Ельник

– Разрешите, госпожа, – Дауд вышел вперед, безоружный, держа руки ровно по швам камзола. – И господин… Тамерлан, я полагаю?

– Это еще что за чудище? Вы решили разводить уродов? – Тамерлан наставил лезвие меча на Дауда, но страж, словно не замечая угрозы, медленно обошел Тамерлана и остановился около Милоша. Чуть склонившись к нему, Дауд стал еще более усиленно вынюхивать воздух.

– От этого господина пахнет так же, как от нападавших. Рыба и речная тина. Полагаю, для дворян этот запах не характерен.

Милош съежился в комок, и Мара была уверена, что видела мокрый блеск в его глазах. На лбу Тамерлана выступили вены. Резким движением свободной руки он попытался отпихнуть Дауда, бросив ему яростный вызов на бой, но Дауд снова проигнорировал дворянина, не шелохнувшись – оскорбительный, но холодный поступок. Кажется, Тамерлан даже ушиб руку о грудь стража, но постарался не подавать вида.

– Ты уверен? – как сталь оголенных мечей прозвенел голос матери.

Дауд медленно повернулся сначала к княгине, затем снова обратил взгляд на Милоша. Взор Дауда, как каменная плита, ложился на плечи юноши, заставляя его сгибаться все ниже и ниже.

– Что за вздор несет это чучело? – взревел Тамерлан. – Отойди немедленно, или я убью тебя! Я не пожалею об этом!

– Отец, не надо, – прекрасный звенящий голос юноши дрожал, как весенняя капель. – Это и правда я заказал похищение молодой княжны.

– Что ты такое говоришь? – Тамерлан тут же вернул меч в ножны, схватил сына за плечи и тряхнул. От этой встряски по розовым щекам прокатились крупные слезы. – Какое похищение? Ты бредишь!

– Папа, мы нищие! – Милош стряхнул руки отца со своих плеч, они безжизненно повисли, словно никогда не были сильными и крепкими. – Мы по уши в долгах, и ты сам говорил, что скоро придется продавать поместье и переезжать в пригород. А за эту девчонку… – Милош указал пальцем на Мару. Она вжала голову в плечи, хотя почти не питала страха – ведь здесь находился Дауд. – За эту девчонку дают такую сумму, что нам бы хватило на безбедную жизнь! Я не мыслил ничего дурного, клянусь, только приплатил паре работяг за грязную работу… уже нашелся покупатель из Речной крепости, им как раз нужно облагородить земли, а девочка умеет…

Тамерлан размашисто ударил Милоша по щеке. Рука у мужчины действительно тяжела: колени юноши подкосились, и он упал на бедро. Низко склонив голову, он окончательно разрыдался.

– Ты не понимаешь?! – звенящий голос превратился в крик. – Это бы все исправило! Нам не пришлось бы никуда переезжать, мы бы смогли снова нормально питаться, наняли бы нормальную прислугу, а брат смог бы получить образование у лучших учителей.

– Нет, это ты не понимаешь! – рявкнул в ответ Тамерлан. Он взял сына за волосы, блестящие локоны водопадом прокатились по пальцам отца. Милош вскрикнул, когда отец поднял его на ноги, ухватился за отцовское запястье своими худыми пальцами, но даже не попытался разорвать хватку. – Честь важнее выгоды. Ты совершил преступление, сын. Мы были друзьями короны, а теперь…

– Вы остаетесь друзьями короны, Тамерлан, – на лице княгини, кажется, проскользнула тонкая улыбка. – Мы накажем вашего нерадивого сына, но… Если у вас такое бедственное положение, вы могли бы попросить у нас помощи. Не стоило нищенствовать.

Тамерлан разжал пальцы, и Милош вновь упал на пол. Его руки и ноги дрожали, а в ладони отца остались пряди его волос.

