Принц в Бомбее

– Но я же не посоветовала ей пойти в колледж. Говоря конкретно, предложила остаться дома, сославшись на плохое самочувствие. Она бурно возражала против этого, сказала, что не хочет обманов.

Джамшеджи серьезно посмотрел на дочь:

– Тебе необходимо это записать. Ты этим и занималась, когда я пришел?

– Мне нужно было прямо тогда все зафиксировать. А сейчас я записывала, что случилось с момента моего прихода на трибуны у колледжа. На случай, если мы будем содействовать Каттингмастерам. Я чувствую себя за них ответственной. – Первин помолчала. – Не хочу, чтобы Френи так же обделили правосудием, как и тех девушек, упавших с часовой башни.

– Совершенно согласен. – Джамшеджи нахмурился. – Если дознание и полицейское расследование зайдут в тупик, мы можем попробовать добиться, чтобы родителей выслушали в другом суде.

Первин обрадовалась перемене в настроении отца:

– Ты мне поможешь?

– В обычном случае я был бы только рад представлять интересы такой семьи. Но пока в этой истории столько темных пятен. – Джамшеджи поднялся на ноги. – Из уважения к Каттингмастерам я буду наблюдать за твоими действиями. Согласна?

– Разумеется. Мне завтра написать Каттингмастерам записку?

– Давай сегодня не будем думать про завтра. Ты долго тут просидела со своими переживаниями. Тебе нужно поесть.

8

Признания на рассвете

Через час официант принес Первин тарелку сэндвичей с курицей и чатни, ананасное пирожное и чайник чая дарджилинг. Первин вдруг обнаружила, что страшно проголодалась, несмотря на все свои тревоги – скорбь по Френи, беспокойство за маму и Гюльназ. Ей мучительно было думать о том, что они, как и она, могут стать свидетелями беспорядков. По счастью, они были не в одиночестве, а с родными Гюльназ.

Поужинав, Первин спустилась вниз. В лобби, как и прежде, было очень людно, к трем телефонным будкам в соседнем холле выстроилась длинная очередь. Попасть в одну из них Первин удалось лишь через полчаса, она сняла трубку и попросила оператора отеля набрать номер резиденции мистера Л. М. Банкера. На том конце ответил слуга и пошел звать маму Первин.

Голос Камелии Мистри звучал, как всегда, спокойно:

– Здравствуй, доченька. Ты где?

– В отеле «Тадж-Махал». Папа не хотел возвращаться домой – путь-то лежит через фабричный район.

– Да, он мне уже позвонил, и я одобрила его решение. Лучше оставайтесь в Европейском квартале, пока эти гунды[25] не утихомирятся.

– А как у Банкеров?

– Они побаловали меня отличной едой, выделили прекрасную комнату; ну и, разумеется, ужасно рады, что Гюльназ хоть на одну ночь вернулась под родной кров. Уверена, что я бы прекрасно переночевала дома и без папы, но Гюльназ так сюда рвалась – я не смогла ей отказать.

Первин и рада была бы не переживать, но она прекрасно знала, что парсийская колония Дадар – единственная община зороастрийцев в Бомбее, не обнесенная стенами.

– В районе видели бунтовщиков?

– Нет, да они и не смогут сюда попасть. На улицах полицейские патрули, там же самые крепкие наши парни. Наслаждайся «Таджем», а за нас не переживай, – успокоила мама Первин.

– Никогда еще не видела здесь такой толпы. То, что папа нашел нам номер, просто чудо.

– В былые дни очень помогало то, что дедушка был другом мистера Таты, но дедушки больше нет; видимо, Растом использовал свои связи. Он же строит Ворота поблизости, часто приглашает в отель деловых партнеров на ленч или чай. Растому понравился ваш номер?

– Я брата пока не видела.

– Нашел себе очередное дорогое развлечение, – ласково усмехнулась Камелия.

Какой-то бизнесмен стоял, прижавшись всем лицом к стеклу телефонной будки. Первин поняла, на что он намекает. Она пожелала маме спокойной ночи и вышла.

Часы показывали десять вечера, и, дожидаясь лифта, Первин обвела взглядом гостиничный холл. Толпа успела поредеть примерно вполовину – видимо, многие постояльцы уехали, как и Колин, в Дом правительства. Первин рассудила, что, если полиция сочтет обратный путь небезопасным, все они останутся в правительственной резиденции, пока не утихнут протесты.

