Пыль моря

Константин Волошин

Пыль моря

Глава 1. Ушкуйники

Отблески догорающей зари нежно просвечивали в просветах между листвой. Густые сумерки наползали медленно, так же тащилась таинственная и тревожная тишина. Изредка вспорхнёт в гуще дерев укладывающаяся на ночлег птаха, да вдалеке неясно пронесётся чей-то крик.

Чувствовалось приближение осени. Вечера похолодали, утренний туман выбивал озноб в затёкших членах. Кое-где листва побурела, а местами пылала пятнами багрянца.

Обширная поляна на берегу неширокой речки, густо поросшая ещё зелёной травой, освещалась неровными бликами пылающих костров. Тени людей медленно двигались тёмными силуэтами. На берегу виднелись вытащенные на песок дощаники.

Десятка два бородатых кряжистых мужиков готовили нехитрый ужин. Запах подгорелого мяса приятно щекотал ноздри. Мошка тучами носилась в воздухе, отважно погибая в горячем воздухе костров.

– Вскорости новый год отпразднуем, – мечтательно протянул у костра приземистый мужичок. – Поспеть бы до дому.

– За неделю должны управиться. Дело нехитрое, – суховатый и длиннорукий мужик, сморщив нос, поправлял рассыпавшиеся головёшки.

– Хорошо бы, – протянул первый и облизал сухие губы. – Видать сготовилось мясо-то, а?

– Погодь, Фомка, успеешь ужо брюхо насытить.

– Да уж невмоготу боле терпеть. Оголодал за день.

– И чего ныть-то, Фома? – спросил статный молодой парень чуть более двадцати лет.

– Ты, Мишка, ещё молод спорить со мной. Да и что ты видел в своей непутёвой жизни? Поживёшь малость, так поймёшь смак в харче.

– Да будет вам цапаться, – примирительно остановил приятеля длиннорукий Епифан. Он отчаянно моргал слезящимися глазами.

– Ты бы, Епишка, поторапливался, а то у соседей уже жрут. Слюной исхожу. И хлебушек готов.

Епифан наконец снял с огня котёл и отставил в сторону. Блаженный аромат наполнил воздух. Его окружило человек шесть. Торопливо вытаскивали ложки, обтирая полой армяков и кафтанов.

Разговоры смолкли, слышались только звуки трапезничающих людей – чавканье, вздохи да глухой стук деревянных ложек. Беззлобная ругань относилась к горячей похлёбке, обжигающей губы.

Тем временем заря погасла, только полоса неба на западе немного выделялась, просматриваясь сквозь чёрную листву.

На берегу речки собралась ватажка охочих людей, возвращающихся с удачного похода по Амур-реке. Дощаники набиты ворохами китайских товаров. До устья Буреи, где находилась зимовье, оставалось не более трёх дней. А там ещё дня два вверх по реке. В глухомани запряталось зимовье с дюжиной рубленых изб. Немногочисленные бабы с ребятишками уже заждались своих близких.

– Вот теперь жизнь по-другому пошла, – блаженно отваливаясь от котла, произнёс Фома. – Теперь можно и поговорить. В животе не урчит и не сосёт.

– Об чём ты можешь говорить? – обернулся сосед Никифор, – Я что-то не припомню твоих историй, а?

– Да вот Мишуня мастак байки рассказывать. Дюже забавно у него получается. Грамоте обучен, понимать надо. Давай, Миша, на сон грядущий, а?

– Да сколько можно, дядя Фома?

– А нам завсегда охота тебя послушать, хоть и в десятый раз.

– Будет вам заводиться. Намаялись-то за день. Супротив течения выгребать не просто. Укладывайся лучше, завтра не легче будет.

– Хмурый ты человек, Епифан. Неужто интереса нет послушать про житьё-бытьё?

– Так ведь всё уж пересказано, чего воду в ступе толочь.

– Да ну его, Мишуня. Начинай, парень. Не слушай его.

– Да надоело уж об одном и том же.

