Тень, ключ и мятное печенье

Шандор стиснул пальцами виски и принялся их массировать, словно у него внезапно разболелась голова. Глаза сыщика, помутневшие и невидящие, как при «осмотре» тела на причале Гнилой Гавани, постепенно вновь становились осознанными, но с расширившимися от ужаса зрачками. Какое-то время Лайош стоял в оранжерее, приходя в себя. Затем медленно оглянулся сначала через левое, потом через правое плечо.

Дождь снаружи стих, и только изредка где-то в отдалении слышны были шлепки последних капель, скатывавшихся по стеклянной крыше. Лайош несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая спокойствие, поднял с пола свой фонарь и, подсвечивая себе, ещё раз внимательно осмотрел автоматона-наяду.

У девушки, с которой скопировали статую, был ярко выраженный восточный тип лица: маленький, чуть приплюснутый нос, высокие скулы, выразительная линия губ, резкий изгиб бровей. Шандор мельком подумал, что глаза у этой модели наверняка должны быть тёмными, почти чёрными. Он наклонился ниже, пытаясь сравнить формы прорезей для ключа в обоих замках, и заметил, что на шее автоматона в бронзу были впечатаны тонкие линии рисунка – татуировки, представлявшей собой какой-то замысловатый орнамент.

Сыщик попробовал слегка приподнять статую и, к своему удивлению, обнаружил, что весит она не так уж много – то ли внутри фигура была преимущественно пустой, то ли детали механизма были выполнены из какого-то более лёгкого, чем бронза, сплава. Лайош осторожно усадил автоматона в воде: татуировка, начинаясь от шеи, спускалась чуть ниже лопаток. Уложив статую обратно в прудик, Шандор принялся повторно осматривать остальных нимф и дриад.

У одной обнаружился небольшой, но хорошо различимый шрам внизу живота справа, у другой – двойные проколы на мочках ушей. Ещё одна фигура, изображавшая совсем юную девушку с серо-голубыми глазами и удивительно длинными ресницами, словно пряталась за кожистым стволом какого-то тропического дерева. Взгляд этого автоматона выражал безмерный ужас, будто нимфа уже видела своего преследователя, и знала наверняка, что ей не спастись. На ногах у девушки оказалось не по пять, а по шесть пальцев.

Сыщик поколебался, но затем всё же коснулся плеча статуи ладонью, едва-едва тронув металл. Склонил голову и замер, погружаясь в себя. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лайош очнулся и, растерянно моргая, посмотрел на бронзовую фигуру.

– Ничего не понимаю… – пробормотал он себе под нос. Потом, достав из внутреннего кармана маленький блокнот и металлический «вечный» карандаш, принялся быстро записывать.

«Осмотр подвала. Явственный запах и привкус крови, очень мощное ощущение ужаса. Напомнило скотобойню. Звуковое эхо неясное, шумы.

Осмотр оранжереи. Автоматон в пруду. Звуковое эхо: яростный, отчаянный крик. Полная иллюзия реального присутствия. Ощущение страха и гнева. Запах крови отсутствует, вместо него что-то химическое, плохо уловимое. Не определил.

Осмотр оранжереи. Автоматон с шестью пальцами. Звуковое эхо: плач. Ощущение безнадёги и тоски. Тоски по кому? Или чему? Запах крови отсутствует, имеет место тот же химический аромат, что и у первой фигуры. Точнее определить не получается».

Лайош направился к дверям, соединявшим оранжерею с западным крылом дома, и по пути ещё три-четыре раза остановился, касаясь то каменных вазонов, то стальных конструкций, удерживавших на себе вес стеклянных плиток. Прежде, чем покинуть оранжерею, он остановился на пороге и ещё раз достал свой блокнот. Там появилась единственная коротка строчка:

«На каменных и металлических элементах оранжереи никаких следов не ощущается. Звук, запах, эмоции – ничего. Вытирал руки платком и перепроверял. Стерильно чисто».

Он напоследок оглянулся, прислушался – и вышел, мягко прикрыв за собой тяжёлую створку остеклённой двери.

* * *

На четвёртом этаже здания Тайной канцелярии, в кабинете с видом на крыши, сидел – вопреки обыкновению, за рабочим столом – сюретер Ла-Киш, и читал отчёт о вскрытии тела Эвелины Санду. И чем дальше господин Ла-Киш продвигался в своём чтении, тем сильнее хмурились его брови. В конце концов, сюретер с каким-то яростным шипением, на мгновение сделавшим его похожим на муримура, швырнул отчёт на стол и, поднявшись из кресла, подошёл к окну.

