Песнь Гилберта

– Сильно не радуйся. Летать ты, конечно, будешь, но мы не настолько беспечны, чтобы дать тебе возможность нас покинуть. Твои ноги будут прикованы цепью к лебёдке. А она, в свою очередь, крепится к очень тяжёлой платформе. Даже наш силач Голок не смог её поднять, а уж он-то трёх людей может на плечах держать и даже не колыхнётся. И руки у тебя будут в наручниках. Так, на всякий случай. Но немного помахать крыльями ты сможешь. Итак, хочешь попробовать тестовый полёт после еды?

В целом, раньше Гилберт предпочитал не летать на сытый желудок, но сейчас ему не терпелось взмыть вверх. Крылья уже налило зудом предвкушения. К тому же досыта его здесь никогда не кормили, и он сильно исхудал. Памятуя о верёвке на шее, не делая резких движений, Гилберт тихо ответил: «Да». По телу Джеймса прошлась дрожь. Спохватившись, что на его лице отразились ошарашенность и смятение, парень быстро натянул бодрую улыбку и произнёс:

– Отлично! Просто замечательно! Лучше некуда, да. Тогда вот тебе оставшийся кусочек яблока, и я скоро вернусь с лебёдкой. Томас, не уходи, всё как мы договаривались.

Джеймс вышел и довольно скоро прикатил платформу на колёсах. По-видимому, она стояла недалеко от входа в шатёр. Как обычно, Гилберту вновь надели намордник. Но теперь ещё добавились и кандалы на лодыжках, запиравшиеся на ключ. Джеймс подал знак, и его напарник перестегнул наручники. Теперь они не приковывали си́рина к решётке, а просто держали его руки за спиной. Только после этого с шеи убрали верёвку. «Столько предосторожностей, – подумал Гилберт, – пожалуй, скоро я и сам поверю, что я ужасно опасный дикий зверь».

– Медленно иди к платформе и вставай на неё. Осторожно, не запнись о цепи, – приказал Джеймс.

Си́рин послушно мелкими шажками дошёл до платформы и встал на неё. Джеймс привёл в действие лебёдку, и она втянула в себя те немногие метры цепи, которые позволили Гилберту дойти до неё. Теперь он не мог сделать и шага. Джеймс накинул на си́рина старый полушубок, пробормотав себе под нос:

– Идти, конечно, недалеко, но всё же сегодня жуткий холод.

Медленно, но верно мужчины покатили платформу. Снаружи был ещё день, и солнце висело высоко в небе, рассыпая алмазы света на свежем снегу. Гилберт зажмурился от обилия слепящей белизны, а когда вновь открыл глаза, увидел цветные шатры. Единственными яркими пятнами они пестрели на гигантском холсте. Вдали чернилами разливались голые деревья, тонкими капиллярами ветвей касаясь молочного неба. Снежинки кружили в медленном танце, сантиметр за сантиметром укрывая мир сном. Впрочем, люди не поддавались колыбельной природы и деловито сновали туда-сюда, что-то ремонтируя, устанавливая, переговариваясь. Своей суетой они разрушали мирную идиллию белоснежного умиротворения.

Дорога до манежа оказалась действительно недолгой. Шатры располагались довольно близко друг к другу. Си́рин вновь очутился внутри тускло освещённого помещения. Мужчины вкатили платформу на середину манежа, и Джеймс медленно увеличил длину цепи. Его напарник опасливо отошёл подальше. Гилберт посмотрел на Джеймса. В уме он прикидывал, сможет ли отобрать у него ключи, спикировав с высоты? Но без рук, с завязанным клювом, он вряд ли сможет одолеть двух мужчин. К тому же, если каким-то чудом он всё же сможет завладеть ключами, быстро открыть наручники вслепую не получится. Си́рин даже не видел, где именно там располагалась замочная скважина. А пока он возится со своими оковами, там уже и подмога подоспеет. Глупых попыток побега у него уже было предостаточно, и все они закончились, так и не начавшись. Лучше всё как следует продумать и выбрать наиболее подходящий момент.

– Что же ты стоишь, лети, птичка, лети, – подал голос Джеймс.

