Рецидивист 4. Вэнь

Deadnoser

Рецидивист 4. Вэнь

Глава 1

Москва

Наши дни

Настроение с утра у полковника Дрота было отвратительнее некуда: мало того, что он не выспался, и во время завтрака успел поцапаться с дражайшей супругой – Анной Савельевной, по поводу предстоящей на ближайшие выходные поездки на дачу… Нет, Константин Михайлович был совсем не прочь прокатиться на природу, поесть шашлыков, повить вволю пивка, а лучше, чего покрепче с большим сроком выдержки в дубовых бочках, но, гад, эта сволочная ментовская работа, да проверка из Главка… В общем, не до дачи пока – придется все выходные чихвостить подчиненных оперов, чтобы ускорялись, подтягивали «хвосты», улучшая показатели и общую статистику. А вот после проверки можно будет и оторваться с бутылочкой любимого тридцатилетнего «Хенесси»…

«Эх, мечты, мечты», – думал полковник, обводя тяжелым взглядом сидевших перед ним оперативников, старавшихся, по возможности не встречаться глазами с насупившимся начальником.

Капитан Самойленко с отсутствующим выражением на лице пялился в окно, лейтенант Сидоров, нервно грыз и без того обкусанные до самого мяса ногти, уставившись в стол, только майор Ольшанская, не убоявшись гнева высокого начальства смело встретилась с ним взглядом. В последнее время её настроение витало где-то там «за облаками»: полученная квота на операцию, еще недавно казавшейся безнадежно больной матери, принесла свои плоды. Старушка постепенно, но с каждым днем все увереннее и увереннее, начала самостоятельно двигаться. А по заверениям врачей, в течении ближайших пары месяцев могла уже реально встать на ноги. И это, само по себе, после многих лет отчаяния, было настоящим чудом. Так что сегодня Ольгу Васильевну было не пронять не только недовольным взглядом начальства, её вообще сегодня невозможно было выбить из равновесия.

– Так, Ольшанская, – хмурая физиономия Дрота на мгновение «просветлела», – с мамой как?

– Спасибо, Константин Михайлович! – еще сильнее «расцвела» Ольга Васильевна. – Врачи говорят, скоро сможет пойти…

– Я рад за тебя, Ольшанская! – прогудел полковник. – А теперь давайте проснемся и взбодримся – у нас дел невпроворот! А скоро проверка… Нужно, сжать свои булки в кулак… кх-м… прости, Ольга Васильевна, но это и тебя это касается в первую очередь, и копытить-копытить-копытить! Сами знаете, хорошего опера ноги кормят…

– А как же голова, растак, Константин Михайлович? – уловив перемену в настроении начальства, вписался Николай.

– Голова, товарищ капитан, хороша, если в ней отыщется хоть толика мозгов! – рыкнул Дрот. – А в твоей, похоже, их еще искать и искать! Намек понял?

– Так точно, растак, понял, тащ полковник!

– И чего понял? – Уставился на него немигающим взглядом Константин Михайлович.

– Мозги буду искать, растак, не покладая ног…

– Ладно, – Дрот отвалился на спинку начальственного кресла, – шутки в сторону! Как продвигается дело Шерстобитова?

– Похоже, растак, что никак… – вздохнул Самойленко. – Конкретный висяк…

– И это вы мне перед самой проверкой такой подарочек приготовили? Висяк? – Лицо полковника побагровело. – А у меня давление… Да и вообще, – Константин Михайлович вновь разнервничался, – убит почти столетний дед-ветеран! Причем на трупе отчетливо видны следы пыток! Пыток!!! Вы понимаете, какой общественный резонанс у этого дела? Только самый ленивый нас еще с говном не смешал! Телевидение, газеты, социальные сети… Ольшанская, докладывай, что еще смогли нарыть!

– Да, в общем-то, вы и так все знаете, Константин Михайлович…

– Ольшанская, не зли меня! Докладывай, как положено! – Дрот хлопнул рукой по столу.

