Октябрический режим. Том 2

Зато гр. Бобринскому 2 довелось выступать при Хомякове, не расположенном слушать упреки в адрес поляков. Председатель трижды прерывал оратора просьбой вернуться к вопросу. В конце концов гр. Бобринский 2 «с дрожью в голосе и чуть не со слезами» закончил речь, указав, что Холмский край уже 400 лет ждет решения своей участи и еще немного подождет. Правые поддерживали оратора бурными рукоплесканиями. В зале стоял шум, вероятно, из-за действий Хомякова, поскольку тот для вида обратился к следующему оратору с просьбой держаться в пределах запроса. Впоследствии гр. Бобринский 2 сказал, что он «единственный из ораторов по настоящему запросу был лишен свободы слова».

Националисты надеялись, что холмский вопрос будет вскоре решен Г. Думой, причем решен в желательном для них смысле. Эта надежда проскальзывала в речах некоторых ораторов. Еп. Евлогий призывал «положить конец этому польскому засилью над бедным холмским народом», а гр. Бобринский 2 объявил этому народу, «что если не сегодня, то скоро и русская Г. Дума, и вся Россия, и все славянство узнают о его недоле, узнают, что русский народ его вспомнил, что русский народ ему протянет руку, и что он будет избавлен от того гнета, гонения, ига, в котором находится».

Опольский храм как барометр

Рассматривая опольское дело в контексте всего холмского вопроса, еп. Евлогий и его сторонники указывали, что возвращение католикам костела подорвет веру в Царскую власть и будет выглядеть как победа польской государственности над русской. Депутации от местных православных крестьян, посещавшие еп. Евлогия, говорили, что если храм вернут, то им «житья не будет от злорадства, насмешек и постоянного издевательства торжествующих католиков».

Для населения, говорил еп. Евлогий, опольский храм был «так сказать, барометром, показателем силы русской власти»: «за кем останется этот костел – та власть в крае сильнее, – русская или польская». Караулов и Дымша набросились на это сравнение. Архиерей, дескать, вмешивает политику в религиозное дело и унижает значение храма. Но владыка в ответ подчеркнул, что говорил не «должен быть», а «был», что эта роль храма – «печальный факт», «грустное явление». Иными словами, мы-де не призываем смотреть на храм как на политический барометр, но зато эту точку зрения усвоили поляки.

Отобрание костелов как направление политики Правительства

Члены Г. Думы католики от. Мацеевич, Булат и Парчевский говорили о множестве других католических храмов и монастырей, отобранных русским Правительством в Западном крае и Царстве Польском начиная с 30-х гг. XIX в. Цифры были красноречивы. С 1832 г. до приблизительно 80-х гг. в 6 губерниях Западного края отобрано 244 монастыря и 379 костелов, включая часовни. За последние 30-40 лет в Северо-Западном крае отобрано 200 монастырей, а в Царстве Польском – 305. В период воссоединения униатов в Седлецкой губ. закрыто 20 костелов.

Прихожане, разумеется, были возмущены, и кое-где пришлось водворить порядок с помощью оружия. Булат напомнил, что в Кенстайцах народ, заступившийся за монастырь, был разогнан полицией, а «в Крожах губернатор Клингенберг, явившись с казаками, избил массу населения, потопил в реке, женщин подверг оскорблениям и т. д.». Оратор умолчал о том, что в результате сопротивления прихожан губернатору пришлось спасаться в костеле, ожидая помощи казаков, оставленных в соседнем местечке.

Отобранные храмы передавались не только ведомству православного исповедания, как опольский костел, но и другим ведомствам, которые использовали полученные здания для своих нужд. От. Мацеевич и Парчевский указывали храмы, переделанные на клуб, на архив, на казармы. Крожский костел по Высочайшему указу подлежал снесению.

От. Мацеевич уверял, что в настоящее время православное духовенство, пользуясь политической реакцией, старается присваивать себе католические святыни. «…из-за того, что кто-нибудь вошел, пропел гимн, какой-нибудь псалом, отслужил службу, часовни причисляются к православному ведомству. Неудивительно, что раз власть молчит, раз власть позволяет подобные явления, то аппетит разгорается и где только возможно, что только возможно забирается в свои руки».