С этим вскрытием с самого начала всё пошло наперекосяк. Сперва советник Санду, поддавшись мольбам убитой горем жены, наотрез запретил вскрытие и намеревался забрать тело дочери в тот же вечер, когда лично приехал в морг Канцелярии после звонка Ла-Киша. Понадобилось около получаса терпеливых уговоров вкупе с напоминаниями о том, что жертву убийства, согласно законам, будут вскрывать не зависимо от воли родственников.

Советник уступил – что в общем-то было не в его характере, но известие о смерти Эвелины, похоже, так подкосило господина Санду, что он был малость не в себе. Сюретер, не рискнув доверить дело штатному анатому, позвонил в университет, доктору Хаиму Гершу. Давний приятель Ла-Киша, он время от времени выполнял для него подобные задания, когда требовалась предельная точность и скрупулёзность в получении информации. Доктор Герш возглавлял колледж Святой Жозефины – лучшее в городе учебное заведение, готовившее медиков – но, как назло, его ждали из служебной командировки только на следующий день.

Наконец, спустя почти сутки, в течение которых господину Ла-Кишу пришлось дипломатично лавировать между семейством Санду и собственным начальством, вскрытие было выполнено. И результаты его совершенно не устраивали сюретера. Ла-Киш стоял у окна, перекатываясь с пятки на носок и обратно, и размышлял, но мысли путались, не желая выстраиваться в логичные связные заключения. А что больше всего раздражало сюретера, так это упоминание о том, что в промежутке час-два до смерти жертва съела огромное количество какой-то выпечки – предположительно, песочного печенья.

Скрипнула дверь. Усталый доктор появился на пороге кабинета, поправляя пенсне на горбатом носу. Хаим Герш был среднего роста, не худой и не толстый, с огромной лысиной в обрамлении венчика курчавых волос, с моржовыми усами и с большими, вечно печальными глазами. Сейчас под мышкой левой руки у доктора была потёртая кожаная папка, а в правой – металлический подстаканник, в котором исходил паром стакан крепкого чёрного чая.

– Прости, что пришлось выдернуть тебя чуть не с поезда, – вздохнув, Ла-Киш присел на диванчик в оконной нише. Герш, не дожидаясь приглашения, уселся рядом, и протянул сюретеру свою папку.

– Не страшно. Тут фотоснимки и вторая копия отчёта, – он покосился на стол, где валялась первая копия. – Сдаётся мне, ты не слишком доволен?

– Ещё бы.

– Да уж. Дельце.

– Я полностью доверяю твоему мнению. Хотя сам понимаешь, как это всё выглядит.

– Молодая девушка из хорошей семьи объедается сладостями, затем отправляется на заброшенную пристань в трущобах. Раздевается донага, начинает валяться и барахтаться в старых сетях, и в итоге душит себя ими, попутно захлёбываясь теми самыми сладостями, – спокойным голосом на одной монотонной ноте пробормотал Хаим.

– И вот это я должен буду сообщить её отцу.

Доктор сделал глоток чая и глубоко вздохнул, выражая сочувствие.

– Советник Санду жаждет найти и наказать убийцу – или убийц – его дочери. Предположительно также её насильника – или насильников. А я завтра ему заявлю, что его дочь, похоже, просто рехнулась, и всё это проделала с собой сама. В отсутствие каких-либо свидетелей.

– Вообще-то, что касается насилия… – начал было Герш, но Ла-Киш устало махнул рукой.

– Знаю. Она не была девицей, и вступала в связь с мужчиной в день смерти.

– Я бы сказал, часов за пять-шесть до того, – в глазах Хаима мелькнул огонёк интереса. – Ты знал об этом ещё до вскрытия?

– Да. Этот «насильник» – её ухажёр. Сидит у нас в камере.

– Ааа… Быстро работаете.

Сюретер искоса взглянул на приятеля, но ничего не сказал.

– Ты мог бы сообщить советнику, – осторожно заметил Герш, – что есть причины подозревать отравление, но что ты не можешь, исходя из интересов следствия, раскрывать подробностей. В конце концов, это ведь правда. Судя по расширенным зрачкам, в организме девушки всё-таки было некое вещество. Возможно, это оно стало причиной случившегося, – доктор с досадой хлопнул себя ладонью по колену. – Эх, будь я вчера в городе!

– Скажи, а это могла быть эйфория? – как бы мимоходом поинтересовался Ла-Киш. Хаим, снова принявшийся за чай, даже поперхнулся.

