да ещё и совершенно затекли, не слушались, как будто были набиты ватой. Мышцы плеч мучительно ныли. Гилберт попробовал их потереть крыльями. Боль не ушла, но всё же слегка притупилась. Также си́рин увидел, что больше не был голым. Кто-то надел на него тунику. Гилберт ещё раз как следует огляделся. Рядом – ни души. Си́рин постарался пристроиться поудобнее спиной к решётке, чтобы можно лицезреть полоску голубого неба. Как здорово было бы сейчас взмыть вверх, разрезать крыльями воздушные потоки, ощутить порывы ветра на лице, врываться в мокрые пушистые облака. Наверное, ему стоило сейчас больше беспокоиться о своей судьбе, о том, что случилось с Ангусом и сиренами, были ли они где-то поблизости, увидит ли он их ещё вновь, но сил на это совершенно не осталось. Гилберт был вымотан болезнью. Сквозь вялость и тошноту начинал пробиваться голод. Лучшее, что с ним произошло за последнее время, – это любование этим маленьким кусочком зелёного пейзажа, смутно напоминающим о доме и свободе.

 Время шло. Лёгкая качка и мерные тихие стуки сопровождали его вынужденное путешествие. Иногда пол содрогался, и Гилберта слегка встряхивало. Периодически он слышал непонятные звуки, которые издавали неизвестные ему животные. Солнце начало клониться к горизонту. Внезапно последовал толчок, и качка прекратилась. Какая-то возня, раздавались голоса, но Гилберт не мог разобрать слов. Вскоре зелень деревьев и узкую полоску неба загородил крепкий бородатый мужчина. Продемонстрировав пару золотых зубов во рту, он сказал с широкой улыбкой:

– Ну, что, проснулся, птенчик?! Всё-таки Маги ко мне благосклонны! Отбил ты свои денежки! А я-то боялся, что подохнешь совсем, ха-ха! А, нет, заработаешь ты мне ещё монет. Поди-ка голодный? Сейчас принесу тебе что-нибудь.

 Мужчина ушёл, а у Гилберта пробежали мурашки по всему телу. Ему стало не по себе. В глазах незнакомца си́рин прочёл азарт и жестокость прошлых мучителей. Вскоре бородач вернулся. В руках он держал неизвестные Гилберту предметы: пару круглых плодов, похожих на фрукты, но гораздо меньше, несколько красных ломтей и что-то круглое цвета мокрого песка. Мужчина забрался на пол и встал в метре от клетки. За его плечом стояли ещё люди. Бородач положил еду на соседний ящик и заговорил:

– Я знаю, что ты за тварь, меня предупредили, что своим голосом ты можешь морочить голову людям. Так что я принял меры предосторожности, мой птенчик. Слушай сюда внимательно. Не знаю, понимаешь ли ты человеческую речь, уродец, но меня ты не проведёшь! Я калач тёртый и не с такими чудовищами имел дело! Если не поймёшь слов, поймёшь силу. Но, знаешь, я ведь не жесток, чтобы сразу тебя бить, поэтому слушай внимательно и запоминай каждое слово своими куриными мозгами. Когда наступает кормёжка, ты прижимаешься спиной к решётке и даёшь накинуть тебе петлю на шею. Будешь сопротивляться – еды не будет. Дальше я развяжу тебе клюв, чтобы ты смог поесть. И чтобы ни звука я от тебя не слышал. Попробуешь хоть что-то запеть или даже вякнуть, тебя живо придушат верёвкой за горло. Будешь хрипеть, пока не усвоишь урок. Как поешь, спокойно дашь завязать себе клюв. Если хоть на сантиметр дёрнешься, горло сдавит верёвка. Поверь, дружок, тебе это точно не понравится. Если ты меня понимаешь, кивни. Ходят слухи, что вы хоть и отродья дьявола, но твари разумные.

 Гилберт медленно кивнул. К этому моменту есть хотелось нестерпимо, и сил на борьбу у него не оставалось. Си́рин прижался к прутьям решётки и дал незнакомым людям просунуть верёвку у своей шеи. Пару человек держали концы, готовые в любой момент натянуть её со всей силы. Бородач достал ключ и отпер клетку: «Сейчас я разрежу ножом верёвку, и ты сможешь поесть, сиди смирно, птенчик». В последних отсветах заката блеснуло лезвие, Гилберт непроизвольно дёрнулся. Его тут же припечатали двое молодцов сзади. Верёвка больно врезалась в горло, и Гилберт чуть не потерял сознание от внезапной острой боли. Си́рин тяжело втягивал ноздрями воздух, но гортань была пережата и не могла доставить его в лёгкие. Тело непроизвольно изогнулось.

– Тише, тише, ребята, по-моему, для первого урока ему хватит, – сказал бородач.

 Верёвка ослабла, и Гилберт закашлялся, а потом с шумом жадно вдохнул воздух. Отдышавшись, он старался сидеть неподвижно. Сердце бешено колотилось в груди. Он неимоверным усилием воли старался унять охватившую его дрожь. Клюв был свободен, но руки всё ещё оставались связанными за прутьями решётки. Бородач взял еду и подошёл ближе: «Открой рот, птенчик, медленно и без глупостей». Гилберт послушался, его захлёстывал страх, шею всё ещё саднило. Но и кое-что ещё зарождалось в его груди: ненависть. Лютая злоба на всех этих жестоких людей.

 Бородач аккуратно положил красный ломоть ему в рот. Кусок был ужасно солёный и твёрдый, похожий на то, чем кормили его прошлые мучители. И всё же си́рин заставил себя его прожевать. Пусть с этим разбирается желудок. Так он медленно поглощал принесённую для него еду. Многообещающие плоды оказались неприятно кислыми, хотя и сочными. Гилберт с сожалением вспомнил, какими сладкими и сытными были фрукты на родном острове и как разительно отличались от них эти невкусные предметы. Круглая еда цвета морского песка оказалась очень ломкой и пористой, от неё постоянно отламывались мелкие крошки. На вкус этот предмет был мягкий и очень сухой. Во всяком случае кругляш не был ни солёным, ни кислым, так что Гилберт счёл эту пищу весьма сносной. Позже он узнает, что это были ломти вяленного мяса, яблоки и хлеб, но сейчас все эти вкусы для него оказались в диковинку. В конце ему дали напиться воды из фляги. Си́рин позволил завязать себе клюв, и давление верёвки у шеи ослабло. «Отдыхай, птенец, набирайся сил. Ты должен заработать мне завтра деньжат, – с ухмылкой сказал бородач, – идём, ребят. У нас впереди ещё много работы».