– Так точно, товарищ полковник! По подозрению в убийстве нами был задержан Шерстобитов Олег Владимирович, 1985-го года рождения – внук деда, в последнее время проживающий с ним в одной квартире. Пять лет назад освободился, мать с новым сожителем его к себе не пустили – поселился у старика…

– За что отбывал наказание? – Дрот расслабил галстук.

– «Хулиганка», растак, тащ полковник, – подключился к докладу капитан Самойленко. – Ничего особенного: проломил одному кенту голову в пьяной драке. Присел. В лагере отмотал без эксцессов, вышел по УДО, растак.

– Понятно, – кивнул полковник, – продолжай Ольшанская.

– Мы подозревали, что это именно он помог своему деду отправиться в мир иной за эту самую квартиру.

– Были какие-то основания так считать?

– Так точно, были, – ответила полковнику Ольга Васильевна. – Имеется завещание деда, в котором он упоминает своего внука, как единственного наследника.

– Вполне себе мотив, – согласно кивнул Константин Михалович. – Квартира в Москве по нынешним временам дорогого стоит. А с чего вы вообще решили, что это он? Ведь он и так – единственный наследник.

Это была единственная рабочая версия, – призналась Ольшанская. – Мы её отработали: в момент убийства у внука оказалось железное алиби…

– Да и сам внучок, растак, – произнес капитан Самойленко, – искренне удивлялся: зачем ему старика убивать? Дед так и так скоро бы «отбросил ласты» – ему почти сотня!

– Вот именно! – кивнул Дрот.

– При опросе свидетелей – соседей деда, – продолжил Николай, – выяснилось, что старик в последнее время действительно сильно «сдал»: много болел, впал «в детство и в маразм», но внучок, несмотря на то, что сам «бывший ЗК», действительно любил деда и трепетно ухаживал за старым маразматиком.

– На работе Шерстобитов на хорошем счету, особо не пьет, больших долгов не имеет… – произнесла Ольшанская.

– В общем, висяк? – подытожил Константин Михайлович.

– Пока висяк, товарищ полковник, – понуро ответила Ольга Васильевна.

– А родня? Мать этого… внучка? Сожитель её? Они не могли?

– Отработали и эту версию, растак, товарищ полковник, – произнес Самойленко, – у всех подозреваемых имеется алиби. Да и не выгорело бы у них ничего, тащ полковник – его мать, всего лишь бывшая невестка старика Шерстобитова. С отцом Олега давно в разводе.

– А сам папашка? Не мог отца того?..

– Никак нет, растак, тащ полковник, – пояснил Самойленко, – папашка уже того, лет десять как от пьянки сгорел.

– Что сказать, товарищи офицеры – не порадовали вы меня! – шумно выдохнул Дрот. – С такими успехами вы меня быстрее в гроб вгоните, чем я на пенсию уйду! Идите, уже, с глаз моих! И чтобы результаты были! Всё! – произнес Дрот, давая понять, что планерка окончена.

– Чтобы результаты были, – оказавшись в своем кабинете, передразнил полковника Самойленко, – а откуда же, растак, им взяться?

– Ох, и не говори, Коля, – согласно кивнула Ольга Валерьевна, усаживаясь за свой рабочий стол. – Похоже мы что-то в этом деле упускаем… Только я никак не могу понять, что именно?

– Вот и я не могу понять, растак, зачем потребовалось пытать этого древнего старика? Паяльник, кусачки…

– Мне это напомнило дела «веселых» девяностых, – призналась Ольшанская. – Я тогда как раз в университете училась…

– Да выпытывали эти ублюдки что-то у старика, растак, к бабке не ходи! Знать бы еще что? Но так измываться над стариком…

Телефонный звонок, прозвучавший в кабинете, прервал негодующую речь капитана Самойленко.

