Принц в Бомбее

– Удивительно, что никто их не подобрал. Можно же продать, хотя и недорого, – заметил Арман, отнимая руку от руля, чтобы указать на флаги, все еще висевшие на зданиях и фонарных столбах.

– Боюсь, ходить сейчас по улицам с английским флагом – значит напрашиваться на неприятности, – заметила Первин.

– Разве что ты несешь его, чтобы бросить в костер! – мрачно добавил Мустафа.

Арман ехал быстро, довольно скоро они свернули на Аполло-Бандер, где царила привычная суматоха – у резиденции Бомбейского яхт-клуба и отеля «Тадж-Махал-палас» выстроились наемные повозки и автомобили.

– Я выйду здесь, – сказала Первин, которая не любила ждать в очередях.

– Я не вижу вашего отца и брата, – удержал ее Мустафа. – Нужно подождать…

– Да как они разглядят машину? Перед нами еще десяток. Все будет хорошо! – Первин шагнула на тротуар, крепко держа в руке саквояж, обогнула кучку европейцев – они болтали и обнимались. На подходе ко входу в отель она миновала нескольких богато одетых парсов и детишек явно княжеской крови – в тюрбанах, украшенных драгоценными камнями, и сюртучках-акханах.

Мустафа последовал за ней, передал оба чемодана гостиничному носильщику в ливрее и приглушенно осведомился:

– Вы уверены, что больше вам мои услуги не понадобятся?

– Да, обещаю, что никуда не сбегу. Пожалуйста, будьте осторожны по дороге домой.

Первин попыталась сказать взглядом то, что здесь было неуместно произносить вслух: что Мустафа далеко не просто слуга, и, хотя он очень силен, она переживает, как бы с ним чего не случилось.

К стойке портье Первин пробилась не прежде, чем ее дважды оттолкнули англичане, пытавшиеся пролезть вперед. В первый раз она так опешила, что даже не смогла подобрать слов, но, когда то же самое повторилось, она пихнула нахала краем своего саквояжа и не двинулась с места.

Ну и неразбериха, подумала она: не только англичане, тут же и индийцы – торговцы всякими безделушками, местная аристократия и даже пес-грейхаунд, растянувшийся перед внушительной горой чемоданов с гербом какого-то махараджи.

До стойки из полированного дерева она добралась только через полчаса – за спиной у нее стоял какой-то англо-индиец. Стоило ей назвать свою фамилию, клерк кивнул:

– Вам регистрироваться не обязательно. Ваш отец уже забрал ключ от вашего номера. Триста пятый и триста шестой.

– То есть мой отец наверху?

– Не могу сказать точно. – Клерк уже смотрел ей за плечо, на следующего в очереди. – Коридорный проводит вас и поможет заселиться, если вашего отца нет на месте. Это весь ваш багаж?

– Мой сопровождающий уже передал багаж носильщику, – сказала Первин, слегка обиженная столь пренебрежительным отношением к ее изящному саквояжу от «Вюиттона». – В любом случае мы у вас только на одну ночь.

– Номера забронированы на больший срок, – натянуто произнес клерк. – Иначе нельзя, если вы бронируете номера-люкс во время общегородских праздников.

У кого-то, значит, праздник. У этих людей, с десятками чемоданов, в которых лежат элегантные наряды, шляпы и прочие причиндалы дней на пять светских приемов. А Первин только и надеялась, что беспорядки утихнут и она сможет вернуться домой.

Она встала в очередь к лифту – говорили, что это первый лифт в городе, работающий от электричества. Подъемный механизм изготовили в Германии – покойный мистер Тата с большим почтением относился к немецким механизмам. Именно в Германии самый знаменитый индийский бизнесмен и скончался в 1904 году по ходу визита.

Тяжко, наверное, пришлось его семье после его кончины так далеко от дома! Мысли Первин вернулись к Каттингмастерам – те-то как раз были совсем рядом, когда умерла их дочь. Но горе от этого стало лишь острее. Первин даже перестала досадовать на ночевку в отеле. В конце концов, они с отцом и братом вместе и в безопасности – да и за Гюльназ с мамой можно не переживать, они в надежной крепости, в доме у Банкеров.

Зазвенел колокольчик, возвещая о прибытии лифта, медные двери с изящным узором раскрылись. Изнутри хлынули хорошо одетые европейцы. Первин осталась ждать в стороне, пока последний пассажир покинет лифт, – и тут он, к полной ее неожиданности, к ней обратился:

– Мисс Мистри?