Гилберт слишком долго стоял в задумчивости и уже почти забыл, зачем они здесь. Под куполом шатра его ждал маленький осколок счастья – полёт. Так вперёд! Пора вернуть себе надежду. Гилберт взмахнул пару раз крыльями. Не слишком ли они ослабли в унылом бездействии? Не попробуешь – не узнаешь! Оттолкнувшись от платформы, си́рин взмыл в воздух. Пьянящее чувство полёта кружило голову, но через мгновения всё тело резко дёрнулось, и Гилберт чуть не прикусил язык. Неверно рассчитав длину цепи, он врезался в её ограничения. Выругавшись про себя, си́рин продолжил лететь по кругу. Первое впечатление восторга и нахлынувших тёплых воспоминаний испорчено раздражением и злостью на эту угнетающую цепь. «Далеко не улетишь, ты всё ещё мой пленник», – ехидно смеялась она лязгом своих звеньев. И всё же маленький кусочек полёта согревал душу. Приятно делать то, для чего ты был рождён. Крылья – гордость си́рина, а небеса – его обитель.

Через пару кругов Гилберт услышал свист Джеймса:

– Эй, птах, пора спускаться!

Неохотно си́рин пошёл на снижение и встал на платформу. Лебёдка втянула длину цепи и мужчины повезли его обратно в клетку. С непривычки мышцы ныли, но это была приятная боль. Гилберт чувствовал бодрость, и настроение у него поднялось вопреки беспросветности заточения. Глаза лучились радостью, а крылья взбудоражено подёргивались.

Запускали си́рина обратно с такой же предусмотрительностью: увеличение цепи, чтобы си́рин мог войти в клетку, верёвка у шеи, наручники, кандалы, закрытие клетки и наконец освобождение рук и шеи. Гилберт потёр лодыжки. Тяжёлые оковы уже успели натереть мозоли.

– Иди, Томас, я немного задержусь, – сказал Джеймс, и его напарник облегчённо удалился. Находиться под прицелом дикой твари ему совершенно не нравилось. И всё равно, что зверь был весь в цепях. Кто знает, что взбредёт в голову этому дикому животному?

Джеймс, убедившись, что Томас ушёл, медленно приблизился к решётке си́рина и посмотрел ему в глаза. Гилберт тяжело вздохнул, словно спрашивая: «Что ты хочешь?»

– Ты ведь не только понимаешь мою речь, но и можешь говорить? – спросил парень.

Гилберт кивнул.

– Насколько ты осознаёшь происходящее? Сколько слов ты знаешь?

Гилберт неопределённо пожал плечами. Как на этот вопрос можно ответить без слов? Он попробовал развести широко руки в сторону.

– Много? – уточнил парень.

Гилберт кивнул. И тут ему в голову пришла идея. Он жестами показал на человека, потом изобразил открытие замка и, в конце указав на себя, взмахнул крыльями.

– Тебе понравилось летать?

Гилберт сделал неопределённый жест. Летать ему, разумеется, тоже понравилось, но донести он хотел совершенно другую мысль. Си́рин вновь повторил свою шараду.

– Ты… Ты хочешь, чтобы я тебя выпустил? – неуверенно предположил Джеймс.

Гилберт энергично закивал. Джеймс удивлённо открыл рот, но, спохватившись, закрыл его и отвёл глаза. Человек молчал, а сердце си́рина трепетало, ожидая ответа. Но его не последовало. Джеймс, не проронив ни слова, развернулся и вышел из шатра. Гилберт, тяжело вздохнув, разочарованно откинулся спиной на решётку.

Джеймс быстро шагал в сторону города. Все приготовления к завтрашнему выступлению закончены, и товарищи по цирку решили отметить своё прибытие в ближайшей таверне. Обычно они праздновали после первого выступления или перед тем, как покинуть город, но в этот раз дорога из-за снега оказалась тяжёлой, и установка шатров в глубоком снегу сильно всех вымотала. Душа требовала праздника или, по крайней мере, хоть какую-то отдушину. К тому же сегодня мысли стервятниками терзали Джеймса.

