Семиозис

– А там есть фиппокоты? – спросил маленький Хиггинс.

– Да, и они играют и катаются, как и здесь.

– А земля там хорошая? – поинтересовался один из фермеров.

– Ну, деревья там крупнее.

– А какой там климат?

– Это надо спрашивать у Веры: у нее ведь данные по погоде. Но нам показалось, что там более прохладно и влажно. Поля не надо будет поливать. И мы знаем, что ураганы разбиваются о горы, так что нам больше не придется их опасаться.

– Там были земляные орлы?

– Возможно, но город окружен стеной.

– А что стало со стекловарами?

– Может, эпидемия, а может, они переехали жить в другое место.

– Сколько там плодов бамбука?

– Изобилие.

Мне сказали, что в наше отсутствие окончательно сломался томограф, что отец Николетты умер от космического рака, что открыли новый вид ящериц, крошечных и ослепительно-желтых, опыляющих цветы тюльпана.

Я заправила основу, заканчивая первую корзину, отмерила и нарезала тростник для второй.

– Наверное, радужный бамбук хочет того же, что и снежная лиана, – сказала я. – Даров и небольшой помощи.

– Там красиво?

– Ты даже себе не представляешь.

Рамона прихромала к нам, опираясь на две палки и кутаясь в шаль. Было странно видеть ее не в клинике, где она работала, – и сначала я решила, что она пришла послушать про город, но вид у нее был слишком печальный. Возможно, еще один родитель умер, и она пришла кому-то сообщить. Но она подошла ко мне.

– Сильвия, мне так жаль, – сказала она.

Она привалилась к моему рабочему столу и взяла меня за руку. Ее руки были холодные и дрожали из-за болезни Паркинсона. Мои родители уже умерли, тогда о чем она так жалеет?

– Джулиан погиб. Он сделал ошибку с отравленной стрелой.

Она что-то еще объясняла, но я ее не слушала. Джулиан умер. Джулиан!

Не может быть.

Рамона обняла меня. Она была тощая и тряслась.

– Мне так жаль. Знаю, что вы были близки.

Я попыталась заговорить – и обнаружила, что не дышу. Я заставила себя сделать глубокий вдох.

– Что случилось?

– Он погиб. Джулиан погиб на охоте.

– Как?

Даже на этом коротком слове голос у меня задрожал.

Она снова все объяснила – и я заставила себя слушать. По ее словам, это был просто несчастный случай на охоте в лесу у озера. Он накладывал на тетиву отравленную стрелу, а она соскользнула. Вот только она лгала. Я это понимала: еще один лживый родитель. Он никогда не сделал бы такой ошибки. Он был отличным охотником – беззвучным, словно лесная сова.

Они лгали про Землю, лгали про город – а теперь лгали про то, как умер Джулиан.

Он умер. Они его убили.

Все говорили мне, как им жаль, обнимали меня и плакали. Я вспоминала, как мы с ним карабкались по долине к той первой бамбуковой роще, вместе, надеясь, что из-за очередного камня выскочит стекловар. Я вспоминала долгую дорогу домой после того, как мы оба столько узнали. Я спала с ним, ела с ним, говорила с ним – рассчитывала, что мы всю мою жизнь будем вместе.

Теперь жизнь изменилась и никогда не станет прежней.

Мы устроили похороны тем же вечером. Октаво ни с кем не желал разговаривать и к могиле не пошел. К своему собственному сыну! Не пошел, потому что знал: это не несчастный случай. Однако он не собирался что-то делать с теми, кто его убил. А может, не мог ничего сделать.

Я шла за телом Джулиана, когда его несли к могиле, и думала: не хочу, не желаю умирать здесь, не хочу вести тяжелую уродливую жизнь под диктовку лживых родителей-убийц, чтобы в итоге меня в лохмотьях пронесли по унылым полям и оставили на съедение жадной тупой снежной лиане. Вера произнесла короткую безликую прощальную речь. Я ничего не стала говорить. Наверное, не смогла бы. Да и потом детям разрешалось только хвалить умерших.

Поздно ночью у себя в комнате я съела сушеный плод бамбука, сладкий и пряный, но почувствовала себя только хуже, зная, что масса таких же ждут меня, хотят, чтобы я пришла: сады, украшенные плодами, в городе, сверкающем под солнцем, – а Джулиан больше никогда его со мной не увидит. Он был бесплоден, и потому им можно было пожертвовать. Он стал предостережением: подобные преступления совершались на Земле – и родители оставили Землю для того, чтобы убежать от этого, но все равно остались землянами. А я продолжу и без Джулиана. Должна.