– Мы не бедствуем. Лишь отказались от завозного вина и взяли слуг из бедных семей, – Тамерлан заметно успокоился и вновь вернулся к своему величественному, статному облику. – Хотя мы с благодарностью примем вашу помощь… а сын… делайте с ним, что посчитаете нужным, только верните живым. Боюсь, что я не в силах принести вам достойные извинения.

– Вы уже наказаны прегрешениями своего сына, – княгиня ответила снисходительно, и скользящая улыбка все-таки замерла на ее лице. – Попрошу только не распространяться более о способностях моей дочери, пока это держится в секрете. Мара, тебе решать, что мы сделаем с господином Милошем.

Дауд вернулся к Маре, встав справа от нее. Девочка нахмурила брови, пристально рассматривая юношу на полу. Он поднял взгляд, его серые глаза-озера смотрели на нее из-под волн каштановых волос. В нем ни мольбы, ни сожаления, но немые слезы все еще омывали румяные щеки. Чертовски красивый, нежный, как садовый цветок, и невинный, как ребенок. Мара смотрела в его лицо долго, выглядывая хоть что-то кроме обиды и физической боли, пока время не застыло в густое ожидание. Одно слово – и его казнят, изгонят за пределы крепости или опустят до раба.

– Ничего не сделаем, – пожала плечами Мара. – Он и так наказан.

6. Primius in orbe deos fecit timor

Мара не видела сестру долго. Месяц или два она провела в постели, к ней пускали только лекаря и слуг. Из обрывков разговоров служанок Мара узнавала, что сестра лежит в горячке, а раны на ее спине воспаляются и гниют. Девочка особо не жалела сестру, как и сестра бы не жалела ее, но что-то внутри сжималось и трепетало, когда она воображала ее тонкую белокожую спину, изрубцованную красными полосами ран. И как только Лада не переломилась тоненьким деревцем под ударами строгого хлыста?

Но девочка послушно ходила на молитвы, склоняла колени перед молчаливым идолом из дерева, украшенным диким плющом и цветочными венками, которые жрицы обновляли ежедневно. Молиться она не умела: никто этому ее не учил, потому как окружающие женщины считали, что это врожденное и вполне осознанное умение. В самом раннем детстве Мара произносила в уме несуществующие слова, гордо поднимала взгляд на матушку, а та холодно кивала. Но в последние годы мама редко посещала храм, а все чаще запиралась в кабинете с другими идолами – купчими, договорами и прочими бумажками. И когда мама не приходила, Мара позволяла себе чуть больше в храме Всеживы: порой она слегка кружилась в прохладных лучах, вслушиваясь в шум ветра или дождя, дышала сыростью и прохладной, танцевала под неслышимые ритмы.

Храм – особое место. Маленький, пустой и всегда холодный, даже в жару. Единственный идол Всеживы пропитан смолами и поблескивал, когда безымянная жрица снова поливала его свежими древесными соками. Но, хотя здание обители божества маленькое, оно все же обладало неповторимой красотой: вход украшали толстые мраморные колонны, сам храм состоял из мелкого серого камня, пол – деревянный и неизменно влажный, а сквозь маленькие окошечки под самым потолком сочился свет. Старуха-жрица, такая же древняя, как идол, жила в маленькой комнатушке, которая ютилась незаметной дверцей прямо за обликом Всеживы.

В более взрослом возрасте Мара поняла, что общение с богиней – это диалог между старшим и младшим. Обычно она начинала так:

– Добрая Всежива, это я.

После чего Мара делала длительную паузу, вглядывалась в глаза морщинистого деревянного лица, будто ожидая ответа. Ответа никогда не следовало, поэтому девочка начинала что-то просить. В этот раз она молилась о благополучии сестры, как ее попросила жрица.

– Лада болеет. Дай ей, пожалуйста, сил на выздоровление, затяни ее раны.

Все это Мара произносила полушепотом, слоги аккуратно срывались с ее губ. Дауд, стоящий рядом, с усиленным вниманием наблюдал за процессом молитвы.