 «О, Великие Маги! Мы держим взаперти абсолютно разумное существо. Эта сирена не тупая скотина. Он в совершенстве понимает человеческую речь и, по-видимому, может говорить, если бы не связанный клюв. Как много слов он знает? Что рассказал, если бы была возможность? Или всё это мне кажется, и он просто, как попугай, только делает вид, что может говорить? Но ведь он так отчётливо сегодня сказал: «Да» на мой совершенно конкретный вопрос. А не привиделось ли всё это мне? И это существо просит меня выпустить его!» – тут Джеймс остановил свой внутренний монолог и пустым взглядом посмотрел на огни города.

 Он не мог этого сделать, даже если бы захотел. Рисковать всем ради этой твари, пусть даже иллюзорно разумной? Нет. Если бы не Гриммер, Джеймс ещё мальчишкой умер с голода. Да ещё и руку ему отрубили бы. Воров ведь никогда не щадили. Даже самых маленьких и глупых. Как отрубленная рука может помочь избежать воровства семилетнему мальчику, решившемуся на нелепый поступок от безысходности? Никак. Либо смерть от голода, либо потеря конечностей. Впрочем, как оказалось, в его родном городе ещё были мягкие законы: сначала отрубали левую руку, потом правую и только потом вешали на площади. Как он узнал позже в долгих путешествиях, в большинстве поселений вора вешали сразу, не давая ни единого шанса на исправление. В любом случае Гриммер не сдал его хранителям порядка, а приютил в свою труппу, дал хлеб и кров. В конце концов, теперь он ответственен за целый бестиарий! Вся его жизнь посвящена цирку, и Гриммер явно дал понять, что Джеймс отвечает головой за каждую тварь. Рисковать всем ради свободы одного животного? Да и куда эта птица собирается лететь в такой холод? Шатёр обогревался печкой. Там тепло, сухо и есть еда.

 «Да мы же благодетели! Без нас он погибнет в этой суровой дикой природе!» – убедил себя Джеймс. И тем не менее… Перед внутренним взором стояли голубые глаза си́рина. У них не было ни человеческих зрачков, ни радужки, только два огонька во тьме глазниц. Но в них чувствовалось столько печали и мольбы… Джеймс поднял взгляд и увидел отражение своих серых глаз в витрине таверны. Голубые огни всё ещё горели на дне его воспоминаний. С тяжёлым сердцем парень повернул ручку двери и вошёл в тепло человеческого веселья.

 Внутри вовсю шёл кутёж. Некоторые ребята уже сильно надрались, и завтра им влетит от Гриммера по первое число. Да и работать с похмельем – ещё то наказание. Беспечность. Джеймс ухмыльнулся. Хорошо, что это не его проблемы. Он всегда пил в меру. Заняв свободное местечко рядом с Томасом, Джеймс заказал себе кружку пива и решил выбросить все мысли об одиноком заточённом в клетке разумном животном. Алкоголь лился рекой, люди веселились, горланили песни. Говорили о тяжёлой дороге, предстоящем выступлении, новом городе и женщинах. После очередной кружки рома Томас внезапно заявил:

– Да как ты вообще с этими тварями водишься? Я проклял тот день, когда меня назначили тебе в помощники. Не, Джеймс, я тебя очень люблю, ты мне как брат и сестра… Ик!.. Ой… Или дядя и тётя… И дедушка и бабушка… Так о чём я? Да! Эти твари жуткие! Просто кошмар! Мне на них даже смотреть страшно, а ты в клетку заходишь! Вот этого, птицеголового, голыми руками трогаешь! О, Великие Маги, ты такой храбрый!