Незачем тревожиться за Колина – и тем не менее она тревожилась.

Кровать в английском духе, под балдахином, с большими мягкими подушками и пухлым матрасом, разительно отличалась от ее кровати дома. Вместо накомарника высокие стрельчатые окна были затянуты сеткой, как и в доме у Хобсон-Джонсов. Это было по-европейски, и в результате кровопийцы вообще не попадали внутрь. Впрочем, одному комарику удалось преодолеть все препятствия, и из-за его зудения уснула Первин далеко не сразу.

А потом ей приснился сон. Снова утро, она идет по набережной Кеннеди. Вдоль улицы стоят трибуны, однако на них никого. Почему? Ведь должен прибыть принц! Первин вгляделась и увидела: на трибунах сидит один-единственный человек. Френи, во всем белом – как одеваются в храм. Френи окликнула Первин, та попыталась к ней подбежать, но ей мешало сари. Френи показывала ей книгу, и, несмотря на разделявшее их расстояние, Первин как-то поняла, что это свод правил колледжа Вудберн. И тут между нею и Френи вдруг появились профессор Гупта, мистер Грейди, достопочтенный Салливан и мистер Атертон. А потом – человек в сером костюме и полицейский сержант, которого она видела рядом с повозкой.

И как дать Френи нужный совет в их присутствии?

Неожиданно подъехал принц Уэльский – на машине, не в карете, причем он сам сидел за рулем. Машина мчалась все быстрее, и Первин, к ужасу своему, заметила, что принц хохочет как ненормальный. Машина все ускоряла ход, и Первин вдруг поняла, что принц направляется к ней. А сама не могла сдвинуться с места.

– Эй, эй! А ну, не плачь!

Кто-то тряс ее за плечо, вытягивал из кошмара обратно в явь. Она в гостинице, в комнату вливается свет, голубовато-серый, предутренний.

На краю ее кровати сидел Растом, все еще держа ее за плечо. В комнате крепко пахло виски.

– Это просто сон. Кончай плакать, а то папа решит, что к нам вор вломился! – Растом не вполне отчетливо произносил слова.

Первин шумно выдохнула:

– Ужасный сон. Меня едва не сбил на машине принц Уэльский.

Растом снова похлопал ее по плечу и пошутил:

– А я думал, машины снятся только мне. Да ты не переживай, все хорошо и уже почти утро.

Первин нащупала выключатель ночника, чтобы лучше видеть брата.

– Ну у тебя и видок! На щеке засохшая кровь… и на руке тоже! – Она отшатнулась. – Ты с кем-то подрался?

– Ш-ш-ш! – шикнул на нее Растом. – Не твое дело. Я бы вообще не стал к тебе заходить, если бы ты не плакала!

Но Первин не могла это так оставить.

– Ты что, вернулся домой, чтобы защищать Дадар?

– Нет. В колонии все спокойно. Мне это Гюльназ сказала. Говорю тебе, не переживай.

– Почему же у тебя такой вид, будто ты ходил в доки и дрался с матросами?

Растом прищурился, встал, убедился, что дверь, разделяющая комнаты, плотно закрыта. Вернулся и встал у кровати, переминаясь с ноги на ногу.

– Даже не знаю, говорить тебе или нет.

Растом давным-давно не делился с ней ничем сокровенным, хотя в детстве они и были очень близки. И Первин вдруг поняла, что скучает по этой близости.

– Я никому не скажу.

– Ну ладно. – Он судорожно выдохнул. – Начну с самого начала, когда мы ждали прибытия принца. Журналисты со всего света бомбардировали меня вопросами про памятник. Кто-то пошутил, что индийцам не стоит его достраивать, пока они не обретут независимость, и уж я нашелся, что ему ответить. Через несколько часов я случайно встретил того же американского репортера в гостиничном обеденном зале: мистер Джей Питер Зингер, сам себя называет Джей-Пи.

– Вот уж не думала, что американцы заинтересуются визитом принца. Они же сами когда-то боролись против британского правления.

– Верно, – согласился Растом. – Но та война была очень давно. Джей-Пи – мой ровесник, из Калифорнии, работает в газете, которая называется «Сан-Франциско кроникл».

– Ну а у нас есть «Бомбей кроникл»! – заявила Первин.

