Ельник

Ульяна Ма

Ельник

1. Дауд

– Подпишите здесь.

В детские руки вручили перо. На конце пера – тончайшее лезвие, такое острое, что, казалось, стоит поднести к нему палец, и появится кровавая ранка. Переведя сосредоточенный взгляд с пера на холст, девочка увидела перед собой белую широкую спину, напоминающую стену.

Это спина того самого мужчины, который пришел сегодня. Она совсем не успела разглядеть его лица: когда ее пригласили в зал, он уже стоял здесь, в центре, спиной к ней. От лопаток, остро возвышающихся над ее головой, и почти до конца позвоночника простирались черные буквы, видимо, прорезанные, вытатуированные когда-то чужой рукой. Диалект крупных символов ей незнаком, хотя под некоторыми из слов вырисовывались расплывчатые, известные мелкие буквы.

– Что это? – девочка недоумевала. Ей никто заранее не объяснил, что происходит. Может, стоило хотя бы попросить няню одеть ее более прилично? Она прибежала прямо из сада: пыльная, с грязной обувью и растрепанными волосами. А здесь, в зале, стояла группа послов из другой крепости, некоторые из которых отличались особенным, бронзовым, цветом кожи. Девочка знала, что рассматривать незнакомцев в упор нехорошо, поэтому старалась вообще не смотреть в их сторону.

– Не тяни, – произнесла мама, – это договор с твоим стражем. Подпиши его и забирай.

Слуга поставил перед ней деревянные ступеньки. Цок-цок – звонкими каблуками она аккуратно, держась за руку прислужника, взошла повыше, так, чтобы дотянуться до середины спины, где указано место для подписи.

Выбора не оставалось, и девочка аккуратно поднесла острие пера к коже. Она думала, что достаточно укола, чтобы появилась кровавая полоска, но от соприкосновения лезвия со спиной ничего не произошло. Тогда она надавила сильнее. Кончик пера с едва слышимым треском вошел в кожу, но мягко, как нож в масло. Чернила расползлись неровной первой буквой. Кровь не шла. Мужчина не шелохнулся. Делегация послов, стоящая в комнате, замерла в ожидании, но девочка не ощущала тяжелые взгляды, прикованные к ней. Она была сосредоточена на этой коже. Она толстая, но гладкая, как камень, как мраморная стена в ее комнате. Идеально-белая, куда чище, чем пергамент, на котором она писала свои уроки, даже с едва синеватым отливом. Под кожей – ни вен, ни прожилок, только чуть выпирающий позвоночник и сухие волокнистые мышцы нарушали ее идеальную гладь. Это не просто кожа – толстая, бескровная броня. Доведя последнюю букву своего имени, девочка подняла голову вверх – у лопаток она смогла разглядеть только одно слово договора: защищать. Потом мама одернула ее руку и забрала перо.

– Жди у двери. В разговор не лезь.

Ее звали Мара, ей исполнилось двенадцать в первый месяц весны. Играя в ельнике, она упала и больно соскребла колени об опавшие хвойные иглы и огрубевшую корку снега. Упираясь ладонями в землю, она впервые, по-особенному, почувствовала сырость подо мхом и даже некое движение, нет, не червей и жуков, а движение вод и земляных кусочков там, глубоко-глубоко. Тогда из-под ее тонких белых пальцев вылез росток, молодой и зеленый. Она отчетливо чувствовала, как некая сила исходила из самой середины ее ладоней, перемещала землю, творила зерно и питала его водой. И вот он – ее первый росток, сочный, с виднеющимися зелеными прожилками, слабый, но уже бодрый и тянущийся к свету.

Прабабушка умела творить деревья. Она создавала вишневые сады, груши, поднимала пушистые головы колосьев пшеницы. Она и вырастила этот ельник, в котором правнучка часто проводила время. Благодаря прабабушке не было холодных зим и градов, которые побивали только что взращённые культуры. Что предстоит создать Маре? Как она обогатит свою землю, какие зеленые дары отдаст своему народу?

Обо всем этом Мара уже думала много раз. Сейчас ее взгляд был прикован к высокому белокожему стражу. Он, так и не обернувшись, отошел в сторону, к креслам, у которых расположились послы, взял с одного из кресел свое длинное черное одеянье, скромно расшитое белым узором. Оно не похоже ни на одежду слуг, ни на одежду князей. Сначала – странная рубашка-безрукавка, обнажающая сухие острые плечи, широкие, как перила. Затем – черный гигантский камзол, в который Мара могла бы завернуться сто раз и безболезненно скатиться с высокого холма у подножия ельника. Длинный подол почти достигал щиколоток и скрывал высокие грубые сапоги. Затем он в несколько раз обмотался алым тканевым поясом, который накрепко слил камзол и тело. В конце мужчина взял в руки короткую палку и заткнул ее за пояс. «Оружие?» – подумалось Маре, и глаза ее блеснули.