– Хочешь помолиться со мной?

– Нет.

– Ты веришь в другую богиню или бога?

– Я вообще не верю в богов.

Дорожка в храм проходила через кустарниковый сад, ветви которого дико тянулись к тропинке и порой цеплялись за платье. В это время года все зеленое вокруг темнело, насыщалось прохладой и влагой. Утренние туманы, полуденные моросящие дожди, ночные ливни, мягкая, податливая земля под натиском ступней. Небо затягивалось серой дымкой, из-под нее изредка проглядывало оголенное солнце. Все дышало молитвенной, мирной прохладой.

– Разве можно ни в кого не верить?

– Это не запрещено. По крайней мере, у вас.

– И почему ты решил ни в кого не верить?

Впереди лужа. Дауд перешагнул через нее, не прилагая к этому никаких усилий, а затем подал руку Маре. Она взяла его за ладонь – огромную, сухую и ледяную, а затем с ловкостью горной серны прыгнула через воду. Руку его она не отпустила и продолжила идти, держась за указательный и средний пальцы стража.

– Я видел богов, – Дауд немного наклонился влево, чтобы Маре было удобнее держать его. – Они скупы.

– Как же ты их мог видеть?

– Там, где я родился, ведется столетняя война. Все крепости мира собираются в каменной пустыне, солдаты жарятся заживо на полуденном солнце, гибнут от стрел, мечей, копий, смолы, сливаемой со стен. Каждый из солдат несет бога под сердцем и умирает с молитвой на устах. Они молчат.

– Мой брат сейчас там…Его хранит Всежива.

– Я не видел поклонников Всеживы. Ваша крепость мала и не богата солдатами.

– Всежива повсюду. Она дает нам деревья, цветы, плоды неба и земли, – свободной рукой Мара как бы охватила кустарниковый сад и указала вверх, на шелестящие кроны елей. Так жестикулировала старая жрица всякий раз, когда объясняла Маре основы мироздания.

– Это не ваши слова, госпожа, – с неким снисхождением ответил страж. – Разве Всежива растит овощи в ваших теплицах, она ли прорастила ельник, ей ли вы обязаны цветущими садами на территории замка? Это сделали ваши предки и будете делать вы. Собственными руками.

Мара задумалась. Каблучки ее туфель звонко и неровно цокали по каменной тропинке. Влажная галька отливала влажным черным цветом.

– У твоей крепости… Машинной. Есть бог?

– Нам-Карк’хтагх и есть бог. Бог из машины. Мы его детища.

– Мы – это…

– Нефилимы.

– Быть может, если вы потомки своего бога, то я – дальняя родственница Всеживы? Раз у меня ее дар.

– Вы не были за пределами замка, госпожа. Легко и приятно верить в добрую Всеживу, когда вы не видите пустыню, голые камни, палящее солнце, голод и обезумевших людей, которые едят себя, друг друга и случайных путников. На дорогах за этими стенами нет бога кроме Розда – бога солнца и горячей гибели.

– Люди едят друг друга? – глаза Мары загорелись неподдельным интересом. – Каннибалы?

– Одичавшие люди, госпожа. Вы их зовете упырями. Пустыня не щадит разум одиноких путников. Они сходят с ума, в них просыпается хищный голод. Я видел это много раз. Я не призываю вас отказаться от Всеживы, госпожа, но сам я верить в нее не буду.

– Никогда ничего подобного не слышала и не читала.

– Думаю, юную госпожу тщательно оберегают от зловещего мира. Вас не пугают истории о людоедах?