– Эйфория? – он на секунду-другую задумался, потом пожал плечами. – Почему нет. Только тогда это была какая-то дьявольская эйфория. Ведь насколько человек должен быть не в себе, чтобы проделать такое, и главное – довести до конца.

Глава 6. Вопрос принципа

– Может быть, это всё-таки плод воображения мадам Ульм? – Виола покосилась на шагавшего рядом с ней сыщика. Шандор шёл, засунув руки в карманы и погрузившись в свои мысли, похожий на мрачную нахохлившуюся птицу. Он не сразу расслышал вопрос секретарши, так что девушке пришлось повторить своё предположение.

– Нет, – покачал головой Лайош. – Во-первых, вы ведь сами вчера вечером видели тень.

– Я не совсем уверена, что именно я видела. И видела ли вообще.

– Видели, – заверил её сыщик. – А, во-вторых, я теперь точно знаю, что с этим домом всё далеко не так просто, как кажется.

– Почему?

– Обычно камни стен не пахнут кровью.

Девушка запнулась, словно каблучок её сапога попал между булыжниками мостовой. Шандор машинально протянул руку и подхватил Виолу под локоть, помогая удержать равновесие.

– Кровью? – нерешительно поинтересовалась она. – То есть… буквально?

– Не совсем. Речь не о том, что кто-то вымазал в крови стены. Это скорее ощущение.

– Что-то вроде того, что вы проделали в день нашего знакомства? Когда сказали, что я всё ещё пахну морем?

Сыщик рассеянно кивнул. Он смотрел куда-то вдоль улицы и хмурил брови, явно пытаясь ухватить некую ускользающую мысль. Однако мысль всё-таки сбежала, и Лайош, вздохнув, взглянул прямо на Виолу:

– Да, вроде того.

– Откуда вы узнали, что я с побережья?

– Но я же вам сказал – вы пахли морем. Даже сейчас ещё пахнете, хотя уже едва уловимо.

– Вы настолько чувствительны к запахам? – в голосе мадемуазель Энне слышалось любопытство. Она прекрасно выспалась минувшей ночью, поскольку ни голоса, ни тени, ни звуки больше не потревожили хозяйскую спальню Роуз-Холла. Сыщик, напротив, всю ночь разгуливал по дому, и не сомкнул глаз.

– Это не обоняние в прямом смысле, – пояснил Шандор. – А что-то вроде эха прошлого. Образы, иногда чёткие, иногда смутные. Не только запахи, но и вкус, звуки, изредка осязание.

– Как вы это делаете?

– Понятия не имею, – пожал плечами Лайош. Поймав обиженный взгляд Виолы, сыщик устало улыбнулся. – Честное слово, понятия не имею. У меня это было всегда, сколько себя помню. С возрастом я научился сосредотачиваться, отсеивать постороннее – то, что окружает сейчас. Может быть, это способность управлять какой-то особой энергией, которую мы ещё не открыли и не изучили. Может быть, просто каприз природы, которая время от времени создаёт что-нибудь необычное. Может быть, это и вовсе неизвестная болезнь, или дефект у меня в мозгу.

Девушка с тревогой посмотрела на Шандора, и тот успокаивающе коснулся её руки.

– Я пошутил. Это не болезнь, и этому невозможно научить. Оно просто есть, и пока мне не встречались люди, которые могли бы проделывать то же самое. Думаю, всё-таки можно с большей или меньшей уверенностью списать всё на причудливую игру природы.

– Так вот откуда у вас репутация, о которой говорила мадам Ульм, – задумчиво заметила Виола. Лайош снова легонько улыбнулся и рассеянно потёр указательным пальцем переносицу.

– Верно. Правда, я не посвящаю клиентов в такие подробности. Они ждут от меня результатов, а как эти результаты будут получены, не должно их волновать. Кроме того, ни один суд не примет во внимание какие-то там ощущения. Так что после моих «осмотров» работа, по сути, только начинается. Нужно превратить ощущения в факты и доказательства, найти причины, приведшие к конкретным последствиям.

– Такое чувство, что для вас прошлое более живое и реальное, чем настоящее.

– Наверное, в каком-то смысле так оно и есть. Прошлое прорастает в настоящем, создаёт его. Прошлое – то, что уже случилось, и чего изменить нельзя, но с его последствиями мы сталкиваемся прямо сейчас, и прямо сейчас у нас есть шанс на перемены.