На следующий день я была тиха и через день тоже. Порой я делала вид, будто он по-прежнему со мной, а порой представляла себе, что я вернулась с ним в город или что я в городе в будущем, мы все отправились туда жить – и я ищу те места, где мы побывали вместе. Хуже всего было ночью, одной – пытаться засыпать в одном уродливом здании, с теми людьми, которые его убили. Я обдумывала, как вернуться в город, что мне необходимо сделать – и о том, почему они убили Джулиана, чтобы я молчала, но я молчать не буду. Я заставлю их говорить.

Брайен сказал всем, что проанализировал сушеные плоды, а когда его спросили о результатах, он вздохнул. Сказал, что объяснит все на совете.

Тем вечером я вышла на площадь, когда там расставляли скамьи, а Синтия подошла ко мне и спросила про город.

– Он большой и красочный, – сказала я.

– Тогда почему его нет на спутниковых снимках?

Она часто занималась собирательством и для этого полагалась на карты.

– Хороший вопрос.

Она нахмурилась, намотала прядь волос на палец и задумалась под завывания летучих мышей у нас над головами.

Вера вышла из какого-то дома с одним из родителей, которого вынесли на совет на койке. Она призвала всех к порядку, и мы все уселись.

– Длинное совещание будет не по силам некоторым из нас, так что давайте начинать. Сильвия нарушила договор Содружества, и нам надо решить, как она будет наказана.

– И что я сделала? – поинтересовалась я.

Она бросила на меня хмурый взгляд, потому что я заговорила на совете вызывающим тоном. Алеша сжал кулак и подмигнул.

– Ты убежала, – сказал Террел.

Октаво тихо проговорил:

– Мы убежали с Земли.

На его слова никто не обратил внимания.

Я не стала тратить время зря.

– Город виден с неба.

– Совет рассматривает не это! – отрезал Террел.

– Ложь – это так же плохо, как и побег, – сказала я. – Долгие годы лжи хуже одного побега. Спутник видит город. Нам об этом не говорили.

– Ты можешь это доказать?

– Надо, чтобы кто-то проверил коды данных со спутника, – ответила я. – Вот и доказательство.

Николетта встала:

– Я проверю.

Я посмотрела на Октаво. Он смотрел вдаль, беззвучно шевеля губами.

– Совет рассматривает не это, – сказала Вера. – Ты…

– Что еще вы знаете про город? – спросила я.

– Никакого города нет, – сказал Террел.

– Дело в радужных плодах, – сказал Брайен. – Я их проанализировал. Алкалоид. Знаете, что алкалоиды делают с людьми? Кокаин, никотин, стрихнин. Они вызывают зависимость. Влияют на мышление. Мескалин. Люди принимали мескалин и считали, что видели Бога.

А кокаин и никотин погубили Землю. Ему даже не нужно было это произносить вслух. Розмари и Даниэль сидели рядом, держась за руки. Второй рукой она прикрывала рот, а он нервно озирался.

– Эфедрин – тоже алкалоид, – сказал Блас, медик, – он стал вторым ребенком, подавшим голос, но вид у него был виноватый, и он смотрел в землю. – Он поддерживает дыхание.

– Город там, – заявила я. – У бамбука есть плоды.

Морщины у Веры стали глубже.

– Это возмутительно. Ты нарушила договор, а теперь выдвигаешь ложные обвинения. Перед тем как продолжить, надо со всем разобраться. Но чтобы больше никаких разговоров об этом не было до следующего совета. Это сеет рознь, а нам надо направлять все силы на созидательную деятельность. И я хочу, чтобы все принесенное Сильвией и Джулианом было проанализировано.

– Я могу это сделать, – прохрипел Октаво.

Брайен не скрыл своего разочарования. Я была раздосадована, но скрыла это. Родителей мне не убедить, но я знала, что некоторые дети уже со мной согласны. По дороге домой меня несколько раз мягко похлопали по плечу.

– Я все это должным образом проанализирую, – пообещал Октаво, зайдя ко мне в комнату. Он задыхался и хрипел. Я очень в этом сомневалась: он ведь знал, что Джулиана убили, а сам ничего не стал делать. Я смотрела на плоды, умирая от желания вгрызться в них, почувствовать, как высушенная мякоть во рту становится живой, сладкой и сытной. – Еще плоды, – сказал он. – Отлично.