– Ничуть! – голос Мары звонким эхом прокатился меж деревьев. – Я бы хотела узнать об этом побольше. Может, попросить привезти книги или спросить у учителя…

Аллея проста и оттого прекрасна. Выйдя к розовым кустам, Мара тронула подушечками пальцев нежные лепестки бордовых роз – темный сорт, который доживал до осени, хоть и терял насыщенность цвета. Вскоре уже показалась увитая плющом ограда, ведущая из сада в главный двор. С той стороны все покрыто дырками луж и развезенной повозками грязью, по которой не удастся побегать или поиграть в прятки. Зато скоро зима, а значит, она с Марком будет лепить снеговика и кидать в него снежные комки. Еще можно рыть тоннели под коркой снега или без опаски прыгать с крыши псарни в сугроб. Обо всем этом Мара думала, прохаживаясь меж темных листьев, наблюдая, как крупные последождевые капли катятся по их жилкам.

Под скамейкой, куда Марк клал деньги, стало излишне мокро. Слякоть, как огромное жидкое существо, расползалась повсюду. Тропинки стали непроходимыми, грязь на дорогах, как тесто, умята сотнями неосторожных шагов. Казалось, оступишься, провалишься, увязнешь, и тебя уже никто никогда не найдет. Осень началась слишком внезапно: урожай не собран до конца, не подлатана зимняя одежда, толком не запаслись дровами и хворостом. После кузницы Марк уходил в лиственный лес, где рубил тонкие осины, хрупкие березы, собирал опавшие ветки и вез все это на тележке, колеса которой все время застревали в непроходимых грязевых ямах.

Марк стал заворачивать деньги в кусочек кожи и клал не так глубоко в траву, как обычно. Ему жаль красивые монеты, которые могли промокнуть и испачкаться в холодной жиже.

Возвращаясь домой после кузницы, мальчик размышлял о скорой встрече с Марой – они давно не виделись. Он оставил записку у сторожа сада, который придет сегодня, поэтому спешил домой поужинать, чтобы скорее увидеться с подругой. Но Марк услышал, как из-за угла, где пролегал забор с конюшнями, его окликает знакомый голос. Николь! Марк свернул в темноту переулка, где его тут же схватили за поджилки и вжали спиной в стену. В темноте он едва различил очертания лица Якова, а за ним стояла Николь и еще двое парней, в которых он узнал их друзей.

– Ты забыл о нашем договоре? Думал, и я забуду? – прошипел ему в лицо Яков.

– О чем ты? Я ничего не забыл, деньги под скамьей, раз в четыре дня откладываю с заработка! – Марк испуганно приподнял руки и вытаращил глаза, чувствуя себя напуганной птицей.

– Нет под скамьей нихера. Уже тридцать дней нет.

– Тридцать дней?! Но я откладывал! Все честно, я держу слово!

Яков резко отпустил Марка, и у мальчишки перехватило дыхание от испуга. Но ребята поверили ему, судя по тому, как стали недоуменно переглядываться.

– Значит так. Денег мы не видели уже месяц. Найти их – твоя проблема, не моя. Пока не вернул всю сумму, будешь отдавать в два раза больше. Ты слишком затянул.

– Да не знаю я, где они! – выпалил Марк, но тут же осекся: становилось слишком громко. Яков сжал кулаки, но Николь, положив руку ему на плечо, словно успокоила парня.

– Я все сказал, – Яков плюнул на землю, прямо под ноги Марку. – Через пятнадцать дней проверю. И там должно быть больше, чем обычно.

Как только ребята скрылись за поворотом, Марк стремглав помчал домой, пару раз поскользнувшись на луже. Вовсе не замечая перепачканной одежды, которая теперь липла к ногам и спине, он бросился на колени перед скамьей и стал разгребать руками мокрую траву. Кусочек кожи, в который он складывал деньги, пуст. От отчаяния Марк ударил кулаком по лужице и тут же заметил, как рядом, глядя на него с высоты своего роста, стоит Тихой. Он молчаливо наблюдал за мальчишкой и, когда их взгляды пересеклись, так же молчаливо ухмыльнулся.

