Песнь Гилберта

 Гилберт остался один в темноте. Поблизости слышались приглушённые звуки и шорох ткани. Си́рин не знал источник этих звуков, все они были ему незнакомы, и он понятия не имел, что творится за пределами его клетки. На небе начали загораться первые звёзды, нестерпимо напоминая о доме. Горло всё ещё саднило, вызывая чувства отчаяния и злости. Он обязан сбежать от этих ужасных людей, найти Ангуса и вместе вернуться на остров. Во что бы то ни стало.

Люди ворвались в клетку и начали заламывать си́рину руки. От боли у него перехватывало дыхание. Лица незнакомцев молча скалились хищными улыбками. Гилберт отчаянно бился, кричал, чтобы его отпустили, но из горла вырывался только глухой хрип. Боль в руках становилась нестерпимой. Ещё немного, и ему совсем их вывернут из суставов. Среди хоровода лиц появился бородач и загоготал: «Ты ещё заработаешь мне монет, птенчик, кушай на здоровье!» В этот момент Гилберт проснулся. Ещё не понимая, где он, си́рин почувствовал, как сильно у него сводит руки. Гилберт слишком долго лежал связанным, и мышцы уже не просто ныли, а горели огнём. Он принялся растирать их крыльями, кататься по полу, чтобы хоть как-то разогнать кровь. Боль слегка утихла, стала терпимой, но совершенно очевидно, что отступила она ненадолго, коварно затаилась, выжидая своего часа, чтобы вновь острыми зубами впиться в каждую мышцу. На лице у си́рина выступил пот, и он неуклюже вытер его о плечо. На небе занимался рассвет, первые лучи солнца озаряли мир ласковым светом. Начали щебетать птицы, предчувствуя новый чудесный день. Будет ли он таким для Гилберта? Си́рин сомневался. Пока что его терзали болезненное онемение в руках и разгорающийся голод. Когда ему вновь дадут еды? Что сегодня будет происходить? Какое значение у слова «зарабатывать»? Время шло. Вокруг ничего не менялось. Лишь только солнце поднималось выше, а пение птиц становилось громче. Спустя какое-то время появились новые звуки: шорох, негромкие голоса людей, какие-то стуки. По-видимому, люди начали просыпаться и скоро вспомнят про него. Чем громче становился шум снаружи, тем сильнее разгоралось волнение Гилберта. Неизвестность пугала и, судя по недолгому опыту взаимодействия си́рина с людьми, не предвещала ничего хорошего. В конце концов, от тщетных размышлений Гилберта отвлекла резкая боль, которая вновь начала вгрызаться в мышцы. Он вновь принялся кататься по полу и попробовал крыльями растирать руки в слабых попытках её отогнать. В этот момент его и застигли люди. Когда Гилберт остановился, чтобы перевести дух, он услышал голоса:

– Что это с ним? Может у него блохи?

– Какие блохи? У него даже шерсти нет. Да и волос тоже.

– Не знаю, – неуверенно ответил собеседник, – может какие-нибудь блохи сирен? А что, по-твоему, с ним?

 Гилберт остановил свои отчаянные попытки усмирить боль и постарался прислушаться к разговору, насколько это было возможно при сводящих мышцах. Перед ним стояли двое мужчин лет двадцати пяти. Один высокий и худой, блондин с жилистыми, но сильными руками и проницательными серыми глазами. Одет он был в простую светло-голубую рубаху, местами потёртую и грязную, и древние кожаные штаны, которым явно требовалась замена. Второй брюнет, коренастый и слегка полноват, с маленькими поросячьими глазками. Он держал руки в карманах просторного жилета поодаль от своего товарища и опасливо не сводил глаз с си́рина. Гилберт со слабой надеждой посмотрел на мужчин, хотя в глубине души понимал, что ничего хорошего от них ожидать не стоит.

– Я думаю, что мы не можем его держать с постоянно связанными руками, это повредит здоровью, – продолжил беседу высокий и худой мужчина, глядя прямо в глаза Гилберту, – а нам лучше, чтобы этот зверёныш подольше пожил. Впрочем, посмотрим, сколько народу придёт на него поглядеть. Может быть, не таким уж и ценным он окажется.

– Ценным? – удивился толстяк, – да Гриммер отдал за него гроши! Даже если его прямо сейчас заколоть, то невелика потеря.

