Мирный воин

 А если командиру казалось, что в расположении чисто, но всё равно хотелось кого-то наказать, то можно было приказать дневальному принести пару-тройку вёдер воды и  вылить их на «взлетку». Пусть «духи» собирают! Но даже когда пол был вымыт просто идеально, то всё равно чисто было совсем недолго, из-за постоянных передвижений солдат и офицеров в расположении из роты на улицу и обратно. Через час можно было опять  мыть «взлётку», чем и пользовались сержанты. На уборке в течение дня можно было просто «помереть».

Наведение порядка на плацу. Наверное, все уже знают, что выравнивание сугробов зимой, вырезание снеговых кубов и складывание их в одну линию, а летом вычерпывание луж лопатами или окрашивание травы – это норма в армии.  К подобным глупостям я привыкал очень долго.

Игнорирование офицерами части случаев неуставных взаимоотношений между солдатами.  Многие офицеры считали, что иерархия в подразделении должна была устанавливаться сама собой. Мешать этому не стоит. И это ничего, если рядовой дедушка посылает на три буквы сержанта первогодку. Они же мужики! Сами разберутся. Только непонятно, как будет командовать при выполнении боевой задачи такой сержант своим отделением или взводом, где его никто ни во что не ставит. С военной точки зрения, данное обстоятельство ведёт к разложению дисциплины и создаёт угрозу выполнения приказа. К счастью, офицерами, пускавшими всё на самотёк, были не все. Были и понимающие пагубность дедовщины, особенно в военное время.

Конечно, существовали ещё и другие виды морального  и физического воздействия на новобранца (про оскорбления и обыски я уже молчу). Всего и не упомнишь. Видимо, всё это разнообразие наказаний и издевательств скрашивало скучный быт недалёких солдат и сержантов, имеющих интеллект, приблизительно равный армейской тумбочке.

КМБ.

На третий день нас, вновь прибывших,  построили и сообщили, что мы до присяги в течение месяца будем проходить КМБ (курс молодого бойца).  И для его прохождения отправляемся в учебную часть, которая находилась через плац, в здании учебного корпуса, где вместе с нами, солдатами из лётной эскадрильи, проходили КМБ бойцы из других частей Уральского военного округа. Там мы постигали азы армейского искусства. В первую очередь это правильная намотка портянок и подшивание подворотничков, а также строение автомата, его сборка, разборка и чистка, строевая подготовка и зубрёжка устава караульной  и военной службы.

От лётчиков к нам были приставлены сержанты из нашей части. Одного я хорошо запомнил. Сержант Марченко. Он меня сразу невзлюбил. Я так подозреваю из-за того, что мне удалось поступить в институт, хоть и ушёл с первого курса. Типа, слишком умный! Подавляющее большинство солдат было с  девятью классами образования, а один вообще с четырьмя! Очень много призывников с условками или шли в армию, чтобы не попасть в тюрьму. А тут? Смотри-ка ты, с института к нам пожаловали! Количество придирок,  издёвок  и оскорблений от него  было не счесть.

– Я тебе такую службу устрою, что ты у меня в СОЧ убежишь! – не раз повторял сержант ( по иронии судьбы через несколько месяцев сам подался в СОЧ, потому что замаячила перспектива попасть в дисбат из-за неуставных взаимоотношений.)

На мой взгляд, это была банальная зависть. Но ничего не поделаешь. Мне пришлось терпеть. Скрипя зубами, я нёс службу как только мог и умел, превозмогая физическую усталость, тычки и пинки со стороны Марченко. Поначалу даже старался. Но к сожалению, не обходилось без ошибок и просчётов, которые Марченко незамедлительно прилюдно осмеивал. Вокруг меня создавался образ эдакого недотепы-косячника. И некоторые солдаты в это поверили, начинали подтрунивать надо мной сами. Но «косячником» я был не единственным. Был такой парень Горгуль, звали Эдиком по-моему. Спортивный, крепкий , иногда подтупливал, но это делали все поначалу. Но «шерстяные» обратили на него внимание и начали издеваться и смеяться над ним. Пару раз он давал своим обидчикам головокружительной сдачи, потому что, похоже, на гражданке боксом занимался. Но «блатных» это не останавливало. Издевательства не прекращались. По окончании КМБ он написал рапорт о переводе, и, на мой взгляд, правильно сделал.