– У меня есть кости стекловара.

Я наблюдала за его реакцией.

– Кости… очень хорошо.

Но он не был ни рад, ни удивлен.

– Вы знали про город.

Он не желал встречаться со мной взглядом.

– Я могу это проанализировать, – сказал он и ушел, шаркая ногами.

Лжец. Но мне показалось, что ему не нравится лгать. И есть все-таки надежда, что он не станет лгать и дальше.

На следующее утро, холодное и дождливое, сломались метановые биореакторы в силовых установках автопропольщиков. Николетта была слишком занята их ремонтом чтобы смотреть на спутниковые карты: посевы были на первом месте. Меня отправили чинить крышу на центре даров, и там со мной встретилась Синтия.

– Нам даже нельзя об этом говорить! – пожаловалась она.

– Ну и не говори, – ответила я. – Не говори ни о чем.

Тем вечером мы, семеро детей, ужинали молча. Внуки решили, что это такая игра, и тоже к нам присоединились. Хиггинс попытался заткнуть Веру, когда та заговорила о погоде и новых проблемах с медицинским оборудованием, которые означали новую работу для Николетты и отсрочку для анализов Октаво, потому что оборудования не хватало для исследования окружающего мира и лечения прободной язвы у Анселя, чего-то у Террела, и чего-то еще у кого-то еще, и боли в суставах у симулянта-Брайена. При каждой ее фразе Хиггинс качал головой: нет-нет-нет! К нему присоединились другие внуки. Стоило Вере открыть рот – и полдюжины головок начинали трястись.

К следующему утру в Брайена кончилось терпение.

– У тебя зависимость от этих плодов, так ведь? Отвечай мне!

Вместо ответа я сняла с себя одежду, потому что родители терпеть не могли наготу по какой-то земной причине. Он удалился со всей возможной для него скоростью.

Этот протест стал популярным. Хиггинс с друзьями разделись донага и пытались снимать одежду с других.

Днем Вера, глядя мне в глаза и демонстративно игнорируя мое тело, приказала сделать клетку для водородных семян, близких к созреванию, так что я отправилась в сарай за травянистым эспарто. Хромая, подошел Октаво.

– Плоды нормальные, – сказал он.

– Брайен солгал? А ты – ты будешь лгать?

– Лжи хватало, но важно не это. Все сложно. Можем начать с плодов.

Мне хотелось начать со лжи, но он в конце концов до нее дойдет – или я его заставлю дойти.

Он пошел со мной в сарай.

– В них много витамина Е, который со временем может снять нашу проблему с фертильностью. Мы пока не нашли хорошего источника этого витамина. И еще кое-какие жирорастворимые витамины, например ниацин.

Он спотыкался, и я заставила его опереться на мое плечо: пусть он и лжец, но ненавидеть его у меня все-таки не получалось. Кажется, его не смутила моя нагота: он продолжал свою несвязную речь.

– Но витамины вполне естественны, как и пиридоксин, и их алкалоиды. О да, алкалоиды… как и снежная лиана. Нам из-за этого пришлось изменить понятие алкалоидов, знаешь ли. – Он заглянул мне в лицо. – Это – допущение земной науки. Мы… всегда считали, что они остатки азотного метаболизма, отлагающиеся в листьях, или плодах, или цветах, чтобы отбрасываться с ними. Полезны, конечно…

Он очень тяжело дышал. Ему нужна была передышка. Я предложила найти скамейку, но он сказал, что не хочет отвлекать меня от работы, так что мы медленно-медленно шли, и он продолжал свой сбивчивый монолог, а я ждала.

– Алкалоиды – это часть природы, хотя здесь они не так распространены. Что кажется логичным, поскольку у растений было больше времени, чтобы эволюционировать. Однодольные на Земле редко их вырабатывают. По-видимому… у них более эффективный метаболизм. Хотя алкалоиды отпугивают хищников. Никотин – сильный инсектицид. Растения создают всяческие токсины…

Он уставился на деревья и кусты, словно видел их впервые. Я приказала себе быть терпеливой – по крайней мере еще какое-то время.