Потрясенная, она тем не менее узнала стройного молодого человека в очках в металлической оправе, с темно-каштановыми волосами чуть длиннее положенного.

– Мистер Сандрингем.

Колин Уайт Сандрингем был политическим агентом Индийской гражданской службы, в ведении которого находились дела независимого княжества Сатапур. Если не считать отца Элис, у Первин почти не было знакомых среди чиновников, однако некоторое время назад ее отправили в горы помочь Сандрингему разобраться с ситуацией, разрешить которую самостоятельно он не мог. Колин был необычным англичанином, ему очень нравилась служба в глуши, среди гор, и жизнь в старомодном бунгало. Первин сомневалась, что он добровольно согласился бы жить в «Тадж-Махал-паласе» посреди шумного Бомбея.

Появление Колина настолько выбило ее из колеи, что ноги будто приросли к полу. Мужчина, дожидавшийся лифта у нее за спиной, обогнул ее и случайно задел правую ногу Колина. Колин пошатнулся, и на ту секунду, которая ему понадобилась, чтобы снова поймать равновесие, Первин ухватила его за рукав.

– Ничего страшного! – объявил Колин, пожимая плечами. Она тут же пожалела о своем движении: ведь тем самым она напомнила Колину о его протезе, то есть поставила его в неловкое положение.

Первин жестом предложила ему выйти из толпы – они направились к столу в центре главного холла, на котором стояла пышная композиция из лилий и стрелиций. Композиция была высокая и вполне могла заслонить их от гостей, дожидавшихся лифта.

Колин подошел, и по приветливому выражению его лица Первин поняла, что прощена за свою незваную помощь. Он негромко произнес:

– Какая удача, что мы здесь встретились.

Первин никак не могла назвать этот день удачным. Произошла трагедия. Но эта случайная встреча хотя бы позволит ей отвлечься.

Колин продолжал, тихо и торопливо:

– Я надеялся, что вы приедете в Сатапур на церемонию передачи полномочий регенту. Не увидев вас там, заподозрил, что случилось что-то очень неприятное.

Грудь ей сдавило, говорить стало тяжело. Тем не менее она заставила губы зашевелиться. Одно хорошо – говорить она будет чистую правду:

– Мне пришлось отменить поездку в самый последний момент. У отца начался важный судебный процесс, на меня и на всю фирму обрушился огромный объем работы.

Рука Колина подобралась к композиции, он поправил скособочившуюся стрелицию.

– Это я понимаю – порой работа разрушает самые тщательно составленные планы. Но как, скажите, вы оказались в этом отеле?

– Мы с отцом и братом решили здесь переночевать из-за беспорядков.

Колин явно удивился:

– Каких беспорядков? Я слышал только о протестах на фабриках.

– Протесты распространились. Здесь мы в безопасности, но, по словам моего отца, пожар распространяется.

– Прискорбно это слышать. Вам, скорее всего, совсем сюда не хотелось. – Голос его звучал натянуто.

Как хорошо он меня понимает, подумала Первин.

– Да, здесь очень много народу, и все, похоже, приготовились праздновать целую неделю.

Колин помолчал, а потом произнес негромко:

– Мы могли бы немного поговорить в спокойном месте, а не спрятавшись за букетом?

Первин заколебалась. Она с радостью поговорила бы с ним подальше от чужих ушей. Но где? С одной стороны за холлом находился узкий проход с лавочками для туристов, в конце его – парикмахерская. Она произнесла совсем тихо:

– Идите за мной по главному коридору. Только, пожалуйста, на некотором расстоянии.

7

Обещание принца Эдуарда

Первин шагала по коридору, чувствуя, как у нее натянуты все нервы, но пытаясь изображать из себя благопристойную женщину, которая понятия не имеет, что за ней следует англичанин. Она прошла мимо парикмахерской и шагнула в альков, достаточно просторный для двоих. Колин остался снаружи, в проходе. Сказал ей:

– Вам со мной будет тесно.

– Спасибо. – Она ответила ему с улыбкой. – Как я уже сказала, здесь же, в отеле, мои отец и брат. А единственная женщина-поверенный в городе должна вести себя безупречно. Ну, рассказывайте. Вы приехали на празднества по поводу прибытия принца?

