Семиозис

У нас была сыпь от местного сумаха, вспухшие следы от укусов жукоящериц и диарея, пока мы не сумели искусственно стимулировать новые пищеварительные ферменты и наша кишечная флора не адаптировалась. Какой-то местный грибок вызывал заболевание гиалиновых мембран, коллапс легких. Это убило Луиджи Дини, второго ботаника, до того, как Рамона нашла фунгицид. Венди повредила ногу, ремонтируя трактор, в рану попала инфекция, и медикам пришлось ампутировать ей стопу. Будучи неизменно стойкой, она переименовала себя в Венди Полстопы.

И вот теперь Кэрри, Ниния и Зия умерли, отравившись плодами. У нас все еще оставалось достаточно народа, чтобы заселить планету: мы могли воспользоваться привезенным с собой запасом замороженных яйцеклеток и сперматозоидов. Генетический материал нам был не особенно нужен – но нужны были рабочие руки.

* * *

Сейчас, через месяц после прилета, необходимо было разобраться с тем, что происходит со снежными лианами. Я прошелся вдоль восточных зарослей позади строений нашей деревни. Игольчатые лианы сплетались между осинами, словно костяная колючая проволока. Я искал проход: прогалину от упавшего ствола или звериную тропу. Я убеждал себя, что не боюсь какой-то лианы, – только не я, я же ботаник! Я миновал один из сортиров – и спугнул фиппокота. Он умчался в заросли. Я нашел его узенькую тропку, встал на колени и рывком пробрался внутрь. Внутри я оказался как в клетке.

Узловатые белые корни лиан и серые корни деревьев покрывали землю – твердые, как камни у меня под ладонями и коленями. Лианы выгибались над проходом, касаясь моей головы. Воздух в зарослях был неподвижен и пах истощенной почвой. Я пополз медленно: пригнулся, чтобы не наколоться на шип, и перенес вес на колено, которое уже ныло от узла на корне. Шип скользнул по моим волосам – и впился в кожу головы. Он дернулся назад, поднимая меня на ноющие колени. Я потянулся к шипу, нащупал его – и его острый край вспорол мне пальцы. Шип в голове снова дернулся. Я с трудом сумел захватить его и попытался выдернуть. Колючки рвали мне скальп, мокрые от крови пальцы скользили. Наконец я стиснул зубы и потянул.

Я резко развернулся, проверяя, что впилось так сильно: белый шип в форме рыболовного крючка был измазан кровью. Он свисал с усика, закручивавшегося спиралью. Острый шипик, вот и все, такой же, как шипы на Земле, выросший на усике вроде тех, которые поднимали вьющуюся фасоль в саду у моей матери. Это – природные инструменты лианы. Их движения естественны и на Земле, и на Мире. Ничего личного – и ничего пугающего. Растения не нападают на ботаников. Я потянул за усик, проверяя его прочность. На него вполне можно было бы повесить мое мачете.

Вокруг меня расстилались лианы и деревья, на которых они паразитируют, – и больше ничего. Тихо и пусто: ни мха, ни папоротника, ни травы, ни конкурирующих растений. Лианы их уничтожили.

Я уже сомневался в том, что смогу выполнять эту работу. На Земле диплом ботаника позволил мне получить работу на промышленной ферме, где я наблюдал за генномодифицированной пшеницей. Четыре года я просматривал спутниковые снимки в околоинфракрасном диапазоне, выискивая темные пятна, признаки корневой пузырчатки, из-за которой растения вяли и из-за которой началась война, когда я был мальчишкой. Временами вокруг нас была только война: моя семья бежала, пытаясь скрыться от летающих камер – дронов, имитирующих птиц или насекомых. Дроны призывали более крупные вооруженные самолеты-роботы. Если они нас и не убили бы, мы все равно могли умереть от голода. Мы были просто фермерами, а не чьими-то врагами, но если бы выжили, то могли бы вступить во вражескую армию, так что мы должны были умереть.

Сейчас моим долгом было исследовать планету и помогать выживать людям – и я вновь испугался. Может, на другой планете – той, куда мы исходно направлялись, – нам было бы лучше. Здесь я стоял на коленях в зарослях растения, которое совершенно не походило на послушную одомашненную пшеницу.

Вот только я – единственный ботаник колонии. У меня важные задачи, и я должен их решать, несмотря на свои страхи.

