Пыль моря

– Что ж вы, братцы! Нешто косоглазых испугались! Не по-нашенски энто. Эх!

Отвернулся и закрыл глаза. Весь свет опостылел, ни на кого не хотелось глядеть. Мысли путались и скакали, что козы.

Мишка догадывался, что маньчжуры сплывут к устью Шунгала, и уж затем начнётся для него хоть что-то определённое. А до Шунгала совсем недалеко. К следующему вечеру могут и доплыть. А там рабство до скончания века.

А что если и дальше подфартит? Ведь до сих пор везло! У маньчжура уже побывал и убёг, от казни бог миловал, авось и дальше не хуже будет. Дай-то бог! Надежду не надо топить в слезах.

Мишка приободрился. Оглядел лодку. Шесть китайцев ритмично качали спины, тёмные замусоленные косы болтались из стороны в сторону. Маньчжуры отдыхали, тихо переговариваясь между собой.

И всё ж обидно! Думал, что отобьют. Может покричать надо бы. Услышали б – посмелей стали. Да что теперь вспоминать. Улетела моя надежда, взмахнула крылышком и была такова.

За час до захода опять затянулись в речку на ночлег. С трудом проталкивали лодки вверх по течению, перекатывая шестами гальку и шурша прибрежными кустами.

Всю ночь лил мелкий противный дождь, Мишка продрог и закоченел в одной рубахе. К утру ветер разогнал тучи, и выглянуло солнце. Исчезла мошка и опухшее лицо получило передышку.

На лодках переговаривались, кричали какие-то приказы. Начальник скакал между гребцами с бамбуковой палкой и яростно покрикивал. Нередко его палка отвешивала порции глухих ударов, оставляя на спинах тёмные полосы. Гребцы налегали на весла, лёгкий парок вился над их согнутыми телами.

Погода портилась. Разгулялись волны, лодку качало и обдавало водой. По реке неслись сучья, вороха пожелтевших листьев, отдельные стволы вырванных деревьев.

Лодки растянулись по реке и за сеткой косого дождя маячили неясными пятнами. Река играла и шумела. Белоснежные барашки то возникали, то неожиданно пропадали, серые волны зло плескались в борта лодок.

Незадолго до захода по лодкам пронеслось шумное и ликующее веселье. Впереди водная гладь раздавалась и терялась вправо за лесистыми косами берегов.

– Сунгари! Сунгари! – неслось от лодки до лодки.

Маньчжуры перестали грести, с весёлыми глазами махали руками, криками приветствовали родную реку. Левый берег терялся в сыром мглистом воздухе. Там были русские, но теперь они уже не опасны. Да и река пустынна, кто в такую погоду без нужды выйдет в лодке на реку.

Мишка нахмурился и втянул голову в плечи. «Вот моя невольничья дорожка» – пронеслось в голове. Он всматривался в водную ширь. Низко, почти у самой воды в разрыве между туч проглянуло солнце. Его косые светлые лучи проложили неширокие дорожки к земле. Появилась хилая радуга, и сердце радостно затрепетало.

Глава 4. Знакомство

В сумерках подвалили к низкому берегу, поросшему густыми кустами. Глубокая заводь уводила вглубь, жёсткие стебли камыша тихо шуршали о дощатые борта лодок.

Вскоре запахло дымом, открылась широкая голая поляна, окаймлённая пожелтевшими клёнами и дубами. Место было сухое и тихое.

Появились люди, всё вокруг огласилось шумом и криками. Видно здесь был стан маньчжуров и флотилию поджидали. Десятка полтора в тёмных в сумерках одеждах ловких людей бросились к лодкам и торопливо стали помогать разгружать самое необходимое к ночлегу. В отдалении от воды просматривались низкие балаганы для жилья.

Запылали костры, отгоняя тучи комарья и гнуса. Багровые отблески заплясали по речной волне.