Он чуть помедлил с ответом:

– Не совсем.

– У вас в Бомбее какие-то деловые встречи? – Первин было любопытно, потому что в обязанности Колина как государственного служащего входило поддержание взаимоотношений с несколькими независимыми княжествами, расположенными далеко в горах западной Индии.

– Колхапурское агентство[24] тут ни при чем. – Колин понизил голос и добавил: – Я получил временное задание – оказывать принцу содействие по ходу его поездки.

– А почему именно вы? – Вопрос прозвучал грубовато, но Колин, похоже, не обиделся.

– Эдди учился в колледже Магдалины, мы были немного знакомы в первый университетский год, еще до войны. Он увидел мое имя в списке государственных служащих и попросил своего секретаря связаться с главой нашего агентства. Он хочет, чтобы его сопровождал кто-то из сверстников.

– Вам обоим по двадцать восемь лет. – Первин попыталась представить себе их обоих в колледже. – Он учился в Магдалине, а вы в Брейзноузе. Вы познакомились на лекции?

– На вечеринке, – ответил Колин. – Он услышал, как кто-то окликнул меня по фамилии. А у королевской семьи, как я понял, есть какое-то поместье в деревне под названием Сандрингем. – Говорил Колин скованно, будто понимал, что Первин настороженно относится к принцу. – Он спросил меня об этом, я ответил, что всю жизнь прожил в Лондоне, хотя, возможно, кто-то из предков и обитал в этой деревне.

– Парсы часто брали фамилии по месту жительства, – заметила Первин. – Значит, вы подружились благодаря общему происхождению?

Колин качнул головой:

– Это нельзя назвать дружбой. Но потом мы снова увиделись во Франции – он приехал с визитом в полевой госпиталь. Здорово было немножко посмеяться, вспоминая оксфордские деньки. Он пообещал, что после войны мы обязательно увидимся в каком-нибудь месте повеселее. Может, даже вспомнил это обещание, когда потребовал, чтобы меня включили в его свиту, – но этого я наверняка не знаю, мы с ним пока не разговаривали.

Первин помолчала, осмысляя услышанное. Нельзя возлагать все пороки колониализма на плечи одного Эдуарда. Зло зародилось куда раньше, на свет его произвели сразу несколько стран Европы, Англия не была единственной.

– Дружба между вами еще может возникнуть. Да и в любом случае у вас есть возможность благотворно повлиять на очень сложную ситуацию.

Колин пристально посмотрел на нее:

– Вот уж не думал, что эта поездка обернется нашей новой встречей. Подумать только – мы даже под одной крышей! И я очень рад, что проведу несколько дней в Бомбее. У меня есть собственные дела в Бомбейском азиатском обществе.

– А, ну конечно. Вы в нем состоите, хотя и не живете в городе, – вспомнила Первин. – А как идет работа над картами?

Вдали раздался удар часов, оба вздрогнули.

– Видимо, полшестого. – Колин через ее голову бросил взгляд в коридор. – Меня ждут на встречу другие, кого здесь разместили. Нужно ехать на какой-то прием на Малабарском холме. Я могу спросить, позволят ли мне привести гостью.

Первин совсем не хотелось ехать развлекаться.

– Не уверена, что это хорошая мысль.

– Ваши родные станут возражать? – спросил он настороженно.

Она резко ответила:

– Не только это. В городе неспокойно. Сегодня убили девушку. Не получится у меня улыбаться и раскланиваться, как будто все в порядке.

Он немного помолчал. А потом спросил с явной тревогой:

– Я не могу уехать, не узнав подробности. Вы знаете ее имя? Что именно произошло?

– Френи Каттингмастер, парсийка, восемнадцать лет, очень многообещающая студентка. В понедельник она пришла ко мне с вопросом, на который я попыталась дать ответ. Мне она очень понравилась. – Первин могла бы продолжить, но горло сдавило, а плакать на глазах у Колина не хотелось.

Колин шумно выдохнул:

– Очень вам сочувствую, Первин. Она погибла в беспорядках?

– Нет. – Первин тоже посмотрела на него, увидела в глазах сочувствие. – Френи обнаружили в парке колледжа Вудберн. Поблизости почти никого не было – все ушли на трибуны.

– Это убийство? – Он заговорил гораздо тише.