 Джеймс ухмыльнулся и тут же помрачнел. Тревожные мысли поднялись из глубины его памяти, вновь баламутя его сознание. Но прежде чем он успел что-либо ответить, оглушительная затрещина обрушилась на затылок. Джеймс клюнул носом стакан с пивом и яростно обернулся. Перед ним возвышался почти двухметровый громила с лицом, покрытым жуткими шрамами. Усмехнувшись со звериным оскалом, он прорычал, как будто каждое слово должно стать пощёчиной:

– Ха! Тоже мне храбрец! Да будь этот сопляк один на один с любой тварью без клетки и цепей – тут же обделался. Хорошо тебе на готовеньком, а? Всю грязную работу я делаю, а ты уже оберегаешь этих плюшевых зверюшек в клетках. Героя из себя строит, а сам в жизни ни одну тварь не поймал! Сюсюкается ещё с ними! Моя воля, так я и тебе, и всему твоему зверинцу шею свернул голыми руками! Не заслуживаете землю топтать, мерзкие отродья!

– Что тебе нужно, Голок? – мрачно отозвался хранитель бестиария.

– От такого ничтожества, как ты, ничего. Гриммер просил собрать эти пьяные мешки с дерьмом и вернуть обратно в лагерь. Завтра полно работы, если вы ещё не забыли, что это такое.

– Мы скоро придём, – лаконично ответил Джеймс.

– Да хоть вообще под землю провались! – ударив кулаком по столу, Голок пошёл тормошить других работников цирка. Тех, кто не приходил в себя от его крепких оплеух, он поднимал, как тряпичные куклы, и бросал на осмотрительно взятую из лагеря тележку. Перед тем как уйти, он рявкнул: – Я ещё вернусь за второй партией, и лучше, чтобы тех, кто могут своими ногами вернуться, я бы здесь не застал. А то переломаю их к дьявольской матери!

 Джеймс тяжело вздохнул и отвернулся. Вечер был испорчен. Дождавшись пока Голок отойдёт на достаточное расстояние, парни расплатились и двинулись обратно в лагерь.

– За что он тебя так ненавидит? – спросил Томас. От сцен жестокости он резко протрезвел.

 Я отобрал у него работу. Раньше Голок занимался бестиарием, ловил зверей и о них заботился, если это можно так назвать. Охотник он, конечно, безупречный, но слишком уж жестокий. Животные не выживали из-за частых побоев и плохого ухода. Думаю, Голок искренне ненавидит всех этих тварей, и вид их вызывает у него жгучее желание причинить им боль по поводу и без. В конце концов, Гриммеру всё это надоело. Приходилось слишком много сил тратить на охоту, а это не так просто, как ты знаешь. Выступления откладывались, становились реже, приходилось неделями ждать возвращения охотника. Мы теряли время и деньги. А добытые звери не проживали больше месяца. Поэтому хранителем бестиария решили выбрать другого человека. На тот момент я дольше всех работал в цирке, и меня держали на хорошем счету. Наверное, это послужило причиной, что должность досталась мне. Я хорошо следил за животными. Все клетки потихоньку наполнились, и необходимость в регулярной охоте отпала. Голок взбесился, что его лишили удовольствия охотиться и мучить тварей. Да ко всему прочему его место занял тщедушный мальчишка шестнадцати лет.

– Но с тех пор ты позврослел и возмужал, – заметил Томас.

– Да, я стал старше, но причин, чтобы меня уважал Голок, не прибавилось. Все мои подопечные по-прежнему живут долго и редко дают повод для новой охоты. А Голок похож на хищника, который томится без новой жертвы. На самом деле он редкий человек… Я много спрашивал разных людей по всему материку, и никто никогда не бывал в диких лесах. Понимаешь? Даже если кто-то осмеливался туда пойти, то обратно уже не возвращался. В редчайших случаях приползали обратно калеки с повреждённым разумом, которые уже ничего не могли уже рассказать. В диких лесах хранятся воистину чудовищные существа, и то, что Голок много раз возвращался оттуда живым и с добычей, воистину поразительно. Иногда мне кажется, что он и сам самая страшная хищная тварь из всех, что мы когда-либо видели.

 Томас лишь покачал головой. Остаток пути они прошли молча, погружённые каждый в свои мысли.

 Перед тем как отправиться спать, Джеймс зашёл в шатёр подбросить пару поленьев в печку. Он остановился у клетки Гилберта. Си́рин тревожно спал, свернувшись калачиком под рваным полушубком. Его крылья слегка вздрагивали во сне. Он был единственным, кто замерзал даже в отапливаемом шатре. «Теплолюбивая птица», – подумал Джеймс и улыбнулся. Ему нестерпимо захотелось потрепать си́рина по голове, ощутить в ладони мягкие перья, но парень всё же сдержался.