– Вы в самом деле думаете, что у нас есть этот шанс? – тихо спросила девушка, явно думая о чём-то своём.

– Уверен. Мы не всегда умеем разглядеть его, не всякому удается воспользоваться своим шансом. Но он есть.

Они в молчании пошли дальше, и только когда свернули на бульвар Северной Башни, мадемуазель Энне спросила:

– А когда вы почувствовали, что Роуз-Холл пахнет кровью?

– Когда осматривал дом вместе с Робертом.

– Почему же ничего не сказали мне?

– Чтобы вас всю ночь мучили понапрасну кошмары?

– Только потому, что я…

– Нет, не потому, что вы женщина. Я вовсе не считаю прекрасный пол слабее или трусливее. Но вас подвело бы ваше воображение.

– Моё воображение? – она остановилась, растерянно глядя на собеседника. Сыщик тоже остановился, спокойно встретившись взглядами с девушкой.

– Ваше воображение, – повторил он.

– Вы его тоже «унюхали»?

– Отчасти. Как, по-вашему, пахнет воображение?

Девушка чуть приоткрыла рот, но не нашлась, что сказать.

– Я ведь говорил, что вы нам подходите. Только не нужно думать, будто я способен «прочесть» вас или любого другого, словно открытую книгу. Это не так. Но я вполне способен составить себе представление о человеке, и, разумеется, составил представление о вас. Мне по душе то, что я «унюхал», – последнее слово Шандор выделил голосом, и Виола почувствовала, как вспыхнули от смущения её щеки. – Впрочем, бывает, что я ошибаюсь. Но редко.

Мадемуазель Энне поёжилась – утро после ночного дождя было сырым и промозглым, и по небу всё ещё низко плыли плотные серые тучи.

– Вы сказали «о человеке». А о дракониде? Или муримуре?

Шандор коротко фыркнул и снова потёр указательным пальцем переносицу.

– Знаете, ваше любопытство – как раз из тех качеств, что мне по душе. Да, и о них тоже.

* * *

– Тебе стоило бы поспать, – заметил Абекуа, когда Шандор, закончив рассказывать о своём исследовании поместья Роуз-Холл, откинулся в кресле и устало прикрыл глаза.

– Наверное. Чуть позже. Равири, можно тебя попросить?

Драконид состроил недовольную гримасу и демонстративно скрестил руки на груди.

– Нельзя.

– Не жадничай.

– Я не жадничаю, я всего лишь забочусь о твоём здоровье. Раз ты сам не в состоянии. С этой штукой шутить не стоит.

– С какой? – поинтересовалась Виола, занимавшаяся разбором документов в папках под литерой «К».

– На моей родине это растение называют ашша. Порошок из его корня используется как стимулятор, – пояснил Равири, продолжая недовольно поглядывать на сыщика. – При частом употреблении вызывает привыкание. В больших количествах может привести к судорогам или сердечному приступу. Не дам, – закончил он, снова глядя на Шандора. Тот махнул рукой.

– Ладно, ладно. Ты прав. Мадемуазель Энне, могу я попросить вас приготовить кофе? Только покрепче.

– Конечно.

– Итак, – Лайош вытянул руки на столе перед собой и сцепил пальцы в замок. – Равири, ты займёшься архивами. Доктор Меершталь наверняка в них есть – об аварии первого фуникулёра писали все газеты. Если вдруг попадётся информация по истории Роуз-Холла, тоже будет не лишней. Девять из десяти, что мы имеем дело с последствиями жизни там доктора, но и этот единственный маленький шанс тоже исключать нельзя. Хотя, – Лайош нервно сжал пальцы, – с трудом могу представить, каким должно быть событие, чтобы запах крови после него сохранился сто лет или дольше. Так что скорее всего это именно Меершталь.

– Затворник-убийца? – задумчиво поинтересовался Вути.

– Не знаю. Не обязательно убийца, в конце концов, это могла быть кровь животных.

– Ты сам в такое предположение не веришь, – оскалился муримур.

– Не хочу гадать, – отмахнулся Шандор. – Пока Равири будет работать с архивами, ты можешь найти для нас механика?

– Решил исследовать автоматонов?

– Верно. Нам нужен мастер. Это настоящие шедевры, вряд ли клиентка скажет спасибо, если повредим статуи. И притом молчаливый мастер – мы сами толком не знаем, что ищем и что можем найти.

– Под второе условие могу подыскать только кого-то из своих, – категорически заявил Абекуа.

– Хорошо, – согласился Лайош. – А я пока займусь делом Эвелины Санду.