Католики устами от. Мацеевича заявили, что они просят вернуть не все костелы, переделанные в православные храмы, а лишь те, которые пустуют из-за отсутствия прихожан.

Справа напоминали, что причиной, заставившей Правительство упразднять костелы, было участие католического духовенства в польских восстаниях. В доказательство еп. Евлогий прочел отрывок из Высочайшего указа 27 октября 1864 г. об упразднении значительного числа римско-католических монастырей в Привислинском крае: «С большой скорбью усмотрели мы, что во всех возникших в Царстве Польском волнениях некоторая часть римско-католического духовенства не оказалась верной ни долгу пастырей, ни долгу присяги, даже монахи забыли заветы Евангелия, возбуждали кровопролития, подстрекали к убийству, оскверняли стены обители, принимая в них святотатственные присяги на совершение злодеяний, а некоторые вступали сами в ряды мятежников и обагряли руки свои кровью невинных жертв».

Замысловский и от. Юрашкевич утверждали, что католическое духовенство содействовало мятежу словом и делом, устраивая в костелах склады оружия и укрывая здесь же повстанцев. «Правительство закрывало вовсе не храмы, – говорил Замысловский, – оно закрывало то, что гг. католики предварительно превратили во враждебные Правительству вооруженные лагери».

От. Юрашкевич напомнил, что за участие в польском восстании 1863-1864 гг. подверглись наказанию 177 ксендзов. Оратор прочел отрывки из манифеста, изданного другими польскими священниками-эмигрантами в Париже: «все польское духовенство, хотя и католическое, действует заодно с революцией»; «в Польше невозможно иначе возбудить народ, как посредством религии»; «католическая вера представляет самое удобное средство для восстания».

Еп. Евлогий сравнил упраздненные польские римско-католические монастыри с ветхозаветным Иерусалимским храмом, «который также отклонился от своего прямого назначения и отдался служению политическим страстям». Владыка напомнил слова Спасителя, сказанные об этом храме: «Дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников».

Другой причиной обращения костелов в православные храмы было, по мнению Замысловского, неисполнение польскими помещиками возложенного на них долга ктиторства. Дело в том, что до недавнего времени православные храмы Западного края были крайне бедны: «одни за ветхостью запечатаны, другие помещаются в бывших жидовских шинках и корчмах или в глиняных мазанках» (ревизор Батюшков), «ведь эти церкви по своему виду еще недавно напоминали бедные сельские хаты с соломенными крышами, на которых аисты вьют свои гнезда» (еп. Евлогий). Эта нищета православных церквей особенно выделялась ввиду соседства с прекрасными католическими костелами. Правительство неоднократно пыталось принудить польских помещиков строить храмы для своих русских крепостных крестьян. Однако, как мы уже видели на примере Шлюбовских, паны уклонялись от обязанности ктиторов, поэтому власть велела передавать костелы ведомству православного исповедания.

В защиту поляков-ктиторов Парчевский указал на многочисленные случаи, когда помещики покровительствовали униатским храмам, в частности на поддержку даже православного Яблочинского монастыря Радзивиллами и Лещинскими. Еп. Евлогий, однако, с места уточнил, что эти последние семейства тогда и сами были православными. (Парчевский ссылается на перечень церквей Подляшского края из книги Лонгинова «Червенские города»: Немцевичи, Цецерские, Осолинские помогали этим храмам. По поводу Яблочинского монастыря – на памятную книжку Седлецкой губ.)

В свою очередь, Парчевский назвал другую причину закрытия костелов: нежелание прихожан принимать русские требники, навязываемые властями.

Значение опольского запроса для Г. Думы

Голосование по настоящему запросу обещало стать штрихом к портрету III Думы. Что она предпочтет – строгое следование принципу веротерпимости или поддержку интересов господствующей Церкви и укрепление русских государственных начал на окраинах?