– А ты о другом чём, выдумай, коль сам не видал. Книжки-то разные читал? В них, сказывают, разное прописано.

– Да где ж в нашей глухомани книжек наберёшься? А те, которые и есть, так всё про святых да угодников разных.

– Так то ж самое занятное, Миша. Уважь, спать лучше будем.

– Да и то верно, – вмешался ещё один пожилой мужик.

– Миш, не отстанут, начинай, а то и сна лишат, – Епифан устраивался внутри наспех слаженного шалаша.

Мишка горестно вздохнул. Никто не хотел считаться с его желаниями и настроением. Недавно попал в эту ватажку. Перед самым выходом в поход его нашёл Фома вблизи устья Буреи. Обессиленного и оголодавшего, Фома притащил в своей лодке в зимовье. Там быстро с азартом поставил его на ноги. А уж уговорить участвовать в походе за добычей ничего не стоило.

Парень оказался здоровяком. Высокий, статный, с широкими крутыми плечами и длинными большими руками. Тёмные волосы падали на такие же тёмные глаза, крупный прямой нос выделялся над пробивающимся молодым пушком усов.

Девки сразу приметили новичка, каждая норовила почаще попадаться на глаза. Он сразу завоевал любовь в этом глухом маленьком зимовье. Другие поселения отстояли на день-два пути, и тоже не отличались многолюдством. Каждое пряталось от постороннего взора. Нахальные и алчные маньчжуры рыскали по Амуру. Отбирали у населения мягкую рухлядь, часто уводили молодых людей в полон, а русских, попадающихся по пути, старались перебить. На широких плёсах великой реки частенько грохотали залпы и отчаянные перестрелки.

Караулили друг друга, жгли лодки, грабили. Места становились всё более безлюдными. Местные племена уходили глубже в дебри, а немногочисленные русские поселения с трудом противостояли всё учащающимся нападениям маньчжуров. Но и сами не упускали малейшей возможности пострелять зазевавшихся купцов или малочисленные отряды маньчжур. Шла мало приметная, но жестокая война.

Ватажка как раз возвращалась из такого очередного набега. Добыча оказалась знатная. Штуки шелка, рис, сушёные фрукты, шкурки соболей, фарфоровая посуда, одежда, мука, и даже два бочонка арака.

А главное – потеряли всего одного мужика. Лёгкие ранения уже подживали, да на такую безделицу никто и внимания не обращал.

На ночь прятались в речушках, впадающих в Амур, выставляли дозоры. Но с каждым днём дозоры ставились всё реже. Дом был близок, а усталость давала себя знать.

Лагерь затихал, костры дымили нещадно, отгоняя назойливую мошкару

А Мишка, со слипающимися глазами, продолжал тянуть свой рассказ о своих мытарствах.

Три месяца назад он сбежал из зажиточного дома своего старшего брата в Нерчинске. Старая мать не смогла удержать жаждущего деятельности сорванца с юных дней. Неспокойный характер стоил не одного десятка шишек в многочисленных драках со сверстниками. Он бил, его били. Отцы берегли своих дочерей от этого смазливого и ловкого на девок парня. Оттого и масса шрамов отмечала похождения за запретными плодами.

Братья, а их было четверо, не раз дубасили его за проделки, которые подрывали их торговлю и авторитет. Но Мишка не оставался в долгу. Стоило большого труда и денег, чтоб оградить юного родственника от посещения съезжей избы и законного правежа.

Однако последняя проделка уже ничего не могла изменить. Дюжие тиуны волокли его на воеводское подворье. Батоги кисли в солёной воде, от тумаков ныло тело. Но Мишка и на этот раз не смирил гордыню. Разметал тиунов и ярыжек, метнулся к реке. По пути со страшной силой сбил письменного голову, тот долго приходил в себя, барахтаясь в вонючей луже.

Погоня не смогла догнать. Ещё никто не перегонял парня в беге, а тут его гнал страх правежа, а может быть и железа.