Краем глаза я заметил какое-то движение. Я увидел мох: зеленое пятно в изгибе толстого корня. Он снова пошевелился. Это оказался фиппокот. Я стал высматривать новые изгибы. Из них получались идеальные домики для фиппокотов. Земля была усыпана экскрементами фиппокотов – черными изюминами, постепенно растворяющимися в песчаной почве. Возможно, это был симбиоз, когда две жизненные формы помогают друг другу: снежные лианы предоставляли жилище, а фиппокоты – удобрение, как бромелии и муравьи на Земле. Однако это не объясняло, почему западные лианы внезапно стали давать плоды, способные убить фиппокота.

Мне нужны были образцы. С помощью перочинного ножа и пластиковых пакетов для образцов, которые я тщательно вычищал, чтобы многократно использовать, я набрал кусочки лианы, осины, плодов, почвы, экскрементов фиппокотов, опавших листьев и коры, а потом очень осторожно выполз обратно на солнце.

Я взял образцы у Снеговика и у западных зарослей, которые поранили меня, как и восточная лиана. Я провел анализ образцов, и результаты прояснили кое-что – но не самое важное. Восточные заросли и Снеговик генетически были идентичны. Видимо, Снеговик был дочкой от побега или подземного корня. Западные заросли были тем же видом, но другой особью. Я не мог объяснить, почему они стали ядовитыми. Я не мог утверждать, что восточные плоды останутся безопасными. Я так ничего и не выяснил.

* * *

Ближе к вечеру мы похоронили Нинию, Кэрри и Зию там же, где и остальных, – на южном краю поселка, на участке рядом с восточными зарослями, где землю покрывал ковер цветущего дерна, словно в саду. Мы со слезами сняли слой ароматных желтых цветов, выкопали три ямы и опустили туда тела. Все бросили по горсти земли, а потом мы закопали могилы и вернули дерн на место. Хедике начал петь. Джилл лила воду на могилы, дрожащим голосом читая стихотворение про реки и океаны. Каждый поделился самым хорошим воспоминанием об этих женщинах.

Зия вырезала мемориальные доски с именами и числом дней с момента высадки. На этот раз Мерл положил на могилы простые камни.

– Без имен и дат, – проговорил он, стряхивая с рук землю.

– Нам нужен Мирный календарь, – сказала Вера. – И Мирные часы. – Она указала на Свет в западной части небосвода. – Он садится за три часа до Солнца, а восходит на три часа раньше него. Так можно измерять время.

Она указала на еще одно похожее на звезду светило, спутник размером с астероид, который мы назвали Чандрой.

– Ее орбита почти такая же, как у оборота Мира. Для определения времени она не подходит, может, только для времен года. А вот Галилей, – тут она указала на светило на северо-востоке, – подходит идеально. Он движется в обратную сторону, с запада на восток, так что его легко заметить. Он обращается два с половиной раза за сутки.

Паула прищурилась, глядя на небо.

– Спасибо. Это…

– Теперь он у нас есть, – перебила ее Вера, – наш собственный мир. Наши собственные часы, наше собственное небо, наше собственное время. Ради этого мы сюда и летели.

С этим напоминанием о наших надеждах мы вернулись к своим повседневным обязанностям по выживанию. Мирные сутки длились примерно двадцать земных часов, а год на Мире составлял примерно 490 земных дней. Год казался огромным отрезком времени.

* * *

У нас с зоологами выдалась напряженная неделя. Появилась стайка ящерок с крыльями мотыльков, они летели красиво, словно косяк рыбешек, а мы пораженно наблюдали, пока они все вместе не спланировали к нам и не принялись кусаться. Зола с жиром снова оказалась полезной, а потом эти мотыльки внезапно исчезли.

Группы охотников находили полусъеденных птиц и фиппокотов – и, как им казалось, видели убегающих гигантских птиц, но больше их встревожили розовые слизни длиной двадцать сантиметров, подъедающие тушки. Слизни нападали на все подряд и при контакте растворяли живую плоть. Гран вскрыл одного.

– Одна только слизь. Никакой дифференциации тканей. Если разрезать на двадцать частей, получишь двадцать слизней.

Мерл обнаружил источник ревущего клича из трех нот.

– Похоже, я нашел нам большого кузена наших приятелей-фиппокотов.

