Рецидивист 4. Вэнь

– Слышишь кипешь за окном, Мамай? – неожиданно «очнулся» от раздумий Каин.

– А? – не понял сути вопроса недалекий татарин.

– Ты в уши долбишься, Мамай? – Каин недобро оскалился и сплюнул на пол. – Прочистить помочь? – В его руках, словно у заправского фокусника, появилась заточка из гвоздя, которой он деловито принялся ковыряться в зубах.

– Не, пахан, не надо! – Мамай поспешно отодвинулся от Ваньки, запрыгнул на второй ярус нар и приник к решетке окна. – А ведь и вправду кипеша не слышно! – произнес он наморщив и без того изрезанный глубокими «канавами» лоб.

А ну ша, босота! – заорал на зэков худющий и подвижный, словно глиста, уголовник Боба Самарский, профессиональный вор со стажем, по праву считающийся на киче правой рукой Каина.

Гомон в камере мгновенно прекратился – зэки затихли, нарываться на неприятности и попадать под раздачу от авторитетных воров и приближенных к ним блатных, оккупировавших лучшие в камере места, никому не хотелось.

–А ведь и вправду не стреляют, дядь Вань (Каин нынче отзывался на погоняло дядя Ваня)… – Боба махнул рукой в сторону окна.

Канонада от развернувшихся кровавых боев с наступающими немцами громыхала вот уже несколько дней, заставляя трусливых зэков втягивать голову в плечи, когда разрывы снарядов и авиабомб раздавались в опасной близости от тюрьмы. А сейчас по всему городу разливалась тягучая и пугающая тишина, прерываемая лишь отдельными винтовочными выстрелами и коротко потрескивающими автоматными очередями.

– Неужели Гансы таки город взяли? А, пахан? – Мамай спрыгнул с нар и присел на корточки перед задумчивым Каином. – Так, может, и пупки все здрисьнули под это дело? А нашему брату-босяку от немчуры и послабление какое будет? Мы ж претерпевший от комиссаров элемент!

– Я чего думаю, пахан, – Боба тоже приблизился к коронованному вору, и прислонился к стойке двухъярусных нар. – Мамай в мазу толкает – если немец в городе – свинтили красноперые, поди, догони!

– Коня по хатам запустите, – распорядился Ванька, – а там посмотрим.

Боба быстро нацарапал маляву на огрызке мятой газеты и, подскочив к решетке, привязал её к тонкой бечевке, уходящей одним концом куда-то в сторону улицы:

– Мамай, отстукай – принимают пускай!

Мамай подошел к ближайшей стене, покрытой сырым и ноздреватым бетоном, после чего, вооружившись мятой алюминиевой кружкой, «отбил» послание в соседнюю камеру:

«Сидельцы, принимайте коня».

Соседи мгновенно ответили, а малява по «канатной дороге», соединяющей тюремные камеры, уползла и скрылась за окном.

Через несколько часов, огрызок бумажки вернулся в руки отправителей.

– Читай, Боба, провести честных босяков! – распорядился Ванька, внешне не проявляя особого интереса к доставленной информации. За долгие годы скитания по тюрьмам и зонам, он чего только не насмотрелся. Поэтому расклад, каким бы он не оказался на деле, его особо не волновал. Да и что сможет напугать вечного вора?

Оба быстро раскатал газетку и молчаливо пробежал глазами по скупым каракулям:

– Во всех хатах та же бодяга – хавки нет, дубаков нет, тишь-благодать. Еще Веня Хотелка отписался, что из соседних камер всех политических: врагов народа и диверсантов, под самое утро собрали и куда-то увели. А кум, что к ним заглядывал, пообещал, что и за остальными скоро вернется…

Дочитать маляву до конца Боба не успел – сначала скрежетнул приоткрытый волчок, и в камеру из продола кто-то заглянул. Зэки испуганно напряглись, застыв в ожидании. Обещания кума вернуться за остальными ничего хорошего в ближайшей перспективе не сулили. Только Каин и его подручный – Боба, остались невозмутимыми. Воровской верхушке нужно было держать хорошую мину даже при самом плохом раскладе. Лязгнул отпираемый замок и тяжелая дверь распахнулась.

– Мир вашему дому, братцы-арестанты! – Объявившийся на пороге хаты блатной, что в сопровождении двух немцев-автоматчиков проскользнул в камеру, был хорошо знаком многим сидельцам «Тюремного замка».