– С сильными ядами проблема в том, что кривая обучения круче продолжительности жизни. Хищники не выживают, чтобы научиться, как это происходит с алкалоидами… Главный отталкивающий фактор – это сам вкус. Если у чего-то вкус не отталкивающий, то обычно… концентрация недостаточна, чтобы беспокоиться по этому поводу. И в этом случае появляется зависимость, что не удивительно. Алкалоиды часто ее вызывают, такие как кофеин, но вред – это вопрос другой. Растению нужно вызвать у вас зависимость, но без повреждений. Очень мудрый выбор, зависимость… Говоришь, плоды невероятно вкусные? Брайен слишком возбудим. И не только в этом вопросе… – Он огляделся. – Я тоже возбудим. Я его обучал – и, наверное, научил его и этому. Моя вина, во всем моя вина… снова. И я за это заплатил.

– Джулиан, – сказала я.

Он не ответил, но лицо у него было печальное.

Мы подошли к сараю. Я открыла его и достала связку травы.

– Что? – сказал он. – Эспарто? Нет, дай посмотреть… – Он перехватил у меня связку, прищурился на срезы стеблей, достал ручную лупу. Он рассмотрел их, а потом отбросил траву, словно она могла его укусить. – Не те… не те прожилки. Откуда она у тебя?

– Я уже довольно давно собрала ее на южном лугу.

Но, возможно, это был другой пучок. Этот казался немного меньше.

– Рицин. Тут рицин. – Он наклонился и стал тереть пальцы глиной. – Вымой руки. Это не эспарто, это плаун запутанный, lycopodium ensatus. Сухой он выглядит так же, но… ты бы его не перепутала, когда собирала. Экзотоксины… в нем много того, который называется рицином. К тому моменту, как ты все это сплела, у тебя бы с рук вся кожа слезла. – Он поднял связку своей палкой. – Это надо сжечь. Внуки, знаешь ли. Они могут пострадать.

– Как он сюда попал?

Но я и так знала. Я не поняла намека с Джулианом, так что мне требовался еще один урок.

Он нес связку на кончике своей палки и, хромая, шел к очагу у металлургической мастерской.

– Рядом он не растет. Ему требуется засоленная почва. Брайен…

– Это сделал Брайен?

Логично.

– Его пугает радужный бамбук. Я научил его… бояться растений, но плод был ядовитым… плод бамбука. После снежной лианы мы решили, что бамбук будет еще хуже. Пойми. Тогда этот плод был ядовитым. А теперь…

– Ты ходил в тот город?

Лжи было даже больше, чем я думала.

– Я – нет. Ури, Брайен и Джилл. Мы были взволнованы… Город. Брайен решил, что людей убил… радужный бамбук. Он пошел в наступление… захватил систему подачи воды… Но…

Он дышал с огромным трудом и выглядел плохо – гораздо хуже, чем обычно.

– Город был построен в подражание бамбуку, – сказала я. – Это видно любому. Послушай, тебе надо сесть и передохнуть. Я возьму ядовитую траву. Давай, садись на это бревно.

Я помогла ему сесть, подхватила с земли какую-то палку, подцепила траву и отнесла к очагу. Я высекла искру – и она вспыхнула, словно факел. Они знали про город, все родители знали, но они испугались бамбука. Настолько испугались, что убили Джулиана, чтобы мы точно туда не вернулись. Я вернулась к бревну, и Октаво попытался встать.

– О, мы все знали… – проговорил он. – Единственный город, найденный спутником…

– Единственный город? Нет, не надо вставать, я посижу с тобой.

Наверное, стоило бы позвать медика, но мне необходимо было услышать то, что он говорит: правду о лжи, обо всей их лжи, наконец-то.

– Не все верят, что растения заметно разумны, но… но мы их боялись. Стекловары по какой-то причине исчезли… Снежные лианы были одомашнены. Они менее разумны. Бамбук… очень разумен. – Мне хотелось что-то сказать, но, судя по его виду, он очень боялся – и чего? – Хочешь вести достойную жизнь? Он хочет тебя содержать… Вы станете рабами в красивой клетке.

– Достойная жизнь – это то, чего я хочу. Вы должны были нам рассказать.

– Сейчас я тоже так считаю. Ложь, ложь – и Джулиан умер потому, что надо лгать и дальше. – Я не могла понять, он испуган – или печалится. – Но ты… не поверишь правде, дитя. Отравлена ложью. Мы и вы. Ядовитый плод.

– Я знаю правду. Бамбук разумен. Он думает – и хочет, чтобы мы там жили. Он будет нам помогать.

Что-то в его лице было неправильное.

– Но я ему не доверяю. Растения не альтруисты… Мы ему нужны для чего-то.

Он едва мог говорить.

– А люди альтруисты? Тогда почему растения – нет?

– Не все люди. Именно поэтому мы улетели с Земли.