Он вернулся перед самым ужином и сидел за столом, рассказывая довольно спокойно, но рубашка у него была пропитана потом. Он гладил устроившегося у него на коленях фиппокота, словно желая убедиться в его покорности. Все знали, что он не склонен к неуместной тревоге, и потому слушали внимательно.

– Если надо описать одним словом, то сказал бы «кенгуру», но это не совсем то. Гигантский кенгуру, если использовать два слова: намного выше меня, и, судя по их гнездам, они способны сшибать деревья. Кажется, они вегетарианцы, как этот наш добрый друг, – возможно, питаются корнями… и хотелось бы верить, что когти у них для рытья, но размером они с мачете. Я видел стаю примерно из десяти особей, но не стал приближаться. И никому не рекомендовал бы приближаться.

Большинство колонистов в основном интересовались животными. Мерла расспрашивали о его ежедневных находках гораздо больше, чем меня. Я старался не обращать на это внимания, хоть и понимал, что растения с их ядами и другими соединениями не менее опасны, чем животные, а раз растений намного больше, чем животных, то они важнее.

– Эти растения совершенно не похожи на земные, – попытался я объяснить как-то вечером. – У них какие-то непонятные клетки. На Земле у всех семян один или два зародышевых листка, а здесь их три, пять или восемь.

– И РНК, – добавил Гран, – а не ДНК. Здесь ДНК есть только у нас.

– Но выглядят-то они так же, – проговорила Вера.

– Нет, – возразила Венди Полстопы. – То есть – парящие кактусы? Синие? А вот шипы у них как на Земле.

– Да, – подхватил я, – шипы. Им надо защищаться, как кактусам на Земле, и они отращивают шипы. Растения, которым нужно извлекать воду из почвы, отращивают корни.

– Не как Земля, – сказал Ури. – Нет червей. Вместо них губки.

– Но делают они то же самое! – запротестовала Вера.

– На самом деле мы не знаем, что они делают, – сказал я.

– Но мы же знаем, что делают растения! – удивилась она. – Они растут. Они полезны – или нет. А большего нам знать и не надо.

Я понимал, что нам надо знать гораздо больше, и жалел, что Луиджи Дини не выжил и мне не с кем сотрудничать и все обсуждать.

* * *

Марсианская катастрофа уже показала, что переносить земную экологию на другую планету не получится. Зерновые не растут без особых симбионтов-грибков, которые помогают корням получать питательные вещества, а эти грибки не могут существовать без определенных бактерий-сапрофитов, которые переместить не получалось. Каждая жизненная форма требовала собственной ниши, создававшейся миллиарды лет. А вот марсианские окаменелости и органические вещества межзвездных комет показывали, что строительные материалы жизни не ограничиваются одной только Землей. Белки, аминокислоты и углеводы существовали повсюду. Теория панспермии была в какой-то степени верной.

Я в первый же наш день на Мире нашел траву, похожую на пшеницу, а имея немного растительной ткани, гормонов из бутонов и хитина, мы быстро получили искусственные зерна для посева. Но будут ли они расти? Теория – это одно, а сельское хозяйство – другое.

Однако за несколько дней до гибели женщин от ядовитых плодов Рамона и Кэрри увидели первые ростки и кричали и визжали так, что все вышли посмотреть. Они кружились по краю поля, и волосы и юбки у них развевались, и они хватали всех за руки, пока вся колония – все тридцать четыре человека – не присоединилась к их неспешному танцу, посвященному первому намеку на то, что мы сможем выжить.

* * *

Восточных плодов оставалось много – и, что тревожило, они стали питательнее: еще одна тайна, которую мне следовало бы раскрыть, но не получалось. Западные плоды гнили на лианах. Ури трудился на поле, словно пытаясь вывести горе через ладони, а слезы – через поливочную воду из ключа между нашими полями и западными лианами. Мы посадили вторую культуру, похожие на ямс клубни, – и я молился, чтобы они остались съедобными.

– В будущем нам придется вырубить западные заросли, чтобы расширить поля, – сказал Ури Пауле как-то утром после завтрака.

Мы оба услышали напряженность в его голосе.

– Не думаю, что это в ближайшее время понадобится, – отозвалась Паула преувеличенно равнодушно. Мы смотрели, как фиппокоты у себя в загоне играют в перетягивание куска коры. – Не стоит браться за необязательные дела, пока не станет понятно, что и как влияет на экологию. Мы здесь чужаки.

– Но это обязательно! Лиана нам опасна.