Наконец он повернулся и зашагал к ней. Зал, который Мара преодолевала за двадцать семь маленьких шажков, дался ему в пять длинных, размашистых. Все это время Мара завороженно глядела на лицо, и чем ближе оно становилось, тем сильнее колотилось ее сердце – не то от страха, не то от восторга.

Он остановился, приложил руку к груди и поклонился настолько низко, что она разглядела его голову. Волос на нем не было – только белая плотная кожа на ровном округлом черепе. Когда он поднял лицо, Мара столкнулась с его глазами и подавила желание убежать. Желтые яблоки глаз обрамлены черными веками, отчего глаза казались впалыми, болезненными, усталыми. Радужка желтая, даже золотистая, а зрачки маленькие, сосредоточенные. Взгляд тяжелый и прямодушный – девочка никак не могла понять, стоит ли ей бояться.

Когда они вышли, Мара шагала рядом, высоко подняв голову. Мужчина намеренно шел медленно, чтобы она успевала за ним. Или, напротив, чтобы идти вровень с ней? Разглядеть его никак не получалось – голова так высоко, что, как ни запрокидывай шею, ничего не удавалось увидеть. «Глаза страшные, – подумала Мара. – Учитель говорит, что глаза – зеркало сути. Значит, он злобный?».

Княгиня Рагнеда, выдержав все формальные разговоры и распрощавшись с послами, осталась в опустевшем зале наедине с Виктором, ее советником. Они проводили взглядом Мару и ее стража. Нового и, как надеялась княгиня, первого и последнего. Когда дверь захлопнулась, княгиня не то с облегчением, не то со скрываемым страхом закрыла глаза. Виктор попытался коснуться ее руки, но Рагнеда мягко отстранилась.

– Ты ведь была тверда в своем решении, – помедлив, произнес советник. – Теперь я вижу, как ты сомневаешься.

– Мои сомнения в другом, Виктор, – одернула его княгиня.

– Да, людям при дворе не понравится появление нефилима, – согласно кивнул он. – Белые выведены для войны и совершенно непредсказуемы…

– Предсказуемы, – она снова ответила резко, уже с некоторым раздражением. – Мы это обсуждали. Они работают в рамках своего договора. Мы сделали все, чтобы нефилим не был опасен для нас и для девочки.

– Тогда что тебя беспокоит?

Княгиня посмотрела на свои руки. Тыльная сторона ладоней сухая, с выпуклыми тяжелыми венами. Ее юные годы давно прошли, но помнились они отчего-то до боли ясно.

– Мара растет. Глазом моргнуть не успеем – станет девушкой, красивой, видной.

– Ты полагаешь, что Мара и нефилим могут…

– Мир полон ублюдков, жаждущих власти или тела, – она лишь краем глаза взглянула на советника, и ее губы тронула едва заметная ироничная улыбка. – Нефилим будет с ней вежлив, как никто другой. Может, хотя бы с ним Марена найдет общий язык, раз уж с ровесниками у нее не складывается.

– У него нет чувств, только животный разум, – пожал плечами Виктор. – К тому же, прошу простить за выражение, он редкостный урод.

Рагнеда рассмеялась. Виктор, очевидно, приняв это на свой счет, слегка поежился и отвел взгляд. Нервно одернув камзол, он уже не решился смотреть в лицо своей госпоже.

– В мире духовных уродов он может стать красавцем в глазах девушки.

Она снова посмотрела на свои руки. В свете утреннего солнца, пробивающегося сквозь витражные окна, пальцы показались ей гладкими и утонченными. Как в юности.

Мара повернула к своей комнате – мужчина повернул за ней. Она ускорила шаг, чтобы оторваться, но тут же поняла, что это глупо – ему даже не пришлось напрягаться, чтобы идти рядом. Она оказалась у своей двери – он ее распахнул. Открылась ее комната.

