Семиозис

Тем вечером мы приготовили обычный ураганный ужин: сложное рагу из фиппокотов, с ароматным луком и картофелем, но я съела мало. Я присматривала за малышом Николетты, пока та кормила своего отца. Позже Рамона пожелала играть в го, а разве можно отказать родителю, особенно такому властному? Так что мы играли, и я выиграла – может, потому что зрение у меня было лучше. В конце концов крышу унесло. Дерево жутко трещало, пока не раздался удар. Дом тряхнуло от уменьшившегося давления, а потом дождь стал слышнее стучать по чердачному полу. Никто ничего не сказал. Без напора на крышу здание, похоже, стало меньше скрипеть. Я сидела на своей койке с листком бумаги, проектируя временную крышу, а Джулиан сел рядом со мной и обнял меня за плечи. Я закрыла глаза и привалилась к нему, надеясь, что Вера нас видит. Как бы мне хотелось оказаться на Земле!

В раннем детстве я считала, что Мир находится где-то на Земле, потому что названия множества вещей были теми же, что и в образовательным программах. Однако существовали и заметные различия, так что позже я решила, что существуют какие-то сложные Земно-Мирные разграничения относительно животных, растений и продуктов. Я боялась, что Земля и все ее высокие хрупкие люди с именами из нескольких частей могут оказаться просто на другом берегу озера – и тогда они смогут его переплыть, потому что они уже превратили Землю в живой ад. Так всегда говорили родители.

Однако потом я поняла, что Земля находится далеко, что она – это просто компьютерная библиотека текстов, музыки и фильмов о сложных историях и местах, которых мне никогда не посетить, а со временем я стала реже их видеть, потому что компьютеры выходили из строя. Кроме нас, разумной жизни на Мире не было – только снежные лианы и кое-какие хитрые хищники. Это разочаровало родителей, да и меня тоже, когда я поняла, что единственными новыми людьми, с которыми мне можно будет познакомиться, – это только новые детишки. Мне мечталось о чужаках.

Тексты по архитектуре, когда у меня был к ним доступ, показывали прекрасные и вдохновляющие строения, совершенно недостижимые, потому что у нас не было предварительно напряженного бетона или конструкционной стали – да и вообще почти не было железа, потому что спутник не нашел никаких рудных месторождений. У нас были только кирпичи и дерево, но я пыталась выяснить, что именно достижимо и можно использовать, и вот теперь мое первое здание распадалось прямо вокруг меня, потому что люди, не изучавшие архитектуру, решили, что им лучше знать.

Вера тревожилась на протяжении всего урагана, собирала команды для подтирания протечек и приготовления еды. Хуже всего было по ночам. Свет гасили рано, потому что родителям хотелось спать, но спали они плохо, просыпаясь при каждом шуме, каждом раскате грома, снова и снова плелись в центр даров и храпели громче ревущего ветра, а потом свет рано зажигался после того, как они прекращали изображать то, что считалось сном. Мне не давали заснуть, так что я стала вести себя как они – рассеянно, раздражительно и забывчиво, хронически не высыпаясь: дни и ночи казались слишком короткими родителям, которые появились на свет на Земле. Мне хотелось оказаться где-нибудь подальше.

Как только ураган унялся, – через два дня после того, как сорвало крышу, – я выскользнула из сырого и провонявшего погреба – наконец-то! – вместе с еще несколькими детьми. Я пошла к озеру с Джулианом, и высоким худым Алешей (они оба были охотниками), и с Даниэлем – он рыбачил, и ему было почти тридцать лет. Мы хотели проверить, в каком состоянии лодки и что вынесло на берег. Дождь все еще был сильным, а тучи – низкими и темными. Мы кутались в пончо из пухового ацетата, а вот ноги у нас промокли. Повсюду были лужи и ручейки. Все, мимо чего мы проходили, было повреждено: здания, оросительные каналы, обработанные поля – а когда выглянет солнце, все будет выглядеть еще хуже. Даже в зарослях снежной лианы упало несколько осин, хотя сами заросли остались крепкими на зависть.

Река, протекавшая через дружественные заросли, разлилась. Озеро разлилось тоже: между линией деревьев и водой оставалась только узкая полоска песка. Волны с белыми барашками стали грязно-коричневыми из-за смытой в воду почвы. Дождь стучал по поверхности воды и делал ее тусклой, как тучи. Лодки мы вытащили за линию деревьев и крепко привязали.