– Ты все еще не успокоился из-за смерти Нинии? – спросила она, подаваясь назад, чтобы посмотреть ему в лицо.

Ури отвел взгляд.

– Я хочу мира. Мы все хотим мира.

Я промолчал. Даже если он был прав (в чем я сомневался), нам вряд ли удалось бы уничтожить такие огромные заросли.

Паула наклонилась над загоном фиппокотов и свесила туда стебель местного латука. Латук был моей последней находкой. Помимо питательных веществ в листьях содержались фолиевая кислота и рибофлавин, но стебли оказались слишком жесткими. Наш скудный завтрак сегодня состоял из латука, орехов, плодов снежной лианы и кусочка жареного фиппокота.

Один из фиппокотов подскакал ближе, выпрашивая стебель. Паула потрясла им – и животное сделало сальто в воздухе. Мерл обнаружил, что они удивительно хорошо дрессируются. Она бросила стебель к его лапам.

– Октаво, – спросила она, – ты сможешь приготовить семена латука?

– Конечно.

– Ури, – продолжила она, – ты найдешь для него участок? У нас хватит воды?

– Я наполню твою тарелку мирным латуком, – пообещал он, скалясь в широкой улыбке.

Паула в ответ мило улыбнулась, но я знал, что порой его выходки ее бесят.

Ури повернулся ко мне:

– Сначала идем смотреть на сорняки в пшенице. У одного иголки, как у крапивы, так что, даже если он на что-то годится, не хочу об этом слышать. Колючки застревают в автопропольщиках, а потом застревают во мне, когда я их чищу, а у меня кожи на все это не хватит.

Ури показал мне крапиву, выросшую рядом. Я натянул перчатки, чтобы изучить это растение. Листья у него были покрыты иголочками, похожими на стеклянные трубочки.

– Ну, вообще-то такие иголки могут оказаться полезными, – сказал я.

Я поднял голову. Он меня не слушал.

– То поле! – воскликнул он, указывая на вершину холма. – Пшеница полегла.

Он побежал по тропе. Я бросился за ним. С одного края поля почти до другого пшеница полегла – все росточки, хотя накануне они доходили мне до середины икры. Моя пшеница. Лежит.

Ури добежал до поля раньше меня. Он встал на колени, присмотрелся, зарылся в землю.

– Корневая гниль!

Я побежал быстрее. Корневая гниль убивает. Упав на колени рядом с Ури, я раздвинул стебли. Темная гниль ползла вверх по стеблям. Я копнул влажную почву. Корни расползлись в коричневую слизь.

– Это же наш хлеб! – взвыл Ури. – Почему?

Я закрыл глаза и вспомнил ответ из учебника – чтобы не взвыть следом за ним.

– Заражение, слишком много влаги, нехватка питательных веществ. Может быть много причин. – Я выпрямился, пытаясь увидеть закономерность. От слишком быстрого движения у меня закружилась голова, но как только зрение пришло в норму, я увидел причину. – На первый взгляд, зараза пришла с водой. Видно, что гниль распространяется вниз по склону.

– Остановить можно? Если остановить воду?

Я мог только пожать плечами.

Он связался с Венди, дежурившей у насосов. Я руками выкопал несколько растений и побежал к лаборатории, вспоминая Зерновую войну, увядающие поля на нашей семейной ферме. Там был вирус. Здесь – корневая гниль. Вирус был искусственно создан. Здесь была естественная причина. Но оба заболевания были смертоносными.

К тому моменту, как я получил результаты, Ури с Венди Полстопы уже направили роботов копать канаву прямо через поле, чтобы поливочная вода не могла сочиться вниз по склону. Яд в почве убил растения. Он разъел клеточные мембраны, так что клетки лопались, словно мыльные пузыри. Мы с Рамоной пытались найти средство, которое нейтрализовало бы яд или не давало корешкам его поглощать.

Джилл вернулась с обхода полей. В ее темных глазах стыла тревога. Она брала с собой датчик с зондом, определяющим яд, чтобы проверить, распространяется ли он. Пока он был только на одном участке, но если мы начнем полив или пойдет дождь, то он точно распространится.

Мы не прекращали работу и после заката. Обсуждали, не могли ли обработка почвы или полив вызвать какой-то дисбаланс. Мы тревожились, что завезли болезнь с Земли, несмотря на все наши усилия по обеззараживанию.