– Прости, приятель, но ты никогда не будешь свободен, – тихо прошептал Джеймс и вышел из шатра. Гилберт беспокойно пошевелился во сне. Ему снился полёт в безграничном небе.

Полёты подарили Гилберту силы на борьбу. Соприкосновение с этим утраченным наследием си́ринов придавало мужества и разжигало страстное желание вновь обрести сладкую свободу. Летать без оков и границ, вернуть утраченное в череде страданий счастье. Гилберт с ещё большим усердием искал возможность для побега, тщательно высматривая слабость своих мучителей, и, в конце концов, нашёл. Шанс невелик, но упускать его си́рин не собирался.

 В очередной раз его готовили к выходу на манеж: Томас держал верёвку у шеи, Джеймс защёлкивал кандалы на ногах. Всё это стало для них рутиной, и люди бездумно действовали по привычке. К тому же си́рин последнее время вёл себя очень спокойно и податливо. По-видимому, выплёскивал свою звериную энергию в полётах на манеже. «Вот и славно, – думал Джеймс, – наконец-то смирился, и у нас теперь не будет проблем». Послышался щелчок открывающихся наручников, и за долю секунды всё изменилось. Сейчас или никогда. Гилберт резким движением высвободил руки из-за спины и вцепился ими в верёвку у шеи. В следующий миг, когда Томас её натянул, удавка уже не врезалась в нежную шею си́рина, а встретилась с сопротивлением костей его пальцев. Ещё мгновение, Гилберт натянул бечёвку достаточно, чтобы вынырнуть из удушающей западни, и тюремщик сзади упал навзничь, потеряв равновесие. Словно в замедленной съёмке си́рин сбил ударом кулака Джеймса на пол и схватил связку ключей. Но парень оказал яростное сопротивление. Завязалась недолгая борьба. Гилберт в порыве отчаяния нанёс несколько ударов своим острым клювом и пробил Джеймсу левую руку насквозь. От неожиданной резкой боли тот вскрикнул и съежился, истекая кровью. Краем сознания Гилберту было жаль, что ему пришлось навредить этому человеку, но размышлять об этом уже некогда. Каждая секунда на счету. Си́рин давно запомнил, как выглядит подходящий ключ. Дрожащими руками Гилберт открыл кандалы. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем замок поддался и, разочарованно щёлкнув, отпустил свою жертву. Выход перегородил Томас. Он уже почти закрыл дверь клетки, но тут Гилберт всем своим весом налетел на неё. Мужчину отбросило на несколько метров, а проход вновь освободился. Си́рин в несколько прыжков оказался у выхода из шатра и, отдёрнув парусину в проёме, выбежал на волю. Холодный снег кусал голые ступни, ледяной ветер продувал насквозь, но всё это неважно. У него получилось! Он вырвался на свободу! Ликование наполняло сердце. Прыжок, ещё один, Гилберт оттолкнулся от земли, расправив крылья, чтобы взмыть в небо и покинуть это проклятое место. Ледяной ветер уже не казался столь холодным, став предвестником сладкого освобождения. Гилберт в предвкушении закрыл глаза… И тут острая боль пронзила лодыжку. Сильный рывок, и он с размаху рухнул на землю. Из глаз посыпались искры. В следующий момент ещё несколько хлёстких ударов обрушились на его не прикрытое туникой тело. Гилберт попробовал встать на колени, но кто-то сильный обхватил его сзади за шею и потащил за собой, осыпая свободной рукой тяжёлыми ударами. Опять это знакомое чувство удушья, но сколько бы раз всё ни повторялось, привыкнуть к этой пытке невозможно. Гилберт отчаянно бился, хлопал крыльями, но хватка незнакомца держала как сталь и лишь сильнее сдавливала горло. Си́рина грубо втолкнули в клетку, и, прежде чем он смог подняться, послышался ехидный скрежет ключа в замочной скважине.