– И с чего вы думаете начать? – поинтересовалась Виола, ставя на стол перед сыщиком кружку с горячим кофе.

– Пройду по тому пути, каким она шла в день гибели. До момента их встречи с Абрахамом Тропсом. И попробую узнать у Ла-Киша, как продвигается расследование у Канцелярии.

– Вряд ли он будет делиться с тобой такой информацией, – с сомнением заметил Равири.

– Вряд ли, – устало кивнул Шандор. – Но если я найду что-нибудь, что можно будет предложить взамен…

В дверь конторы постучали. Драконид крикнул: «Входите!» – и на пороге появился мальчишка. Это был обычный уличный оборвыш, на вид не старше десяти лет. Босоногий, в подвёрнутых холщовых штанах и растянутом мужском свитере, также подвёрнутом, и подвязанном куском бечёвки. На голове у мальчишки была выцветшая и рваная, с треснувшим козырьком, кепи морского пехотинца. Бледно-голубые глаза на чумазой физиономии с интересом обежали всех присутствующих, и не без некоторого нахальства остановились на сыщике.

– Вы будете господин Шандор?

– Я.

– У меня для вас послание.

– Давай.

Мальчишка подошёл к столу и положил перед Лайошем листок с отпечатанным на машинке текстом.

«Милостивый государь!

Из газет мне стало известно, что у Вас оказались вещи Джима Хорна. Мы с Джимом были давними приятелями, и мне бы хотелось сохранить память о нём. Если при старине Хорне были какие-то деньги – можете оставить их себе в качестве компенсации за беспокойство, и как подтверждение моих честных намерений. Простите за такой способ связи, но и у меня, и у Джима были в прошлом кое-какие проблемы с законом, поэтому я посчитал лучшим не являться лично, чтобы не компрометировать Ваше агентство таким визитом. Вещи можете передать с мальчиком.

С уважением».

– Интересно, – Шандор осмотрел листок со всех сторон, но подписи не было. Потом посмотрел на мальчика. – Кто дал тебе письмо?

– Мужик какой-то, – пожал плечами оборвыш.

– А где?

– Возле «Петуха и колокола».

– Это паб, всего четыре квартала отсюда, – пояснил Равири Виоле.

– А куда он потом пошёл?

– Да никуда, – мальчишка поддёрнул край выбившегося из-под бечёвки свитера. – В паб зашёл.

– Сможешь его описать?

– Ну… Здоровый такой. Красномордый, с бакенбардами. Брови сросшиеся.

– Ещё что-то?

– А что мне за это будет? – поинтересовался мальчишка, со скучающим видом рассматривая потолок.

– Лови, – муримур кинул ему монету.

– Другое дело. У него на пальцах – карты.

– Карты?

– Ага. Масти.

Трое мужчин настороженно переглянулись Мадемуазель Энне спросила:

– Что это за карты на пальцах?

– Тюремные татуировки, – задумчиво произнёс Шандор. – Впрочем, письмо как раз этого не скрывает. Значит, так, – сыщик достал из кармана и продемонстрировал мальчику ещё одну монету. – Скажи этому господину, что вещи покойного Хорна мы можем отдать только тому, кто точно опишет, какие это вещи. Если не хочет приходить – пусть позвонит. Или снова пришлёт тебя, с описанием.

Оборвыш ухмыльнулся, схватил монету и в миг исчез за дверью.

– Абекуа, а у этого Хорна были татуировки на пальцах? – поинтересовался Равири.

– Нет, – уверенно заявил муримур.

– Ты мог и не заметить…

– Я видел его руки, когда он отдал мне бумажник. Руки как руки, безо всяких там мастей.

– Ну, это ещё ни о чём не говорит, – отозвался из-за своего стола прихлёбывавший кофе Лайош. – Может быть, Хорну не сделали наколок, а его приятель, возможно, рецидивист со стажем. Всякое бывает. Вот только зачем было печатать письмо на машинке?

– Чтобы нельзя было узнать отправителя по почерку? – предположил Равири.

– Но если отправитель не хотел, чтобы я узнал его почерк – стало быть, я знаю этого отправителя.

Некоторое время в конторе молчали, размышляя над словами Шандора. Звонок телефона, внезапно прозвучавший в этой тишине, показался чересчур резким и громким. Виола потянулась было к аппарату, но Лайош покачал головой и ответил сам.

– Господин Шандор?

– Слушаю.

– Мальчик передал мне ваш ответ. Я не знаю, какие вещи были у Джима в момент гибели, но я хотел бы забрать их все.