Даниэль, вечно беспокойный, проверил лодки.

– Выглядят хорошо, – сказал он с облегчением.

Я проверила плетеные верши, сложенные под лодками. Они тоже выглядели нормально.

Я вышла на берег ради прутьев. Я была корзинщицей. После ураганов на берег выбрасывало свежий тростник и лианы, принесенные разлившимися реками. Как правило, попадались и мертвые озерные натаны – плавучие растения, которые при сушке давали шелковистые мягкие волокна. А еще я надеялась, что тут будет плавать хоть одно стропило от крыши – тогда можно было бы хоть спасти гвозди. Джулиан с Алешей нашли раненого фиппольва. Я отвернулась, когда они вытащили свои ножи и оборвали его плач. Мяса будет много – жесткого и совсем не такого вкусного, как у оленей и крабов, но еды будет в достатке.

Я заметила странные пятна красок в ковре веток, вынесенных на берег. Подойдя ближе, я увидела радужные кусочки стеблей и прутьев. Однако в этой циновке могла ехать голодная ящерица или что-то похуже, и потому я пошевелила куски палкой. Радуги в палец шириной на прутьях перемежались черными ободками, они были потерты и поцарапаны, но все еще оставались красивыми, и я могла бы сплести из них нечто необычное. Я собрала их как можно больше и запихнула в мешок. Хотелось надеяться, что дальше по берегу можно будет набрать еще таких же.

По пути я увидела на песке нечто розовое – возможно, обломок розового кварца, – так что я приостановилась проверить. Симпатичный камень – это тоже красиво. Присмотревшись, я увидела с ним и блестящий желтый металл. Может, мне попался обломок одного из посадочных модулей, разбившихся тридцать четыре года назад. Я выкопала его из влажного песка и позволила дождю отмыть находку. Это оказался стеклянный шар, сплошной и тяжелый, размером с кулак младенца и ограненный. Поверхность была стерта, но в местах сколов оказалась прозрачной. Шар был обернут спиральной золотой лентой.

Золото было побито, но я все равно разглядела гравированную надпись на алфавите, которого не было ни в одном учебнике истории: просто линии и треугольники. Я повертела его в руках, пытаясь понять, что это. Деталь механизма? Я знала, как выглядит большинство деталей, хоть и не была техником. Некоторые линзы немного были похожи на эту штуку – но линзы маленькие. Украшение? У нас украшений было мало, а таких не было вообще, потому что золото слишком полезно, чтобы вот так его тратить. Кусок руды? Вообще невозможно. Может, нечто природное? Еще более невероятно. Это было не похоже ни на что мне известное.

В конце концов я сообразила: все, что я знаю, это либо природное, либо сделанное людьми. Возможно, я не могу опознать этот шар потому, что он ни то, ни другое. Может, его сделало иное разумное существо. Тот, кто умеет писать, работать с металлом и стеклом – и создавать из них нечто прекрасное. Этот шар лежал на дне озера или был принесен рекой… или его оставил какой-то путешественник. Кто-то еще живет на Мире. Может, мы сможем их найти.

Джулиан с Алешей уже привязали убитого фиппольва к ветке и теперь поднимали его; это был крупный самец, способный разрывать снежные лианы передними когтями, похожими на мачете. Они шатались под его весом. Дождь усилился. Я подбежала к ним и протянула шар. Рука у меня дрожала.

– По-моему, он не наш, – сказала я. – Смотрите: по-моему, это инопланетное, то есть наоборот, мирное, это мы инопланетяне, тут надпись, я его нашла, совсем другое письмо, красивый, правда, он был вон там в песке, и это не люди.

Я поняла, что свалила все в кучу.

Джулиан уложил ветку себе на плечо и обхватил обеими ладонями мою руку, чтобы она не тряслась. Он смотрел на шар – как мне показалось, очень долго, – а потом улыбнулся еще шире, чем обычно. Даниэль подбежал посмотреть, что нас так заинтересовало, и мы все начали говорить одновременно.

– Это золото, смотрите. И стекло.

– Мы такого не делаем.

– Что это? Дай подержать.

– Какая красота!

Алеша взвыл по-львиному.

– Что-то… кто-то это сделал, – выпалила я. – Мы не одни. Ни здесь, на Мире, ни во Вселенной.

Мы несколько мгновений смотрели на шар.