Его правое веко закрылось. Правый уголок рта обвис. Я взяла его за правую руку – она оказалась вялой.

– Тебе нужен медик.

– Нет. Просто отдых. Мне нужен отдых. Я болен, Сильвия. Я долго не проживу. Нет смысла тянуть.

Я встала и со всех ног бросилась к клинике. Медики пришли с носилками и с первого взгляда определили, что у него инсульт. Я прошла за ними к клинике. Вера заявилась – и, даже не взглянув на него, начала на меня орать.

– Ты напала на Октаво! Ты зашла слишком далеко! Слишком далеко!

Она махала своей тростью, но я не испугалась. Она не имеет права управлять Миром.

– У него инсульт. Я тут ни при чем. Я ни на кого не нападала. Вы давно знали про город, и я могу это доказать.

Я вышла на улицу. Она больше не заслуживала уважения. Николетта может проверить материалы спутниковой съемки: чем бы она ни занималась, это не так важно, как доказательство того, что Вера лжет.

Я нашла Николетту за холмами – она регулировала электронную загородку у фиппольвов, которые уничтожали для нас недружественную снежную лиану. Я издалека увидела, что она не стала одеваться.

– Нет, – сказала она. – Я не могу проверять спутниковые материалы.

Она на меня не смотрела.

– Это же просто, – сказала я. – Скопировать код фотофайла. Родители там побывали, оказывается. Брайен, Джилл и Ури. Мы можем доказать, что они знали.

– И что потом?

Больше она ничего говорить не стала. Фиппольвы уныло на нас смотрели. Электронные ошейники заставляли их оставаться по ту сторону изгороди, но они способны были убить любого из нас одним ударом – если им представится такая возможность. Я оставила ее в покое, но с вершины холма оглянулась на нее. Издалека определить было трудно, но, кажется, она плакала. Что они сделали с Николеттой?

По дороге домой я свернула на юг и прошла через поле готового зацвести эспарто рядом с западными снежными лианами. Я внимательно на него посмотрела. Когда эспарто высохнет, волнистые края листьев станут плоскими и будут напоминать ядовитую траву.

Что-то с силой ударило меня по спине – и я ничком рухнула в эспарто. Может, это был орел. Может, они вернулись. Я попыталась встать и бежать, не тратя времени на то, чтобы оглянуться, но меня снова ударили по спине, и, снова падая лицом о землю, я успела увидеть человеческие ноги. Кто-то встал коленями мне на плечи и вжал лицо в траву. Я заорала, но дышать было больно, и трава и земля заглушили звук. Кто это делает? Ноги были вроде бы мужские. Я попыталась снова посмотреть, но кто-то еще схватил меня за ноги и вздернул их вверх и в стороны, а мужские бедра ударили меня по ногам: он засунул в меня свой пенис. Я попыталась сбросить колени, прижавшие мои плечи, попыталась встать… Я пыталась и пыталась. Я хотела это прекратить, остановить его, вырваться. Он делал мне больно, втискиваясь и выходя, сухой и рвущий, и слишком широко раздвинутым ногам было больно. Я лягалась и хватала руками, но ничего не могла поймать. Мне хотелось сделать им больно, еще больнее, не думая, только боль и ярость – и у меня ничего не получалось.

Он вышел до конца и бросил меня. Трава оцарапала мои колени. Они еще раз ударили меня по спине. Я охнула. У меня болели ребра, плечи, пах, колени. Шелестя ногами по эспарто, они убежали. Я села, как только смогла, но они уже скрылись из вида, а у меня кружилась голова и я не смогла их поймать. Спустя какое-то время я увидела, что рядом со мной на траве лежат рубашка и брюки: мне оставили послание.

Лицо болело. Я дотронулась до него. Грязь и что-то влажное. Еще не посмотрев на пальцы, я поняла, что это кровь. Я знала, почему на меня напали. Я слишком ценная, чтобы меня убивать, потому что я могу рожать детей, но они хотят, чтобы я прекратила сопротивляться, прекратила заставлять родителей сказать правду, прекратила считать, будто у детей есть право жить, как им хочется, – жить лучше.

Родители. Они заставили замолчать Джулиана. Они сделали мне так больно, как только могли. Я знала, чего они хотят, и я знала, чего я хочу, – и что бы они со мной ни делали, это ничего не меняло. Не считая того, на что я готова пойти. Ересь, бунт и война, наконец.