– Да, но в нашей газете я что-то не читал статей критической направленности, а он мыслит именно так. В общем, когда мы снова встретились в отеле, он уже успел прослышать про беспорядки и просил моего совета – как бы ему проехаться по городу, чтобы написать репортаж. Сказал, что такси не найти.

– Поскольку общественный транспорт не работает, на такси огромный спрос, – пояснила Первин.

– Совершенно верно, – кивнул Растом. – Я нашел только одного водителя – Армана.

Вот теперь Первин поняла, почему Растом не хотел рассказывать ей, что случилось.

– Но папа не разрешает ему возить посторонних.

Растом икнул:

– Именно поэтому я сам поехал с Джеем: именно я сказал Арману ехать к главному полицейскому участку. Арман знает много путей к полицейскому участку, ведь это часть папиной работы. Он не возражал.

– Только потому, что мы его работодатели и он обязан исполнять наши прихоти. – Первин вспомнила, как сильно нервничал Арман, когда вез ее в отель.

– Выехали мы в семь, я не сомневался, что успеем вернуться к ужину. В полицейском управлении никаких сведений получить не удалось – начальство отчалило в Дом правительства на какую-то вечеринку. – Растом заговорил еще тише, точно боясь, что отец услышит сквозь закрытую дверь. – Джей-Пи пытался выяснить, правда ли, что убили какую-то студентку, дежурные ответили, что имя назвать не могут. Джей-Пи сказал мне, что имена в полиции обычно отказываются называть, если случилось что-то уж совсем нехорошее.

– Или если еще не поставили в известность членов семьи, – поправила брата Первин, которой не хотелось говорить про Френи. – Так твой приятель узнал, что ему было нужно?

Растом покачал головой:

– Джей-Пи не получил подтверждений того, что имели место убийства, тогда он спросил про аресты. Капрал не стал отрицать, что в городе произошли беспорядки, и сказал, что, если мы хотим узнать подробности, нам нужно съездить в участок на Карнак-стрит.

– И вы поехали?

– Да мне его было не остановить! – попытался выгородить себя Растом. – К этому моменту уже Джей отдавал Арману распоряжения, что делать дальше.

Первин решила, что это явное преувеличение. Брат, видимо, пытался составить складное повествование, чтобы потом поведать друзьям, как он катался по городу с американским газетчиком.

– Пока ехали, видели, что во многих магазинах, где продают европейские товары, разбиты витрины. Повсюду шастали всякие бадмаши[26] и гунды. Мы попались одной банде на глаза. Видимо, они увидели в окошке иностранное лицо Джея.

Или лицо Растома – состоятельного парса.

– Вы повернули обратно?

– Нет, Арман мчался как демон, мы добрались до этого полицейского участка. Туда уже подтянулись другие репортеры, а еще внутри была куча людей в наручниках.

– Погромщиков? – Первин подумала: а может, арестовали и тех, что при ней громили магазин.

– Судя по воплям, там были и погромщики, и обычные воры. В результате нам удалось взять короткое интервью у начальника участка. А снаружи нашелся очень разговорчивый констебль, я переводил для Джея с маратхи на английский.

Первин впечатлила вовлеченность брата.

– В полиции имеют представление, какая часть города в опасности?

– Как минимум четверо погибших, многие получили увечья. Джей этим удовлетворился и решил ехать в отель – писать заметку. Мы и поехали, но нарвались еще на одну толпу. Наша машина оказалась единственной на дороге, они кинулись на нас, кидали камни.

– И тебе досталось. Очень сочувствую, Растом. А что мистер Зингер и Арман?

– У Армана порез на предплечье, но он куда сильнее переживает из-за трещины на лобовом стекле. Джею-Пи я велел лечь на пол – у него ни царапинки, но он все время требовал, чтобы я описывал ему, что происходит.

– Очень предусмотрительно с твоей стороны, – похвалила Первин. Она не стала добавлять, что ехать в одной машине с человеком европейской внешности, которого легко принять за англичанина, было очень опасно.

– Когда мы вернулись в отель, Джей-Пи умчался к себе в номер и давай стучать на пишущей машинке. Собирался отправить сообщение телеграфом. Его поместят в завтрашней газете.

– А Арман поехал обратно в гущу событий? Ты подверг его большому риску.