Ольшанская подняла трубку стационарного допотопного телефона, установленного на её столе:

– Майор Ольшанская, уголов… А, это ты, Миша, – произнесла она, видимо узнав по голосу старого приятеля. – Да-да, не был богатым, и не стоит начинать! – Весело рассмеялась она. – Что, опять отклонили? – Огорченно произнесла она, видимо услышав от собеседника не очень радостные новости. – Подавай повторно! Сколько можно, говоришь? Столько, сколько нужно! Да, я хорошо представляю, во что это может мне вылиться, но попыток своих не прекращу! – Она в сердцах бросила трубку на аппарат, который ответил ей возмущенным треньканьем потревоженного ударом звонка.

– Ольга Васильевна, у тебя проблемы, растак? – взглянув на расстроенную чем-то начальницу, которую он почти «боготворил», поинтересовался Самойленко.

– Зинчуку опять отказали в амнистии, – раздраженно произнесла она. – Даже сколько-нибудь значимый срок уменьшить…

– Ольга Валерьевна, – при упоминании ненавистного имени, капитан мгновенно окрысился, – что ты все бегаешь с ним? Я бы таких уродов до конца жизни за решеткой держал!

– Коля! – Ольга Васильевна одернула капитана. – Мы уже с тобой неоднократно говорили на эту тему – я не перестану бороться за освобождение этого, как ты изволил выразиться, урода. Во-первых: я ему обещала, а во-вторых: прояви хоть чуточку благодарности, Зинчук несколько раз вытаскивал нас из такой задницы…

– Так вот пусть, растак, он и идет в эту самую задницу! – не удержался и вспылил Самойленко. – Переколотиться он и без моей благодарности, растак! Пусть даже он и тебе помог и маме твоей, но это не значит, что я ему в ноженьки поклониться должен! Он – вор, а вор должен сидеть в тюрьме! – неосознанно копируя всем известную фразу Жеглова, прорычал капитан. – И только в тюрь…

– А ну-ка, заткнись, Коля! – неожиданно гаркнула Ольшанская командным голосом.

Самойленко, не ожидавший такой выходки от начальницы, даже вздрогнул от неожиданности и замолчал.

– А теперь скажи мне, товарищ капитан, – вкрадчиво продолжила после небольшой и выдержанной паузы Ольга Васильевна, – что ты имел ввиду под помощью Зинчука моей матери?

Николай отвел глаза в строну, сообразив, что случайно облажался по полной – проговорившись об участии заключенного авторитета Зинчука в судьбе матери Ольшанской.

– Да ничего не имел ввиду, – проблеял Николай в жалкой попытке оправдаться, – просто случайно выскочило…

– Коля, не ври мне! – В голосе Ольшанской начали проскакивать опасные нотки, которых всегда опасался Николай – он не мог противиться, когда она его спрашивала таким тоном. – Я жду, Коля! В глаза мне смотри! Что сделал Зинчук для помощи моей маме?

– Ольга Васильевна… Да ничего он не сделал, ты просто не так поняла…

– Коля, я жду!

– Да что же я за дебил-то такой! – громко воскликнул капитан, хватанув широкой ладонью по столу. – Да! Да, Ольга Васильевна – без него в этом деле не обошлось!

– Рассказывай! – коротко потребовала Ольшанская.

– Я сам, растак, об этом случайно узнал от однокашника своего – Витьки Черепанова, он как раз вел от прокуратуры дело того суки-чиновника, что квотами в Минздраве торговал…

– Продолжай.

– Ну, растак, – залившись «краской» по самые брови, продолжил Коля, – компромат на этого су… чиновника поступил от очень интересного субъекта – от самого Шакала…

– Это от Арсения Аркадьевича Волкова, что ли? – ахнула Ольга Васильевна, зная не понаслышке одного из лучших адвокатов столицы, но защищавшего исключительно воротил теневого бизнеса.