«Ишь ты, да у них тут стан свой», – Мишка оглядывал любопытным глазом суету на берегу.

Лодки вытащены на илистый берег. На Мишку никто не обращал никакого внимания. Он продолжал сидеть на дне, с тоской поглядывая на тёмные воды реки. О бегстве нечего было и думать. Связанный по рукам и ногам, ослабевший от голода и пут, он сразу пошёл бы ко дну.

Наконец стан помаленьку стал утихомириваться. Ужин уже съеден, уставшие за день изнурительной работы на вёслах люди укладывались спать.

Тут Мишку потревожил прежний китаец. Он развязал пленника и помог перебраться на берег. Опять чашка каши, несколько непонятных слов – и Мишка остался один под кустом боярышника, со страхом ожидая наступления долгой промозглой ночи.

Гнус набросился на жертву, но Мишка уже не сопротивлялся этому нашествию. Все голые места на лице и руках опухли и кровоточили. Страдания постепенно отупляли его. Злоба волнами накатывалась и медленно отступала, оставляя тупое ощущение пустоты и отчаяния.

Жалко, ведь и не жил совсем. Можно сказать, последнее время и зажил только – и такой конец? Нет, держись, Мишка, ещё не конец. Надо терпеть. Только терпение может спасти. Не век же сидеть в колодке. Да и гнус скоро утихомирится. Холода скоро. Осень… Мишка всё чаще стал разговаривать с собой и иногда вслух.

Утром прозевал общий подъём. Разбудили грубыми толчками – стан собирался в дорогу. У берега покачивались большие лодки с крышами на тонких столбиках. Китайцы возились с парусами, готовясь их поднять на невысокие мачты.

Мишку поволокли на одну из таких лодок и бросили на носу, где он даже воды не видел.

Не прошло и полчаса, как лодки одна за другой отваливали от берега и распускали тростниковые паруса. Они странно шелестели, забирая лёгкий ветерок. Ему помогали отдохнувшие гребцы.

Мишка без мыслей в голове прислушивался к монотонному плеску воды за бортом, и сдерживал приливы ярости, временами наваливавшиеся на него. Хорошо, что мошкара оставила в покое. На середине реки она не досаждала, лицо отдыхало, хоть и горело нещадно. Глаза припухли и слезились, губы запеклись в кровоподтёках.

Короткий моросящий дождик длился недолго. В прорывах между тучами блеснул луч и вокруг посветлело. Ветер усилился, паруса с характерным шелестом туже натянули снасти. Матросы забегали, подгоняемые окриками и угрожающими постукиваниями бамбуковой палки.

Чайки с криком проносились над волнами, выхватывая зазевавшихся рыбёшек. Мишка провожал их взглядами, пока позволяла колодка. Хотелось пить и есть. Никто в этот раз не вспомнил о нём.

Стараясь меньше ёрзать, он мрачно томился ожиданием чего-то неясного и тревожного. Он так погрузился в размышления, что вздрогнул, когда обнаружил стоящего рядом человека.

Молодой китаец в розовом шёлковом халате внимательно рассматривал пленника. Тот сразу узнал своего избавителя и неловко пошевелил плечами. Сморщился от неприятного прикосновения колодки к натёртостям.

Китаец повернул голову и что-то сказал стоящему неподалёку переводчику монголу. Тот торопливо приблизился и заискивающе уставился в глаза говорившему.

Мишка напряжённо вслушивался, пытаясь уловить смысл. Но знакомых слов слишком мало. А переводчик присел на корточки перед Мишкой. С видимым напряжением он стал подбирать слова:

– Лоча, хозяин. Твоя хозяин, – показывая на китайца и кланяясь, говорил переводчик. – Слусай, слузы. Хороса хозяин, добрая. Палка бей нет. Лоча холос, хозяин холос. Твоя, моя холос.

– Ладно уж. И так понятно. Пожрать бы принесли, да водицы хлебнуть. Нутро горит, – и Мишка непослушными пальцами, зажатыми в колодке, пытался пояснить свои слова.