Слева Родичев уверял, что постановление Г. Думы по опольскому запросу покажет, искренно ли она защищает веротерпимость, а также, «должно ли быть русское Правительство исключено из числа культурных Правительств» и «имеет ли право русский народ, в лице своего представительства, считаться в числе культурных наций». Кроме того, оратор сопоставлял отнятие опольского костела с принудительным отчуждением земли без вознаграждения: если Г. Дума поддержит сейчас действия властей, то она не сможет противостоять и этому излюбленному лозунгу левых партий.

В свою очередь, справа Алексеев напомнил известный эпизод с визитом малороссийских крестьян сначала к министру внутренних дел Булыгину, затем к Государю, причем первых из этих лиц не ответил на обращенное к нему приветствие «Христос Воскресе», а второй ответил: «Воистину Воскресе», что позволило гостям сообщить потом своим сородичам: «Воистину есть православный Царь». От лица «Холмской исстрадавшейся Руси» оратор спрашивал «русскую Г. Думу»: «есть ли православие на святой Руси».

Ход прений

Доклад комиссии по запросам рассматривался Г. Думой 11 ноября 1909 г. На этой стадии националисты настаивали на прекращении прений, которые в сущности и не открывались, чтобы дождаться выступления представителя Правительства. Вероятно, имелось в виду принять запрос для того, чтобы заставить Правительство высказаться и по холмскому вопросу тоже. Протестовал только Замысловский. Предложение о прекращении прений было принято, следом принят и запрос.

Г. Дума услышала объяснения представителя Правительства – директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий Харузина – только после рождественских каникул. Начались прения, затянувшиеся на 6 вечерних заседаний.

Особенно долгой была речь еп. Евлогия, не уложившегося в часовой срок. По просьбе оратора Г. Дума предоставила ему еще 5 минут. Выслушав владыку, члены Г. Думы стали расходиться, так что Председательствующий, передав слово следующему оратору, добавил: «Покорнейше прошу членов Г. Думы, оставшихся в зале, занять места».

17 февраля 1910 г. принято неполное прекращение прений с сокращением списка ораторов с 28 до 9 лиц. Собственно небольшой вопрос об Опольском костеле был давно всем ясен, но большинство не решилось на полное прекращение прений. Возможно, ради речей по холмскому вопросу, а может быть и ради того, чтобы оттянуть рассмотрение стоявшего далее на повестке запроса левых о применении 96 ст.

В заседании 24 февраля от. Юрашкевич воспользовался словом для долгих исторических экскурсов и отступлений от темы. Слушатели шумели, один раз слева кто-то даже взмолился: «да пощадите». Следующим оратором был Родичев и правые, по-видимому, решили на нем отыграться. Стоило депутату открыть рот, как справа закричали: «довольно». Затем начался такой шум, сопровождавшийся стуком пюпитров, что слова оратора перестали слышать даже стенографы, чей стол располагался возле кафедры. Они заявили, что не могут записывать, но Пуришкевич возразил: «как же они писали Юрашкевича?».

Правые продолжали шуметь, а тот же Пуришкевич отличился, крикнув оратору:

– Отставной козы барабанщик!

– Меня один из депутатов назвал отставным козы барабанщиком, – подхватил оратор. – Это восклицание и этот смех характеризуют ту часть Г. Думы, где это делается.

На замечание Председательствующего Пуришкевич заявил:

– Виноват, я читаю русские пословицы, я не называл его так.

Несмотря на возмущение левых, никаких мер к дерзкому депутату на сей раз принято не было.

– Господа. Будьте снисходительны, это нравы бессарабского дворянства, – милостиво заметил Родичев и продолжил свою речь.

Формулы перехода

Гр. Бобринский 2 внес восхитительную формулу перехода к очередным делам. Она сначала либерально декларировала свободу вероисповедания, а потом консервативно поясняла, что таковую свободу надлежит предоставить русскому православному населению Холмщины и Подляшья, «этих исконных русских земель».

В формуле октябристов декларировались также свобода совести и недопустимость передачи храмов от одного исповедания к другому до рассмотрения этого вопроса в законодательном порядке. Тем не менее формула признавала объяснения Правительства по настоящему запросу удовлетворительными. Октябристы пояснили, что в силу действующих законов опольский костел принадлежит ведомству православного исповедания, потому и действия местных властей нельзя признать незаконными.