– Он был сильно потрясен, – признал Растом. – Я дал ему денег на гостиничный номер поблизости, но он сказал, что Мустафа позволит ему переночевать в Мистри-хаусе.

Там, где хотела ночевать Первин.

– Ты сообщил папе, что машина повреждена?

Растом покачал головой:

– Папа крепко спит. Не хочется будить его плохими новостями.

– Но ты делал полезное дело. Он не осудит тебя за то, что…

– Даже если он и не разорется – а он наверняка разорется, – не видать мне в ближайшее время его машины.

– Про лобовое стекло он всяко узнает, – заметила Первин.

– Арман обещал сделать для меня все возможное. – Растом помолчал. – Ладно, пойду умоюсь, пока все не встанут.

Первин подумала:

– Не ходи. Напугаешь кого-нибудь своим видом.

Мужская и дамская ванные комнаты находились на пересечении двух коридоров, где располагались номера; завернувшись из соображений приличия в большую шаль, Первин отправилась туда, прихватив пару чистых полотенец. На пути ей то и дело попадались тела – множество слуг крепко спали на ковриках под дверями номеров своих хозяев. У некоторых имелись одеяла, у других нет.

Первин прекрасно знала, что богатые люди путешествуют в сопровождении слуг, но что эти слуги в буквальном смысле валяются по ночам в гостиничных коридорах, увидела впервые. Порадовалась, что Мустафа не поехал с ними, – ей было бы мучительно сознавать, что их величавый домоправитель поставлен в подобное положение, тем более что он привык спать в удобном гамаке, причем длиннее обычного – под его рост.

Дамская комната оказалась безупречно чистой, с мягким электрическим освещением; Первин воспользовалась ею по назначению, потом выпила воды, намочила полотенца и отправилась обратно – приводить брата в порядок.

– Спасибо, – сказал Растом, когда Первин осторожно смыла ему кровь с лица. – Да, Гюльназ лучше вообще ничего не рассказывать. Она сейчас такая нервная.

Первин обдумала его слова – с Гюльназ она встречалась каждый день и ничего такого не заметила.

– Ты хочешь сказать, что она ждет ребенка?

Растом тихо ахнул, будто сестра его шокировала. Чуть помедлив, ответил:

– Столько лет ничего не получалось – и вот мечта наша близка к осуществлению.

Первин окатила волна счастья – прекрасная новость и прекрасное доказательство силы ее интуиции.

– Я знала, что это случится! На каком она месяце?

– Примерно на пятом. Малыш родится в апреле.

– Мне просто не терпится стать теткой. – Первин улыбнулась брату в темноте, понимая, что он только что открыл ей еще одну весомую причину того, почему Гюльназ и Камелии лучше переночевать дома, в колонии.

Растом на цыпочках ушел к себе в комнату, Первин снова легла, но сон не шел. Ее брат, удачливый во всех делах, скоро еще и станет отцом, Гюльназ – матерью, а она – тетей.

1922 год положит начало новому поколению их семьи. Кроме того, судя по этому ночному разговору, у них с Растомом складываются новые отношения: в них больше теплоты и взаимной терпимости, несмотря на политические разногласия.

Тем не менее к радости по поводу скорого рождения долгожданного младенца примешивалась грусть. Беспорядки в городе возвещают непростое будущее. Какие опасности и невзгоды ждут нового отпрыска семейства Мистри?

9

Противостояние

В седьмом часу Первин проснулась от назойливого карканья. Сообразила, что все-таки провалилась в сон после разговора с Растомом. Вороны не унимались, она вылезла из великолепной кровати и подошла к высоким окнам, чтобы их отогнать.

Черные крылатые толстухи полетели навестить ворон на ближайшем балконе, а Первин невольно стала гадать, одна это семья или нет. Из романов она знала, что появление ворон может также возвещать об убийстве, а это совсем ни к чему. Известно также, что питаются эти птицы решительно всем, от рыбок и мышей до объедков. Грызуны и вороны сыграли прискорбную роль в распространении бубонной чумы, которая обрушилась на Бомбей в конце 1890-х годов.

Именно из-за этой заразы те, кому это было по средствам, уехали из центра и обосновались в местах повыше. В результате начался бум строительства новых районов, таких как Кафф-Парад, Кемпс-Корнер, Кумбала и Малабарский холм.