– Дурак ты, Томас, – осклабился его собеседник, – неужели ты забыл, с каким трудом мы добываем каждую тварь? Да, с этим нам повезло, его мы взяли за гроши, потому что капитан думал, что зверь вообще не выживет. Хотел сбагрить этот труп хоть за какую-то монету, чтобы не остаться внакладе. Но это не отменяет тот факт, что каждый экспонат ценен, потому что люди платят деньги, чтобы посмотреть на удивительных тварей, а не твою кривую рожу.

 Толстяк хотел что-то возразить, но тут высокий мужчина неожиданно обратился к Гилберту:

– Ты меня понимаешь? Гриммер сказал, что ты сообразительная тварь. Есть хочешь? Что, у тебя там, руки болят?

 Си́рин утвердительно закивал и энергично потёр крыльями онемевшие мышцы.

 Высокий мужчина приложил руку ко лбу, скрыв глаза. По его выражению лица ничего нельзя было прочитать. Но спустя несколько секунд он сказал: «Пойдём, Томас, принесём всё для кормёжки. И надо подготовить его к показу. И что-то придумать с руками… Я поговорю с Гриммером». С этими словами мужчины удалились.

 Гилберт пытался восстановить и понять услышанное. Слишком много незнакомых слов, это сбивало с толку. Что такое блохи? Деньги? Гроши? Экспонат? Это они его назвали зверёнышем и тварью? Судя по всему, да. Кто-то придёт на него смотреть… Но зачем? И худой высокий мужчина говорил, что они не будут держать его всё время со связанными руками. Возможно, это его шанс, чтобы сбежать! Он будет не таким беспомощным. Если бы он лучше понимал, о чём говорили эти двое… В этом месте слишком много объектов и слов, которые си́рин ещё не понимал. Их просто не существовало в его жизни до сего момента, и он совершенно не знал, как можно использовать всё это для побега. Да, какие-то предметы казались ему знакомыми: он видел их раньше на острове, гадал об их назначении, но пока Гилберт всё ещё не знал, как их использовать. В этом чужом мире он и вправду немного чувствовал себя диким зверем, попавшим во враждебную среду.

 Спустя некоторое время мужчины вернулись. Блондин нёс в руках еду: вяленое мясо, яблоки и хлеб. Томас шёл с ведром. Мужчина положил на ящик пищу и, к удивлению Гилберта, как-то неуверенно и смущённо заговорил:

– Меня зовут Джеймс. Думаю, Гриммер вчера объяснил, при каких условиях происходит кормёжка.

 Си́рин кивнул и прижался спиной к решётке клетки, мысленно отметив, что, по-видимому, того мерзкого бородача звали Гриммер. Джеймс очень внимательно всматривался Гилберту в глаза, как будто хотел в них что-то прочитать. Си́рин, к своему удивлению, смутился. Он не понимал, что ищет этот незнакомец в его душе. И совершенно не понимал, что сам может и хочет сказать одними лишь глазами. Мольба об освобождении? Ненависть к своим тюремщикам? Боль тела и души? Желание свободы? Да, си́рин хотел убраться из этого проклятого места, подальше от тесной клетки и людей, но пока не видел возможности для осуществления. Он не был достаточно силён, чтобы сломать прутья клетки, а открывалась она только, когда на его шее была туго натянутая верёвка, готовая в любой момент лишить его живительного воздуха.

 Томас поставил ведро и начал просовывать верёвку у горла си́рина. Как только всё было готово, Джеймс открыл клетку. Мужчина не воспользовался ножом, а упорно пытался развязать узел руками. Спустя какое-то время ему это удалось. Гилберт вдохнул полным клювом воздуха, но тут же верёвка на шее натянулась, и он захрипел.

– Эй, Томас, полегче, – отозвался Джеймс, – птенец даже и слова не пикнул.

– А если он набрал в грудь воздуха, чтобы петь свою жуткую песнь, от которой у людей головы взрываются?! – возмутился толстяк.

 Джеймс поморщился, но ничего не сказал. Он методично скармливал Гилберту кусок за куском, внимательно наблюдая за си́рином.

– Какой ты удивительно понятливый. Остальное наше зверьё приходится погонять кнутом, прежде чем можно от них чего-то добиться, – задумчиво проговорил Джеймс. – Раз ты понимаешь человеческую речь, расскажу тебе о предстоящих планах. Я уговорил Гриммера придумать какой-то намордник или маску, чтобы освободить тебе руки. Сегодня что-то сделаем. Скорей всего, уже после представления. А сейчас ты доешь, я завяжу тебе клюв, сниму мерки, чтобы заказать тебе какой-нибудь намордник, потом тебя вымоем, поменяем тряпьё… Хотя нет. Перед омовением тебе, пожалуй, лучше облегчиться. Томас принёс ведро. Так, всё, дожевал? Отлично. Закрывай клюв. Вот так, молодец, хороший птах.