Десяток лет назад, когда он только-только познакомился с Каином, откликался этот сколький субъект, промышлявший грабежами на погоняло Грач. Но прошли годы, и бывший жиган Грач, сумевший вовремя повернуть нос по ветру, основательно заматерел, короновался, сменив прежнее невзрачное погоняло на более солидное – Князь. К слову, он и был настоящим князем по рождению, только революция, грянувшая внезапно для его аристократического семейства, извела под корень всю его многочисленную семью. Грач не сбежал с другими представителями белой кости за бугор, а остался в России, приклеившись к банде жигана Сени Барона, бывшего офицера царской армии. Однако, после кровавых терок между урками и жиганами, Грач быстро перековался, приняв «Воровской Закон». И несколько лет спустя сумел заработать авторитет среди профессиональных уголовников.

– И тебе не кашлять, Грач! – Ответил Ванька, не вставая со шконки. Невзирая ни на какие заслуги собрата по криминальному ремеслу, он продолжал упорно называть его старым погонялом – статус Каина среди урок пользовался куда большим авторитетом. – Что это за рожи винтовые[3] ты с собой притараканил?

– Да вы чего, босяки? – взъерошив угольно-черную шевелюру, за которую, собственно и получил первое погоняло, удивленно обвел настороженных уркаганов Грач. – Мы же нонче в новом мире проснулись…

– Это, в каком жа? – вставил свои пять копеек Боба Самарский, по масти стоявший вровень с Грачом.

– А в таком, – нарочито воодушевленно воскликнул Грач, – там, где краснопузым одна дорога – на тот свет! Ну, вы че, бродяги! Радоваться надо – всем амнистия от новой власти корячится!

– Свистишь! – подался вперед Мамай. – Так и всем?

– Таки всем, Мамай! – радостно заявил Грач. – Таки всем…

– Как бы с нас за ту амнистию пять шкур не спустили, – слегка поморщившись, произнес Каин. – За базар ответишь?

– Зуб даю, дядя Ваня! – Грач зацепил ногтем большого пальца верхний резец, звонко щелкнул, после чего чиркнул себя тем же ногтем по горлу. – Падлой буду!

– А эти? – Боба стрельнул глазами в сопровождающих грача автоматчиков.

– А эти для порядка, – произнес Грач, – новое начальство левого кипеша не хочет!

– Условия? – коротко поинтересовался Ванька.

– Вот с тобой, дядь Вань, мы все условия и обкашляем, – заверил Каина налетчик, – ты ж на тюрьме Иван, тебе и карты в руки!

– А ты мне тогда зачем? – Ванка и не подумал подниматься со шконаря. – Мне прокладки для базара не нужны.

– Дядь Вань, ты ж знаешь, что я из дворян.

– Ну…

– А как ты с гансами общаться собрался? А я с детства к языкам приучен: хошь – немецкий, хошь – французкий… А твою феню, дядь Вань, подчас и русскому тяжело понять!

– Ладно, толмач, – Каин, уперевшись руками в колени, плавно поднялся с нар, – веди, потолкуем с новой властью…

[1] Сырмат, дубак, пупок – тюремный надзиратель (уголовный жарко).

[2] Тюремный замок – жаргонное название Симферопольской городской тюрьмы.

[3] Винтовой – солдат.

Глава 3

Ноябрь 1941 г.

Симферополь.

Городская тюрьма.

Каин топал следом за Грачом, а за ним следом грохотали подкованными маршевыми сапогами автоматчики. Каин примерно представлял себе, тему предстоящего разговора с новым немецким начальством, но вот каким боком тут был замешан Грач, пока не понял. Его жалкое объяснение, что он понадобиться Ваньке в качестве толмача, Каин сразу отмел, как абсолютно не состоятельное. Можно подумать, что у оккупантов не найдется своих, более профессиональных переводчиков. Нет, Грачу, а вернее тому, кто решил действовать через его, Ванькино, уголовное сообчество, нужно от него что-то другое. Решив не забивать себе понапрасну голову, скоро и так все проясниться, Каин продолжил спокойно идти следом за Грачом.

У дверей кабинета бывшего хозяина тюрьмы, который, как и следовало ожидать, заняла и новая тюремная администрация, стояла вооруженная автоматами охрана. При приближении уголовников, автоматчики напряженно замерли, сверкая глазами из-под нахлобученных по самые брови касок. Не обращая на них внимания, каин подошел к двери и громко постучал.

– Anmelden[1]! – Раздался из-за двери чей-то командный уверенный голос.