Китаец быстро заговорил, и переводчик побежал на корму. Вскоре он вернулся с чашкой в руке. Мишка не мог есть сам. Китаец весело смеялся и опять отослал слугу. Пришёл каменный человек, молча и неторопливо отомкнул замки и освободил пленника от колодки. Руки с неприятным глухим стуком упали на доски. Пальцы с трудом шевелились, а китаец продолжал весело смеяться, показывая на руки. Переводчик стал растирать кожу своими коричневыми ладонями.

– Ссяс холосо будь. Мало, мало есё. Хозяин добрая. Твоя холосо будь.

Когда Мишка поел и напился, по телу разлилась слабость и истома. Он с наслаждением вытягивал руки и вертел натруженной шеей. Китаец с интересом наблюдал и изредка растягивал губы в улыбке. Он был сред него роста, но намного ниже Мишки. Коренаст и с короткими сильными ногами. Лицо худощаво с едва зауженными глазами. Большой рот с тонкими губами. Усов и бороды ещё не было. На вид ему было лет двадцать пять, в его фигуре чувствовалась сила и энергия. Молодость нахально выпирала и хвасталась собой.

По одежде Мишка видел, что китаец богат. Одежда чистая и нарядная. Остроконечная шапка сдвинута на затылок, обнажая бритую голову.

Джучерец выслушал китайца и обратился к Мишке:

– Хозяин имя Дяу Тин-линь. Мало, мало думай. Твоя имя?

– Мудрёное-то имячко у хозяина, – ответил Мишка. – А моё самое из простых. Мишкой кличут.

– Миш-кой, – повторил монгол, оборачиваясь к китайцу.

– Просто Мишка, ты, пустобрёх!

– Мишка, Мишка! – поправился переводчик, кивая головой. – Хозяин твоя Дау Тин-линь. Знать будь.

– А короче как же? Что-то длинно.

– Тин-линь, – произнёс китаец, тыча себя в грудь.

– И то легче, – согласился Мишка и с интересом оглядел китайца.

Тин-линь подсел ближе. Дружески похлопал Мишкину спину, пощупал руки, и довольно цокал языком. Он медленно говорил, словно надеялся, что его можно понять. Однако Мишка ничего не уловил и только таращил глаза.

Китаец показывал предметы и медленно произносил их названия. А джучерец пытался повторять их по-русски. Мишка скоро запомнил с десяток слов, и китаец был очень доволен.

Время незаметно приблизилось к полудню, китаец заторопился. И опять появился палач с каменным лицом. Он неторопливо приладил к Мишкиной ноге тонкую цепь с обручем и основательно заклепал. Так он стал цепным, но зато лишился колодки. Это было обидно, но удобно.

– Мало, мало цепь. Бегать не будь, хоросо. Спи, – монгол дружески похлопал Мишку по спине.

«Вот и стал я цепным псом», – подумал Мишка, но постарался не показывать на лице злобы.

Маньчжуры и китайцы торопливо перекусывали, не переставая работать. С кормы доносились аппетитные запахи – там слуги подавали господам их излюбленные кушанья. Мишка сглотнул слюну. Голод с новой силой вцепился в его желудок.

Цепь была чуть меньше сажени и позволяла немного ходить. Он радовался этому, как малец, и переходил от одного борта к другому.

Мимо тянулись унылые берега, поросшие осокорями и кустами. На повышенных местах виднелись дубы, белели ильмы, и краснел боярышник. Тёмные ели виднелись между ними, устремляясь острыми верхушками в небо. Местами желтели увядающие листья, краснела рябина и шиповник. Стаи диких уток стремительно перелетали по болотам.

Небо голубело, тучи становились реже. Ветер менялся, матросы суетились у парусов. Слышались покрикивания и перестук блоков, парус шелестел и хлопал о мачту.