– Тут есть разумная жизнь кроме нас, – сказала я. – Где-то поблизости.

– Поблизости, – повторил Алеша, щурясь.

Он не всегда быстро соображал.

– Насколько он старый? – спросил Джулиан.

– Износ должен что-то показать, – отозвался Даниэль. Он взял шар и медленно покрутил его в руках. – Не особо старый. То есть ему не тысячи лет.

– Значит, они еще живы, – сказала я.

Даниэль вернул его мне, и я на мгновение удивилась, почувствовав, что он мокрый: я совсем забыла, что мы стоим под дождем. Я вымокла, дождь лил на шар у меня в руке, и по нашим лицам стекала вода, но меня это не волновало. Мы на Мире не одни!

– Для чего он? – спросил Алеша.

– Может, это приглашение, – предположила я. – Нам надо их найти.

Джулиан улыбнулся:

– Скоро.

Когда мы вернулись в поселок, они с Алешей понесли льва на разделку, Даниэль отправился докладываться рыбакам, а я пошла прямо домой, где должна была находиться Вера. Как только я открыла дверь, меня окатила волна вони. Я понимала, что мне не следует спускаться в подвал и все заливать текущей с меня водой, так что надо попросить кого-то, чтобы ее позвали наверх.

Она поднялась по лестнице, тяжело дыша, обеспокоенная.

– Есть проблемы? Мы остались без лодок?

– Нет, они в порядке, но…

– Без полей?

– Ну, их затопило, и ущерб есть, и у зданий тоже, но…

Она тряхнула головой, закрыла глаза и вздохнула:

– Тяжело. Так тяжело!

– Я вот что нашла. – Я протянула ей шар. Может, это поднимет ей настроение. Она открыла глаза и недоуменно на него уставилась. – По-моему, его сделали какие-то другие разумные, – сказала я. – Он был у озера.

Сзади к ней подошел Террел. Он был родитель и металлург, так что я добавила:

– Вокруг него золото. Надо искать тех, кто его сделал.

Он был высокий и иссохший, словно осина с паразитом, так что, когда он потеснил Веру, ей пришлось задирать голову, чтобы обменяться с ним взглядом. Им было интересно, так что я вытащила несколько радужных прутьев.

– И вот это я тоже нашла.

Они замерли от удивления, но Вера сказала:

– Не до того сейчас. Дел слишком много. – Она взяла у меня шар. – Я внесу это в повестку дня следующего собрания.

Но следующее собрание Содружества будет только через четыре дня. Четыре!

Тем не менее люди узнали про шар и захотели на него посмотреть уже вечером, когда мы ужинали в темном погребе.

Рамона сказала:

– Похож на елочную игрушку.

Она запела какую-то рождественскую песню, но Брайен – еще один родитель – пожаловался, что Рождество – это кошмар.

– Спорят о прошлом, – фыркнула Розмари, ребенок чуть старше меня.

А Брайен это услышал и отругал ее за неуважение к родителям. Я читала про Рождество, и мне запомнилось слово «легкомыслие», и легкомыслие казалось интересным. И маловероятным на Мире.

Прежде всего – выживание. Требовалось многое отремонтировать и заново посадить, но это требовалось всегда.

– Неужели это действительно лучше, чем Земля? – как-то прошептала Николетта, когда мы были еще маленькими, а родителей рядом не было.

Сейчас она работала на месте моей матери, выбирая детали от отказавших радиоустановок для ремонта медицинского томографа, а если оставались лишние детали – то на обслуживание пропольщиков. Машины выполняли элементарные работы, чтобы у нас оставалось время ухаживать за больными родителями, или готовиться к очередному урагану, или заготавливать какие-то продукты на зиму.

Николетта родила уже троих детей, и двое выжили. В детстве мы закручивали ее вьющиеся волосы в локоны. Сейчас у нее не было времени на возню с волосами. И порой она плакала без всякой причины.

Даниэль рыбачил, но во время сильной засухи в озере не осталось кислорода, и вся рыба сдохла. Мой брат пытался обогатить почву на полях и жаловался, что снежные лианы забирают питательные вещества, едва он успевает их вносить, однако снежные лианы кормили всех при неурожае или когда посевы выбивало дождем.

Порой Октаво устремлял взгляд в никуда и ворчал:

– Параметры. Здесь фиппокоты. Ури, пошли на прополку.