– Убийство, самоубийство – кто знает? Зрелище ужасное. Городской коронер проведет официальное дознание. Вот только со всеми этими беспорядками в городе, боюсь, у сотрудников морга работы будет больше обычного.

Колин сделал шаг назад, серьезно посмотрел на нее:

– Я на приеме буду слушать во все уши – вдруг проскользнет что-то по этому поводу.

– Большое вам спасибо. – Первин знала, что он не обманет. Он человек надежный, а его участливое отношение к смерти Френи напомнило ей о том, что не все британцы плохие люди, беда лишь в официальной политике касательно колоний.

А еще она вынуждена была напомнить себе, что, поскольку Колин чистосердечен и хорош собой, для нее он представляет большую опасность, чем обычный клиент. Ей ни в коем случае нельзя открыто выражать свои чувства – он сразу захочет большего. Поэтому, когда он как бы между делом спросил номер ее комнаты, она качнула головой:

– Не могу сказать. Я в одном люксе с отцом и братом. Они оба расстроятся, если к нам заглянет англичанин.

Колин зарделся:

– Я прошу прощения. В горах вы вели себя иначе.

Первин увидела, что какая-то постоялица – волосы у нее были замотаны полотенцем – разглядывает их сквозь стекло. Она бросила на даму возмущенный взгляд, та сразу отвела глаза. Первин же повернулась к Колину и тихонько сказала:

– Я веду себя как и всегда. И мне пора к себе в номер.

Он отступил на несколько шагов:

– Да, конечно. Ну, всего хорошего.

Первин чувствовала, что обидела его, но от того, что она будет и дальше здесь стоять, демонстрируя собственное смятение, лучше не станет. Она ответила – и тон ее казался жестко накрахмаленным, прямо как ее сари:

– Всего хорошего, мистер Сандрингем.

Толпа у лифта так и не рассосалась, и Первин решила подняться по роскошной витой лестнице. Ступеней там оказалось немало, и к третьему этажу она успела слегка запыхаться. Свернула в один из коридоров, и тут к ней подошел белый мужчина во фраке.

– Вы мисс Мистри? – У него оказался мягкий европейский выговор, какой именно, ей было не определить.

– Могу я спросить, как вы меня опознали? – Оставалось надеяться, что про их тет-а-тет с Колином уже не сплетничают по всей гостинице.

– Носильщик принес ваш багаж, причем уже довольно давно. Я открою вам триста пятый номер. Приятный во всех отношениях, с видом на море.

Дворецкий открыл дверь, за ней оказалась небольшая гостиная с кушеткой, усыпанной гобеленовыми подушечками, креслами с коралловой бархатной обивкой и письменным столом в стиле регентства, рядом стоял плетеный стул. Две двери вели в спальни, в одной из них стояли две кровати, рядом с ними – багаж ее отца и Растома, в другой – односпальная кровать и ее саквояж.

– Благодарю, что дождались меня, – сказала Первин, вспомнив, какая в отеле загрузка. – Вы не видели членов моей семьи?

– Видел, мадам. Ваш отец просил передать, что они пошли вниз выпить чаю.

Едва он договорил, в номер вошла худощавая блондинка с высоким шиньоном. Она была в черном форменном платье с белым кружевным передничком. Блондинка слегка поклонилась и спросила:

– Могу я помочь вам разобрать вещи?

Первин постаралась произносить слова отчетливо – подметила, что акцент у женщины не британский.

– Благодарю, но в этом нет необходимости. Я предпочла бы спокойно отдохнуть.

– А остальные? – Горничная бросила взгляд в открытую дверь спальни, где стояли вещи Растома и Джамшеджи.

– Им удобнее распаковать свои вещи самостоятельно. – Это прозвучало резче, чем ей бы хотелось, но еще не хватало, чтобы какая-то европейка рылась в их вещах. У отца в портфеле могут быть конфиденциальные документы, да и в чемодане тоже.

Блондинка, сохраняя полную невозмутимость, улыбнулась и отошла вместе с дворецким.

Первин выросла в доме, где работали слуги разных конфессий, но все они были индийцами. Было странно сознавать, что ее обслуживают европейцы и англичане. Невольно возникал вопрос: не считают ли европейцы унижением, что им приходится прислуживать индийцам? Судя по всему, клерк англо-индиец, которого она видела за стойкой портье, испытывал именно такие чувства. Или она после всех этих треволнений просто приписывает собственные ощущения людям, которые всего лишь пытаются честно делать свою обыденную работу?