На КМБ я заметил у себя упадок умственных и физических способностей. Я был не в состоянии запомнить строчки из устава, которые мы были обязаны знать, чтобы они отскакивали от зубов. Это странно, ведь в школе и ВУЗе учился я хорошо. Не знаю, с чем это связано: то ли от плохого питания, то ли от ударов по голове, но ни дедушкины сказки, ни устав упорно не хотели запоминаться. Я всё постоянно забывал, за что неоднократно был «прокачан». Но ещё больше  меня удивили мои физические способности. Когда я  готовился к поступлению в пожарное училище, то мог  подтягиваться  на турнике двенадцать раз, а то и больше. Но когда нас загнали на турник на КМБ,  я подтянуться всего четыре!  Я был просто шокирован! Не понимал, что со мной происходит. Как так получилось, что я смог подтянуться всего четыре раза. Что это за чудеса наоборот?

Ещё у меня понизился иммунитет. Заболело ухо, видно, простудил где-то. Раньше такого никогда не было. Ухо сильно болело, и я им ничего не слышал. Было такое ощущение, что туда попала вода и со страшным хрустом и болью переливалась внутри.  Это мешало службе. Я не слышал сержантских команд, за эту «неслыханную»  наглость был бит неоднократно, ну а когда осмеливался переспрашивать, то жутко бесил сержантов. Со стороны, наверное, было довольно забавно наблюдать. Они орут, надрываются, а я прохожу мимо как ни в чём не бывало. Охреневший дух в общем. В санчасть меня всё равно не пустили. Не положено по сроку службы. Через некоторое время ночью в ухе что-то треснуло, и оттуда потекла сукровица. На подушке образовалось смачное кровавое пятно. Боль исчезла и мне сильно полегчало. Слух постепенно вернулся, но не до конца.

Конечно многие проблемы, возникшие у меня, я в первую очередь связываю с питанием. Постоянно хотелось есть. Чувство голода нарастало с каждым днём. То, что давали в столовой, вряд ли можно было назвать едой, да и порции молодым специально выдавались маленькие. Другое дело, если попал в наряд. Была возможность принимать пищу отдельно от роты, и ты не был скован временными рамками. Также, если одной порцией не наелся, имел возможность пройти через раздачу ещё раз.

Те, кто питались с ротой, не успевали съесть свою порцию. Особенно те, кто стоял в строю сзади и проходил раздачу последний. Им вообще на еду оставалось меньше минуты. После команд сержанта «Рота, закончить приём пищи!» и «Встать! Относим посуду» жевать строго запрещалось. Поэтому и без того скудный обед оставался недоеденным. Некоторые старались спрятать хлеб по карманам и таким образом вынести его из столовой. Это считалось очень серьёзным проступком. Из-за такого «несуна» вся рота качалась, пока «несун» уплетал целую булку хлеба, взятую у хлебореза специально для этой цели.  Однажды у нас половина роты вынесла  хлеб в карманах. Кормить каждого целой булкой было не реально. Сержант построил роту и приказал вытряхнуть весь хлеб из карманов прямо на «взлётку». На взлётке образовалась дорожка из хлеба. Сержант приступил к своим поучениям:

– Что? Мамкины пирожки вышли уже?  – орал он, – Жрать захотели? Я вас отучу таскать хлеб из столовой. А ну, сожрали всё быстро!

Рота стояла в нерешительности.

– Ну! Я кому говорю!

Большинство бросилось подбирать хлеб с пола и пихать себе в рот. Через несколько секунд «взлетка» была чистая, а весь хлеб исчез в желудках голодных солдат. Не дёрнулись только «шерстыные». Перед обедом я наблюдал, как они уплетали пряники.  Сержант явно не ожидал такого поворота. Видя всё это, он покачал головой и развёл руками:

– Ну, ребята! Я прям не знаю, что с вами делать! – и ушёл.  Через несколько минут вся рота помирала на ФИЗО.

Вкус чая в солдатской столовой был особенным. Бойцы шептались, что напиток имел странный привкус, потому что в него добавляли бром, чтобы ослабить влечение к противоположному полу. Какой противоположный пол? Тут бы с ума не сойти! Не знаю, насколько правду рассказывали про бром, но офицеры нам говорили, что он вроде как запрещён.

В целом КМБ прошло без особых эксцессов. С горем пополам зазубрили устав,  научились маршировать, приняли присягу, после чего  благополучно были отправлены в свои части. В нашем случае через плац.