Сломавшиеся в усмешке губы больно укололи сознание Марка. Встав с колен, он не заметил, что полностью грязный, вся его одежда пропиталась черной холодной жижей, а в обуви хлюпает вода. Тихой смотрел на мальчика с вызовом, надменно и без малейшей опаски. Марк вздернул подбородок, а в его глазах заплясали дикие огоньки.

– Ты взял мои деньги?

Тихой вытаращил глаза на Марка, не ожидая, что безропотный мальчик подаст голос. Затем он ухватился рукой за свой впалый живот и сипло рассмеялся.

– Твои? Собственное добро под лавку не кладут. Это ничейные. Я их нашел.

Он продолжал сипло смеяться. Его хохот похож на лай старого охрипшего пса.

– Верни мне их. Я должен их отдать.

Тихой наклонился к порогу дома, потянулся рукой к чему-то, что было скрыто за его худощавой фигурой. Как выяснилось, на пороге стояла черная бутылка браги, уже откупоренная.

– На, забирай, – смеясь, мужчина протянул Марку эту бутылку.

Издевка снова уколола Марка, но на этот раз боль раздалась в груди, прямо между ребер. Охваченный яростью и обидой, мальчик размашисто ударил Тихоя по руке. Не ожидая такой резвости, Тихой разжал пальцы, и его почти полная бутылка стремительно полетела в грязь, где разбилась на две половины. В лужу вытекала беловатая, дурно пахнущая жидкость.

– Ах ты, скотина, – глаза отчима словно налились кровью. – А ну, иди сюда.

Он протянул руку к мальчишке, но Марк увернулся, оказавшись спиной к спине с разъяренным отчимом. Но повернуться к нему лицом он так и не успел, потому что прямо по затылку пришелся жесткий звенящий удар. На мгновение в глазах потемнело, и Марк упал лицом в грязь. Тихой стоял позади него, держа в руках половинку разбитой бутылки. Она оказалась более увесистой, чем выглядела на первый взгляд. Тихой уселся на спину Марку, обхватил его голову руками и вдавил в грязь. Марк попытался поднять голову из лужи, чтобы сделать вдох, но не успел: Тихой снова схватил его за кудри и с силой опустил лицом в грязную воду. Ледяная жидкость тут же полилась в уши и затмила глаза. Марк хлебнул ее носом, захотел откашляться, но лишь снова нахлебался грязной воды. Он начал извиваться всем телом, дергать руками и ногами, но Тихой непреклонен. Он держал его голову молчаливо и крепко, все сильнее и сильнее вдавливая ее в грязь. Марк начал задыхаться, его сознание помутилось, по груди разливалась горячая боль. Как распластанная маленькая птичка, его тело бессмысленно трепыхалось под тяжестью отчима. Он не мог сделать ничего, только вдыхать и хлебать размокшую землю, наполняя желудок и легкие.

Вдруг тяжесть спала. Марк тут же поднял голову и попытался сделать вдох, но вместо этого он раскашлялся и его стошнило. Развернувшись лицом к чернеющему небу, он начал судорожно ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Он бы пролежал так долго, если бы не услышал знакомый вскрик. Резко поднявшись на локтях, он тряхнул головой, силясь прогнать темные пятна перед глазами. У его дома стоял по колена грязный Тихой, а чуть поодаль – мама с грязью на щеке. Она держалась за эту щеку, а ее глаза едва заметно блестели от слез, которые она силилась скрыть. Мать бросилась к своему сыну, но Тихой схватил ее за косу и дернул назад так сильно, что она едва не свалилась с ног. Обхватив за талию, Тихой грубо взял ее за лицо грязными пальцами и устремил его на сына.

– Ты вырастила бабу, милая, – прохрипел он ей на ухо. – Я пытаюсь сделать из него мужика.