К вечеру пристали к берегу и расположились станом. Ветер стих, и мошкара опять стала тучей висеть над людьми. Но Мишка уже мог защищаться. Его опять оставили одного на вытащенной лодке. Однако сидеть пришлось в одиночестве не долго. Тин-линь появился с джучерцем и прежним китайцем. Факел отогнал темень наступившей ночи.

– Добрая хозяин твоя дар будь, – сказал толмач и накинул на Мишкины плечи объёмистый халат из грубой дабы.

– Ну спасибо, хозяин, удостоил. Ночи-то не жаркие, – Мишка склонил голову в знак благодарности.

Китаец оскалил зубы и нахлобучил ему на голову ватный колпак.

– Носи Мишка, – сказал он и засмеялся. Зубы блестели в отсветах пляшущего света факела.

– Стой коленка, лоча. Добрая хозяин.

– Ладно уж. Обойдётся.

Толмач не мог понять его слов, но китаец не стал допытываться до их значения. Молодой китаец стал расставлять на доске чашки с едой.

– Вот это другое дело! Это вы знатно придумали. Благодарствую!

Мишка с жадностью набросился на куски варёной рыбы с будой. Язык с трудом ворошил куски. Лук приятно освежал рот и хрустел на зубах. Наперченная рыба жгла и вызывала жажду. Он пил холодную воду и прерывисто вздыхал. На закуску китаец подложил кусок свинины, поджаренной на углях.

– Какая добрая хозяин, – непрерывно повторял монгол, Мишке уже опротивело его слушать.

Тин-линь немного посидел рядом, повторил несколько ранее заученных слов и заспешил на берег. Другой китаец остался на лодке. Постелил циновку из камыша, другую бросил Мишке и показал, что им пора спать.

Глава 5. Дружба

Задувшие с юга ветры не давали идти под парусом. Гребцы непрерывно дёргали вёсла, но всё равно двигались медленно. Острова и мели затрудняли плавание.

После трёх дней изнурительного лавирования, начальник флотилии устроил двухдневный отдых на одном из многочисленных островов. Большие палубные лодки привязали к кольям, устроили балаганы и наслаждались покоем. Перепадали и дожди, но они не так страшны в укрытиях, не то что в пути, где каюты предназначались только для начальников.

Вскоре плавание продолжилось, изредка ставили паруса. Стали попадаться редкие, в несколько мазаных глиной балаганов, деревеньки. Оборванные жители не выказывали радости от встречи с маньчжурами. Приходилось отдавать последнее, лишь бы избежать битья палками.

Мишка продолжал маяться на цепи, но изредка его отпускали на заготовку дров или работать на шестах и вёслах. Жить стало интересней.

Тин-линь проводил с ним долгие часы в беседах при помощи монгола, старался втолковать китайские слова. С этим у них получалось не так уж плохо.

Мишка постоянно терялся в догадках. Что заставляло китайца так внимательно относиться к пленнику, да ещё русскому? Тин-линь тоже не раскрывал своих мыслей, а только расспрашивал и учил языку. Сам же запоминать русские слова не хотел, и лишь посмеивался в ответ.

Обращались с пленником сносно. Маньчжуры изредка покрикивали на него, когда он работал и не понимал приказов. И лишь однажды палка огрела его потную спину. Мишка вспылил, но, работавший рядом китаец вовремя его одёрнул и толкнул в шею. Мишка успокоился, но злость ещё долго волновала его грудь.

К китайцам здесь относились почти так же, как и к нему, пленнику. Пренебрежение маньчжуров постоянно сквозило в разговорах с китайцами. Палка надсмотрщика часто гуляла по спинам матросов или работников. И хотя маньчжуров было намного меньше, у них была власть и сила. Никто из китайцев не носил никакого оружия. Даже ножи им выдавали только по необходимости для работы.