Допа.

Возвращение в роту не сулило духам ничего хорошего. Спасало только то, что по традиции при возвращении в своё подразделение после КМБ у нас была «Золотая десятка» – десять дней, в течение которых старослужащие не должны были нас трогать. По их окончании мы вкусили все прелести армейской жизни в полном объёме, со всеми её тяготами и лишениями. Однажды, после отбоя, когда уже видел десятый сон, я неожиданно проснулся от резкой боли в животе. Оказывается, нашёлся «деятель», который решил проверить у духов пресс. То, что все крепко спали, его не останавливало.

К счастью, моё пребывание в Роте было недолгим. Около десятка человек, в числе которых я, были отправлены обратно в учебку в роту КАО (командиры автоотделений) на сержантские курсы и курс доподготовки водителей для военнослужащих, имевших права. Курсы длились два с половиной месяца для «допы» и три месяца для молодых сержантов. На самом деле из этого обучения мы не вынесли ровным счётом ничего. Занятия хоть и были, но мы постоянно на них страдали ерундой. Ни военной теории, ни практики вождения и устройства автомобиля. Ничего этого не было. Я попал в автовзвод роты КАО. Будущие сержанты находились с нами. И занимались тем же, чем и водители. Ходили в наряды по столовой, автопарку, КПП, по роте. Наводили порядок в расположении, в парке, на плацу. Постоянно были какие-то работы, где круглое носили, квадратное катали, как и принято в нашей армии. Ночью тоже не давали отдохнуть, поэтому постоянно хотелось спать. Пару раз производилась идеологическая работа с личным составом. Нас заводили и рассаживали  в актовый зал, и рассказывали  о важности уставных взаимоотношений и т.д. Освещение было приглушенным, и это способствовало сну. «Шерстяные» следили за тем, чтобы никто ни спал. Раздавали тычки и пинки тому, кто осмеливался «долго моргать». Но спать хотелось всем, и засыпали даже «шерстяные». Когда «долгое моргание» начинало носить повальный характер, от ораторствующего офицера звучали команды бодрящего характера: «Встать! Сесть! Встать! Сесть!» и так несколько раз, пока все не просыпались.

Из письма домой:

«…у нас в части началась комиссия, которая будет до первого ноября. Ходит полковник, всё проверяет, орёт на наших командиров, которые, в свою очередь, отрываются, известно на ком. Однажды полковник зашёл в наш класс и начал проверять наши знания. Они оказались нулевыми. Это и понятно. Всё время мы работали: или копали от забора до обеда, то песок таскали с места на место. Короче, чем только не занимались. Поэтому на учёбу просто нет времени…».

У нас на «доподготовке», кроме летунов и ментбата, в основной своей массе были солдаты из спецназа. О том, что они просто ненавидели остальные рода войск, а себя считали элитой, говорить не приходится. Но у нас в «допе» это никак не проявлялось, потому как парни не видели смысла доказывать своё превосходство тем, с кем совместно тянули солдатскую лямку. По виду они были совсем обычные: ни роста, ни мускулатуры, но злости в них было хоть отбавляй. Про то, что у них твориться в части порой рассказывали такие вещи, что мой мозг отказывался в это верить, хотя, мне кажется, они, конечно, и привирали нередко.

В учебке было запрещено обращаться к старшине за выдачей утерянной вещи. Пуговица, кокарда, ремень, сапоги, и даже бушлат. Всё это при утере солдат должен был доставать сам. А где же это всё взять, если на улицу не пускали. Мелкие кражи в роте цвели буйным цветом.  Скорее всего, это и создавало атмосферу недоверия между бойцами, особенно разных взводов, потому что брать лучше не в своём, а то можно было нарваться на наказание всему взводу при обнаружении пропажи.

Кстати, о доверии к сослуживцам. Однажды на хозработах, когда мы в очередной раз что-то таскали, у «допы» выдалась свободная минутка, и курсанты стояли и курили в курилке перед учебкой. Я в очередной раз выцеливал, к кому можно было «присоседиться», так как своих сигарет у меня не было дня четыре. Мой выбор пал на паренька из спецназа золотыми передними зубами, (сейчас уже не вспомню, как зовут, пусть будет Антоха), который стоял поодаль от всех, ближе к медблоку. Я стрельнул у него «Приму», и мы разговорились о солдатских буднях,  зашли в подъезд медблока. Я заметил, что в процессе диалога мой собеседник начал сникать и через некоторое время, как заревёт навзрыд! Я опешил. Хорошо, что перед этим мы зашли в закоулок, где нас никто не видел!