Первин было не усидеть на месте, она вернулась в гостиную. Впервые с утра ей удалось остаться наедине с собой; самый подходящий момент, чтобы что-то записать.

Первин подошла к письменному столу, наполнила ручку чернилами. Открыла кожаную папку, на которой была вытиснена корона, достала оттуда лист писчей бумаги. Нужно было записать все, что произошло в Вудберне.

Первин проставила дату в верхней части листа и принялась записывать по памяти, начиная с выкриков Динеша, его последующего ареста и вплоть до ее изгнания с территории колледжа по указанию мужчины в котелке. Первин так сосредоточилась, что, только услышав привычное покашливание, догадалась о появлении отца.

– Ага. Добралась благополучно, – произнес Джамшеджи с облегчением. – А где же твой брат?

– Я его не видела. Дворецкий сказал, вы ушли вместе.

Джамшеджи повесил фету на вешалку у двери и пояснил:

– Ушли мы вместе, но потом расстались. Он хотел поговорить кое с кем из недавно приехавших – речь зашла о нападении на клуб «Бикулла». На парсов нападают по всему городу, обвиняя их в лояльности королю.

– А что ты сам об этом думаешь?

– Мне не больно-то хотелось видеть принца Уэльского. – Голос звучал размеренно, сухо. – При этом важно было отметить вклад Растома в строительство Ворот Индии. Ты же сама знаешь, его бизнес во многом отличается от нашего.

Первин кивнула. Когда Растом был маленьким, Джамшеджи очень огорчало отсутствие академических устремлений у единственного сына – с таким складом ума юристом не станешь. Зато у Растома были ловкие руки, и работать он начал рано, под чутким руководством дедушки Мистри.

Джамшеджи кривовато улыбнулся и добавил:

– Так что я аплодировал принцу, хотя в прошлом месяце сделал пожертвование на нужды Партии конгресса.

– Что? – Первин опешила. – Почему ты решил их поддержать?

– Вряд ли из-за ста рупий страна наша пойдет вразнос, – ответил ей отец, небрежно пожав плечами. – Но если эти люди убивают других людей, я не хочу иметь с ними ничего общего.

– День сегодня был очень страшный. – Первин медленно произнесла эти слова, пересела в одно из кресел. Ей очень хотелось отдохнуть. Джамшеджи, не дожидаясь ее просьбы, подошел ближе и сел напротив. Ему явно не терпелось услышать ее рассказ.

Первин набрала побольше воздуха в грудь и начала:

– Погибла молодая парсийка, моя знакомая. Ее звали Френи Каттингмастер.

Джамшеджи подался вперед, вгляделся в лицо дочери:

– Какой ужас. Ты уверена, что это правда?

– Уверена, потому что была там лично. Это произошло неподалеку от маршрута следования процессии.

Джамшеджи замер. Помолчал, потом произнес:

– Мустафа мне сказал, что ты отлучалась в город. Получается, ты отправилась смотреть процессию одна, хотя могла бы поехать в исходную точку вместе с родными?

Избегая глядеть отцу в глаза, Первин объяснила, как ее внезапно потянуло в колледж Вудберн, как Динеш Апте бежал за кортежем, как они с Элис бросились в кампус и обнаружили тем тело Френи.

– Что именно ты видела? – Джамшеджи говорил невозмутимо, будто опрашивал свидетельницу в зале суда.

– Френи лежала на каменной дорожке, как будто упала. Часть лица раздроблена. – Первин сглотнула, прогоняя тошноту. – Один из студентов пошел за полицией, другого я попросила привести врача-парса. Из клуба «Ориент» прибежал доктор Пандлей.

Джамшеджи кивнул:

– Бомана Пандлея я знаю. Хороший врач.

– Он сказал полицейским, что выпишет свидетельство о смерти. Я пошла в часовню, посидела там с Элис, а на выходе из колледжа встретилась с родителями Френи.

– Вот как? Так они были неподалеку?

– Да. Они наблюдали за процессией из клуба «Ориент». Понятное дело, оба были убиты горем. Я пообещала сообщить в Дунгервади, чтобы там начали молиться, дала им свою карточку.

Первин продолжила рассказ; густые, с проседью брови Джамшеджи сошлись к переносице. Похоже, на дочь он больше не сердился.