Служанка Аглая, собиравшая пыль с книжных полок, обернулась, и ее обычно милое и приветливое лицо резко изменилось на испуганное, она даже подавила легкий девичий вскрик. Мара безмолвно прошла в комнату и упала на кровать – мягкие перины промялись под ее весом и пышным платьем. Аглая, даже не глянув на княжну осуждающим взглядом (постель – чистая, девочка – грязная), просто поспешно вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Мужчина некоторое время стоял прямо, глядя на девочку. Она успела разглядеть его черты лица: ровный нос (но больно маленький), тонкие темные губы, острые скулы и четко очерченную линию челюсти. От уголков губ к скулам нитью тянулся едва заметный белый шрам, такой аккуратный, будто вырезанный вручную. Он лишь подчеркивал математическую точность идеального лица. «Все-таки не страшный. Даже красивый. Немножко». Затем он отвернулся лицом к двери и заложил руки за спину. Пальцы ровные, белоснежные, с длинными угловатыми ногтями темноватого оттенка. Или, вернее, когтями? Мара посмотрела на свои маленькие пальчики: ногти аккуратно погрызены полукругом, но даже под такие короткие обрезки забилась грязь.

Вздохнула и прислушалась. Дыхание стража или неслышимое, или едва уловимое. Она терпеливо подождала минуту или две: не явится ли в комнату советник Виктор или сама матушка, чтобы познакомить ее и этого мужчину. Но никто не появлялся, и даже шагов в гулком коридоре не раздавалось. Ни звука. Словно все испугались и решили бросить Мару один на один с жутким незнакомцем. Эта тишина издевалась над ней.

Почему он молчит? Почему он ходит за ней? Зачем он отвернулся? Она хотела быть одна, может ли она попросить его выйти? От этих вопросов тело пробирала дрожь.

Девочке очень захотелось плакать. Она изо всех сил глотала слезы, но ее подбородок предательски дрожал, слезинки помаленьку начинали скатываться по круглым щекам, а в носу хлюпало. Она быстро вытерлась ладонями, надеясь, что загадочный мужчина не придаст этому значения, но он медленно обернулся. От этого Мара окончательно разрыдалась и спрятала лицо в широких рукавах платья, чтобы он не видел ее стыдливых слез и текущего носа – девочкам не положено быть некрасивыми.

Он сделал шаг вперед. Она услышала, с каким мягким шумом сложилась его одежда и колено едва слышно соприкоснулось с полом – он опустился с ней на один уровень. Любопытство и страх одолевало Мару: она сможет увидеть это лицо так близко, рассмотреть свое отражение в желтых яблоках глаз! С другой стороны, близость жуткого лица может заставить ее рыдать в три голоса, и тогда прибежит нянька и будет возиться с ней, а то еще и на уроки отправит…

– Вам больно?

Его голос мгновенно высушил все слезы, и даже хлюпающий нос перестал течь. Мара одернула руки от лица и столкнулась с его глазами. На этот раз не желтые белки глаз и черные веки привлекли ее внимание, а золотисто-желтый цвет радужки и самая маленькая точка зрачка.

Голос… не похож на обычный мужской. В нем странный акцент, а исходит он не из горла и голосовых связок, а из нутра, того основания, которым поют тучные певцы и певицы на редких концертах. Бархатный, спокойный, обволакивающий, немного приглушенный… он говорил без языка, но каждый звук отчетливо повисал в воздухе.

– Нет. – Мара ответила сразу, как только он закончил фразу, а все эти мысли мгновением пронеслись в ее маленькой голове.

– Страшно?

Спокойствие мгновенно залило приятной прохладной ее грудь. Она глубоко вздохнула. Лицо мужчины уже не было страшным. Оно было самобытным. Ведь люди разные – в этом нет ничего ужасного.

– Немного. Уже нет.

– Тогда почему вы плакали?

– Я… я не знаю.

– Я могу вам чем-то помочь?

Мара на мгновение задумалась.

– Как вас зовут?

– Как вам будет угодно, – мимика мужчины не изменилась. На его коже подрагивала только черная линия губ. Без ресниц, без бровей – его лицо выглядело беззащитным и голым.

– У вас что, нет имени? – Мара чуть вскинула брови и захотела встать с кровати. Проследив за ее взглядом, мужчина поднялся с колена и отступил в сторону, чтобы девочка могла сделать это.

– Нет.

– Я могу вас назвать, как хочу?

– Да.

Она оглядела комнату пытливым взглядом. В своей жизни она давала одно имя: своей тряпичной кукле, которая уже давно износилась и осталась без руки. Маре хотелось завести собаку или кошку, но животные отнимали бы слишком много времени в ущерб образованию. Так какое имя она могла дать незнакомому мужчине?