Один Тин-линь был на особом положении. Мишка никак не мог понять причину такого отличия. Его хозяин ходил и не работал, ел вместе с начальником маньчжур и носил красивые и чистые халаты. Мишка пытался спросить его об этом, но слов недоставало, или Тин-линь не хотел говорить на такие скользкие темы.

Остальные работники просто боялись, и не шли на опасные разговоры. Однако с Мишкой были приветливы и никак не выражали своей враждебности. Часто смеялись, когда он говорил и коверкал слова. Мишка не обижался, видя в этом смехе дружеские отношения.

Кончалась вторая неделя плавания. Погода портилась часто. Налетали шквалы, они сменялись жарой и духотой, приходилось до одури работать на вёслах. Течение стало быстрым, шесты не выпускали из рук. Осень шагала по пятам. Леса бурели, желтели и краснели.

Пришлось сделать стоянку. Днище одной лодки дало сильную течь. Расположились на возвышенном береге, окружённом огромными деревьями.

Пока китайцы возились с выгрузкой товаров и починкой лодки, многие маньчжуры разбрелись по окрестным болотам пострелять уток.

Тин-линь долго разговаривал с начальником, и тот наконец разрешил ему тоже отправиться на охоту.

Тин-линь с радостной улыбкой подскочил к Мишке и стал быстро говорить ему, но поняв, что тот почти ничего не понимает, позвал толмача. Джучерец растолковал, что Мишка должен сопровождать хозяина на охоту, хозяин велит собираться.

Мишке расклепали кандалы и нагрузили припасами. Пять человек с Тин-линем во главе заспешили к дальним болотам. Хозяин, гордый и довольный, сам тащил на себе лук и колчан со стрелами.

Они спустились в низину. Под ногами захлюпала вода. Перед ними расстилалась равнина, поблёскивая разводьями болотной воды.

На буграх росли разноцветные деревья, теряющие листву. Тёмно-зелёные ели возвышались над поредевшими кустами.

С ними шёл солдат маньчжур с фитильным ружьём за плечом. Приставлен, значит, к китайцам для порядка и наблюдения. Верно, что и Тин-линь возбуждает недоверие маньчжуров. Мишка улыбнулся, думая об этом.

Часа два шли по звериным тропам, пока Тин-линь не распорядился устраивать привал. Выбрали место посуше, развели костёр. Перекусили взятыми продуктами. Тин-линь захватил ханшин1, но разлил всем всего по несколько глотков. Остальное отдал маньчжурскому солдату. Тот подозрительно бросил взгляд на китайца, но принял и вытянул всё до капли. Довольно хмыкнул, подобревшие глаза нагло уставились на Тин-линя.

После получасового отдыха стали собираться на охоту. Невдалеке облюбовали обширное болото. Опять глотнули водки, остальное отдали маньчжуру. Тот, уже захмелевший, не стал отказываться.

Минут двадцать шли все вместе, а потом Тин-линь распределил людей на две половины. Он, маньчжур и Мишка пошли вперёд, а двое китайцев были отосланы готовить обед и встречать охотников.

Вскоре солдат стал часто спотыкаться и падать. Весь вымокший и грязный он ругался и волочил тяжёлое ружьё по лужам.

Тин-линь остановился и стал уговаривать его остаться и поспать. Долго настаивать не пришлось. Солдат устроился на пригорке, на ворохе сухих опавших листьев. Блаженная улыбка расплылась по лицу.

Мишка с китайцем остались одни. Тин-линь глянул настороженно в глаза пленнику и пошёл к зарослям осокорей. Вспугнули несколько стай уток и гусей. Наконец стали подбираться, скрываясь в траве, к большой стае, плавающей у берега болота.

Тин-линь напряжённо кривил губы в улыбке, оборачиваясь к Мишке. Часа за два китаец настрелял с дюжину уток, и Мишка с трудом волочил ноги, таская добычу за охотником.

Они редко перебрасывались словами, понимали друг друга плохо. Тин-линь старался выбирать слова знакомые Мишке, но всё равно плохо получалось.