– Точно так, растак, товарищ майор, – печально пустив плечи, доложил Самойленко. – Именно Волков слил инфу по этому гребанному уроду из Минздрава. Инфа оказалась стопроцентая – присядет этот чинуша надолго. Только Витька просил это не афишировать, растак… Сами понимаете…

– Значит, явный заказ?

– Ясень пень, Ольга Васильевна, растак…

– А с чего ты взял, Коля, что его заказал именно Зинчук? – От пронизывающего взгляда Ольшанской капитан Самойленко зябко поежился.

– Так я и спросил его напрямки, растак… – признался Николай, немного помявшись. – На допрос вызвал, надавил – он, растак, падла, и раскололся! Я же помню, как он вам помощь предлагал. А такой говнюк, растак, везде без мыла залезть сможет!

– Значит так, Коля, – в голосе Ольшанской лязгнул металл, – а с чего ты во все это полез?

– Но… растак… я же, Ольга Васильевна… как лучше…

– На будущее, – Ольшанская нервно запихнула в сумку папку с делом Шерстобитова, которую держала в руках, – не смей! Лезть! В мою! Жизнь!

– Но я же… растак…

– Ты понял, Коля?

– Понял, Ольга Васильевна, – понурившись проблеял Самойленко.

Ольшанская стремительно подошла к двери кабинета и резко её распахнула.

– А мог бы и мне все рассказать! – бросила она капитану, не оборачиваясь. – А еще друг называется…

– Ольга Васильевна, – кинулся к двери Николай, едва сдерживая подступившие слезы, – но тогда бы вы отказались от этой квоты! Я думал, растак, так будет лучше и для вашей мамы и для вас…

Он едва не врубился в резко захлопнувшуюся перед самым его носом дверь.

Самойленко от души врезал кулаком по дверному полотну и зашипел от пронзившей костяшки боли:

– Да что же, растак, все так-то через жопу-то, а?

***

СИЗО №

Каин сидел на шконке и с отсутствующим выражением дул чифир. Сны, безостановочно терзающие его вот уже несколько дней к ряду, все никак не заканчивались. В воздухе отчетливо запахло опасностью. С какой стороны она придет, Ванька не знал, но то, что в скором времени случится очень и очень нехорошее, он, можно сказать, жопой чувствовал. И сейчас усиленно размышлял, что же ему предпринять на этот счет.

По всему выходило, что нужно срочно валить из мест заключения и отправляться на восток – туда, где сейчас разворачивались события, увиденные во сне. Он уже понял, где искать того самого Хранителя, о котором ему поведал дохлый шаман несколько сотен лет назад. И, возможно, что в ближайшее время ему удастся сбросить со своих плеч ту тяжелую ношу, что он тащил вот уже триста лет.

– Слышь, бугор, – осторожно оторвал его от раздумий престарелый вор-рецидивист Старый, – ты бы чифиря поменьше глыкал. Третья кружка уже – того гляди, и мотор из грудины сам собою выскочит! У тебя проблемы какие-то, Каин? Уж вторую неделю сам не свой. Так ты поделись с обчеством, вместе все заморочки разрулим!

– Эх, Котел-Котел, – произнес Ванька, упрямо продолжая называть старика его давним погонялом, еще с пятидесятых, которое уже никто и не помнил, – если бы так просто эти мои заморочки разруливались…

– Так пахан, ты скажи, если чем можем, – присоединился к старику Хряк – еще один обитатель хаты.

Теперь, после освобождения самого молодого заключенного в хате – Жорки-писателя, их осталось трое: сам Каин, Хряк и Старый. По молчаливому соглашению с администрацией крытки, больше никого в камеру Каина не подселяли.

– Во что, босяки – амнистироваться я решил в ближайшее время, – допив вязкую тягучую жижу, неожиданно произнес Ванька, отставляя опустевшую кружку, покрытую изнутри темным налетом осевшего чифиря.