– Джеймс, что тут у тебя?!! Не можешь со своим зверинцем справиться?!! Почему я должен делать твою работу?!! – раздался громовой голос.

 Гилберт поднял голову и увидел огромного мускулистого мужчину в тяжёлом меховом пальто. Его силуэт горой возвышался над бледным лицом Джеймса, который сидел, опершись спиной о колесо другой клетки. Он пытался лоскутом ткани перевязать раны. Кровь заливала его парадный костюм. Парень выглядел жалко. Тем не менее, на лице стоящего перед ним крупного мужчины не было ни следа сочувствия. Каждая его черта выражала суровую непреклонность.

– Ты сам такой же ничтожный, как и все твои твари! – закричал этот человек. Не дождавшись ответа, он пнул Джеймса в живот и, смачно сплюнув рядом, удалился из шатра.

 Через несколько минут появился Гриммер с Томасом. Бородач обвёл диким взглядом шатёр, остановившись на си́рине. После чего с облегчением выдохнул и посмотрел на Джеймса.

– Ох, приятель, видок у тебя неважный. Вот до чего доводит неосмотрительность. Томас мне всё рассказал. Хорошо, что тебе удалось вернуть тварь на место. А то бы я очень и очень разозлился, – миролюбиво закончил Гриммер, но в его интонации слышалась явная угроза.

– Не я вернул сирену в клетку. Это сделал Голок, – хмуро ответил Джеймс и попытался встать на ноги. Удалось ему это не с первого раза.

– Аааа… Наш знаменитый охотник на тварей и силач нашего достопочтенного заведения. Да, думаю, тебе стоит быть ему благодарным и ноги поцеловать при случае. А пока ты не занят этим важным делом, иди, приведи себя в порядок. Томас, помоги ему, ты знаешь, где аптечка. А тебя, птенчик… – Тут Гриммер подошёл к клетке си́рина и пристально посмотрел ему в глаза. – …ждёт очень поучительный урок.

 Следующие несколько дней Гилберта не кормили. Он изнывал от голода и жажды, вяло лежал на полу клетки. Толпы людей, как обычно, приходили и глазели на него. Джеймс с перевязанной рукой всё так же декларировал свои истории. С наигранной бравадой он присовокупил рассказ о своей битве с сиреной и полученных в бою ранах, вызывая восторг публики. Правда, теперь Джеймс обзавёлся копьём с затупленным наконечником, которым он больно тыкал Гилберта. «Ну же, похлопай крыльями, птенчик», – ядовито говорил он. Если си́рин не слушался, то следовала череда тычков в самые чувствительные места: живот, шею, незажившие раны от кнута.

 Шёл уже пятый день без воды и еды. Гилберт часто начал проваливаться в сон, и даже тычки копьём не могли заставить его двигаться. Сквозь пелену бреда кто-то тянул си́рина за крылья. Пару перьев было вырвано, но боль едва пробивалась сквозь туман небытия. Послышался щелчок наручников, и верёвка змеёй скользнула вокруг его шеи. Всё это уже неважно. Си́рин безжизненно обмяк у решётки клетки. И тут ведро холодной воды окатило его с ног до головы. Казалось, что сама кожа начала впитывать живительную влагу. Гилберт открыл глаза. Перед ним стоял Джеймс. В руках он держал куски вяленного мяса, самую нелюбимую еду Гилберта. На затылке щёлкнул замок, и намордник соскользнул с клюва си́рина. Джеймс щипцами протянул флягу Гилберту. По-видимому, парень не хотел больше рисковать руками и держал их подальше от острого клюва. Прохладная вода оросила засохшее горло и язык, возвращая жизнь в каждую клетку тела. Гилберт жадно пил, пока Джеймс не отнял флягу. Настал черёд вяленого мяса. Несмотря на солёный, неприятный вкус, си́рин жадно проглотил все куски. Вновь захотелось пить. Ему услужливо протянули флягу. Опустошив её, си́рин облегчённо выдохнул. Ему вновь надели намордник. Послышались щелчки замков.