 Джеймс завязал си́рину клюв, снял мерки и принёс ведро. Закрыв на ключ дверь, он подал знак, чтобы его напарник убрал верёвку. До этого момента Гилберт и не подозревал, как сильно ему хотелось облегчиться. Ужас вчерашнего дня, кошмары, боль в руках и бесплодные лихорадочные мысли о побеге занимали всё его внимание, не оставляя места для других физических потребностей.

 Си́рин, встав с ведра, облегчённо выдохнул и кивнул, встретившись глазами с Джеймсом, от чего у последнего пробежала мелкая дрожь по телу. По каким-то неведомым причинам Гилберт доставлял сильный дискомфорт этому высокому худому мужчине. Джеймс приказал ему снова сесть у задней части клетки. Верёвка вновь крепко обвила шею си́рина, угрожая лишить его дыхания в любой момент. Джеймс отпер клетку, вынес ведро и на минуту исчез из вида. Гилберт подумал, что это его шанс. Изо всех сил он рванулся вперёд, в этот маленький квадрат свободы, но Томас был бдителен и с яростным воплем: «Куууудаааа?!» – вновь припечатал его к стенке решётки. На этот раз его палач долго не ослаблял верёвку. У Гилберта уже выступила кровавая пена, и он начал терять сознание. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он вновь смог дышать. В ушах звенело, но всё же он различил крики, прорывавшиеся сквозь тьму его сознания:

– Ты что, убить его захотел?! В первый же день?! Гриммер с нас шкуру спустит! – вопил Джеймс.

– Да ты сам виноват! Оставил клетку открытой и отошёл! А эта тварь как рванёт на волю со всех своих сил! Я его едва удержал! Думаешь, будет лучше, если он сбежит, а?! – кипятился в ответ Томас.

 На этот раз Джеймсу нечего было возразить. Он судорожно открывал и закрывал рот, со злостью глядя в глаза напарнику, и после, смачно плюнув, взял тряпку с ведром чистой воды и направился к си́рину в клетку. Гилберт слабо открыл глаза, почувствовав, что с него снимают тунику. Мокрая тряпка начала прохаживаться по торсу.

– Фу, у него совсем ведь человеческое тело, как будто мужика моешь, – невольно поморщился Джеймс.

 Гилберт хотел посмотреть ему в глаза, беззвучно закричать: «Это моя вина, что я здесь, взаперти, и тебе приходится делать эту грязную работу?! Дома я прекрасно мог омываться в море самостоятельно и без твоей помощи!», но сил не хватало даже чтобы поднять голову. В конце концов, Джеймс закончил своё неприятное дело, одел си́рина в новую тунику, оставил в углу клетки пустое ведро под испражнения и вышел, закрыв дверь на замок. Томас смотал верёвку и молча последовал за напарником. Гилберт с облегчением выдохнул. Появление людей у него теперь прочно ассоциировалась с удушением. Впрочем, были и приятные мелочи: еда, чистая одежда. Хотя зачем ему были нужны эти тряпки? И почему люди сами ходят, прикрываясь какими-то очень уж хитроумными нарядами? Куча верёвок, отворотов, маленьких металлических кругляшей и прочих непонятных мелочей… Странные твари, эти люди… И порядки у них жестокие. Внезапно перед его глазами появились сирены с каменистого острова и истории, как они своими когтями разрывают моряков и незадачливых си́ринов, что прервали свою песнь во время своего визита. На корабле, разделённые решёткой, они никогда не разговаривали. Ангус пытался наладить с ними связь, но в ответ получал только злобное шипение. Гилберт впервые всерьёз задумался: а обладали ли сирены речью? Может быть, для их жестокого образа жизни не нужны переговоры? Только язык силы. И так ли разительно их вид отличается от людей? Размышления Гилберта прервались появлением его сегодняшних надзирателей с подкреплением. Несколько крепких мужчин обступили клетку со всех сторон. Си́рин сжался в комок от страха. Что на этот раз? И тут пол под ним качнулся. Его подняли и понесли наружу. Гилберт зажмурился от прямых солнечных лучей. Когда же глаза привыкли к свету, он увидел большую поляну, пестрящую множеством цветных ярких палаток, тележек и высоких четвероногих животных с длинными мордами (позже си́рин узнает, что это были лошади), кучу людей, снующих туда-сюда, а в центре всего этого находился шатёр огромным полосатым чудовищем, нависающим над всем остальным. Чёрная зияющая пасть этого монстра приближалась, готовая поглотить клетку Гилберта, но направление внезапно изменилось, и его вобрал в себя шатёр поменьше.