Подойдя к книжной полке, Мара вытянула свои любимые сказки. Прекрасные наложницы, богатые князья, резвые кони, огненные ящеры из песчаных бурь. Эти сказки обладали таким масштабом, с которым маленькая Мара даже не мечтала столкнуться в своей жизни. Далекие просторы казались ей нереалистичными. Лишь одна сказка была уютной – про нищего разбойника, убившего царевну. А звали его красиво и коротко – Дауд.

– Тебе нравится имя Дауд?

– Если оно вам нравится, вы можете меня звать так, – снова бархатный голос будто лег на ее плечи. Мара раскрыла книгу на нужной странице. Иллюстрации к ней создавал придворный художник, но Дауда он изобразил совершенно невнятно: рваный балахон и капюшон, скрывающий лицо. Мара протянула распахнутую книгу новоиспеченному Дауду.

– Вот он. Дауд – разбойник, убивший злую царевну.

Мужчина не взял в руки книгу, а лишь коротко взглянул на ее страницы. Мару такой подход оскорбил, и она более настойчиво протянула сборник сказок, даже приподнявшись на носочки. Но новоиспеченный Дауд так и не протянул ей руки в ответ.

– Тебе неинтересно, как выглядит тот, кто дал тебе имя?

– Я хорошо вижу. Нет необходимости смотреть близко.

Мара захлопнула книгу с таким отчаянием, что из-под страниц даже вылетел легкий ветерок. Бросив книгу на кровать, она взглянула в широкое узорчатое окно.

– А видишь вон ту башню? Самую дальнюю?

– Да.

– Что изображено на шпиле?

Шпиль недалеко, девочка видела его отчетливо. Это самая высокая башня дворца, где жил старик алхимик. Маре запрещено туда ходить, но она с особым любопытством заглядывала в затемненные окна через свою золотистую подзорную трубу.

– Ель. Как и на всех шпилях дворца.

Девочка недовольно фыркнула. Слишком простое задание.

– А что стоит за окном башни, на подоконнике?

Разглядеть это без подзорной трубы было невозможно. Даже через увеличительное стекло Мара с трудом вглядывалась в настольные приборы алхимика, поскольку окно темное, заляпанное какими-то пятнами и заросшее плющом и паутиной.

– Перегонный куб. Растение-мухоловка в глиняном горшке. Банка с мышами, – его голос вдруг ощутимо напрягся. – Тремя мышами. На стене висит картина.

– Что на картине? – ее голос дрогнул от неожиданного восторга.

– Простите, госпожа. Так далеко я не могу видеть, – он перевел взгляд не девочку. Мара немного поежилась, словно испытывая свою вину за столь сложное задание. – Что-то зеленое. Полагаю, елки.

– Ты видишь далеко. Как мне получить такие глаза?

– Вам достаточно моих.

2. Воробушек

Рассвет над деревней напоминал медленно разверзающуюся пасть зверя. У него болезненное желтое нёбо и воспаленный язычок-солнце, красным диском повисающий над горизонтом. Рассвет поглощал деревню при дворе. Сначала он цеплялся за еловый лес, окольцовывающий крепость с севера. Затем его лапы перебирали волосы золотой пшеницы, которая шелестела на легком ветру. Головы колосьев уже отяжелели. Потом солнце добралось до посевов и скотного двора. Петухи едва проснулись, а лучи уже заглядывали в окна жителей.

В одном из домиков, таком же, как и все остальные дома, проснулся Марк. Он свесил ноги с кровати. Деревянный пол прохладный, но этот холод бодрил таким ранним утром. Его сонные глаза открывались с трудом, но сердце уже колотилось в тревожном предвкушении нового дня. Он надел на себя легкую рубаху, обулся, схватил гребень, лежащий на мешках с недавно собранной свеклой. Она еще пахла землей и приятной сладостью. Наспех расчесав непослушные спутанные кудри, Марк вышел в общую комнату. На печи уже бурлила пшеничная каша и кипела вода для отвара, их запах разносился по всему дому. Марк вдохнул полной грудью и расслабленно потянулся.

– Проснулся уже, – прошептала мама, и Марк прочитал слова по ее губам, потому что в утреннем шуме ее голоса не слышно. – Садись за стол, Тихо́й еще не встал.

Марк ловко перешагнул через лавку, уселся за стол и пододвинул к себе деревянную миску и ложку. Мальчик совсем маленького роста, поэтому стол для него великоват. Но он ловок и прыгуч, чем очень гордился.