– Антоха! Что случилось?  – испугался я.

– Ты не представляешь, как я от этого устал! – причитал сквозь всхлипы солдат, – Боже! Когда всё это кончится!

Я, как мог, пытался его утешить. Прижал его, рыдающего, к плечу и хлопал по спине.

– Успокойся. Скоро учебка кончится, и всё забудется, как страшный сон – подбирал аргументы я.

– Ты не понимаешь! Учебка кончится и мне придётся возвращаться туда, в часть!

– Ну, ну. Перестань. Скоро придёт новый призыв и станет полегче. Нужно немного потерпеть, совсем немного.

Видно, мои уговоры на него подействовали, и он начал успокаиваться. Сквозь всхлипы меня попросил:

– Ты только не говори никому, что я тут  разрыдался!

– Не переживай, всё будет нормально. Не скажу.

С этого времени мы немного сблизились, но это продолжалось недолго.  До наряда по столовой.

В этот наряд попали я, Антоха, «шерстяной» Самохвал и ещё парни с «допы». Всё шло замечательно, но был один нюанс. Очень хотелось жрать. Дело в том, что пища в нашей столовой имела практически 0 калорий, как в «Кока-Кола Zero». Не знаю, как повара умудрялись так готовить, но вместо мяса в похлёбке плавала свиная шкура с щетиной, каша на воде. Еды всегда не хватало. Постоянно мучил голод. А доедать за другими нельзя после приёма пищи. Это табу. Уже ближе к ночи я стоял на приёмке грязной посуды  и сваливал объедки в бочку для отходов. И про себя разорялся, как можно было такую драгоценную пищу так просто выкидывать. Держался я долго, но тут мне попалась нетронутая порция картофельного пюре и я, не выдержав, слизнул полпорции прямо с тарелки (такими они были маленькими). Кто-то из наряда это заметил, и незамедлительно настучал Самохвалу. Удивительно! Хоть стукачество было под запретом, но на «духов» стучать было можно, потому что это ещё не люди, а «людские заготовки»!  Двойные стандарты, понимаешь! Куда без них в наше время!

Самохвал незамедлительно отреагировал:

– Что? Жрать полюбил? Сейчас я тебя накормлю!

Где-то раздобыл огроменную порцию пюре.  Всем нарядом усадили меня перед ней. Я отказывался её есть, упирался, чувствовал подвох.

– Ну, давай, Голод! Жри!

– Не буду! Это из помойной бочки ты взял!

– Нет! Не с бочки. Там на кухне взял! Жри давай!

Очень хотелось есть и тарелка, стоящая передо мной, затуманила мой разум, который не смог разобраться, что Самохвал врёт мне прямо в глаза.  Впоследствии оказалось, что все об этом знали, включая Антоху. Все внимательно наблюдали за действом.

Я с жадностью накинулся на еду.  Через несколько секунд, когда значительная часть порции была у меня в желудке, Самохвал с издёвкой спросил:

– Ну как помои? Нравятся? – и еле освещаемую столовую (освещение было выключено, пробивался луч света из варочной) взорвали раскаты гогота. Ржали все, включая Антоху. Его золотые зубы блестели в темноте отражённым светом. Ну, Антоха! Такого удара в спину я не ожидал. Ладно они! Но ты то куда? Ведь мог же предупредить!

Он побоялся Самохвала, видно, услужение «приблатнённому» оказалось дороже нашей дружбы. Я сорвался с места и побежал в тёмный закоулок, для того чтобы вырвать, то что я съел. Как я не старался, но организм совершенно не хотел упускать то, что в него попало. Два пальца в рот не помогли. Вышла только малая часть. Вокруг меня ходил Самохвал и причитал:

– Ну, ты чё! Ну, ты чё…, – было видно как он испугался, что мне стало плохо.

Поэтому друзей в учебке я больше не заводил.

Вскоре выяснилось, что у меня недостаток веса и мне положена дополнительная порция на обед и ужин. Кроме меня было ещё несколько ребят с истощением и повара были проинструктированы офицерами, чтобы нас как следует кормили.  Они с презрением кидали нам дополнительный кусок хлеба на раздачу и цедили сквозь зубы:

– На! Жри, Голод!