Грач бесстрашно толкнул дверь и прошел в кабинет. Замешкавшегося на секунду Каина подтолкнул стволом автомата в спину кто-то из солдат сопровождения:

– Nach vorne[2]!

– Сам иди нах… – буркнул Каин, недовольно дернув щекой.

Едва он переступил порог, дверь кабинета за его спиной закрылась.

– Херр майор, – произнес по-немецки Грач, – я его привел.

Наметанным глазом Каин мгновенно заметил, как кардинально изменились повадки бывшего заключенного: исчезли суетливые движения и нарочитая расхлябанность, присущая практически всем уголовникам. Засунутые прежде в карманы руки теперь четко держались по швам, а от былой сутулости не осталось и следа – Грач, словно лом проглотил. Потомственный военный, ни дать, ни взять! Из какой только глубины его памяти всплыли эти вбитые в него с детства рефлексы.

– Спасибо, херр оберстлёйтнант! – Благодушно кивнул немецкий майор, вольготно расположившийся в кресле начальника тюрьмы.

– Херр обестлёйтнант? – Ни сказать, чтобы Ванька так уж сильно и удивился – и не такое в жизни бывало, но постарался изобразить на лице крайнюю степень изумления. – И когда же это ты ссучиться успел, фраерок? А я тебя за честного вора принимал…

– Что есть ссучиться успел? – с жутким акцентом произнес по-русски фриц, с интересом разглядывая приведенного Грачом зэка. – Я не встречать это выражение по-русски.

– Я вам позже объясню, герр майор… – по-немецки произнес Грач.

– Франц. Зовите меня Францем, Альберт, я же просил, – майор тоже вновь вернулся к родному языку. – Забудем на время про субординацию, мой друг. В этой варварской стране нам, немцам, нужно стараться быть ближе друг к другу!

– Хорошо, Франц. – Согласно кивнул головой Грач.

– Так ты, Грач, выходит тоже еще тот хер? – прошептал Ванька, но ответить на этот вопрос Грач тоже не пожелал.

– Это и есть тот самый хваленый дядья Ванья? – спросил Грача немецкий офицер.

– А с какой целью интересуетесь, герр майор? Или лучше Франц? – неожиданно на чистейшем немецком произнес Каин, криво ухмыляясь и сверкая блестящей золотой фиксой во рту.

От неожиданности Грач потерял невозмутимость и попятился.

– О, ля-ля! – воскликнул майор, глаза которого загорелись неподдельным интересом. – Какое любопытное произношение! Если не ошибаюсь, это баварский диалект? Причем довольно устаревший. Так сейчас разговаривают разве что в отдаленных деревнях. Моя бабушка говорила подобным образом, – с ностальгией произнес фриц.

– Слегка не угадали, уважаемый хер, – продолжил легко общаться на немецком Каин, словно этот язык являлся его родным, – этот диалект, хоть и относиться к группе верхненемецких, но отнюдь не баварский, а алеманнский.

– Признаюсь честно, дьядья Ванья, вы сумели меня удивить! – признался немец. – А это не так уж и просто! Неужели вы так же, как и Альбер, происходите из этнических немцев, осевших в свое время на территории этой дикой Руси?

– Боюсь вас огорчить, господин майор, но я русский, чего абсолютно не стыжусь!

– Но ваш немецкий? – в недоумении произнес оккупант.

– Гастролировал много в юности… – Как нечто самой собой разумеющееся, произнес Ванька. – С такой же легкостью я могу изъясняться еще на десятке языков!

– Что значит, гастролировали? – не понял фриц. – Вы артист, музыкант или певец?

– В какой-то мере артист, – усмехнулся Каин, проходя вглубь кабинета и без приглашения усаживаясь на свободный стул.

– Гастроль, герр майор, – с целью выслужиться, поспешил на помощь новому начальству Грач, – это выезд вора в другой город для совершения преступления. В данном случае это выезд в другую страну.

– Вот даже как? – взметнулись вверх брови Франца. – Но, насколько мне известно, выехать за рубеж в Советском Союзе для простого… кхм… пусть даже и вора, было нереально!

– А кто вам сказал, – по-деловому закинув ногу на ногу, произнес Каин, – что я простой вор? Да и Союз не существовал вечно.

– Но постойте! – уже совсем не понимая, что происходит, воскликнул немец. – В Вашем личном деле, – он тряхнул раскрытой папкой, которая лежала перед ним на столе, – нет об этом ни слова!