Мама забрыкалась в его объятиях, но Тихой что-то прошептал ей на ухо, и она резко успокоилась и обмякла, словно обессилев. Тихой завел ее в дом, а Марк остался один. Лежа в грязи, в полной темноте, он сдерживал слезы злобы и горькой обиды, которая терзала его маленькое тело. Он попытался стереть грязь с лица руками, но руки тоже грязные. Тяжело дыша, поднялся на ноги, ощущая, насколько неподъемной стала его одежда под весом комьев грязи. Его переполняла ненависть к Тихою, и от этой ненависти он был готов прямо сейчас схватить горлышко бутылки, ворваться в дом и прирезать отчима. Но голос разума (или страха?) постепенно захватывал его сознание, напоминая, что Марку не справиться с ним. Тихой крупнее, сильнее, и даже пьяный он куда проворнее мальчишки. Все потому, что он кузнец.

Марк побрел куда-то, не замечая дороги. Его ноги увязали в слякоти по колено, но и этого он не замечал. Его терзали мысли о горячей мести. Обиднее, чем за себя, ему было только за маму. Тихой ударил ее по лицу, и ей наверняка досталось в доме. Но что может сделать он, мальчишка? Его жалкие попытки лишь распаляют гнев отчима, как ветер раззадоривает огонь. Все, что ни делал Марк на благо мамы, оборачивалось против них.

Очнулся Марк только у ворот в сад. По ту сторону уже стояла Мара со своим охранником. Марк проскользнул сквозь прутья решетки и оказался лицом к лицу с подругой, которая озадаченно глядела на него. Наконец Марк понял, что он с ног до головы в грязи, которая местами стала высыхать и образовывать корки на одежде. К тому же, он не заметил, как все его тело трясется не то от холода, не то от страха и гнева.

– Что это с тобой? – Мара оглядывала мальчика так пристально, будто где-то на нем был ответ на все ее вопросы.

– Упал, – Марк подавил слезы и даже заставил предательский подбородок перестать дрожать.

– Пойдем, я позову Галаю, тебя переоденут.

– Во дворец? Нет-нет, не надо! – Марк сделал шаг назад, но Мара взяла его за руку и повела за собой. Он не мог ей противиться, потому что ее ладони были теплые, а от распущенных вьющихся волос вкусно пахло хвоей и пряностями. Он пошел за ней быстрыми шагами, как ягненок на убой.

Они проскользнули в дверь для прислуги. Перед Марком оказалась высокая деревянная лестница, по которой Мара взбиралась с ловкостью кошки. Он же то и дело спотыкался, задыхался, ведь сердце в его груди бешено колотилось. За очередной дверью показались мраморные стены, освещенные тусклыми свечами. Коридор огромен и пуст, и в этом пространстве Марк ощущал себя чрезмерно маленьким, потерянным и лишним. Но Мара уверенно волокла его за руку, и он шел, шел и шел. Путешествие длинное, одинаковые коридоры и двери менялись одна за другой, но не встречено ни одного человека. Неужели никто не живет во дворце, кроме княжеской семьи?

Наконец Мара открыла одну из дверей и буквально пропихнула туда Марка. Он обернулся, обнаружив, что на протяжении всего пути оставлял за собой грязные следы, и даже на ладошке Мары, которой она жарко держала его ладонь, виднелись подсохшие пятна. Мара велела ждать, исчезла куда-то, но через пару мгновений вернулась вместе с какой-то очень большой старухой. Она всплеснула руками.

Вокруг началась беготня. Марк стоял у двери, ошарашенно рассматривая комнату и людей вокруг. В центре стояла огромная кровать с мягкой периной, какой он никогда не видел. В голове он прикинул, сколько гусиного пуха ушло на одеяло. Спросил у Мары, а она бегло ответила, что пух лебяжий, прошмыгнув в дверь, которая открывалась прямо около кровати. Рядом с этой дверью располагалась красивая печь, выложенная плиткой. Окно с тонким розовым тюлем выходило куда-то в темноту, поэтому Марку казалось, что он находится где-то вне пространства и времени. Около окна находился маленький столик, полка, полностью уставленная цветными книгами, а у другой стены – узорчатый сундук с вещами. Мара, пробегая мимо него, велела Марку снять обувь, что он поспешно и сделал. Однако ноги его тоже грязные: старые ботинки легко промокали. Не заметив этого, Мара снова схватила его за руку и повела в ту самую дверь.