В 1915 году фирма «Мистри и сыновья» получила подряд на строительство жилых домов к северу от города – там решили основать колонию для состоятельных парсов. Осознав все выгоды этого места, брат Первин убедил отца совместно вложить деньги в участок земли, где впоследствии и был построен семейный дуплекс.

Растом жил в правой части дуплекса, там имелось четыре спальни. Родители Первин – в левой, с той же площадью и планировкой, только на месте одной из спален устроили библиотеку. Здесь дополнительных жилых комнат не требовалось – детей уже не прибавится.

Глядя в окно на Аравийское море, Первин думала про те четыре года, что прошли с момента, когда ей присудили раздельное жительство с мужем, Сайрусом Содаваллой, за которого она так неосмотрительно вышла замуж вопреки желанию родителей в возрасте восемнадцати лет. Прожив в этом катастрофическом браке полгода, Первин сбежала от мужа и могла лишь благодарить судьбу за то, что родители пустили ее назад к себе в дом и позволили использовать девичью фамилию.

Парсийский брачный суд отказался расторгнуть брак – в результате Первин оказалась в том же чистилище, что и кружащие в небе вороны. Она могла жить нормальной жизнью в качестве дочери своих родителей, могла стать тетушкой детям Растома и Гюльназ, но никогда ей теперь не выйти замуж, не построить собственной семьи.

Муж Первин, с которым она больше не общалась, страдал неизлечимым заболеванием, и вот уже несколько лет родители выхаживали его в Калькутте. Первин знала, что и сами Содавалла, и все в их кругу считают ее бессердечной женщиной, бросившей супруга в беде. Тем более что замуж за него она вышла по собственной воле. Почти никто не знал об издевательствах и изменах, которых столько было за их краткий брак.

Двойной скандал – ее замужество по любви, а потом уход от мужа – сильно сотряс семейство Мистри. Поэтому теперь Первин приходилось проявлять особую осмотрительность при общении с мужчинами. И если сесть в одно такси с пожилым человеком вроде мистера Вадьи еще было можно – в силу его возраста и дружеских отношений с ее родными, – то из-за разговоров с англичанином в отеле могли поползти неуместные сплетни.

Зачем ей рисковать? Ей очень нравилось поприще поверенного. Прорабатывая контракт на аренду недвижимости или решение делового спора, она способствовала строительству Бомбея. Ее чувство долга перед родным городом было почти так же сильно, как и чувство долга перед семьей.

Глядя вниз на променад рядом с гаванью, Первин заметила нескольких человек, вышедших на раннюю прогулку. В этом районе, безусловно, было безопасно – и когда еще у нее появится возможность погулять вдоль берега Аравийского моря?

Первин быстренько оделась, умылась, оставила на столе записку о том, что вышла погулять, но вернется к завтраку в половине девятого.

Сама спустилась вниз на лифте, радуясь такой самостоятельности.

За стойкой портье стоял тот же англо-индиец, который раньше ее регистрировал; он прочистил горло:

– Мадам, могу я спросить, куда вы направляетесь?

Ее задела его назойливость.

– На прогулку.

– Одна? – спросил он с нажимом.

Она дала выход раздражению, ответив не менее резко:

– А постояльцам-мужчинам вы тоже задаете этот вопрос?

Портье расправил плечи и бросил на нее презрительный взгляд:

– Мы предупреждаем всех гостей, что наши дурваны охраняют только территорию рядом с отелем. При нынешнем положении дел в городе мы рекомендуем всем оставаться в их поле зрения.

Эти слова напомнили ей о том, что произошло накануне: незнакомые мужчины сперва рассматривали ее, потом бросились в нападение. Первин слегка запрокинула голову, чтобы смотреть портье прямо в глаза, и сказала:

– Я просто пройдусь по променаду, посмотрю на море.

– На участке, где стоят скамейки, вы в безопасности.

Сильны ли были беспорядки прошедшей ночью? Первин взглянула на стопку газет на стойке. Выбор был велик, не только «Таймс оф Индия» и «Интернэшенел геральд».

– Газеты бесплатные?

– Да. Коридорный принесет их в номер вашего отца в течение получаса.

– Скажите… а могу я одну взять прямо сейчас?

Портье приподнял брови, будто сама мысль о том, что женщина может читать газеты, показалась ему неподобающей. Но тут, видимо, вспомнил девиз отеля – «Гость ваш Бог» – и кивнул:

– Разумеется, мадам.