Свет уже был близ вершин деревьев. Я оделась. По пути в деревню я остановилась у оросительной канавы и вымыла все два, три раза. Я дрожала, хотя холодно не было, – и думать я могла только о насилии.

Дети и внуки уже оделись. Или сделали это, когда увидели меня, в ссадинах и царапинах. Они шепотом сказали мне, группа детей на площади, что случилось с Эпи, и Бласом, и Беком, маленьким сыном Леона и верным спутником Хиггинса, и с Николеттой, матерью Хиггинса, – об угрозах и избиениях. Им сказали, что я опасна. Вспомните, что случилось с Джулианом. Им велели не слушать меня, но они больше не желали повиноваться. Я рассказала им, что случилось со мной, – и они были готовы ответить, но как? Даже я не знала.

Алеша увидел меня и что-то промямлил, виновато одергивая на себе рубашку.

– Ури ходил в Радужный город, – сказала я, не дожидаясь, когда он что-то скажет внятно. – Твой отец знал. Они все знают – родители. И не хотят, чтобы мы туда шли.

Он недоуменно сморщился.

– Они боятся радужного бамбука. И меня боятся. Ночуй со мной, – попросила я. Он уставился на меня с открытым ртом. – С охотничьим ножом, – добавила я.

Он моргнул и кивнул. Неважно, понял ли он причину.

Я пошла навестить Октаво. Блас сказал, что ему лучше, – но выглядел он не лучше. Одну сторону лица у него перекосило, говорил он хрипло. Из уголка его рта текла слюна.

– Девочка, ты пострадала.

– Вера организует нападения. Ты это знаешь. Вспомни Джулиана. Ее надо остановить.

Он погладил здоровой рукой лицо, словно пытаясь отследить границу между здоровой и отказавшей частью:

– Мы ожидали рай. Найти рай. Знаешь, что мы нашли?

– Лучшее место для жизни. Вы не захотели туда идти, а я хочу. Мы хотим.

– Те кости, что ты нашла – в них ДНК. Мир использует РНК. Вот… почему… город единственный. Удивительно. Не с Мира. Другие искали рай.

Я не сразу поняла.

– Стекловары были чужаками? Как мы? – Я не знала, что думать, и мне было не до того. – Нам надо остановить Веру. Ты сможешь нам помочь?

– Паула сделала себя руководителем. Вера не училась, но никто не учился…

– Ты сможешь нам помочь?

– Помочь в чем?

– Уйти в Радужный город.

И освободиться от родителей.

– Бамбук еще умнее… Вы будете делать то, что он захочет.

– Бамбук не так плох. Ты его даже не видел.

– Плох, плох. Заставит вас остаться.

– Он просил меня остаться. Ему нужна вода, нужны дары, нужны мы. Стекловарам бамбук очень нравился: по городу это заметно. Хуже, чем здесь, быть не может.

Он вроде бы смотрел на меня, но я не была в этом уверена.

– Помоги нам, – попросила я. – Скажи правду. Больше ничего от тебя не нужно.

– Сказать правду… – Он неуверенно кивнул. – Да… правду.

– Спасибо.

– Ваше будущее, не мое.

Вид у него был несчастный. Я поцеловала его в здоровую щеку.

Блас сказал мне, что он поправится, – что инсульт не настолько обширный. Он похлопотал над моими царапинами и притворился, что поверил, когда я сказала, что больше ничего не болит. Я старалась об этом не думать, но не могла прекратить – и думала не только о себе.

– Это неправильно, – сказал он. – Что будем делать?

– Увидишь, – ответила я.

Вот только я все еще не знала точно, что именно сделаю. Как отреагируют родители, когда Октаво заговорит? А дети? Мы, дети, уважали Октаво, а некоторым он нравился. Но родители попытаются нас прижать. Снова.

Когда я уходила из клиники, Октаво дремал. Я прошла к себе домой через крошечное скопление уродливых хижин, служивших нам домом. Растения нас подкупали, но они нас не били и на нас не нападали. Алеша ждал меня в моей комнате и ночью крепко обнимал каждый раз, когда я просыпалась, дрожа: мне снилось, что я на поле с эспарто.

Утром мы узнали, что Октаво умер. В это время с ним была Вера. Многие дети усомнились в ее словах, и, когда я шепотом рассказала им про город, про плоды, про то, что Октаво сказал и что собирался сказать, они поняли, что произошло на самом деле. Родители знали про город и инопланетян и боялись – так боялись, что готовы снова убивать. Кто станет следующим? Их надо остановить – и я могу это сделать. Я приготовилась.