За ней Марка охватил жар. Это оказалась баня! Мара всучила Марку то, что держала в руках – огромное мягкое полотенце, а затем пальцем указала на кадку с горячей водой. Старуха выгнала девочку и ее стража из маленькой бани, а сама принялась раздевать мальчишку. Он не успел смутиться, как оказался голый в полной кадке горячей воды, такой глубокой, что она дотягивалась до ушей. Старуха намылила его руки, голову, спину и начала отчаянно натирать жесткой тканью.

– Я сам! Сам могу помыться! – наконец-то Марк пришел в себя и сумел найти силы воспротивиться хаосу, творящемуся вокруг. Выхватив у озадаченной старухи полотенце, он начал натирать ею грудь. – Спасибо.

Пробубнив «хозяйское дело», старуха покинула баню, и Марк наконец остался один. Его руки тут же безвольно опустились в воду, а затем и весь он медленно скатился в горячую кадку с головой. Потрясающее, успокаивающее тепло обволакивало его тело, и под горячей водой все плохие мысли отступали прочь. Вынырнув, Марк вздохнул с таким облегчением, какого не испытывал уже очень давно. И он остался в тишине.

По ту сторону двери, однако, раздавались отчетливые голоса. Даже не нужно вслушиваться, чтобы различить речь старухи и Мары, которые горячо спорили.

– А вы-то в чем мыться будете? Я вам грела!

– Не буду я сегодня мыться.

– Будете чумазая ходить?

– Я чистенькая. Чумазый – он.

– Ох, ох, – запричитала старуха. – Если ж княгиня узнает, что у вас гости…

– А ты ей не говори – не узнает! – бойко отвечала Мара.

– А если ж он опасный какой? – не унималась женщина, – вдруг он буйный?

– Это мой друг, нянечка! – голос Мары звучал заискивающе. – Да и он не опасный. Вот, Дауд подтвердит. Дауд, он же не опасный?

Дауд помедлил с ответом. Видимо, Мара добивалась от него определенных слов, которые он не сразу додумался произнести.

– Он не опасный, – наконец-то зазвучал его монотонный, лишенный эмоций голос. Марку отчего-то стало легче.

– Он у нас останется на ночь! – заявила Мара, и от этих слов Марку стало не по себе. Ночевать во дворце? Да ребята за такое камнями забьют!

– Тогда я должна уведомить княгиню.

– Нет! Это мой друг, ну же. Я ни с кем, кроме него, не дружу. Ну, еще с Даудом, – голос Мары вновь приобрел хитрые нотки. – Вот кто тебе больше из моих друзей нравится: Марк или Дауд?

– Ох, ох, – причитающий голос старухи постепенно отдалялся. Послышался звук закрывающейся двери, и Марку стало совершенно легко. Закрыв глаза, он вновь опустился под воду.

На табурете его ждала чистая одежда. Своего грязного балахона он нигде не обнаружил, видимо, его с собой унесла та старуха. Свежие рубаха, носки и штаны – какие-то чересчур мягкие и яркие. Причудливый узор на вороте, пунцовый цвет штанов никак не укладывались у Марка в голове. Кроме того, он не увидел своей обуви у входа, когда вышел. Зато его встретила улыбающаяся Мара.

– Ну, как тебе моя комната? – она широко развела руками и плюхнулась на кровать, поджав ноги.

– Ну… – Марк огляделся вокруг, но снова не успел договорить, как в комнату влетела старуха. В руках у нее блестящий поднос, на котором стояло два кубка с какой-то жидкостью и миска с неизвестным лакомством.