Как обычно, центр раздал всем сестрам по серьгам. Признание действительности Высочайшего повеления 1890 г. о передаче опольского костела православному духовному ведомству обеспечило формуле поддержку националистов и крайних правых. Оппозиция, однако, была недовольна этим тезисом. Родичев сказал, что изготовленная октябристами резолюция признает «беззаконие законом». «Я желаю очистить русский народ от солидарности с этим актом», – патетически заявил оратор.

Поляки не могли удовлетвориться смутным обещанием рассмотреть в Г. Думе вопрос о передаче храмов. Отметим, что последний оратор гр. Уваров упрекнул октябристов за невыполнение обязательств, принятых на себя три года назад относительно иноверцев, в частности поляков, в программе фракции, в программных речах своих руководителей, а также с думской кафедры. «…чего вы ждете, гг.? Вы ждете того, чтобы роса выела нам глаза; этого вы ждете?».

Дымша внес другую формулу, признающую освящение костела незаконным. Понятно, что победу одержало большинство, составленное из центра и правых. Левые священники покинули зал заседаний перед голосованием, за исключением от. Сендерко, голосовавшего за польскую формулу с оппозицией и награжденного нелестными возгласами справа.

Нападки на националистов

Гр. Уваров упрекнул националистов за то, что они поднимают в Г. Думе вопросы о взаимоотношениях с инородцами: «Неужели вы думаете, гг., что разжиганием постоянной войны, ненависти, перенесением ваших счетов на кафедру Г. Думы вы делаете государственное дело? Вы жестоко ошибаетесь». По мнению оратора, фракция влияет и на Правительство: «к сожалению, я вижу, что вы его действительно куда-то подвигаете».

Чхеидзе заявил, что религиозная вражда не только «разжигается свыше», но и служит источником «бренного земного существования» националистов.

Общий доклад по бюджету

По закону государственная роспись доходов и расходов должна быть предоставлена Г. Думе до 1 октября. Министерство финансов замешкалось, и потому очередная роспись была привезена на квартиру председателя бюджетной комиссии Г. Думы Алексеенко в ночь с 30 сентября на 1 октября 1909 г., за что острословы немедленно окрестили новый бюджет «полунощным».

Рассмотрение росписи в Г. Думе началось не с отдельных смет, а с общего доклада, как и полагалось. Наконец-то удалось соблюсти законный порядок.

Руководящий центр торопился, очевидно желая закончить государственную роспись до Пасхи. В феврале-марте назначались по пять дневных заседаний в неделю. Комиссиям приходилось работать одновременно с общим собранием. По выражению Шубинского, Г. Дума шла «на совершенно исключительных парах».

С 15 марта было решено не назначать перерыва на чай – в 4 часа дня – до окончания обсуждения бюджета.

Спешка принесла плоды. Государственная роспись была закончена рассмотрением уже

23 марта. Для справки Председательствующий сообщил, что в первую сессию бюджет был окончен 19 июня, во вторую 1 мая. Дума перешла в обычный, более медленный режим работы. Впрочем, по закону роспись должна быть рассмотрена до 1 декабря предыдущего года (ст. 11 правил 8 марта).

Доклад бюджетной комиссии по государственной росписи доходов и расходов на 1910 г. был выслушан 12 февраля.

В кулуарах острили, что речи произнесут три министра: бывший министр Кутлер, нынешний Коковцев и будущий министр финансов Алексеенко».

Богатый урожай 1909 г. при очень высоких экспортных ценах привел к колоссальному росту доходов. Тем не менее, Министерство Финансов свело бюджет с дефицитом в 84 млн. р., для покрытия которого предполагалось прибегнуть к займу. Комиссия Г. Думы, сократив расходы на 55 млн. р. и повысив доходы на 33 млн. р., добилась профицита в 3,8 млн. р., которые предложила обратить на погашение государственного долга. Это было несомненное достижение. В прошлый раз русский бюджет сводился без дефицита в 1888 г. «Если бы мне полгода тому назад сказали, что бюджет 1910 г. будет бездефицитный, я бы этому не поверил», – говорил гр. Витте.