– Я могу отдать вещи либо тому, кто подтвердит своё родство с покойным, либо тому, кто точно опишет эти вещи. Вы должны понимать, что такую претензию необходимо чем-то подтвердить.

– Я могу подтвердить её финансово. Сто крон будет достаточно?

– Нет.

– Понимаю. Пятьсот?

– Не уверен, что понимаете.

– Тысяча?

– Милостивый государь, я ведь вполне доходчиво объяснил, как обстоит дело. Это вовсе не вопрос денег.

– Вопрос принципа. Что ж, это ваш выбор.

Шандор ещё секунду-две вертел в руках замолчавшую трубку, потом аккуратно положил её на рычажки телефона.

– Всё интереснее и интереснее. За вещи покойного Хорна только что предложили тысячу крон.

Абекуа хмыкнул. Равири нахмурился. Виола, снова занявшаяся папками с документами, удивлённо посмотрела на Лайоша:

– Тысячу крон за старый бумажник?

– В том-то и дело, что звонивший предложил тысячу крон, не зная, что именно попало к нам в руки.

– Не нравится мне это, – заявил драконид.

– Мне тоже, – присоединился Вути.

Шандор молча встал, подошёл к их сейфу и открыл его. Покопавшись внутри, сыщик извлёк продолговатую шкатулку из потемневшего дерева, поставил её на свой стол и откинул крышку. Внутри на зелёном потёртом бархате лежали два массивных девятизарядных револьвера с гранёными стволами. Сыщик ещё раз заглянул в сейф, и достал шкатулку поменьше, с патронами.

– Абекуа, механик пока что отменяется. Я сейчас съезжу к Харрису, куплю что-нибудь для мадемуазель Энне.

– Что происходит? – Виола не понимающе смотрела, как муримур с мрачным видом взял один из револьверов и принялся заряжать его.

– Если человек с тюремными татуировками предлагает тысячу крон за нечто, чего он даже в глаза не видел – у этого человека должен быть очень веский повод назначать такую высокую цену. Значит, обладание этим предметом для него куда важнее денег. Значит, он не остановится ни перед чем, чтобы заполучить желаемое, – спокойно пояснил Равири. Драконид извлёк откуда-то из под крышки своего стола и положил перед собой двуствольный обрез охотничьего ружья.

– Мадемуазель, вы умеете стрелять? – поинтересовался Шандор.

– Стрелять?!

– Стрелять.

– Я не буду стрелять в человека! – Виола, побледнев, отступила на шаг.

– А я вас об этом и не прошу. Но хотя бы в воздух, для острастки, вы сможете выстрелить? Многим такого намёка будет вполне достаточно, к тому же на выстрел обязательно сбегутся констебли.

– Я никогда не держала в руках оружия, – призналась мадемуазель Энне. Лайош вздохнул, прилаживая на пояс найденную в одном из ящиков стола кобуру.

– Не страшно. Вути вас научит. Я куплю для вас что-нибудь из дамских моделей, маленькое и не слишком тяжёлое, чтобы помещалось в сумочку.

В дверь забарабанили. Равири и Абекуа среагировали моментально, взяв на прицел вход, но Шандор предупреждающе поднял руку. В дверь забарабанили снова, и знакомый голос громко позвал:

– Лайош! Какого лешего?! Вы тут? Лайош!

Обрез драконида и револьвер муримура тут же исчезли, словно их не было. Сыщик подошёл к двери и открыл: на пороге стоял сюретер Ла-Киш в сопровождении пары констеблей.

– Добрый день, господин сюретер.

– Какое там, – Ла-Киш, не дожидаясь приглашения, вошёл. Констебли втиснулись следом. Один из них настороженно посмотрел сперва на драконида, с карандашом в руке склонившегося над каким-то листком с заметками, затем на муримура, наполовину скрытого развёрнутой газетой.

– Что-то случилось?

– Случилось, – сюретер остановился в центре помещения, медленно обвёл взглядом весь состав «Зелёной лампы». – Приветствую. Господин Те Каеа. Господин Вути. Мадемуазель?

– Мадемуазель Виола Энне, – представил девушку Лайош. – Наша новая секретарша.

– Очень приятно. Господин Шандор, мне нужно, чтобы вы поехали со мной.

– Когда?

– Сейчас, – Ла-Киш с такой силой стиснул свою трость, что побелели костяшки пальцев. Шандор с интересом смотрел на это: господин сюретер явно был в бешенстве, что с ним случалось крайне редко.