Вес упорно не хотел набираться, но стало немного полегче. Голод уже не так долбил, но про взвешивание как-то все забыли и повара, пользуясь моментом, сократили нам порции. Ну вот, опять же? Чего им стоило дать дополнительно кусок хлеба? Нет. «Дух» должен быть голодным! Точка!

Перед отправкой на сельхозработы я случайно засандалил себе занозу от деревянных перил на лестничном марше в средний палец, когда поднимался в расположение. Поначалу не придал этому значения, потому что заноза была ну просто мизерная. Но через некоторое время палец стал набухать и побаливать и к моменту отправки на картошку за город, отёк уже был заметен. Я наивно полагал, что всё заживёт само, да и в лазарет не пускали. По приезде на картошку нас поселили в деревенском концертном зале и после этого мы целый день провели в поле. Палец стал меня серьёзно беспокоить, начала распухать рука. Ночью я не смог уже спать. Болела вся конечность  и лимфоузлы в подмышке. Палец пульсировал, было жутко больно. Становилось легче, когда, лёжа на кровати, поднимал руку вверх и так её держал. Всю ночь не спал и когда боль становилась невыносимой, периодически поднимал конечность вверх, чтобы ослабить боль. Утром на построении осмотр  проводил военный медик в чине офицера.

– У кого-нибудь жалобы какие есть?

– Товарищ капитан! Палец болит!

– А ну-ка покажи.

Я подошёл и показал ему свою опухшую руку.

– Так! – сказал военврач, внимательно разглядывая мою конечность. – Срочно в Госпиталь! Панов, поставишь его в наряд по кухне, а вечером отправишь в госпиталь, когда уазик придёт. В гнойное отделение!

Так я попал в военный госпиталь внутренних войск города Екатеринбурга. Меня сразу отправили на операцию. Таких, как я, с опухшими конечностями, перед операционной выстроилась целая очередь.  Пока я в ней стоял, то от криков, раздававшихся в операционной, делалось очень жутко. Операцию делали на живую, без обезболивания. Не было анестезии, что-то там с поставками. Когда я вошёл мне, без всяких прелюдий, разрезали палец насквозь мимо кости и вставили резинку для дренажа гноя. Не буду описывать свои мучения, но наорался я здорово. После операции я почувствовал небольшое облегчение.  Меня  обкололи разного рода препаратами и температура спала. Я смог, наконец-то, нормально поспать.

Несмотря на то, что здесь все были больными, дедовщины тут тоже хватало, но всё же на порядок меньше. В отделении был старшина, назначавшийся из выздоравливающих, которых гонял «духов» на уборку и по мелким поручениям. Но вобщем обстановку можно было оценить как «лафа».  Когда с утра «духи» «отлетали» уборку, были процедуры, и можно было посмотреть телек в коридоре. Но лежать  дедам было скучновато, поэтому «кач» и «лоси» были тут неизменными атрибутами.

Запомнился один случай. В госпитале давали концерт раненым. Нас молодых погнали для массовки туда. Девчонки пели, плясали, потом желали здоровья воинам чеченцам и раздавали подарки. Я чувствовал себя неловко. Ведь я не воевал. После концерта я отнёс подарок безногому воину, лежащему в нашем отделении. И у меня осталась шоколадка, которую я намеревался съесть. Зайдя в палату, я разломил её пополам и поделился с соседом по палате. Мы умяли шоколад в пару секунд. Спустя некоторое время в палату ворвался парень постарше призыва и начал что-то искать. Уж не понимаю, как он про шоколад узнал, чуйка у него что ли? Когда обнаружил у меня обёртку от шоколада, ударил меня под дых:

– Тебя делиться никто не учил?

Я, корчась от боли, вопросительно посмотрел на соседа по палате. Сосед молчал…

И ещё в копилку дедовщины. Тот парень без ног, которому я относил подарок, потерял их на войне. Был уважаемым всем отделением и обладал непререкаемым авторитетом. Где-то я провинился, а может, просто ради развлечения он скомандовал:

– Лося!

Сложно описать бурю эмоций, которая пронеслась во мне. Ослушаться я не смел. Раздумывал, что же делать? Ведь он был без ног, и я мог просто уйти. А ещё лучше «вломить». Стоп! Нельзя. Он же инвалид. Кто я буду после избиения калеки? Оглянувшись вокруг, я понял, что сделают со мной другие, если я его ослушаюсь. Пауза затянулась.