По традиции, комиссия сократила кредиты на постройку броненосцев и ремонт судов – на 13,7 млн. р. Крупнейшие прочие сокращения: на усиление и улучшение казенных железных дорог и на эксплуатацию их – на 14,5 млн. р., на расходы по заготовке спирта – на 6,5 млн. р., по интендантской смете – на 6,3 млн. р., на продовольствие арестантов – на 1,2 млн. р.

Общее собрание немного изменило вариант комиссии, так что профицит возрос до 4,5 млн. р. Затем доходная часть была повышена на 12 млн. р., в основном полученные от акциза на 6 млн.пудов сахара.

Оппозиция смотрела на блестящую роспись с обычным недовольством. Кутлер отметил, что бездефицитный бюджет – не знак улучшения финансов государства, а лишь стечение случайных благоприятных обстоятельств. Шингарев указал, что резкое падение расходов вызвано искусственно – из росписи исключено множество условных кредитов, которые на будущий год вернутся в виде законопроектов. В ответ Коковцев и Алексеенко напомнили, что условные, то есть лишенные титула, кредиты – это нарушение закона, им не место в росписи, и сама же бюджетная комиссия настаивала на их исключении с 1907 г.

Верный себе, Министр Финансов был бесподобен в бухгалтерском ремесле. Готовясь отвечать на обычное обвинение в ничтожности производительных, культурных расходов, он проделал титанический труд, произведя пересчет всех расходов с 1903 г. для их классификации. Дело в том, что многие производительные расходы были включены в непроизводительные: расходы на кадетские корпуса – в смету военного министерства, расход на больницы – в смету переселенческого управления и т. д. По расчету Министра, в росписи на 1910 г. производительные расходы на самом деле занимали 13 % общего бюджета. Не слишком высокая цифра, однако все-таки больше, чем указывали критики.

Отметим, что Г. Совет тоже сумел (3.IV) свести бюджет без дефицита, несмотря на восстановление исключенных Г. Думой кредитов на флот, но с куда более скромным профицитом – всего 194 тыс. вместо думских 4 млн.

Общеполитическое

Обсуждение общего доклада по бюджету стало поводом высказаться и об общей политике Правительства. Записалось говорить всего 20 ораторов, однако было постановлено отменить для них часовой срок. Этим с удовольствием воспользовались крайние левые, не смущаясь пустотой зала заседаний.

Кн. Волконский, по обязанности вынужденный слушать всех ораторов, не раз просил Дзюбинского не читать свою речь.

– Я читаю выдержку, – заявил оратор.

– Вы читаете в продолжение двух часов.

Через некоторое время Председательствующий сознался: «Я несколько раз просил соблюдать тишину, но не в моих силах заставить зал слушать, это в силах сделать только оратор».

Смысл речей крайних левых сводился к тому, что они будут голосовать против бюджета, чтобы не дать ненавистному Правительству ни копейки народных денег.

Шингарев и Львов (Саратовская губ.) напали на национализм, причем последний назвал его «воинствующим».

Кутлер воспользовался случаем, чтобы напасть на Г. Совет. «Наша верхняя палата в последнее время остановила почти всякую законодательную деятельность в стране. В Г. Совете проходят только те законопроекты, которые носят характерное название «вермишели», и проходят с большой медленностью, с большими затруднениями. Образовались огромные залежи законодательных дел, которые неизвестно когда будут разрешены». Та же судьба, по мнению оратора, может постигнуть и бюджет.

Далее Кутлер неожиданно разразился потоком похвал в адрес Министерства Финансов: «по моему убеждению, финансовое ведомство есть ведомство наилучшего состава и наилучше управляемое в России. Министр Финансов знает, что в его ведомстве происходит, и своим ведомством руководит». Винная монополия «ведется с расчетом и чистыми руками», и всем этим ведомство выгодно отличается от других. Оратор клонил к тому, что даже при столь блестящем министерстве у нас все равно все плохо из-за общего направления политики Правительства, которая отражается и на финансовом хозяйстве. Тем не менее комплименты Коковцеву посреди оппозиционной речи выглядели несколько комично и вдохновили А. Столыпина на остроумную заметку, напечатанную в «Новом времени» и гулявшую по рукам депутатов.