Мишка стал пробираться по реке, где уже кончался ледоход. Прыгая по редким льдинам бурной реки, с трудом добрался до противоположного берега. Дважды пришлось проваливаться между льдинами, но плавал он отменно, а здоровья было не занимать.

К вечеру, совсем закоченев, забрался в сарай какого-то зимовья и так дождался утра. Затем были долгие мытарства по воде, пока не добрался до Албазина. Там его поддержал знакомый их семьи Пантелей Клюкин.

Однако долго не стал засиживаться. Могли отыскать. За покалеченного боярского сына, письменного голову, и множество других прегрешений ему не дождаться милости. Да и братья не станут больше выгораживать. Надоел смертельно.

Так шальной Мишка шатался по Амуру, наслаждаясь свободой и вольной жизнью.

В починках и зимовьях быстро сходился с людьми, те не давали хорошему человеку загибнуть в трущобах даурской тайги. Добывал зелейный припас, охотился, ловил рыбу, попадал в маньчжурские засады, но с божьей помощью отделывался пока легко. Сам с ватажками отчаянных казаков и селян выслеживал купцов и грабил ненавистных маньчжуров.

Но вскоре попался к ним в лапы. Это было так неожиданно, что даже не успел выхватить нож. Одному ждать подмоги не откуда. Связанного по рукам и ногам, с колодкой на шее потащили к низовьям. И только чудом, в сильную бурю, когда маньчжуры спешили укрыться у берега, свезло вывалиться за борт и незаметно укрыться в береговых зарослях. От колодки освободиться так и не удалось. Силы убывали, мысленно не раз прощался с любимой матушкой. Отчаяние и голод так измотали, что под конец полз на четвереньках, уже не надеясь на помощь.

В таком положении Мишка повстречался Фоме. Это и спасло от неминучей смерти. Так и оказался Мишка в ватажке амурских ушкуйников, которая спешила до осени погулять в поисках маньчжурской добычи.

– Ну всё, на сегодня хватит, – устало произнёс Фома, глядя на заснувшего Мишку. – Давай спать.

Затащил Мишку в низкий шалаш и повалился рядом. Уже засыпая, услышал всплеск на речке: «Ишь рыба плещет, играет, стерва».

Багровый шар луны пока не давал света. Редкие облачка медленно проплывали мимо. Где-то ухал сыч, тихо шелестел ветерок в вышине клёна. Тусклый свет догорающих костров прыгал по нескольким шалашам, в беспорядке разбросанных по берегу.

Сгорбленная фигура дозорного чернела у высокого пня рухнувшего когда-то дуба. Страж спал сном праведника, сморенный усталостью. Речка тихонько плескала о берег, загадочно шуршали осокори.

Глава 2. Разгром

Мишка вскочил от страшного крика. И едва смог собраться, как что-то навалилось на него, морда уткнулась в пахучие разлапистые пихтовые ветви. Вонючая попона накрыла голову. Рядом рычали товарищи, ещё пытавшиеся сопротивляться. Приглушённо слышались матерные ругательства, возня, прерывистое дыхание, хрипы, смачные удары и стоны.

Мишка рванулся изо всех сил, и уже чуть было не встал на четвереньки, но на него навалились с новой силой. Проворные руки судорожно опутывали ноги, локти заламывались до хруста в плечах.

Глухо грохнул пистолетный выстрел. Душераздирающий крик донёсся до сознания. Мишка продолжал барахтаться, силясь освободиться. Ярость душила, выгнав из головы все мысли.

Наконец успокоился. Руки и ноги накрепко перетянуты сыромятными ремнями, петля той же кожи оттянула голову назад. Подлый ремешок шёл от шеи к связанным за спиной рукам, приходилось напрягать мышцы, поднимая руки. Иначе можно задушить себя.

Мишку выволокли за ноги из шалаша. Он хрипел, извиваясь всем телом, силясь не перетянуть себе горло. Наконец его поставили на ноги.

Огляделся вокруг. Рассвет только занимался. Поляна была разгромлена. Мелькали тени чужих людей, стаскивающих связанных ушкуйников. Несколько тел осталось лежать на земле. Мишка понял – этим уже не суждено подняться.