Первин взяла свежую «Таймс оф Индия» и «Интернэшенел геральд» и пошла к морю.

Вчера, когда она приехала, вокруг царила суета, она не успела оглядеться, зато теперь гавань раскинулась перед нею во всю ширь, поблескивая в свете раннего утра. Самые разные суда уходили в море, в основном за уловом. Ворота Индии – монумент, возведенный к приезду принца, – все еще были украшены лентами и гирляндами; некоторые, впрочем, оторвались и хлопали на ветру.

Первин прошла немного к югу и устроилась на скамейке с видом на гавань. Если вытянуть шею, видно «Ринаун». Громада крейсера выглядела зловеще. Первин стала гадать, простоит ли он здесь все четыре месяца пребывания принца в Индии или уйдет, чтобы доставить принца в Калькутту. Мустафа наверняка уже в курсе.

Первой Первин раскрыла «Интернэшенел геральд», увидела, что там опубликованы новости двухдневной давности. Отложила газету на потом, просмотрела первую страницу «Таймс». Передовицы всегда помещали в центре, немного ниже шапки. На сей раз это был красочный рассказ о торжественной встрече принца: были перечислены имена всех князей, приехавших засвидетельствовать свое почтение, описаны безупречный военный мундир и все медали его королевского высочества, приведена приветственная речь мэра Сэссуна и обращение короля, которое Эдуард зачитал вслух. Упоминаний о беспорядках, равно как и о гибели людей, в статье не оказалось.

Первин подумала: наверняка репортер-американец, ездивший по городу с Растомом, поведает все в куда более драматическом ключе. Уж он-то видел гнев обычных индийцев. Тем не менее, понимая, насколько важно рассказать правду, Первин сознавала, что в подробных описаниях беспорядков борцы за свободу могут предстать обычными хулиганами.

Радоваться и гневаться, творить добро или зло способен каждый. Вопрос в другом: готова ли она на жестокость? Первин знала: если Френи действительно убили, она бы очень хотела, чтобы сотворивший это зло утратил право ходить по земле Индии.

Первин дочитала статью, сложила газету. Услышала звук шагов, стремительно обернулась. В первый момент ей предстала лишь вспышка цвета: на одном из подошедших был пламенно-алый наряд, на другом – лазурно-голубой. Два индийца, явно очень состоятельных, неспешно шествовали по променаду. Когда они приблизились, от самоцветных брошей, приколотых к накрахмаленным тюрбанам, полетели разноцветные сполохи. Первин внезапно почувствовала тошноту, хотя в желудке и было пусто. Что будет, если они заметят ее?

Двое незнакомцев – явно представители знати – продолжали прогуливаться, один указывал на «Ринаун», другой мрачно покачивал головой. Им, видимо, не очень-то хотелось ехать в Бомбей, но с приказами правительства не поспоришь. У них не было ни малейшего желания беспокоить молодую женщину, сидевшую в одиночестве; она же чувствовала, что разум ее играет с нею в странные игры – на нее накатила та же волна паники, что и перед магазином Готорна.

– А вы ранняя пташка.

Первин повернулась, узнав голос Колина Сандрингема – в нем слышалась легкая хрипотца. Видимо, провел на ногах всю ночь – о том же говорили черный фрак и атласный цилиндр.

– Не так уж и рано. А для вас скорее очень поздно, – поддразнила его Первин.

– Могу я к вам присоединиться?

Первин понимала, что их беседу могут истолковать превратно. Но ведь сейчас они не внутри отеля, а ей очень хочется услышать о том, что произошло в Доме правительства. Она не слишком уверенно произнесла:

– Вы не могли бы сесть на скамейку справа от меня? Так мы тоже сможем поговорить.

– Ну прямо два шпиона, передающие друг другу сведения. – Колин сел на ту самую скамейку, поудобнее пристроив правую ногу.

– Ну вы же специально меня нашли. Так что рассказывайте, что было на приеме. – Первин свернула газету, которую читала, и улыбнулась Колину.

– Действо было масштабное, – начал он, в подтверждение своих слов раскинув руки. – По подсчетам – три тысячи человек. Мне уже через час только и хотелось, что сбежать, но уйти удалось только в половине седьмого – гостей были толпы, а официальных автомобилей всего ничего.