Заметка сообщала, что на заседаниях бюджетной комиссии Кутлер «стал копить громы». «Накопление громов производилось следующим образом: из кармана извлекалась записная книжка и в нее отмечалось что-то никому неведомое. И когда члены бюджетной комиссии усматривали кутлеровскую руку, достающую книжку, они… не скажу, чтобы бледнели, но мысленно оглядывались на свою работу и спрашивали себя, какую такую зацепку еще нашел кадетский прокурор от финансов. Таинственная книжка заполнялась, на смену ей являлась другая и по самому слабому подсчету выходило, что у Кутлера накопилось громов не то, что на один бюджет, не то, что на одного министра финансов, а на испепеление двух Хеопсовых пирамид и одной Эйфелевой башни».

И вот, наконец, Кутлер на трибуне. «В глубокой тишине прислушивался к нему таврический зал, замолкли шепоты, «в зобу дыханье сперло»… Что будет, что будет?

Вот что приблизительно сказал Кутлер: «В бюджетной смете на будущий год я отметил следующие неправильности. В двух местах поставлены запятые там, где по моему глубокому убеждению следовало бы поставить в одном случае точку с запятой, а в другом – двоеточие. Но я пользуюсь случаем, пользуюсь высокой кафедрой депутата русского парламента, пользуюсь авторитетом представителя парламентской оппозиции и мандатом жителей столицы, избранником которой я являюсь, чтобы выразить его высокопревосходительству господину министру финансов чувства моей глубокой преданности и нелицемерного уважения. Мало сказать уважения: моего восторга перед его просвещенной деятельностью. В отношении к своим подчиненным господин министр финансов всегда проявлял отеческую заботливость».. и т. д., и т. д.

Смущенные кадеты высыпали в Екатерининский зал и спрашивали друг друга: «Вы не знаете, по какому именно делу хлопочет теперь Кутлер в министерстве финансов?».

Столица, гордись своим трибуном!».

Алкоголь

Еп. Митрофан и Челышев отметили, что вместе с ростом доходов населения выросло и потребление алкоголя. Владыка призвал не очень радоваться «приросту дохода, третья часть которого получена от винной операции». Самарский депутат сообщил, что в его губернии в марте выпили 104.000 вед., а в октябре 365.000 вед. «Вот вам где урожай, вот где Богом посланная благодать народу за его труды. Все этим проклятым пойлом кабацким, все, что было надежд у народа на урожай – ушло сюда».

По обыкновению, Челышев напал на казенную винную монополию и на министерство финансов, которое «сознательно не идет навстречу народному оздоровлению». Напомнив, как Коковцев показывал французам золотой запас, оратор продолжил: «Гг., да не золотом нужно было хвалиться: вот если бы он хвалился нашим здоровьем народным, нашим здоровым крестьянством, его материальной обеспеченностью, его безголодностью, набором здоровых новобранцев… А этим хвалиться все равно, что известные девицы щеки красят». Бесхитростная, живая речь!

Оратор не надеялся на пробуждение Правительства, которое «заботилось, неуклонно следило день и ночь, наблюдало чуть ли не под микроскопом, не осталось ли где-нибудь какой-нибудь деревни без кабака, или не оказалась ли где-нибудь нехватка вина». Надежда только на Высочайшее вмешательство: «вот кто нас спасет – Государь Император».

Оба оратора напомнили про законопроект о мерах борьбы с пьянством, застрявший в комиссиях, и призвали скорее поставить его на повестку.

Внесенная Челышевым формула перехода, направленная против винной монополии, была отклонена большинством 156 голосов против 92.

Смета Министерства Внутренних Дел (18, 20, 22.II)

Реакция – экзамен Правительству

Обсуждение сметы проходило в отсутствие Столыпина, чье внимание было приковано к Г. Совету и рассматривавшемуся им законопроекту о попудном сборе. Однако премьер в некотором смысле поспорил с Г. Думой заочно. Перед самым рассмотрением сметы Министерства Внутренних Дел в печати появилась беседа Столыпина с сотрудником газеты «Petit Journal» г. Гастон-Ружье.