– Лося! – ещё громче потребовал безногий.

Я приложил здоровую руку  ко лбу и нагнулся над ним. Он взялся за поручни у себя над кроватью и треснул мне со всей дури в лоб, а дури у него хватало, уж поверьте! Он довольный рухнул на кровать. Было неприятно. Сейчас, спустя годы, я его смог  бы понять. Потеряв ноги, ему нужно было какое-то утешение, какое-то признание в том, что он в этой жизни всё ещё что-то значит, ведь армия забрала главное, что может быть у человека, здоровье и его ноги. Но тогда я его не понял, А подумал: «Вот сука! Уже и ноги потерял, а всё туда же! Дедуля бл…!».

Через неделю предстояло вынимать резинку. Было также очень больно. Инфекция добралась до сухожилия. Мне  рекомендовали разрабатывать палец, что бы он мог сгибаться. Ещё через неделю меня выписали обратно в учебку (в её медчасть), потому что начали прибывать раненные из Дагестана и Чечни и госпиталь нуждался в койко-местах. В санчасти палец долго не заживал, болел и доставлял кучу проблем,  да и лечение уже не то. Поплевали, посмотрели и всё! Свободен! Так и выписали в учебку недолеченным. Ну а в учебке меня, конечно же, ждали коллеги по несчастью:

– Что это, мы одни будем «втухать»? Ты, я смотрю, в госпитале совсем расслабился. – разорялся мой сосед по кровати из спецназа. – Иди тоже сержантов подшивать.

Я отказался. Завязалась небольшая потасовка. Сосед задел мой недолеченный палец, что причинило мне жуткую боль. Я заорал. Сквозь лейкопластырь обильно на пол потекла кровь. Это испугало соседа. Он молниеносно выдрал из своего матраса кусок ваты, вручил его мне со словами:

– Не ори! На, приложи!

«Ну вот и отмазался!,» –  подумал я, корчась от боли.

Палец  долго не заживал, потому что его нельзя было мочить, но сержантов это не интересовало, и мне приходилось мыть пол вместе со всеми. Хотя я и пытался разрабатывать палец, но сухожилие так и не удалось заставить полноценно работать.

Был у нас такой сержант Дмитриев. Мелкий, но лютый, спасу нет! Гонял курсантов как «сидоровых коз», при этом с охотой раздавал всем пинки и тычки. Как-то после очередной умопомрачительной, я бы сказал, фееричной физзарядки, на следующее утро у меня на голени появился огромадный синячище с кровоподтёками. Гематома была с ладонь.  Наверное, ударился об какую-нибудь железку в процессе занятий и не обратил внимание. За время несения службы нервная система поняла, что я на её сигналы никак не реагирую должным образом и отключилась.  Боль я практически не чувствовал.  На осмотре этот ужасный синяк увидели и доложили сержантам. Те, пригласив меня в каптёрку, устроили мне «кач», пытаясь выяснить, кто же из них наградил меня таким произведением искусства.

– Кто тебя бил!

– Да на зарядке, видимо, об столб ударился.

– Врёшь! (Мат опущен). Не мог ты так звездануться сам. Явно кто-то помог. Говори кто!

– Да не помню я, – после получаса приседаний уже начинаю чувствовать, что рассудок мой поплыл.

– Значит, помнил! Давай вспоминай! Делай раз! Делай два!

 -Да не помню я, товарищ сержант! Никто не помогал.

– Пока не скажешь, будешь качаться.

И тут я понял, что с меня живого не слезут, если кого-нибудь не назову. Уже как в тумане сказал:

– Это сержант Дмитриев, но это не точно.

– Дмитриева сюда!  – Проорал дневальному один из моих палачей,  открывая дверь каптёрки.

Дмитриев появился в дверях, спустя несколько секунд.

 -Чё у вас тут?

– Ты его бил? Ну-ка покажи ногу!

Я продемонстрировал гематому. Дмитриев аж присвистнул.

– Ого! Да хрен его знает, пацаны, может и я. Всех не упомнишь…

 Было решено отправить меня с офицерских глаз в санчасть на недельку, пока не заживёт. Так я «загасился» от солдатской службы ещё на месяц. Потому что с лазарета меня опять отправили в госпиталь, о дальнейшем пребывании в котором я изложу позже, потому как это достойно отдельного рассказа.