– Фух, тяжёлый зверь. Никогда больше не буду таскать его, – пожаловался один из носильщиков, поставив клетку на возвышение. – Пусть Гриммер делает для него отдельную клетку на колёсах, как и для всех остальных тварей. Придумал тоже таскать на наших плечах такой груз!

– Да торопились просто все. Мы и так задержались в порту, да и не планировал он обзавестись ещё одной тварью в самом сердце цивилизации. Сейчас начнутся выступления, заработаем деньжат, и он всё решит, – ответил ему другой мужчина.

 После этих слов все удалились. В шатре стояли другие клетки, но на высоких колёсах. Из их недр на него уставились множество глаз. Си́рин ещё не до конца привык к полумраку после яркого дневного света и не мог различить существ, взирающих на него. Отовсюду послышались цоканье, рычание, шипение, скрежет, но Гилберт не мог разобрать ни слова. Он чувствовал интонации, эмоции удивления и интереса, но не понимал сути. Как будто существа разговаривали с ним на иностранном языке, очень близком, но всё же совершенно неизвестном. Смысл ускользал от него, но си́рин чувствовал, что это не были бессмысленные звуки. Каждый пытался донести свои мысли до Гилберта. Си́рин попытался что-то сказать в ответ, но по-прежнему связанный клюв позволял только невнятно мычать. Воцарилась тишина. В атмосфере шатра повисло отчаяние. Даже не понимая смысл звуков, издаваемых существами, Гилберт отчётливо понял это чувство, объединявшее их всех. По-видимому, они тоже были пленниками, вырванными из лона своего любящего племени, чтобы сгноить свои жизни в тесных клетках.

 Обычно Гилберт отмерял время по движению солнца или звёзд. Здесь же, в полумраке шатра, жизнь остановилась. Замерла осколком неподвижного немого льда в вечности ожидания. Воспоминания о прожитых днях, детских играх, историях об острове сирен, которые они рассказывали друг другу подростками, калейдоскопом мелькали перед глазами. А потом на смену им приходили грохот выстрелов, кровь сирен, заточение в корабельном трюме, лихорадка, и вот он снова чувствовал, как его душат в клетке. Мрачные картины поглощали разум сирина, отзываясь в сердце болью, отчаянием и ненавистью. Потом он отмахивался от этой части своей жизни. Думал о побеге, но не мог найти ни одной лазейки для успеха. Гилберт метался в тупике безысходности. И в итоге, дабы избавиться от тяжёлого давления невыносимой тоски, он вновь возвращался к счастливым воспоминаниям об острове. Так, круг за кругом, Гилберт проживал своё прошлое и настоящее в поисках шанса на будущее.

 Снаружи шатра послышались голоса. По-видимому, людей становилось всё больше и больше. Среди грубых мужских слышались и тонкие женские, и даже писклявые голоса детей. Разговоры становились всё громче, приближаясь, а потом вновь угасая. Слух Гилберта выхватывал предложения и фразы, но они по большей части состояли из незнакомых слов. И толку в этом ровно никакого. Странное это чувство: отчётливо слышать речь, но при этом совершенно не понимать её смысл. Вскоре голоса стихли, где-то зазвучала музыка, а в перерывах между композициями слышались восторженные ахи и охи. Всё это продолжалось довольно долго, а потом гул голосов стал всё громче и громче, пока не достиг своего пика. Ткань, служившая входом в шатёр, распахнулась, и на пороге появился Джеймс в парадном голубом костюме. За ним следовала толпа людей: мужчины в праздничных костюмах, женщины в нарядных платьях и маленькие дети с открытыми ртами, взирающими вокруг. Джеймс высоко поднял фонарь и громко, чётко поставленным голосом возвестил:

– Добро пожаловать в наш бестиарий, леди, господа и их благородные отпрыски! Здесь у нас собраны самые диковинные и опасные твари из диких лесов, где не ступала нога человека! Многих храбрых бойцов мы потеряли, пытаясь добыть эти чудеса на стол вашего удовольствия. Теперь вы с лихвой сможете насытить своё любопытство видом этих удивительных тварей. Но будьте осторожны, не приближайтесь близко к клеткам, следите за своими очаровательными детишками. Цирк не несёт ответственности за откушенные пальцы.