Охватило тоскливое чувство, в животе противно засосало, к горлу подкатил комок. Сглотнул, остро ощущая давление петли. Руки стали затекать, мышцы не хотели слушаться.

– Вот те и отпраздновали новый год, – услышал Мишка чуть позади голос Фомы.

Скосив глаза, заметил выгнутую фигуру своего спасителя. Отвечать не хотелось. А Фома продолжал сипеть:

– Никифор, царствие ему небесное, уже на том свете. Видать отгуляли своё и мы. Господи! Сохрани и помилуй!

– Вот те и удача в походе, – отвечал голос из темноты. Мишка узнал Ивана.

Мысли вихлялись слабо уловимые, в ногах дрожь и слабость. Кто-то тихо скулил, звук противно скрёб по нервам. Сердце сжималось, кровь сильнее бухала в жилах.

Наконец маньчжуры стащили всех в одно место. Раздули огонь в кострах и подбросили хворосту. Стало светлей. Врагов было не менее трёх десятков. Вооружены ружьями, саблями, пистолетами. Все в синих халатах, с кушаками вместо поясов. Двигались проворно и быстро. Всем распоряжался невысокий косоглазый маньчжур в новом тёплом халате. Рядом поспевал китаец со смешной косицей на спине.

Связанные мужики оглядывались, молча кивали друг другу. Лица у многих побиты. Некоторые залиты кровью, кафтаны разорваны.

На поляне Мишка насчитал шесть трупов товарищей. Тяжёлый вздох всколыхнул грудь. Спина ныла от напряжения, но расслабиться было невозможно. Вспомнилась матушка. В глазах защипало, он шмыгнул носом. Рот искривился не то в злобе, не то в рыданиях. С трудом сдерживал слёзы, было нестерпимо жаль себя.

Бледное утро постепенно серело. Над водой тихой речки медленно плыл туман. С листьев изредка капала роса. Пар густым облаком вырывался из ртов. Мужики продолжали стоять, дрожа в ознобе. У многих на ногах не было сапог. Замёрзшими ногами топтались, пытаясь согреться.

Маньчжуры собирали оружие, валяющиеся вещи. Рылись в ворохах товара в лодках. Подплыли ещё три лодки, ткнулись носами в прибрежный песок.

Когда совсем рассвело, начальник отряда отдал какие-то распоряжения и всех пленников погнали в сторонку от стана.

– Никак кончать повели, господи, прости раба твоего! – Фома прерывисто вздохнул, бородёнка вздёрнулась к небу.

– Ой ноженьки не идут! – донеслось сзади, Мишка ощутил, что и его ноги с трудом передвигаются.

– Проклятое отродье! Сучье племя! – ругался Сосипатр, отчаянный и лихой казак. – Руки б только освободить! Я б им, гадам! Ох!

Звук удара прервал дальнейшие излияния казака.

Подошли к поваленному стволу огромного дуба. Кора уже свалилась, обнажив коричневую древесину. Кое-где гниль тронула могучий ствол. Мелькнула мысль: «Этот хоть пожил, а мне и этого не пришлось».

Их остановили. Начальник что-то говорил, обращаясь к мужикам, но никто ничего не понимал. Рядом топтался низкорослый монгол с плоским лицом. Он стал пересказывать речь начальника. Его с трудом можно было понять.

– Ты плохой лоча! Ты вор! Ты смерть! Твой давать ясак нет! Твой злой, жадный!

– Вот паскуда! Нашёл лучших! – Иван с хрипом выдавливал слова. Шея надулась от стянутой петли, дыхание прерывистое. Кровь струйкой сбегала всклокоченной бороде, губы посинели в кровоподтёках.

Вперёд вышел плотный маньчжур в кожаной безрукавке. Лицо крупное, задубевшее от загара, в коричневых морщинках. В руке увесистая дубинка. Он покачивал ею, будто примериваясь для удара.