– А с чего вы взяли, что в этой папке есть хоть доля правды? – Вновь поставил в тупик немца следующим вопросом Каин.

– Так это все подделка? – Немец хлопнул ладонью по бумагам. – Как это по-русски… – он задумался, вспоминая необычное для него слово. – Э-э-э… Дерево… Ах, да! – наконец вспомнил он. – Липка!

– Липа, герр майор, – правил его Грач. – Фиктивные документы – липа. А вот в пословице: ободрать, как липку, используется именно уменьшительно-ласкательная форма – липка.

– Спасибо, Алекс! – поблагодарил Грача майор. – Мой русский еще далек от совершенства, что абсолютно непозволительно для моей служебной необходимости. Поправляйте меня.

– Слушаюсь, герр майор! – прищелкнул каблуками зашпиленных третями прохорей уголовник.

– Обижаете насчет подделки, господин хороший, – на губах Каина продолжала играть снисходительная насмешка, – документы настоящие!

– А… Э… – Вы хотите сказать, что ваша милиция плохо работает? А вы на самом деле – не Павел Арсентьевич Рябов, как указано в личном деле?

– Милиция у нас как раз хорошо работает, иначе, оказался бы я здесь? – фыркнул трехсотлетний вор. – А вот с Рябовым оказия вышла. Я глоктлики меняю практически с рождения! Уже и сам не упомню, как меня мамка назвала.

– Глок тлики? – переспросил майор.

– Поддельный паспорт, – вновь подсказал Грач, он же обрусевший немец Альберт.

– Так кто же вы на самом деле?

– Я – Иван, родства не помнящий! – гордо произнес Ванька.

– О, я-я! Дьядья Ванья, – кивнул головой майор, переходя на картавый русский. – Такой пожизненный конспираций есть вызывать немалый уважений! Я могу сказать, даже восхищений!

– Давайте, уж продолжим по-вашему, – произнес по-немецки Ванька, – а то у меня из ушей сейчас кровь пойдет! Не могу слышать, как вы наш великий и могучий язык уродуете!

– О, я, Тургенев! – произнес майор, чем несказанно удивил Ваньку. А немец-то, оказывается, не щи лаптем хлебает. С этим фраерком надо держать ухо востро!

– Я доволен вами, Алекс! – наконец, утратив наигранную мягкость, жестко произнес Франц хорошо поставленным командным голосом.

– Хайль Гитлер! – Выбросил вперед правую руку Грач, вытянувшись в струнку. – Рад стараться!

– Вы, дядья Ванья – лучший экземпляр из тех, что прошли через мои руки. Если вы согласитесь на мое предложение – ваша жизнь измениться кардинальным образом! Вам больше не придется сидеть в тюрьмах и лагерях! Вы будете богатым и обеспеченным человеком!

Наши дни.

Москва.

СИЗО №

– Мне предложили заняться натаскиванием диверсантов, выращиваемых под крылом Абвера, для работы в тылу врага. Мой опыт конспиративной работы посчитали поистине бесценным! А филигранные навыки марвихера и медвежатника – вообще дар богов!

– И ты огласился? – возмущенно воскликнула Ольшанская, сжав пальцы в кулачки.

– Ольга Валерьевна, Оля… – Каин печально улыбнулся. – За кого ты меня принимаешь? Ты прекрасно знаешь, кто я? И знаешь, по каким правилам, законам и понятиям я живу… Вернее жил… до того, как встретился с тобой…

– Значит, ты не согласился, – облегченно выдохнула она. – Но что с тобой сделали за это?

– Почему ты решила, что я не согласился? – Ехидно прищурился Ванька.

– Но ты же… – Вновь задохнулась она от негодования Ольшанская.

– Оля, Оля! – Выставил перед собой ладони Ванька и громко и заливисто засмеялся. – Остынь! Зачем было сразу враждебно настраивать этих гребаных ублюдков. Конечно, я для виду поторговался, выставив для начала непомерные условия. Фриц повозмущался и отправил меня вместе с Грачом в гостиницу, подумать хорошенько. Мы остановились в одном из лучших номеров гостиницы «Европейская». Грач круглосуточно не спускал с меня глаз, а у дверей всегда стояла охрана. Тогда-то я и увидел этот его родовой вензель на предплечье. – Каин указал на фотографию.