На этот раз я лег в постель позже Паулы. Я лежал, не прикасаясь к ней, но так близко, что ощущал тепло ее тела. Она мерно дышала. Сладковато-горький аромат воздуха и уханье ящериц не давали ощущения дома, но и Земля уже давно перестала ощущаться домом.

* * *

Я познакомился с Паулой, когда пошел смотреть пьесу ее отца, доктора Грегори Шэнли, посвященную тому, как неправильные приоритеты вызвали в 2023 году катастрофическую астму, – многие называли пьесу изменнической из-за критики не только правительств, но и «зеленых». Я пошел на нее потому, что это был благотворительный сбор на «Новую Землю» (как тогда она называлась) – проект, финансировавшийся частными лицами и нацеленный на отправку колонистов на далекую планету. Она дежурила за одним из столов в театральном фойе – и, конечно же, я знал, кто эта миниатюрная молодая женщина. Ее отец с детства готовил ее к тому, чтобы возглавить эту колонию, что многие критиковали чуть ли не больше, чем сам проект.

На видео она всегда казалась серьезной, может, даже тихоней – но, когда я подошел к столу, она смеялась и разговаривала с окружающими, а увидев меня, протянула руку:

– Рада, что вы смогли сегодня прийти. Я Паула Шэнли.

– Октаво Пастор.

Она обвела рукой окружающих.

– Мы говорили… я говорила… что понимаю: мы можем потерпеть неудачу и можем погибнуть, но все равно это стоит сделать.

– Скажи это родным Гольца, – буркнул кто-то.

Эрно Гольц хотел стать добровольцем, но его семья добилась превентивного тюремного заключения, чтобы он не смог покинуть Землю.

На самом деле Грегори и Паула были персонами нон-грата уже в нескольких странах.

– Некоторым трудно понять, – сказала она. – Мы – будущее человечества, и у нас есть наш долг.

– А я могу стать добровольцем? – спросил я.

Она заглянула мне в глаза, проверяя, серьезно ли я говорю. А потом она кивнула и потянулась за какими-то бумажками. Я думал, что, возможно, смогу помогать в какой-нибудь научной комиссии, но чем больше я узнавал об этом проекте, тем больше мне хотелось отдать ему всего себя.

Поначалу меня привлекло то, как Паула внимательна к другим, потом – ее стальная решимость и ее жертвенность и борьба.

– Люди и другие разумные существа привносят во вселенную способность делать выбор, шагнуть за рамки борьбы за выживание и стать зрением, слухом, разумом и сердцем вселенной, – говорила она. – Выживание – всего лишь первый шаг.

Я любил ее, но не осмеливался выразить свои чувства. Она сама подошла ко мне. Не знаю, что она во мне нашла: я был совершенно не похож на нее и всегда благоговел перед ней – но я был невероятно счастлив. Я надеялся, что счастье станет нашим даром новому миру.

Наша новая цивилизация будет основана на лучшем, что было на Земле. Мы будем уважать любую жизнь, придерживаться справедливости, проявлять сострадание, стремиться к радости и красоте. Мы привезли компьютерные программы для наших детей, в которых не было места для таких земных абсурдов, как деньги, религия и война. Было мнение, что мы испортим экзоэкологию, но мы намеревались в нее встроиться, развить ее – и позаботиться о том, чтобы судьба человечества не зависела от единственной погибающей планеты.

Не все добровольцы смогли отправиться с нами. Надо было принять Мирную конституцию, которую мы составляли, обсуждали и исправляли перед отлетом. Надо было иметь хорошую наследственность, сильное тело без искусственных частей, здоровый разум и полезные умения, включая и изящные искусства, – поэтому к нам присоединились Хедике и Стивленд Барр, музыканты-вундеркинды. В итоге с Земли улетели пятьдесят добровольцев – кто-то со слезами, кто-то с улыбкой.

Мы высадились на берегу озера около реки, безумно радуясь тому, что видим деревья и слышим птичий щебет. Остальные пять посадочных модулей должны были прибыть – или попытаться это сделать – на следующий день. Как член первопроходческого отряда, я прошел по воде вверх по течению, мимо широкой странной полосы, которую нам предстояло назвать восточной снежной лианой, мимо того, что я сначала принял за медлительных зеленых рыб, маскирующихся под растения, но вскоре понял, что это свободно плавающие растения. Заросли на востоке и западе будут нас защищать. Леса на севере и юге предстояло разведать. Мы нашли себе дом.