– Ой! Бить начнут, батюшки! Помилуй, господи! – это Фома стал причитать. Ноги стали подкашиваться, но он не упал.

– Замолкни! Не береди душу! – Иван мрачно прохрипел запёкшимися губами. – Две жизни всё одно не проживёшь! Так хоть умри, как подобает!

Кто-то всхлипнул. Рядом клацали зубами. Мишка не мог унять мелкую дрожь во всём теле. Стучала мысль: «Не сорваться бы. Иван верно говорит. Двух жизней не прожить, а помирать придётся. Неужто вот так, сейчас и конец?»

Сердце зашлось в предчувствии неотвратимого. В глазах помутилось, дыхание остановилось. Он напрягся коченеющими членами.

В это время двое стражников потащили первого мужика. Тот покорно плёлся, с трудом передвигая ноги. Его толкнули, он упал. Подняли, поставили на колени. Он качался и вот-вот готов был упасть снова. Но коричневый маньчжур не стал ждать. Коротко взмахнул дубиной, и она с глухим хрустом размозжила голову мужика. Без звука тот повалился на землю. Стражники схватили его за ноги и оттащили в сторонку. На земле остался густой след крови.

Схватили второго, Прошку. Молодой ещё казак с рыжеватой бородой, стал вырываться и хрипеть. Лицо побагровело, глаза готовы были выскочить из орбит. Однако через несколько секунд и ему с лёгкостью раскроили череп.

У Мишки в глазах потемнело. Дыхание прервалось. Он с трудом стоял на ногах. Страх и злоба душили. Словно в тумане, не слышал, как рядом ругались и выли его товарищи. Очнулся, когда к плахе потащили Фому. Тот лишился чувств, безвольное тело волочили за руки и бросили на ствол дуба. Мозги брызнули, ноги дёрнулись и затихли.

Тут Мишка вздрогнул. Двое стражников схватили его, пригнув к земле, поволокли к бревну. Что-то поднялось в нём, яростно протестуя.

Со всех сил рванулся и отбросил стражей. К нему бросились, но первый же получил страшный удар ногой в живот. Мишка, задрав голову, понёсся к реке. За ним бросились и повалили. Он визжал, извивался и наносил ногами чувствительные удары. Но это продолжалось не долго. Одолели и поволокли к дубу. Когда тащили мимо начальника и китайца, последний остановил стражников. Те оставили Мишку, тот стоял с высоко задранной головой, стараясь не задушить себя.

Китаец пристально вглядывался в черты лица. Мишка тоже не отрывал яростного взгляда. Затем китаец обратился к начальнику, и они долго что-то обсуждали. Слов, которые знал Мишка, не хватало, чтобы понять, о чём шла речь. Видно было, что китаец чего-то просит, а начальник сердится и не соглашается.

Минут через пять начальник махнул рукой, отдал приказ, и Мишке отпустили ремень. Голова теперь была свободной. Китаец толкнул Мишку в спину, и отвёл в лагерь.

Мишка шёл, слизывая кровь с губ. Голова блаженно свисала на грудь. Кровь больно стучала в виски. Спина медленно отходила от напряжения. По телу разливалась приятная теплота.

Вдруг он вздрогнул от вопля, сердце опять зашлось в страхе. Бросил взгляд назад – казнь продолжалась. Оставалось только трое мужиков, и с ними Иван, атаман. Его приберегали на конец.

«Какой молодец дядя Ваня», – Мишка поплёлся дальше, подталкиваемый стволами ружей.

Его бросили на берегу у лодок. Ноги связали, но это было лучше, чем петля на шее. Вокруг суетились маньчжуры, укладывая в лодки товар и оружие.

Голова была пуста, окружающее слабо воспринималось. Дёрнулся всем телом, когда вдруг увидел и осознал проходящего мимо палача. Вид того был усталым, но лицо оставалось невозмутимым, точно высеченным из камня. Мишка понял – всё кончено. Он остался один, а почему – угадать был не в силах. Тоска с новой силой сжала его сердце. Что будет?