Мама потрепала его по голове. Ее ласковая улыбка так звонко отзывалась в его груди, что в ответ хотелось смеяться до слез. Она всегда пахла коровьим молоком, а руки ее, хоть и сухие и жесткие от работы в земле, все равно оставались самыми нежными на свете.

– Ты знаешь, какой сегодня день? – прошептала мама, сев на скамью рядом с Марком.

Марк затряс головой, кудри рассыпались по его лбу и стали лезть в глаза.

– Я родился в этот день, – шепотом, но уже более громким ответил мальчик, но мама тут же мягко приложила палец к его губам. Он осекся, и они замерли на мгновение. Соседняя комната молчалива, значит, Тихой еще спит. Мама, поняв, что времени у нее осталось не так много, вынула что-то из-под фартука.

– Вот, мой воробушек, – она повесила на его шею амулет. Марк с восторгом схватил его ладонью и поднес поближе к лицу, чтобы разглядеть. Это было деревянное перышко на тонкой, но прочной бечевке. – Я сама выстругала его пару ночей назад. Перышко для воробушка. Нравится?

Марк снова затряс головой. Глаза его блестели от счастья, а сердце, прямо как воробей, колотилось в грудной клетке.

Но восторг быстро сменился напряжением, когда в комнате тяжестью своей поступи послышался Тихой. Мама тут же бросилась к печи и стала накладывать большую миску каши для мужа.

– Спрячь перышко, – прошептала она. Марк сунул подарок под рубаху – маленькое перышко теперь не заметить.

Грузные шаги раздались уже в общей комнате, но Марк не отрывал взгляда от стола. Шумно выдохнув, Тихой приземлился в противоположной стороне от мальчика. От его спиртового дыхания ему захотелось поморщиться, но нельзя – заметит. Мама поставила перед ним тарелку и ложку, а потом очень быстро наложила поесть себе и села рядом с мужем. Тихой взялся за ложку и с характерным звуком опустил ее в кашу.

– Возблагодарим за еду, любимый? – ее голос дрогнул. Тихой замялся, тяжело задышал, и Марк отчетливо видел, как его огромная, черная от работы рука сжала ложку. Но хватка расслабилась. Мужчина сложил руки на стол ладонями вверх и закрыл глаза. Мама и Марк повторили за ним то же самое.

– Хладный вождь, – прохрипел Тихой и едва ли не закашлялся, – мы благодарим тебя за зиму и за ту смерть, которую твоя жена, добрая Азорка, не подарила нам. Ты благосклонен к нам зимой, и мы благодарим тебя летом. Благодарить будем Зморза до скончания нашего века.

– Благодарить будем, – вторили ему мальчик и его мама.

После этого можно начинать есть. Они дождались, когда Тихой погрузит первую ложку каши в свой огромный широкий рот, а потом принялись с аппетитом завтракать сами. Мама поела очень быстро, почти не пережевывая еду. Она подбежала к печи и разлила по кружкам горячий отвар. Раздавался запах пихты и ягод смородины. Такое мама варила нечасто, но сегодня у Марка праздник.

Опустошив тарелки и кружки, они вслед за Тихи́м вышли на улицу. Уже два дня не было дождя, и запасы воды в бочках у дома кончались. Значит, сегодня нужно пойти до колодца. Тихой сполоснул лицо, тщательно потер его руками. Щетина от соприкосновения с сухой кожей его ладоней забавно шуршала. Потом умылась мама, а затем пришла очередь Марка.

Работа в поле – не самое интересное дело. Но и там Марк старался найти что-то увлекательное для себя. Порой из-под плуга, который тащила лошадь, в разные стороны отпрыгивали маленькие земляные лягушки. А если наловчиться, то можно даже поймать ящерицу. Главное ловить не за хвост: он всегда отваливается.

Но поле уже давно вспахано. Грубые земляные комки напоминали вспоротый живот скотины. Марк и его мать взялись за корзины с семенами и стали собирать плоды с длинных грядок, идущих до самого ельника. То же самое делали другие женщины и дети. Сначала работа кажется даже забавной: в лучах утреннего прохладного солнца копаться в слегка колючих листьях огурцов или дергать редиску не тяжело. Но руки быстро устают, затекает шея и ноют ноги, особенно колени. Марку всегда указывали на болезненную худобу, поэтому скоро мама отправила его отдыхать. Около поля стоял навес, где всегда находилась вода для питья и приятный тенек в жаркие дни.