Ури умер десять лет назад. Октаво был болен и должен был вскоре тоже умереть. Мне будет его не хватать: он всегда был со мной терпелив.

Я сидела на площади и плела основу под временную крышу, когда ко мне прихромал Октаво и попросил образец радужного бамбука – так он его назвал.

– Для собрания, – пояснил он и зашелся лающим кашлем. – Нечто требует объяснения.

Он знал растения лучше всех, и мне стало интересно, что именно требуется объяснить.

Вот только в день собрания к вечеру пришли грозы, и ни одно здание не могло вместить всех жителей сразу, хоть нас и было всего шестьдесят два человека. На моем доме крыша с черепицей из пластиковой коры держалась почти без протечек, так что кое-кто меня с этим поздравил – но не Вера. Она все еще доказывала, что она – модератор, и переназначала нам комнаты, потому что много помещений были повреждены во время сильного урагана, хоть мы уже и сами переселились без ее помощи, и никто не жаловался.

Я ушла в чулан – мою новую комнату, – где была только койка и коробка, вмещавшая все мое имущество. Я была так зла, что чуть не плакала. Мне уже тогда следовало знать то, что я поняла позже, – что мы все равно не проголосовали бы за поиски изготовителей того стекла. Родители проголосовали бы против, а дети – так, как проголосовали их родители, и даже внуки последовали бы за родителями своих родителей. Дети самостоятельно не мыслили. Мы делали то, что нам говорили, потому что нас убедили: на самом деле мы недостаточно хорошо понимаем, что к чему, и не можем сами принимать решения. Именно это нам постоянно повторяли – и разве мы могли с этим спорить? Нам полагалось радоваться тому, что мы точно такие же, как родители, а совместная гармоничная деятельность ставилась выше самостоятельного мышления. Мы все еще считались детьми, хотя большинству из нас было от двадцати до тридцати.

А что будет, когда все родители умрут?

Октаво подошел поговорить со мной на следующий день, когда я работала в углу площади рядом со Снеговиком – большой старой снежной лианой. Я плела корзину для сбора речных личинок: широкую открытую корзину с мягко закрепленными боковыми прутьями. Ей полагалось быть мягкой и гибкой, потому что личинки легко лопаются. Я думала про собрание, которое нам следовало бы созвать. Почему Веру не интересует нечто столь значимое, как соседство с другим разумным видом, и ей так важна такая мелочь, как кто будет спать на восходной стороне дома?

Работая, я слышала ее смех. Она сидела с еще несколькими родителями в дальней части площади, они чистили трилобитов, что было вонючим занятием, и потому они устроились как можно дальше от домов и обеденного места. Слов я не слышала, только смех. Она всегда усердно трудилась, и родителям и кое-кому из детей нравилось ее руководство, и мне по-прежнему хотелось хорошо к ней относиться, но мне не давали покоя сомнения.

Тяжело дыша, Октаво устроился на скамье. Я вытащила немного мотков кои и закрепила ребра сначала с одной стороны кольца, а потом с другой. У Октаво была непереносимость некоторых грибных спор, так что ему уже три раза выращивали новые легкие, но с каждым разом они работали все хуже. Та же проблема убивала и моего отца, Мерла, но стая наземных орлов добралась до него первой. Наши охотники потом выследили эту стаю – последнюю, которая нас донимала, – и мы украсили папину могилу букетом шипастых орлиных перьев.

– Сейчас хорошо бы пошла кола, – сказал наконец Октаво. Кола была каким-то земным напитком. – Знаешь, плоды снежной лианы очень похожи на тот стеклянный шар: когда они незрелые, то их поверхность такая же граненая.

Я оторвалась от работы.

– А это важно?

Он вытащил прут радужного бамбука, который я ему передала.

– Мир на миллиард лет старше Земли. У него было больше времени на эволюцию.

Я закончила переплетать ряд и хотела уже начать следующий, но передумала и взяла кои позеленее, чтобы корзинка получилась полосатой.

– Нам надо найти тот народ, который сделал такой шар.

– Это может быть непросто, девочка. Разумов два. Шар понятен, а вот бамбук… Он относится к семейству снежной лианы. Мы отправили фиппольвов пастись на западной лиане, и восточная ликовала. Наша надежная госпожа…

Он снова замолчал, чтобы отдышаться, и посмотрел вдаль. Я продолжала плетение, не понимая, с чего он снова начал сетовать на снежные лианы.