* * *

Жаркая и сухая погода нас обокрала. Листья, по которым можно было бы обнаружить съедобные коренья, увяли и опали с уснувших растений. Семена диких злаковых осыпались и улетели на ветру. Лающие нелетучие птицы собрали орехи раньше, чем мы их успели обнаружить, а гигантские птицы стали представлять угрозу для охотников, но Ури их отпугнул, по крайней мере временно, выстрелами из винтовки. Красные семенные коробочки, наполненные водородом, плыли в воздухе, готовые воспламениться от малейшей искры, а сухая древесина стремительно сгорала. Я не смог предсказать проблему с плодами, мне не удалось спасти пшеницу, я не находил пищи – но никто меня не винил. Кроме меня самого. Мы все знали, что нас ждут неожиданные опасности и неудачи, но никто – даже Паула – не догадывался, как сильно мне хочется обеспечить нам выживание.

* * *

На рассвете я ушел из поселка на пустой желудок. Со мной был радиоопределитель координат, настроенный на спутник, – все, что осталось от корабля, который нас сюда доставил.

Я задержался у маленького кладбища, с удивлением заметив, что желтые цветы над могилами трех женщин превратились в шарики высохших лепестков – умерли, не дав семян. Я встал на колени, чтобы осмотреть растения, и зарылся пальцами в землю. Дерн у меня в руках рассыпался. Наверное, мы недостаточно аккуратно возвращали его на место.

Погрузившиеся в дерн пальцы наткнулись на нечто плотное, полное жизни. Белый росток, похожий на бамбук, толщиной с мой большой палец, поднимался из земли. Я нашел еще один, и еще – и еще несколько. Снежные лианы вырастали из могил трех женщин. Лианы выпустили корни, чтобы питаться мертвыми женщинами вместо осин, извлекать пищу из плоти, воду из крови. Одна лиана их убила, а вторая кормилась ими, словно это – земная война, где трупы оставляют воронам и диким псам. Я вытащил мачете и, не задумываясь, разрубил бесцветные побеги, взрыл землю ногами, чтобы найти все до одного, и рассек их на кусочки.

Закончив, запыхавшись в плотном воздухе, я посмотрел на невозмутимую стену восточных зарослей и почувствовал себя дураком. Это не земная война, а дарвиновское выживание. Жизненный цикл всегда утилизирует мертвых, а я просто осквернил могилы. Я смотрел на комья земли, мертвые цветы и белые лианы, истекающие соком. Я постарался как можно аккуратнее разровнять землю на могилах и ушел.

Солнце поднялось выше деревьев. Мы знали, что Мир на миллиард лет старше Земли. На Земле растения отделились от животных меньше миллиарда лет назад. Наверное, у Мира была более долгая эволюция.

Растения вокруг меня таили массу секретов, которых мне никогда не узнать.

В тот вечер мы съели наш скудный ужин почти молча. Ури сообщил, что часть ямса отравлена – видимо, водой с пшеничных полей, – несмотря на засуху.

Позже, в постели, Паула вдруг проснулась.

– Могут начаться дожди, – сказала она.

– Скоро?

– Обильные дожди. У этой планеты наблюдаются сезоны гроз. Возникают ураганы, но они крупные и низкие и движутся медленнее, чем на Земле.

– Что мы можем сделать, чтобы к ним подготовиться?

– Мало что, совсем мало что.

Спустя долгое время мы оба снова заснули. Мне снились детство и голод. Утром я проснулся в ожидании выстрелов – и вспомнил, что я далеко от войны и могу не бояться хотя бы солдат, если не голода.

* * *

Перед тем как идти на ежедневные поиски пищи, я вместе с Ури осмотрел поля. Раннее утреннее солнце отбрасывало длинные тени. Мы осмотрели канаву и пшеницу ниже ее. Спасти удалось меньше трети растений – и сейчас они увядали из-за нехватки воды. Мы не останавливались. Я смотрел на сыпучую отравленную почву у нас под ногами.

– Может, если поливать понемногу…

Ури схватил меня за руку настолько резко, что я споткнулся.

– Смотри.

На западном краю полей, на вершине склона, побеги снежной лианы, похожие на белые копья, поднялись уже сантиметров на десять. Песчаная почва все еще удерживалась на ростках. Накануне вечером поле было пустым, я сам это видел. Одного взгляда хватило, чтобы я понял природу яда.