Под навесом сидели ребята постарше: Яков, его подруга Николь, больше похожая на чумазого мальчишку, Заяц и самый старший – Первуша. Марк устало рухнул на сено поодаль от ребят. Они что-то бурно обсуждали, но резко притихли, когда Марк приблизился к ним. Он кожей чувствовал на себе их взгляды и от непонимания волновался: что им нужно? Марк слишком мал, чтобы с ним водились ребята постарше, и речь тут не столько о возрасте, сколько о его силах. Они не сеют пшеницу, а рубят дрова, следят за скотом, рыбачат; Николь и вовсе объезжает молодых лошадей. Марку еще расти и расти, прежде чем он найдет свое ремесло, которым будет умело владеть всю жизнь.

– Эй, Марк, – окликнул его Первуша, – дело есть к тебе.

– Он еще маленький! – Яков стукнул Первушу в плечо.

– Да, такое нельзя доверять, – подтвердил Заяц.

– Не маленький. А мелкий, – встряла в разговор Николь. – Я в его возрасте только так…

У них завязался такой жаркий спор, что Марк решил даже не прислушиваться к нему. Хотя любопытство все же взыграло: что такого запрещенного ему хотели предложить старшие ребята?

– Все, тихо! – Первуша развел руками. Зашуршало сено, он поближе двинулся к Марку, так близко, что тот почувствовал от него запах сырого мяса. Да, на Первуше рабочая рубаха, насквозь пропитанная грязью и свиной кровью. – Подзаработать хочешь? Есть выигрышное дельце, но ты – никому…

– Скажешь – голову открутим! – снова вмешался Яков. Его угрозам стоило верить. Яков – самый рослый ребенок среди всех детей придворного поселения.

– Мы знаем, дела у вас неважно идут, – продолжил Первуша, – видел сам, как отчим твой вместо работы квасит. Ты нам поможешь денег заработать, а мы их принесем как дарственную твоей матери лично в руки.

– Еще чего, – надулся Марк. – Обманете, зря только время потрачу…

– Клянусь именем Зморза и Азорки, – перебил его Первуша. – Тебе ничего делать не надо, просто составь компанию.

Марк начал кое-что понимать. Их четверо: мясник Первуша за главного, Яков с длинными руками, бегучий и выносливый Заяц и смелая Николь. Им не хватало пятого – кого угодно, лишь бы рядом постоял.

– Вы собираетесь за стену, – завороженным полушепотом произнес Марк.

Ребята переглядывались. Слухи ходили давно: некоторые смельчаки из придворной деревни или из крепостного города выбираются за стену. Там бродят обезумевшие упыри, некогда бывшие людьми. Застрявшие без присмотра Азорки между жизнью и смертью, они мучаются вечным голодом, поэтому нападают на все живое, что попадается им на пути. Среди них много бывших богачей, которые сбились в своих каретах с дороги или на которых напали дикие звери. Они звенят своими кольцами, браслетами, сверкают ожерельями, шелестят дорогой тканью – все это богатство не нужно им – ни живым, ни мертвым. Тех, кто рискует своей жизнью, чтобы обокрасть упырей, нельзя назвать ни мародерами, ни ворами. Их всегда пятеро, ни больше, ни меньше. Шестерых будет слишком слышно, а четверо потеряют рассудок через час-два после выхода за стену и тоже станут упырями. Внешний мир не милостив к одиноким путникам.

– Тебе делать ничего не надо, – повторил Первуша, – просто постой рядом. Можешь даже не смотреть. Мы сегодня вечером пойдем, как работа кончится. До рассвета вернемся. А к обеду мы товар сбудем в нужные руки и придем к тебе, расплатимся. Ну, идет?

Первуша протянул Марку широкую костистую ладонь. На ней тоже засохла свиная кровь. Николь, Заяц и Яков в ожидании уставились на Марка. Он осторожно принял рукопожатие – крепкое, горячее, по сравнению с его тонкой холодной ладонью.

– К северному ельнику приходи, – бросил напоследок Заяц, когда ребята собрались уходить. – Чаща густая, но до стены рукой подать.

– А перебираться через стену как? – прошептал Марк.

– Увидишь, – игриво хихикнула Николь.

Ребята ушли работать, и Марку уже тоже пора. Мама порой беспокойно поглядывала в его сторону. Напоследок он зачерпнул ковшом воду из бочки и напился. Впереди еще целый рабочий день, но это мало беспокоило мальчишку. Все его мысли заняты предстоящим путешествием.