– Сильно, видать, тебя припекло, бугор, раз на рывок решился? – задумчиво произнес Хряк, потирая обнаженную грудь, заросшую густым рыжим волосом. На его плечах шелушилась покрасневшая кожа от свеженабитых подключичных звезд настоящего воровского авторитета – коронованного вора в законе. – Если помощь в вире[1] нежна – ты только шепни…

– Не с руки мне сейчас висеть[2], братишки, – ответил Ванька. – Как только сорвусь – цугундер[3] под тобой будет Хряк. Ты теперь, внатуре коронованный законник! Малявы, сходняк, все чин-чинарем, по понятиям. В общем цинтуй[4] по «закону» Хряк! Не опустись!

Хряк вновь потер саднящие татуировки:

– Не опущусь, бугор!

– Еще бы он опустился, – вклинился в разговор Старый, – сколько таких законников осталось, которому сам вечный Каин корону помазал?

– Да уж и не осталось, пожалуй, никого, – слегка задумавшись, ответил Ванька.

– Сто раз он подумает, ежели свернуть с законной тропинки решит, – произнес старик, – ты, ведь, и наказать сможешь!

– Не подведу, пахан! – сипло произнес Хряк, слегка наклоняя голову. – Все по понятиям на киче будет, как ты и завещал!

– Ладно, убавим градус пафоса! – заржал Каин, впервые развеселившись за последние две недели. – А чтобы вира как по маслу прошла, её как следует смазать надо!

– Обмоем? – оживился старикашка.

– И обязательно самым дорогим бухлом, какое только удастся раздобыть в этой дыре! – пообещал сокамерникам Ванька.

Входная дверь неожиданно лязгнула открываемым замком, и на пороге появился тюремный надзиратель:

– Осужденный Зинчук, на выход!

[1] Вира (рывок) – побег из тюрьмы (воровской жаргон).

[2] Висеть – находиться под стражей (воровской жаргон).

[3] Цугундер – тюрьма (воровской жаргон).

[4] Цинтовать – сидеть в тюрьме (воровской жаргон).

Глава 2

Переступив порог камеры для допросов, Каин остановился на пороге. Хоть он и предполагал, вернее надеялся, на то, что его будет ожидать она… Однако, увидев Ольшанскую после длительного перерыва, он отчего-то оробел, даже замялся на пороге, не решаясь его переступить. Каждый раз, когда она покидала эту камеру для допросов, ставшей единственным местом их встреч, он боялся, что она больше не придет… Но она неизменно возвращалась, пускай и спустя почти бесконечных полтора месяца.

– Иды уже, Зинчук, – незлобно буркнул стоявший за его спиной пожилой надзиратель, прекрасно осведомленный об авторитетном положении Каина на тюрьме и его безоговорочном влиянии на заключенных, – чего в дверях застыл?

Ванька постарался унять внутреннюю дрожь и пожар, которые всегда охватывали его душу, при встречах с ней. Каин понимал, что ему ничего не светит, но чувства, поглощающие его без остатка, как только он встречался с восхитительным взглядом её глубоких карих глаз со слегка зеленоватым оттенком, напрочь перекрывали любые доводы рассудка.

– Ольга… Васильевна… – Каин на негнущихся ногах добрался до стула и тяжело рухнул в него всем весом. – Я соскучился! – произнес он, когда надзиратель вышел и закрыл дверь с обратной стороны.

– Зачем ты это сделал, Каин? – ледяным голосом произнесла Ольшанская, не удосужившись даже поздороваться.

От такого холодного и неожиданного обращения у Ваньки словно что-то оборвалось глубоко внутри.

– Ольга… я не понимаю… – покачал головой Ванька. – О чем ты?

– Значит, не понимаешь? – Ольшанская резко поднялась со стула, опрокинув на пол расстегнутую сумку из которой выскользнула папка с делом Шерстобитова. Фотографии с места убийства веером разлетелись по сторонам.