Зашли уже далековато, пора было возвращаться. В последний раз Тин-линь пустил стрелу и поразил птицу. Та, затрепыхавшись, билась в воде. Мишка хотел сбросить ношу и вытащить раненую утку, но Тин-линь отстранил его. Отложил лук с колчаном и полез в тёмную жижу. Дотянуться до утки он не мог, и осторожно продвигался, нащупывая ногами дно потвёрже. Шестом пытался подгрести утку к себе. Вдруг Мишка увидел, что Тин-линь провалился по самые плечи и выронил шест. Стал барахтаться, но, видно, попал в трясину. Отчаянные усилия не давали ему возможности выбраться. Коричневая вода медленно поднималась, почти до самого горла

Мишка с застывшим лицом напряжённо смотрел на тонущего человека. Вот и настал момент, вот и свобода.

Тин-линь повернул измазанную грязью голову к Мишке и что-то с надрывом кричал. Мишка не вникал в смысл слов. Он замер. Некого винить. Я не виноват. Пусть тонет. А я на полночь подамся. Авось доберусь до своих. Второго такого случая может и не быть.

Тин-линь погрузился до шеи, силы его оставляли. Он уже не просил, а неистово ругался. Руки, опутанные жухлой травой, беспомощно колотили по жиже, брызги летели во все стороны.

Всё, хватит, поспешать надо. Пусть сам выбирается. Но как же так? Ведь я же не зверь какой. И спас он меня. Что ж я совсем совесть потерял? Что плохого он мне сделал? Быстрей!

Мишка сбросил оцепенение, глаза заметались в поисках подходящей жердины. Кругом валялись полусгнившие лесины. Выбрал покрепче и шагнул с нею в воду. Осторожно продвинулся к китайцу и бросил лесину у самой головы тонущего. Тот схватился обеими руками и навалился на неё грудью. Выпученные глаза смотрели с надеждой и боязнью.

– Будь покоен, хозяин, не оставлю, – бормотал Мишка, а руки торопливо подбирали вторую лесину.

Не прошло и двух минут, а ещё штук пять жердей протянулись к Тин-линю. Тин-линь уже не погружался и терпеливо ждал, когда вернутся силы. Мишка подал крепкую суковатую жердину и упёрся в дно ногами.

– Давай, браток, поднатужься! Ещё немного! Сёдни ещё ханшина отведаешь! Держись!

Мишка просунул жердину под руки Тин-линя. Тот ухватился и стал осторожно подтягивать тело. Мишка тоже тянул, загрузая по пояс в вонючей жиже. Пот застилал глаза, смахнуть некогда. Трясина неохотно расставалась со своей добычей.

Несколько раз приходилось передыхать. Руки у обоих тряслись от напряжения, но сдаваться никто не хотел. Наконец Тин-линь выбрался на прочное дно и в изнеможении повалился на жердины. Напряжение спало, и силы быстро покинули его. Мишка тоже едва шевелился. Малость отдышавшись, стал подтягивать ослабевшего Тин-линя к себе.

Уж солнце стало просвечивать у самого горизонта, пробивая себе окна в разрывах туч, когда они выбрались окончательно и малость смыли с себя грязь.

Обоим было неловко, взгляды старались не встречаться. Молча поплелись назад к стану. Мишка тащился сзади и корил себя за минутную слабость. Вдруг Тин-линь остановился и быстро заговорил, слегка обнимая Мишку за плечи. Он улыбался измазанной физиономией, сузившиеся глаза светились радостью и довольством. Мишка плохо понимал, но всё же догадался, что тот на него не сердится и предлагает дружбу. Мишка тоже улыбнулся и обнял китайца. Они засмеялись, колотя друг друга в бока и по плечам.

Напряжение спало. Стало вдруг весело и легко. Усталость исчезла, и они бодро зашагали к стану. Тин-линь выхватил часть уток у Мишки и прицепил их к себе на кушак.