– То есть, этот уголовник Грач, о котором ты сейчас рассказал и Шерстобитов – один и тот же человек? Не может этого быть! Если он по документам двадцать третьего года… А твой Грач еще старше…

– Ну, подлецы обычно долго живут, – философски заметил Ванька, – ведь они отравляют жизнь другим, а не себе. Этот скользкий типчик – потомственный князь Альберт фон Грабофф, умудрился после революции шагнуть на кровавую жиганскую дорожку, и выжить в войне с урками! Я не знаю, когда его успели завербовать в Абвер, но всяко, за несколько лет до войны. Но и я не ожидал, что он столько протянет! По моим скромным прикидкам, ему должно было быть не меньше ста десяти! Откатай ему пальчики, Ольга Васильевна и подай заявление в военный архив. Думаю, найдется что-нибудь интересное.

– Но ты ведь не считаешь, что его убили из-за этого?

– Поверь умудренному годами старцу… – дрожащим голосом произнес Каин.

– Старцу? – Ольга неожиданно развеселилась, прыснув в кулачок.

– Пусть я снаружи и держусь огурцом, – нарочито печально произнес вечный вор, – но моя душа уже давным-давно обросла тленом пробежавших столетий!

***

Когда Ольшанская заявила эксперту Музыкантову о своих намерениях снять отпечатки пальцев с замученного насмерть старика, Петр Ильич только покачал седеющей головой и покрутил пальцем у виска, после чего безропотно отправился выполнять распоряжение главного оперативника отдела. Ответа из архива пришлось ждать долго, только к концу третьей недели в отдел доставили ксерокопию дела Альберта Христофоровича фон Грабова, потомственного дворянина, 1908 года рождения.

– Охренеть не встать! – сотряс воздух изумленный возглас полковника Дрота, когда на срочно собранном совещании он ознакомился с содержанием доставленной из архива папки. – Ольшанская, ты уверена, что это действительно наш старик-ветеран Шерстобитов? Прямо мистика какая-то!

– Так точно, товарищ полковник! – по уставу четко отозвалась Ольга Васильевна. – В этом нет никаких сомнений. Отпечатки пальцев проверены на десяток раз!

– Нихрена себе «фронтовичок», растак! – присвистнул Самойленко, быстро подсчитав в уме его возраст. – Сто тринадцать лет! А не укокошили бы его, и до сто четырнадцати бы дожил, гад!

– Хоть и говорят, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, но это не наш случай, – хмуро произнес полковник. – Да я себе, мля, такого и в жутком сне представить не мог, что вот такие чудовища продолжают небо коптить! – выругался Константин Михайлович. – Вы только послушайте… Хотя, Ольшанская, ты-то это дело получше моего изучила, вот и доложи товарищам.

– Как выяснилось в результате следствия, пострадавший Шерстобитов Эдуард Самойлович, 1923-го года рождения, на деле оказался военным преступником и предателем родины – Альбертом Христофоровичем фон Грабовым, происходившим из давно обрусевшего род князей фон Грабовых, уже лет двести-триста как служивших верой и правдой Российской Монархии. В период с 1941-го года и по 1944 год Грабов входил в состав 201-ой абверкоманы в составе штаба «Украина-Юг» округа «Таврия» в чине оберлейтенанта. Отвечал за подготовку в спецшколе разведывательных и диверсионных групп, действующих в тылу врага, то есть на территории Советского Союза, не попавшего под оккупацию войсками Вермахта. Группы глубокой заброски отбирались лично им из всевозможных маргинальных элементов: убийц, воров и налетчиков. Согласно материалам дела и свидетельским показаниям, Грабов собственноручно и неоднократно убивал советских военнопленных и гражданских лиц на глазах личного состава школы…

– Тварь! – сжав кулаки, проскрежетал зубами Самойленко, даже позабыв произнести свое излюбленное растак.

– Сведений о нем после июня 1944-го года теряются. По свидетельствам очевидцев, он должен был уйти с отступающими немецкими войсками, но…

– Да тут прям такое… – листая дело, не переставал удивляться полковник. – Он, оказывается, и до войны народ пачками резал! На нем уголовных статей, как блох на бездомной собаке!

– Да, был и такой этап в его биографии, – ответила Ольшанская.

– Ну, доведи до личного состава информацию-то! – укоризненно произнес Дрот. – Когда они еще с таким-то делом встретятся?

– Да лучше б никогда, растак, тащ полковник и не встречаться! – выложил, что накипело у него на душе, капитан. – Если б знал, сам бы эту гниду придушил, несмотря на его преклонный возраст.