– Этот бамбук, – сказал он, – несет на себе изображение радуги, а не преломляет свет, как поверхность пузыря. Радугу создают хромопласты. Растения способны видеть. Они тянутся к свету и наблюдают за углом его падения, чтобы определять время года. Они распознают цвета. Это растение создало цвета на своей коре, чтобы что-то продемонстрировать. Это сигнал… что это растение разумно. Оно способно интерпретировать зрительный спектр и управлять своими реакциями.

– Так оно хочет нас привлечь? То есть – привлечь разумные существа?

– Нет. Сигнал опасности. Как шипы. Кто знает, о чем может думать растение? Я… сомневаюсь, что они испытывают нежные чувства к животным. Мы… удобны.

– Но стеклянный шар красив. Ты говоришь – это плод, но тогда его должно давать дружественное растение, иначе стекловары не стали бы делать такую красивую его копию. Может, его дает радужный бамбук, раз он похож на плод снежной лианы. Надо его найти.

Октаво все так же смотрел на дальнюю часть площади. Вера начала вставать. Он повернулся ко мне:

– Снежные лианы не особенно умны – меньше, чем даже волк. Да, ты ведь не видела волков или даже собак… А вот этот радужный бамбук… Животных можно предсказать, а растения – нет. Они никогда не мыслят так, как это делаем мы. Он может быть недружественным.

– Если снежная лиана способна решить кормить нас плодами, тогда радужный бамбук тоже мог бы дать нам плоды. Нам всегда нужна еда, а более умное растение смогло бы понять, как много мы можем для него делать в обмен на еду.

– Вот именно: растениям всегда что-то нужно. – Он посмотрел на Веру: она шла к нам. – А вот эта бечева кои… Скажи, ты заметила разницу в волокнах разного цвета?

Я нахмурилась. Почему он об этом спрашивает? Но чтобы быть вежливой, я взяла образцы всех цветов и помяла их.

– Нет. Думаю, более зеленые просто моложе.

Вера подошла к нам и остановилась.

Октаво посмотрел на нее.

– Мы обсуждали кои. У них может быть много способов применения, как у льна… По-моему, мы слишком сосредоточились на источниках пищи.

– Нам постоянно нужна пища, – отозвалась она.

Они какое-то время молчали, и раз это не выглядело так, будто я их не прервала, то сказала:

– Я все думаю про стекло и радужный бамбук. Когда мы сможем их обсудить на собрании?

– Не скоро, – ответила она. – Мы все еще не справились с последствиями урагана.

Я постаралась не показать своего разочарования, но она все равно смотрела не на меня, а на мою корзину. Полоска хорошо смотрелась.

– Это – естественная вариация волокон кои, – пробормотала я.

– Рационально, – бросила она и заковыляла прочь.

– Мы никогда не будем это обсуждать! – возмутилась я. – Паула была не такая.

Октаво никогда не ругался, когда мы, дети, жаловались.

– У Паулы была… подготовка. – Он посмотрел на ветку. – Не наша планета, не наша ниша.

– У разумных существ ниши нет.

Я где-то это вычитала.

Октаво покачал головой. Ему растения никогда не нравились, хоть он и был ботаником, и спорить с ним было бесполезно.

Он велел мне помочь ему подняться и ушел в лабораторию.

Я продолжала плести корзину, пытаясь вообразить растения, которые были бы такими же умными, как мы. Какие бы отношения они с нами установили? Наверное, не такие, какие обычно бывают у растений с жукоящерицами или фиппокотами. А из радужного бамбука я смогу сделать красивые вещи. Зачем же ждать? Я взяла несколько запасенных прутьев, размочила их, и когда закончила корзину для личинок, то взяла один прут, сделала две петли, а потом пропустила конец в эти петли. Красочный браслет – целая минута потрачена на украшение. Я сделала семь штук и положила их на солнце сохнуть вместе с корзиной.

Я отдала воду для вымачивания Снеговику, убрала все свои вещи, помогла устроить навес для ростков латука и отнесла корзину Розмари с Даниэлем. Я вернулась к браслетам, надела один из них, а остальные отдала Джулиану, Алеше, маме, Николетте, Синтии и Энее.