Сумерки сгущались, пришлось торопиться. Тин-линь стал хмур. За такое опоздание придётся вынести ряд унизительных упрёков, но теперь это ему было не так страшно.

Глава 6. Конец пути

Обиженный и приниженный, Тин-линь бесцельно шатался по палубе и с неприязнью поглядывал на Мишку. Самые худшие опасения подтвердились. Начальник Дархань распекал его, как последнего раба, и отстранил от совместных трапез. А ведь по прибытию в Нингуту2 может ещё и кляузу отправить к самому цзянцзюню, управителю. И тогда милостей не жди. Маньчжуры не прощают даже богатым и знатным китайцам.

Сразу же, как приедем, надо поспешить к Сяоли, – думал Тин-линь, уставившись на бегущие за бортом воды реки. – Пусть умилостивит Дарханя. Собственно, ничего и не случилось. Кто ж мог предвидеть, что со мной может случиться несчастье? Сяоли не позволит обидеть своего любимого брата.

У семейства Дау сложились сложные отношения с цаньлин3 Дарханем. Красота Сяоли так вскружила голову этому старшему в Нингуте офицеру, что он с трудом удерживался от необдуманных поступков. О женитьбе и думать нечего. Такие браки с китаянками строго запрещались. Ведь он был из древнего прославленного рода. Дед был приближен к легендарному Нурхаци4, за принуждение к сдаче сильной крепости Усу. После этого стал видным начальником в пятом полку Жёлтого знамени с каймой. Блистательный Нурхаци не раз отмечал заслуги деда. Да и при Абахае5 молодой отец Дарханя ещё блистал в военной верхушке.

И всё же надеяться жениться на китаянке маньчжур не мог. Но был счастлив, что Сяоли не отвергала его притязаний. Она тоже не чужда тщеславия. Блестящая карьера лучшего офицера Нингуты ей тоже вскружила голову на некоторое время. Став наложницей Дарханя, получив почёт в обществе, она имела немалую власть над мужчиной. Этим и объяснялось то высокое положение, которое занимало семейство Дау в городе. Правда, город постепенно терял своё значение, будучи далеко от шумных и блистательных городов юга. Со временем можно было рассчитывать на повышение Дарханя по службе и перевод в большой южный город.

Не позволит Сяоли отдать меня на растерзание тигру. Дархань не посмеет так поступить. А его теперешняя немилость меня не очень-то и трогает, – успокаивался Тин-линь.

Дархань отвлёк его размышления грубым окриком, приказывая выяснить возникшую заминку с парусом. От ветхости он распадался и требовал срочного ремонта. Молча проглотив унижение, Тин-линь и вида не подал, что возмущён. Почтительно поджав коленки, Тин-линь поспешил исполнить приказ. Он отлично понимал, что Дархань это делает только из желания унизить китайца и показать своё превосходство.

Исполнив поручение и отругав китайцев, Тин-линь подсел к Мишке, что теперь оставался на цепи. Лицо китайца хмурилось, губы надуты.

– Лютует начальник? – спросил Мишка по-русски, но тут же стал подыскивать подходящие китайские слова. Не нашёл, но Тин-линь, казалось, и так понял.

– Пусть спесь свою показывает, привыкли. Так нам и надо. Не смогли управиться с какими-то варварами! Теперь только и остаётся терпеть.

Так много Мишка понять не смог, но главное уразумел. Не любит Тин-линь маньчжуров. Иногда Мишка замечал злобный блеск в глазах китайца. Не доведёт это до добра, сломает себе шею. Горяч, молод и любит ходить по краю пропасти. Мишка невольно сравнивал китайца с собой.

– Вот и тебя наказал ни за что. Как собака сидишь.

– Колодки нет – и то хорошо, – примирительно кивнул Мишка, позвякивая цепью.

– Скоро в Нингуте будем. Там всё может измениться. Надеюсь, что не в худшую сторону.