Солнце уже поднялось над вершинами тайги. Лес оживился, заговорил редкими птичьими голосами. Ветер усилился, деревья зашумели кронами. Ноздри уловили запах еды, варившейся на кострах. Отряд маньчжур спешно завтракал.

К Мишке подошёл пожилой высохший маньчжур, деловито стал возиться рядом. Вскоре Мишка понял – готовят колодку. Сооружение из толстых досок расчленили и надели на шею. Затем опять соединили, да ещё руки продели в специальные отверстия.

Так Мишка стал носителем тяжёлой колодки. Ноги развязали и затолкали в лодку. Там опять связали, но не туго.

Вскоре одна за другой, лодки стали отваливать от берега и вытягиваться по направлению к Амуру. Вышли в русло Амура и стали спускаться к низовьям. Мишка вертел головой, но приспособить колодку удобнее не смог. Она немилосердно давила на плечи и шею.

– Вот и кончилась твоя вольная жизнь! – вздохнул Мишка.

Глава 3. Улетевшая надежда

День клонился к вечеру. Караван дощаников быстро продвигался вниз по течению. Жались ближе к правому берегу, подальше от заселённого редкими селищами русских мужиков и казаков.

«Знать побаиваются нашего брата», – думалось Мишке. Глаза провожали видневшиеся изредка избы поселенцев. Сердце часто тоскливо сжималось от горя, свалившегося на разудалую голову.

Сжатый Хинганом, Амур яростно наскакивал на тяжёлые дощаники, пытаясь бросить их на прибрежные камни. По берегу карабкались пихты и берёзы, вперемешку с редкими дубами, ясенями и кедрачами.

Маньчжуры торопились. Путь им предстоял не малый, а осень с неумолимой настойчивостью давала о себе знать.

Мишка одиноко примостился на дне лодки. Шея уже надсадно ныла, а рук и вовсе не чувствовал. Злость волнами нахлынет и медленно отпускает, оставляя бухающие удары в висках.

На него никто не обращал внимания. Есть не давали, но и не досаждали непонятными расспросами. Всё тело противно ныло, но изменить что-либо было невозможно. Колодка мешала и стесняла всякое движение и причиняла боль. Мошкара изъедала лицо и руки, ведь отгонять нечем. Она лезла в глаза и ноздри, забивалась в уши, и только порывы ветра иногда отгоняли тучи немилосердных мучителей, давая редкие передышки.

Ближе к закату, караван втянулся в небольшую речушку, впадавшую с правого берега. Вскоре вытащили дощаники на берег, привязав их к кольям. Мишке развязали ноги и вытолкнули на берег. Стоять не смог, но чьи-то руки выволокли и бросили у корявой берёзы. Даже это незначительное изменение в положении пленника приятно разлилось по закоченевшим ногам.

Вокруг мелькали приземистые фигуры маньчжур и китайцев. Готовились к ночлегу. Запылали костры, в воздухе поплыл запах приготовляемой еды. Мишка судорожно сглотнул слюну. Острый приступ голода охватил его. С ненавистью поглядывал на синие халаты, снующие по прибрежной поляне. Глаз сразу выделил китайцев, самая тяжкая и грязная работа лежала на них.

«Тоже, небось, не сладко с маньчжурами», – подумалось Мишке. Успел уже заметить в пути, что маньчжуры ставят себя значительно выше остальных.

В сумерках закончен ужин. Начальство укладывалось в наспех устроенных балаганах, солдаты с оружием в руках расходились по постам, остальные искали места посуше для ночлега.

Шустрый знакомый китаец в замызганном халате наконец принёс чашку с варевом. Неторопливо отомкнул замки и высвободил руки. Они безвольно упали на колени. Мишка не мог их поднять, как ни силился. Китаец беззлобно ухмыльнулся и проговорил что-то. Стал растирать кисти и поглаживать. Вскоре кожа загорячилась, кровь остро покалывала изнутри.