Вера увидела их за вечерней трапезой на площади: суп из птицы-боксера и тюльпанный салат. Продуктов было немного из-за грозы, но мы в достаточно хорошем настроении сидели по обе стороны выставленных в длинную линию столов. Вечер выдался неплохой, хотя родители кутались: они вечно мерзли, когда нам было жарко. Летучие мыши пикировали и пели, а воздушные кактусы на веревках не позволяли им красть еду. Внуки, беременные и больные ели вволю. Мне досталось много салата, миска супа и кусочек мяса. Джулиан получил только бульон из птиц, которых он добыл. Внуки были настроены похихикать.

Тут Вера хмуро посмотрела на браслеты.

– Этому здесь не место, – заявила она. – Мы не можем тратить время зря.

– О, ты, наверное, захочешь срезать резьбу с моей трости! – сказала мама. – Не все обязательно должно быть только полезным, так ведь?

Это вызвало новые бесконечные споры из-за цветника: мнение высказывали только родители, детям полагалось слушать и учиться. Террел считал, что нам надо искать металлы, а не красивые цветочки.

Брайен устроил спектакль, вставая, чтобы высказаться, несмотря на одеревеневшие суставы, как будто мы у него в долгу из-за его хронического бурсита и обвисшей кожи со шрамами от удаленных раковых опухолей. Он пожелал потребовать деторождения «в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом», как говорится в Конституции. Родители любили цитировать Конституцию и опасались, что если мы не будем ей следовать, то нас будет ждать катастрофа, но ведь в Конституции говорилось и о красоте, и о равенстве. Родители цитировали только то, что им хотелось.

– Я считаю, что мы достаточно это обсудили, – сказала Вера. – Браслеты надо выбросить. Сейчас не время для раздоров.

– Ох, ну это же просто браслет! – возразила мама.

– Проблема в том, что он символизирует. Это Мир. Сообщество с согласием, взаимным доверием и поддержкой, – заявила Вера, цитируя Конституцию. – Браслет – это нарушение доверия. Давайте будем практичными. Символы важны. Браслеты символизируют решение, которое мы сейчас не готовы принять. У нас слишком много дел по восстановлению после урагана.

Мне следовало бы не сдаваться, следовало бы заговорить, но слишком много людей смотрели на меня, бездетную, проектировщика разрушившейся крыши и неуважительную гражданку – так, наверное, они думали, – а нас, детей, постоянно подозревали в лености и жадности. Я сняла браслет. Остальные тоже. Алеша и Николетта при этом поморщились, а Джулиан свой бросил и растоптал. Террел их сжег.

Той ночью, когда я плакала у себя в кровати, Джулиан вошел ко мне и, ничего не говоря, просто обнимал, пока я не перестала плакать. А потом мы впервые любили друг друга. Я уже занималась любовью с другими парнями, чтобы родители считали, будто я стараюсь забеременеть, но я делала это только чтобы удовлетворить других, а не порадоваться самой.

Джулиану хотелось порадовать меня, а мне хотелось радоваться с ним, а потом я его обнимала, понимая, что мне хотелось бы, чтобы он всегда был счастлив. Родители сочли бы все это пустой тратой времени из-за его бесплодия, но той ночью у нас была любовь, настоящая любовь. Она была бесполезно прекрасной, как и браслеты. И это стало началом бунта.

На следующий день я поискала радужный бамбук в сарае – а он исчез. На берегу, наверное, можно было найти еще, но мне некогда было идти на озеро. Джулиан поискал его во время охоты и в конце концов нашел прутик, даже красивее, чем прежние.

– Он с Громовой реки, у водопада, – сказал он. Никто не поднимался по течению выше водопада, но карты, сделанные на основе снимков метеорологического спутника, показывали длинный каньон, уходящий вверх через горы и ведущий к широкому плато. – И я нашел еще вот что. – Он протянул мне кусочки красного, зеленого и желтого стекла. – Это может быть обсидиан или агат, но, по-моему, нет. Что будем делать?

Я долго думала, прежде чем ответить. Можно было продолжать жить как обычно: работать с восхода Света до заката солнца: сажать, полоть, строить, собирать урожай, охотиться, заниматься собирательством, готовить, убираться, ткать, шить, ухаживать за животными, следить за оборудованием, ремонтировать механизмы, смотреть, как компьютеры сбоят, а роботы останавливаются, разбирать погибшие механизмы на запчасти, помогать родителям дойти до клиники и вернуться домой, перестраивать энергосистему на работу от ветра и ручных воротов…