– Не понимаю…

– Зачем ты так со мной, а Каин? Разве я тебя просила лезть в мою семью? И как прикажешь мне теперь с этим жить? – Она упала обратно на стул и закрыла лицо руками.

До Ваньки постепенно начало доходить, о чем идет речь – Ольшанская каким-то образом узнала о его тайном участии в судьбе её матери.

– Самойленко сдал? – Мгновенно вычислил место утечки Каин. – Кроме него – некому!

– Он случайно проговорился… – буркнула она. – Постой, а ты откуда знаешь? – Ольга убрала руки от лица и промокнула выступившие слезы кончиками пальцев.

– Он был у меня, после того, как узнал об участии в этом деле Шакала.

– И вы оба молчали? – обвиняюще воскликнула Ольшанская. – Вот зачем, зачем ты полез в мою жизнь?

– Знаешь, Ольга… Я тоже не железный, – произнес Каин, поигрывая желваками на окаменевшем лице. – Я не мог смотреть, как ты мучаешься! А так в твою жизнь проникло хоть немного света…

– Света? И это говорит мне преступник-рецидивист с трехсотлетним стажем? Вся жизнь которого сплошной мрак, тюрьма и кошмар?

– Да, – Каин неожиданно успокоился, – я такой, какой есть. И это не мешает мне привносить свет и добро в жизнь тех людей, которые мне симпатичны и… любимы… – произнес он, наконец.

– Ты чудовище, Каин! Но почему я… я… – На глазах следователя вновь выступили слезы. – Почему я ничего не могу с эти поделать?

– Тебя тоже тянет ко мне? – с надеждой произнес вечный вор.

– Да! Да! Да! – Закричала Ольшанская, после чего навзрыд заревела.

Каин соскочил со своего места и бросился к плачущей женщине. Он крепко её обнял, а она в ответ спрятала свое зареванное лицо у него на груди. Он гладил её по голове, а её плечи сотрясались от рыданий.

– Наверное, это судьба, – тихо произнес вор. – Что-то неразрывно связывает нас вместе. И эту связь невозможно разрушить… Как мама? – неожиданно спросил он. – Операция помогла?

Ольшанская кивнула, не отрывая голову от его груди.

– Я рад, – произнес Ванька, – что сумел помочь, несмотря на твое сопротивление. Ты поэтому не появлялась у меня так долго?

– Да, – едва слышно прошелестела Ольшанская.

– Не кори себя, Оль, – попросил Каин, – я все равно нашел бы способ… Я просто не мог поступить по-другому.

Ольшанская шмыгнула носом и оторвала голову от Ванькиной груди:

– Я знаю… И с ужасом думаю, что если бы ты не сделал этого, мама навсегда осталась бы инвалидом! И это была бы только моя вина… А сейчас врачи говорят, что она сможет ходить! Представляешь? Ходить! – Глаза Ольшанской засветились от счастья. – Это настоящее чудо!

– Настоящее чудо, это видеть, как счастливы близкие тебе люди! – согласно произнес Каин, усаживая Ольгу на место.

– Не смотри на меня! – тут же потребовала Ольшанская, отвернув от него зареванное лицо с потекшей тушью. – Мне надо привести себя в порядок.

– Не буду, – ответил Ванька, наклоняясь за упавшей на пол сумкой Ольги. – Но знай, что для меня ты прекрасна в любом виде.

Приняв сумочку из рук вора, Ольга тут же погрузилась в нее в поисках косметики, а Ванька присев на корточки стал собирать рассыпанные по камере фотографии.

– Новое дело? – чтобы отвлечь Ольшанскую, спросил он, бегло просматривая фото.

– Да, – ответила она, прихорашиваясь.

– И как успехи в расследовании? – На одной из фотографий с трупом изувеченного старика взгляд Каина неожиданно остановился, выхватив знакомый элемент.

– Никак, – нервно взмахнула рукой Ольшанская. – Настоящий глухарь.