С грехом пополам Мишка запихивал куски остывшей бурды в рот. Чертыхался нещадно, вымазывая себя кашей. Китаец сидел рядом и весело посмеивался, щуря узкие глаза. Но хуже всего стало, когда китаец подал чашку с водой. Всё же Мишка сумел напиться, хоть и облился изрядно. Обтерев лицо пучком травы, пленник отвалился к стволу дерева.

Китайцы и маньчжуры стали собираться вокруг – страшный и большой враг сейчас повержен и покорён. Мишка зло оглядывал их в свете мерцающего пламени костров.

Знакомый китаец опять связал Мишку и водворил руки в колодку. Вскоре все разошлись, и лагерь погрузился в сон. Лишь звуки шагов постовых охранников да редкие лесные звуки нарушали тишину ночи.

Ущербная луна не могла разогнать ночную темень. Лёгкие струи сырого ветерка шуршали в листве. Холодало. Мишка с неприязнью оглядывал окрестные места. Спать не хотелось. Перед внутренним взором проплывал Нерчинск, матушка, братцы, так ему надоевшие, что и вспоминать не хотелось. Но сейчас они виделись вполне покладистыми и добрыми. Мишка с удивлением вспоминал свои яростные ссоры и драки. Даже стал жалеть их тщетные попытки уйти от разорения, что надвигалось неумолимо.

Селище на Бурее вспоминалось в редкой кисее тумана. Улыбнулся, вспомнив тугощёкую и стремительную Гапку, что стреляла в него большими карими глазами. Так и не успел сблизиться с этой задиристой девкой.

Заимки и крохотные деревеньки смутно мелькали в мозгу. С кривой усмешкой он поймал себя на мысленном прохождении всего пути до Амура. Тяжёлый вздох сотряс грудь. Он заворочался, пытаясь поудобнее устроиться и закрыл глаза.

В теле тяжесть и тоска в душе. Опять путь проходил у самого правого берега. Гребцы часто сменяли друг друга, Мишка постоянно видел перед собой мокрые спины гребцов. В мозгу мутилось временами от сознания беспомощности. О побеге нечего было и думать. Колодка и связанные ноги – что можно в таком положении сделать?

Далеко за полдень Мишка услышал тревожные крики с передних лодок. С трудом повернулся – в отдалении полдюжина лодок выгребали против течения. Вглядевшись, догадался, что это русские дощаники. Кровь забухала в висках, сердце тут же ответило яростным стуком в груди.

«Неужто спасение близко?» – пронеслось в мозгу.

Он продолжал наблюдать, как казачья ватажка подтягивалась к каравану. Его зоркие молодые глаза уже различали лохматые бороды гребцов и суету боевых приготовлений.

Где-то впереди раскатился залп – маньчжуры пытались остановить казачий набег. Глухо прокатился ответный залп. Дымки быстро относило в сторону. Затем залпы зачастили, слышались крики. Шальная пуля расщепила доску недалеко от Мишки. Где-то далеко тонким голосом визжал маньчжур.

Казачьи лодки приближались, но по осторожности продвижения, Мишка с тоской сообразил, что до рукопашной не дойдёт. Маньчжуры уж слишком превосходили казаков в числе.

Так и случилось. Казачьи лодки отвалили к середине реки, и караван, провожая их отдельными выстрелами фитильных ружей, медленно проплыл мимо. Им вслед неслись крики казаков и редкие безобидные выстрелы разозлённых неудачей казаков.

Мишка отвалился, зубы заскрежетали. Он мотал головой, нещадно сдирая кожу с шеи. Злоба душила. Так остро ощутил своё ужасное состояние, так быстро улетела мелькнувшая надежда, что он грыз губы, не в силах сделать что-либо ещё. С трудом, с остервенением пытался сдержать слёзы и проглотить комок, застрявший в горле. Он что-то бессвязно бормотал, сам не понимая смысла своих собственных слов. Затем снова повернулся к воде – казачьи лодки уже едва виднелись у левого берега. Мишка долго и пристально всматривался в небольшие судёнышки, пока слёзы отчаяния не затуманили взгляд.