– Да, история Шерстобитова меня тоже поразила своей… своей… – она запнулась, не умев подобрать точного эпитета. – Она чудовищна, по своей сути: после революции всю семью десятилетнего мальчика Альберта расстреляли, как аристократов, врагов революции и пособников мирового империализма, перед этим… как следует поглумились над его матерью и сестрами…

– Бля..! – вновь не сдержался Самойленко.

– Тихо, Коля не накаляйся! – шикнул на него Константин Михайлович, с интересом слушая доклад Ольги Васильевны. – Продолжай, Ольшанская.

– Но мальчик не умер, а выжил каким-то чудом, поклявшись себе, что отмстит проклятым комиссарам, лишившим его самого дорогого и ценного в его жизни – любимой семьи. Прибившись к стае малолетних беспризорников, которых хватало в разрушенной гражданской войной молодой республике, Альберт и начал свою преступную деятельность. Через пару лет он прибился к кодле бывшего царского офицера, превратившегося под давлением обстоятельств в кровавого убийцу – жигана Сени Барона, люто ненавидевшего, как и наш Альбертик, всю красноперую сволочь. Однако, они, не гнушаясь, резали и простых граждан: рабочих, интеллигентов и мещан. Так что к своему совершеннолетию Альберт, нареченный собратьями «по перу» Грачом, уже имел достаточно солидный вес в преступном мире новоявленной страны советов.

– Растак, Ольга Васильевна, ты словно роман читаешь! – выдал расчувствовавшийся Самойленко.

– Коля, не перебивай! – прикрикнул на него тоже заслушавшийся полковник.

– Грач сумеет успешно пережить войну урок и жиганов, повсеместно развернувшуюся в тридцатых годах, а после и успешно короноваться с погонялом «Князь». В тридцать восьмом году чистокровный, но обрусевший немец Альберт фон Грабов был завербован немецким резидентом, действующим на территории Советского Союза. Дальше, в принципе, вы уже знаете… – закончила Ольшанская свой доклад. – В общей сложности материал архивного дела насчитывает несколько томов. В него так же входят и уголовные довоенные дела рецидивиста Грача-Князя.

– Блин, да на таком материале, растак, можно такой роман накатать, и кино снять…

– Подожди, Коля, может после всего и накатает кто, – ответил подчиненному Константин Михайлович.

[1] Anmelden – войдите (нем)

[2] Nach vorne – вперед (нем)

Глава 4

Наши дни.

Москва.

– Слушай, Ольга Васильевна, – после того, как Ольшанская замолчала, произнес Дрот, – как тебе вообще пришла в голову мысль, снять пальчики у этого старика-перевертыша? Ведь он у нас вроде как идентифицированным считался? Не подснежник какой, не бомж без документов? Все чин по чину: и паспорт, и прописка…

– Так вот и Петр Ильич мне от том же попенял, когда я ему свою просьбу озвучила: дескать, зачем время-то зря терять? – призналась Ольшанская, вспоминая свое недавнее общение с главным медэкспертом отдела Музыкантовым. – Хорошо еще, что он человек культурный и не желчный совсем, другой бы на его месте меня по матери послал!

– Да, Петр Ильич у нас золотой человек! – согласился с майором Константин Михайлович. – Так как тебе эта мысль пришла, Ольга Васильевна? – вновь вернулся он к предыдущему вопросу. – Поделись с товарищами креативом.

– У меня бы до такого точно, растак, мозгов бы не хватило! – со смехом признался капитан Самойленко.

– Так вот, и у меня не хватило, товарищ полковник, – не стала скрывать Ольшанская и присваивать себе заслугу Каина.

– Подсказал кто? – понятливо хмыкнул Дрот. – Похоже, головастый малый! Из какого подразделения? – спросил он. – Я бы от такого сотрудника не отказался, могу походатайствовать для перевода.

– Не поможет ваше ходатайство, товарищ полковник, – печально улыбнулась Ольшанская. – Он сейчас по другому ведомству проходит… ФСИН называется.

– Хех, это не проблема! – и не подумал сдаваться Константин Михайлович. – Дернем за нужные ниточки и переведем…

– Вы меня неправильно поняли, товарищ полковник, – перебила начальника Ольга Васильевна. – Он не служит во ФСИНе… он наказание отбывает.

– Сука, опять гребаный Зинчук, растак, на нашем горизонте нарисовался! – выругался догадавшийся о ком идет речь Самойленко.

– Зинчук? – переспросил полковник. – Это Ключник что ли?