 Произнеся столь торжественную речь, Джеймс начал подходить к каждой клетке, освещая лампой зверя, чтобы зрители могли лучше его осмотреть, и рассказывал небольшую историю. Наконец-то Гилберт смог хорошенько разглядеть своих собратьев по несчастью. Среди них были большой зелёный четырёхглазый тигр с двумя хвостами; трёхглавая птица, чьи перья при линьке превращались в воду; огромная змея с чешуёй, усеянной острыми шипами, и многие другие. Больше всего выделялся маленький жеребёнок остророга. Белоснежное тело лошади завершала человеческая головка девочки с голубыми глазами и золотыми длинными кудрями. Из середины лба у неё рос длинный витиеватый рог. Вот чей язык Гилберт точно смог понять, если бы не связанный клюв! Тем не менее, очаровательная девочка-остророг не произнесла ни слова. Ни сейчас, ни когда-либо после. Только слёзы тихо струились по её бледным фарфоровым щекам.

– И, наконец, украшение нашего бестиария, – торжественно заголосил Джеймс, – сирена с далёких морских берегов! Страшное и опасное создание! Своими песнями туманит ум морякам, заманивая их на острые скалы, а потом выклёвывает глаза, пожирает душу и обгладывает мясо до самых костей! При этом обладает недюжинным умом и смекалкой! Не счесть, сколько отважных и смелых бойцов эта тварь обвела вокруг пальца и разорвала в клочья, прежде чем мы смогли схватить и доставить её сюда!

 «Что?.. – растерянно подумал Гилберт, – ты серьёзно говоришь это про меня?»

– В целях безопасности клюв у этого кровожадного создания завязан, но посмотрите в глаза этой твари: два мрачных омута тьмы со светом голубого адского пламени! Крылья своим размахом затмевают солнце, – продолжал увещевать толпу Джеймс, и вдруг, почувствовав прилив вдохновения, он обратился к Гилберту: – Дьявольское отродье, ты ведь меня понимаешь? Помаши крыльями, если ты разумное существо, будет у тебя дополнительное яблоко к ужину.

 Ещё один кислый фрукт не являлся достаточной причиной для выполнения этого нелепого приказа. Гилберт демонстративно отвернулся спиной. Вдруг какой-то бойкий мальчишка подался быстро вперёд и выдернул одно из перьев. От неожиданности си́рин и вправду захлопал крыльями. Публика восхищённо зааплодировала.

– Находчивый малец, – сквозь зубы ухмыльнулся Джеймс и очень тихо добавил: – Но больше так не делай, а то я лично переломаю тебе все пальцы.

 Люди ещё немного побродили по шатру, разглядывая диковинных тварей, а после удалились. Но на этом визиты не закончились. Толпы зевак через какое-то время, словно отлив и прилив, наводняли шатёр под однотипные рассказы Джеймса и также уходили. Несмотря на пол и возраст посетителей, всех их объединяло одно – смесь ужаса, отвращения и ненависти, отражавшихся на их лицах. Никто никогда так не смотрел на Гилберта. Некоторые особенно чувствительные особы даже падали в обморок при виде диковинных тварей. Мужчины же кровожадно скалили зубы. На их лицах словно написано: «Тебе в клетке самое место! Либо здесь, либо с отрубленной головой в помойной яме, мерзкое отродье!» От этих взглядов у си́рина мурашки пробегали по телу. Он никогда не видел этих людей. За что они так ненавидели его? Но задать свой вопрос из-за связанного клюва он не мог. Да и ответ получит не скоро.

 На следующий день всё повторилось, за исключением вечера. После кормёжки Джеймс не завязал клюв обычной верёвкой, а надел ему тяжёлый намордник из крепкой кожи и металла, застёгивавшийся хитрыми замками на затылке. В этот раз верёвку убрали не только с шеи, но и развязали руки. Гилберт уже перестал их чувствовать и боялся, что и вовсе потеряет над ними контроль. И всё же, мало-помалу, он вновь смог ими шевелить, и, несмотря на тяжёлый намордник, с развязанными руками жить стало гораздо легче. Перед тем как уйти, Джеймс бросил си́рину слова:

– Теперь всё это. – Он обвёл шатёр с клетками рукой. – Твоя жизнь и будет лучше, если ты примешь её как есть. Не сопротивляйся, и сможешь избежать лишней боли.