– Мне кажется, фамилия Каттингмастер мне знакома. Много ли людей с такой фамилией у нас в городе?

Рано или поздно придется ему все рассказать.

– В начале недели Френи приходила ко мне за консультацией.

– Понятно. – Джамшеджи вгляделся дочери в лицо. – Наверное, я заметил ее имя в нашем журнале, а вот клиентского договора с ней что-то не припомню.

– Я не стала его составлять, все ограничилось недолгим разговором, – пояснила Первин. – Она хотела знать, смогут ли, по моему мнению, ее исключить из колледжа, если она в знак протеста останется дома в день приезда принца.

– И что ты ей сказала?

– Сказала, чтобы она уточнила, подписывали ли они договор или известны ли ей письменные правила, регулирующие посещаемость. Еще я сказала, что она может остаться дома и сослаться на болезнь – так проще избежать конфликта. – Первин захлестнула жалость, и она прибавила: – Как прискорбно, что она так не поступила.

Джамшеджи поигрывал своим моноклем.

– Колледж – одна из архитектурных достопримечательностей на Си-Фейс-роуд. Полагаю, он достойным образом отремонтирован.

Первин подалась вперед:

– Ты думаешь, родные девушки могут подать на колледж в суд за причинение смерти по неосторожности из-за некачественного ремонта здания?

Джамшеджи отложил монокль, пожал плечами:

– Даже если здание в недолжном состоянии, вряд ли такое дело можно выиграть. В судах всегда благосклонны к учреждениям и фирмам, а не к истцам. А кроме того, ректор Вудберна, мистер Мак-Хью, – весьма популярный в Бомбее джентльмен.

То был редкий случай, когда Первин услышала светские новости раньше отца.

– На самом деле обязанности ректора временно исполняет другой человек, мистер Мак-Хью в отпуске. Исполняющего зовут Хорас Вирджил Атертон, он, похоже, здесь совсем недавно, даже подходящую одежду не успел купить. – Первин вспомнила шерстяной костюм. – Никогда не видела, чтобы человек так потел. Представляю, какое это потрясение – ты только заступил на должность, а тут такая трагедия.

Джамшеджи смотрел мимо дочери, в открытые окна, на океан. Помолчал несколько минут, потом заговорил задумчиво:

– Поскольку мистер Атертон здесь недавно, он наверняка не слышал про историю в Бомбейском университете.

– Да? А что за история?

Ее отец помолчал, потер подбородок:

– Смертельный случай – вернее, два. В 1890-е годы две студентки одна за другой выпали из часовой башни Раджбай на территории Бомбейского университета. Две очень странные смерти – и ни за одну из них никто не понес наказания.

Первин заинтересовалась сильнее прежнего:

– Почему?

Джамшеджи набрал полную грудь воздуха, словно готовясь к длинному рассказу, и только потом заговорил:

– Я тогда еще был совсем молодым юристом, но в клубе «Рипон» целый год только и разговоров было, что про эту историю. Как я уже сказал, обе девушки упали с большой высоты и разбились насмерть, с промежутком в несколько минут. Одна из теорий состояла в том, что они сами выбросились из часовой башни в главном здании, не стерпев позора – на них якобы напал неизвестный или неизвестные. Другие считали, что это преднамеренное убийство. Опросили очень многих молодых людей – и студентов, и работников, – дважды устраивали суд, но никого так и не осудили. – Тут в глазах у Джамшеджи появилось странное выражение. – Кстати, нынче тридцатая годовщина их гибели.

Первин медленно произнесла:

– Очень странно, что и Френи погибла точно так же. На самом-то деле люди падают и выпрыгивают из зданий каждый месяц, случается, что их оттуда выталкивают. Если судить по тому давнему делу, коронеру в данном случае очень непросто будет вынести вердикт.

Джамшеджи кивнул:

– Родители просили тебя о помощи?

– В принципе, нет, – призналась Первин. – Я представилась, дала им визитку, потому что чувствовала… своего рода ответственность, ведь их дочь приходила ко мне в начале недели.

Взгляд Джамшеджи вновь переметнулся с окна на дочь.

– А они об этом знали?

– Я упомянула, что виделась с ней в конторе. Подробностей не раскрывала.

Джамшеджи шумно втянул воздух:

– Ты этими словами могла дать им повод в чем-то тебя обвинить.