– А теперь самое интересное, птенчик, – промолвил Джеймс, и в его словах послышалась неприкрытая угроза, – пора выучить урок, что бывает с беглецами. Да ещё и с теми, кто клюёт кормящие его руки.

 Гилберт с ужасом поднял глаза и увидел, что Джеймс держит в руках кнут. Прежде чем си́рин успел моргнуть, на него обрушился оглушительный удар, а потом ещё и ещё. Верёвка у шеи тоже натянулась, и он едва мог дышать, проталкивая воздух комками в горло. Тело горело огнём, как будто с него и вовсе сняли кожу, а Джеймс всё не унимался, вымещая пережитые обиду и злость на беззащитной твари. Наигравшись всласть в палача, парень опустил кнут. Гилберт тихо стонал, безвольно свесив голову на грудь. Из ран сочилась кровь. Кое-где перья были вырваны кнутом. Послышались шаги по полу клетки. Джеймс приблизился к си́рину, схватив его за перья макушки так, чтобы их глаза встретились. Невольные слёзы, выступившие из глаз Гилберта, размывали озлобленное лицо парня. Тело начинала била дрожь.

– Слушай меня внимательно, птенец, – сквозь зубы процедил Джеймс. Его серые глаза упивались отчаянием голубых глаз Гилберта. – Я оставлю тебе ведро воды, чистую тунику и мазь обеззаразить раны. О, она немилосердно будет щипать! Но если ты не хочешь, чтобы рубцы загноились, то обязательно ей воспользуешься. Поверь мне, жжение мази гораздо приятнее мучительной смерти от заражения крови. Будь благодарен за мою доброту и заботу.

 С этими словами Джеймс покинул клетку, оставив обещанные вещи у двери. Послышался привычный насмешливый скрежет замка, стук упавших на пол наручников и шуршание удаляющейся верёвки. Палачи отпустили тиски, и Гилберт остался наедине со своей болью.

На следующий день цирк начал сворачиваться. Вновь предстояла долгая дорога, качка, тяжёлые ставни на решётках клетки, укрывавшие от порывов зимнего ветра, но не от сквозняков. Гилберт, дрожа всем телом, кутался в старый полушубок. Раны от мази хоть и щипали первое время, но всё же заживали быстро, превращаясь в багровые рубцы, похожие на мерзких червей, забравшихся под кожу.

 В последующие стоянки цирка си́рина уже больше не использовали в выступлениях. Лишённый полётов, он вновь стал немым экспонатом среди других зверей. Время шло, дни складывались в недели, а те – в месяцы. Зима отступила, передавая бразды правления весне, а та, сбрызнув деревья свежей листвой и бутонами, поспешила отдать власть лету. Воцарилась устойчивая тёплая погода. При переездах решётку клетки больше не закрывали деревянными ставнями. Воздух наполнился щебетанием птиц и ароматом цветов. Гилберт часами смотрел на проплывающие пейзажи лесов, долин, рек и озёр, ни о чём не думая. Жизнь на острове казалась ему зыбким миражом, а будущее – бессмысленным и обречённым на вечное заточение в плену. В сердце си́рина не осталось даже сожаления о том, что он хотел сделать в своей жизни… Познать наслаждение от соития с сиренами… Воспитание птенцов… Обучение их Песни… Как же давно он не практиковался. Сможет ли он, как и раньше, держать Песнь сильной и непрерывной? Впрочем, какое это имеет значение, если клюв тебе дают раскрыть только для поглощения еды? Уже целый год как Гилберт ни с кем не говорил. Одиночество разрасталось на его сердце коростой, пожирая надежды на общение. С тех пор как Гилберт пробил клювом Джеймсу руку, а тот в отместку исхлестал его кнутом, между ними пролегла пропасть. Не то чтобы они общались до этого, но всё же в глазах этого человека проскальзывало сочувствие. А теперь Джеймс перестал видеть в си́рине пленённое разумное существо. Надев доспехи жестокости и отчуждённости, парень относился к Гилберту как всего лишь одной из многих тварей своего бестиария, не заслуживающей ничего лучше, как только служить заработком для цирка.