– Не расскажешь? – спросил он, разглядывая выколотую с внутренней стороны плеча старика небольшую татуировку, кусочек фигурного знака – вензеля из хитро переплетающихся букв.

Не зная, что это именно монограмма, можно было принять рисунок за обычный «растительный» орнамент.

Но дело в том, что Каин знал, что это именно монограмма, поскольку узнал запечатленного на фотографии мертвого старика. Пусть этот «знакомец» и сильно усох и постарел с момента их последней встречи, но это был именно он. Ванька мог поклясться на чем угодно, что не спутал этого мертвого старика ни с кем, благо опыт имелся. Опыт, оттачиваемый не одно столетие, мог дать фору любой цифровой программе по обработке лиц.

– А тут и рассказывать нечего, – произнесла Ольшанская, складывая фотографии обратно в папку, – Шерстобитов Эдуард Самойлович, 1923-го года рождения, фронтовик, был жестоко убит неизвестным. С какой целью убийца его пытал, тоже не известно. Нет даже предположений. Если из-за наград – то все они остались нетронутыми, денег у старика не было – жил, не сказать, чтобы бедно, но и убивать, по сути, не за что. Может быть просто маньяк… Не знаю, но все наши версии оказались несостоятельны… Одним словом висяк и очередная головная боль.

– Шерстобитов, говоришь? – Каин вновь взял из папки фотографию старика.

– Шерстобитов, – подтвердила Ольшанская.

– Изворотливая сволочь, – неожиданно ухмыльнулся Ванька. – Я знал, что он из любого дерьма сумеет вывернуться… Но никак не предполагал, что эта тварь протянет так долго.

– В смысле? – не поняла Ольга Васильевна. – Ты что его знал?

– Доводилось встречаться, – утвердительно кивнул Каин. – Давно, в сорок первом…

Ноябрь 1941 г.

Симферополь.

Городская тюрьма.

В то злополучное утро Ваньке и его сокамерникам-рецидивистам (ЗэКа, меньше, чем с двумя ходками, на Симферопольской киче не держали) не принесли в камеру положенную пайку. Пусть и была та пайка, куда как меньше, чем полагалась по довоенной норме, но все-таки какая-никакая, а хавка. Да вообще, с утра никто из местных красноперых вертухаев даже и не подумал почесаться и заглянуть к ним «на огонек». Хотя бы так – ради проформы. Не гремели замки, не скрипели заслонки на волчках, даже шагов на продоле не было слышно – словно вымерли все.

– Слушай, пахан, – на шконку Каина, стоявшую, как и полагается, на самом козырном месте – возле маленького и единственного в камере окна, присел бритый наголо татарин, отзывающийся средь босяков на погоняло Монгол, – нас чё сёдня, не иначе с баландой прокатили? Сырмат[1] по черной беспределит! – В пустом животе Монгола громко заурчало. – Чё ваще твориться, пахан? Голодом нас решили заморить? Может, тряхнем крытку, как следует? Устроим бузу…

– Ша, Мамай! – негромко шикнул Каин на здоровенного татарина, мотающего очередной срок за разбой с жестоким убийством. – Думаю я…

Матерый рецидивист послушно заткнулся и поджал хвост, словно побитая дворняга. Авторитет Каина в «Тюремном замке»[2] был непререкаем – по мановению лишь одного его пальца любому сидельцу могли влегкую презентовать в почку заточку, либо придушить ночью подушкой. Нет, никто из сидевший на кичмане босоты и не имел понятия об истинной сущности воровского авторитета, но слухи вокруг бессмертного уркагана ходили разные. А перед самым его заездом в «Тюремный замок», местное «честное обчество» получило не менее пары десятков маляв от самых значимых фигур воровского мира, промышляющих на территории Советского Союза еще с царских времен. Так что воровская слава Каина бежала семимильными шагами поперед самого пахана.