Гилберт проводил человека глазами, пока тот не скрылся за тканью, закрывавшей вход. Они оба знали, что принять такую реальность невыносимо.

Жизнь в цирке проходила однообразно. Выступления и показы диковинных зверей. Потом люди собирали шатры, закупали провизию и отправлялись в путь. Долгая дорога по ухабистым узким тропам, которые вовсе не предназначались для колонны из повозок с лошадьми, привалы по ночам, а потом – новый город. И вновь выступления, показы животных… И так круг за кругом. Как и обещали, Гилберта перевели в клетку на колёсах, как у других животных. С боковых сторон у неё располагались массивные прутья решёток, дававшие прекрасный обзор. С торца одна из стенок представляла собой тяжёлое деревянное полотно. Противоположная сторона служила входом. Новое узилище си́рина оказалось просторнее и больше предыдущего, но всё же оставалось маленьким пятачком, на котором едва можно расправить крылья. Гилберт ни минуты не переставал думать о побеге, но, казалось, его тюремщики просчитали всё. Сначала си́рин возлагал большие надежды на перевод в другую клетку. Когда бежать, как не в этот момент? Но люди связали его по рукам и ногам. Он не мог пошевелить даже крыльями и напоминал перевязанный тюфяк, нежели живое существо. К тому же во время кормёжки руки ему теперь держали крепкие наручники с замком. И по-прежнему человек, державший верёвку у шеи си́рина, был начеку, готовый придушить его за любое подозрительное движение. Замки на наморднике крепки. Как Гилберт ни пытался стянуть или сломать их, перетереть ремни о решётку клетки – всё оказалось бесполезным.

Дни листьями осыпались на землю, чернея и увядая. Обнажённые деревья скрюченными пальцами веток отчаянно царапали серое небо. Гилберт впервые увидел осень и почувствовал холод. В тропическом климате его родины не было ни ледяных ветров, ни пробирающих до костей промозглых ночей. Всё это стало в новинку, и си́рин был не рад этому открытию. Он не мог заснуть из-за озноба и до рассвета дрожал в углу клетки, сжавшись в комок. Однажды Джеймс заметил, в каком жалком состоянии находится его питомец, и добыл ему старый полушубок. Гилберт судорожно закутался в эту поношенную тряпицу. Мех на ней местами вылез и был поеден молью, но всё же согревал и не давал ветру пронизывать ледяными иглами худое тело си́рина. Вероятно, именно в эти унылые осенние дни в сердце Гилберта вошла безысходность. Надменно и властно она топтала каблуками надежду, разрывала острыми когтями призрак свободы, упивалась тёплой кровью умирающего счастливого будущего. Всё, ради чего стоило жить, бледнело, становилось хрупким и рассыпалось от слабого дыхания си́рина, вырывавшегося клубами пара на остывающий воздух. Вскоре похолодало настолько сильно, что во время переезда в новый город решётки клетки стали закрывать деревянными ставнями. Внутри действительно стало теплее, но в то же время часы и дни в абсолютной темноте угнетали. Раньше си́рин мог видеть живописные пейзажи, леса, долины, небо, наряжавшееся каждый день в разный узор облаков. Теперь мрак поглотил Гилберта. Во время кормёжки одну из ставень снимали, чтобы можно было привязать его к решётке, но происходило это обычно поздно, после заката. Только свет факелов и костров освещал унылый быт. Гилберт не видел солнца уже несколько месяцев, пока другое событие не озарило его жизнь совершенно другим светом.

– Хочу сообщить тебе хорошую новость, сирена, – возвестил Джеймс, отправляя ему в рот сушеный ломоть яблока.

«Си́рин, – в очередной раз мысленно поправил Гилберт. – Сирены – это женщины, а си́рины – мужчины. Впрочем, откуда тебе это знать? Ты, по-видимому, разницы не видишь, если вообще встречал других сирен или си́ринов помимо меня».

– Я поговорил с Гриммером, и мы решили добавить ещё один номер выступления. Ты будешь летать на манеже перед публикой, – продолжил Джеймс.

Глаза си́рина загорелись энтузиазмом. Летать? Наконец-то у него будет шанс широко расправить крылья?! Как много времени прошло с его последнего полёта? Полгода? Год? Вечность! Может быть, теперь он сможет улететь отсюда? Джеймс улыбнулся, как будто прочитал его мысли, и, отправив очередной кусок яблока си́рину в рот, сказал: