Сказея: Железная хризантема

– Ну хорошим героям то этим можно же объяснить все, – шепчу я.

– Это если слушать хотят. А они же с оружием на войну приходят. Разговоры разговаривать не желают. А потом, когда биты бывают, обратно бегут. Что своим рассказывают? Что не справились один на один? Как бы не так. Сочиняют, что вышли против них толпы чудовищ. Половину они поубивали, да только слишком много зла было, да повелитель у него сильный. Вот и не сдюжили. И сказки о страже еще страшнее становятся. Так и живем.

– А я?

– Что ты?

– Тоже стану стражем? Страшным для всех? Меня будут бояться?

– Зачем, душа моя? Для этого есть я. Пусть хоть тебя доброй считают. Ты… постарайся сочинить людям хорошие сказки. Правдивые. Про то как оно на самом деле.

– Обязательно, пап! Я всем расскажу какой ты хороший! Я буду сочинять сказки!

Он смеется:

– Сказея моя…

***

Проснулась, а лицо опять было мокрым.

Сколько же можно! В этом месте еще ни разу я не выспалась нормально. Так, чтобы снилось что-то абсолютно радостное или абстрактное. Каждая ночь – как пытка воспоминаниями.

Я села на матрасе с решимостью сегодня все закончить. Вытащила из-под кровати сундучок, достала кристалл и задумалась: а кого конкретно искать?

Ну то есть до этого я всегда почему-то предполагала, что мать и ее любовник должны быть вместе и я смогу разом поквитаться с обоими. Но теперь я посмотрела кучу сериалов, в которых пары только и делали, что расставались и разводились, так что в мозг прокралась подлая мысль: а что делать, если нет? Если они больше не вместе? Зная маму, это наиболее вероятный вариант. К кому тогда я хочу попасть сначала и как найду второго, если кристалл одноразовый?

Я мысленно представила себе обоих по очереди.

Мужчина, которого я никогда не видела. Он не вызывал у меня никаких вопросов – это воплощение зла, убийца. Подлец должен умереть. Но даст ли мне его смерть полное удовлетворение? Вряд ли. Я свершу акт правосудия, восстановлю справедливость, но он только инструмент в руках более опытного манипулятора. Основной счет я собиралась предъявить той, ради кого было совершено убийство. Той, и из-за которой все произошло. Той, что бросила ребенка одного в холодном пустом доме.

Знаю ли я, что ей сказать? Выполнила ли я завет отца: прежде, чем кого-то судить, пройти в его ботинках его путь? Всякий суд должен состоять не только из обвинителя, но и из адвоката, пусть даже оба будут находиться в моей голове. Способна ли я сейчас выстроить хоть какую-нибудь линию ее защиты? Понимаю ли вообще, что ей двигало? Хоть примерно?

Нет.

Я была не готова.

Пришлось положить кристалл обратно в сундук.

У матери могло быть две причины поступить так. Первая – ностальгия. Она очень хотела вернуться сюда, в привычную ей Москву. В родной мир, где, как ей казалось, она сможет обрести новую роскошную жизнь. Я пока совершенно не понимала и не чувствовала этот город. Мне нужно привязаться к нему хоть немного, чтобы почувствовать сожаление от того, что потеряю его навсегда и только тогда постараться ощутить можно ли бросить ребенка ради жизни тут, или нужно быть конченой тварью, чтобы так поступить.

Вторая причина была еще необычнее и лично для меня намного страшнее. Мать могла поступить так не из холодного расчета, а на эмоциях – ради другого человека. Потому что действительно полюбила его. Чтобы это понять такую мотивацию, мне нужно было найти того, ради кого я могла бы пойти на преступление. Не важно на какое – важно, чтобы я захотела нарушить свои же правила ради другого. Для меня это звучало дико, но, судя по книгам и фильмам, это был основной мотив убийств внутри семьи.

В общем, помимо знакомства с городом, я должна была заставить себя влюбиться.

И от этого было страшно до дрожиков в пальцах.

Ну что же. Как говорил отец: «Тебе страшно? Значит тебе туда».

Глава 4

Во время завтрака я сидела в мрачном настроении, и Вольдемар, вопреки обыкновению, не включил телевизор, а обеспокоенно ковырял лапкой подаренный ему смартфон. У меня возникло подозрение, что он вообще спать не ложился, погрузившись своим неподготовленным мозгом в трясину интернета.

– Что ты там такого нашел, что даже пообщаться не хочешь? – иронично спросила я.

Думала, он смутится или ответит шуткой, но ворон решил зачитать:

– Сегодня при получении взятки с поличным задержан недавно назначенный руководитель паспортного отдела гэу эмвэдэ…

– Ты сдурел? На кой мне это знать? —фыркнула я.

Но Вольдемар проигнорировал меня и прочел-таки знакомые имя и фамилию, а после развернул смартфон и пододвинул ко мне.

На экране было испуганное лицо толстого лысеющего мужчины в полицейской форме.

– О-оу, – ничего более умного я сходу сказать не смогла.

– Говорил же, что это до добра не доведет, – прокомментировал Вольдемар. – Ты слишком топорно подошла к решению проблемы с паспортом.

– Ты всегда так говоришь. Только критикуешь. Нет бы что умное предложить, – фыркнула я и воскликнула. – Ну почему? Почему все всегда идет не так, как я задумала? —и со злости так резко бросила вилку в тарелку, что фарфор от обиды крякнул и раскололся на две части.

Пришлось сгрести со стола практически несъеденный завтрак вместе с осколками в мусорное ведро.

– А ты вообще что-то задумывала? Взяла от него то, что хотела, отпустила картонного человечка с одной функцией на волю, а что ты ему дала для дальнейшей жизни? Ты вообще о нем думала? Он и продолжил дальше делать только то, что умеет.

– Тогда это его проблемы! – огрызнулась я, понимая, что, конечно, он ворон прав.

Да и завтрака было жаль. Когда я теперь еще поесть смогу?

– Ты понимаешь, чем нам это грозит? Они же будут поднимать все его дела, – продолжил нудеть Вольдемар.

Я шумно вздохнула. Мое раздражение от сегодняшнего утра вылилось в очень быстрое, но жесткое решение.

Родственников у этого толстяка не было. Ничего хорошего в этой жизни он тоже сделать не успел. Горевать по нему никто не будет.

Я щелкнула пальцами и представила, как в далекой тюремной камере этот раскормленный взяточник хватается за сердце и медленно безжизненным кулем сползает по стене на пол.

– Не будут, – ответила я.

Вопреки моим ожиданиям, Вольдемар не стал возмущаться и взывать к гуманизму:

– Надо было сделать это раньше. Не дожидаясь ареста, – буркнул он.

Не могу сказать, что меня не мучала совесть. Мучала и еще как. В том, что произошло была только моя вина. Но иногда приходится действовать с безжалостностью хирурга, а не с мягким подходом терапевта: думая, что авось еще заживет и все как-то само собой образуется.

***

На этот раз Всеволод, похоже, караулил меня в универе часов с восьми, и, воспользовавшись тем, что Арина опаздывала, сел рядом. Я мысленно обреченно вздохнула. Что ж. Придется попробовать прямо сейчас погрузиться в эту сложную и пугающую игру под названием «отношения». Вариант пока самый оптимальный. Главное, не напугать его так, чтобы и этот убежал. Хотя… один тест я ему все же устрою. Иначе просто ничего не получится.

– Привет, – улыбнулся он, ослепив меня на пару секунд.

– Погоди. Десять сек, – сказала я, быстро открыла тетрадку и записала туда пару строк так, чтобы он не видел, захлопнула тетрадь, повернулась к Всеволоду, подперла щеку рукой и с максимальным интересом посмотрела на него:

– Теперь я вся во внимании.

Он, казалось, немного смутился от такой прямоты. Или мне так только показалось.

– Гм… Хотел узнать, что ты делаешь сегодня после учебы. Может мы могли бы посидеть где-нибудь, поболтать. А то учимся вместе, а еще толком не знакомы…

Ну уж нет, братец. Так легко это не делается.

– Скучно. Слишком простых путей ищешь. Если мне сейчас уже скучно, то что будет в кафе? С чего ты взял, что будешь интересным собеседником? – спросила я максимально спокойно.

– О… сразу тест… ну не вопрос, – усмехнулся он, – могу блеснуть интеллектом. Знаешь сколько я анекдотов знаю?

Я тут же отвела взгляд. Его улыбка притягивала и обвораживала, и Всеволод прекрасно об этом знал и старался использовать. Сердце затрепетало, как крылья колибри, но мозг работал все равно четко, как вычислительная машина. Главное просто не смотреть на него.

– Это еще скучнее. У большинства, кто мнит себя остроумным, в голове просто коллекция чужих идей, а копнешь чуть глубже, а там пустота. Чтобы быть интересным, нужно что-то за душой иметь. Внутреннюю глубину и смысл. У тебя они есть? Или только одни красивые манеры?

Все не так. Я неправильно себя вела. Сама же ставила задачу влюбиться, а теперь словно специально стараюсь его оттолкнуть и отпугнуть.

– Хм. И как ты можешь это проверить, если не хочешь разговаривать? – сказано это было уже без нарочитой ироничности. Кажется, мне удалось вывести его из равновесия заранее заготовленного плана разговора.

– Мы и так уже говорим. Зачем куда-то идти? Расскажи для начала о том, чего ты от жизни хочешь, Всеволод. Планы там, цели, идеалы.

– Ох, как все серьезно! Когда такая красивая девушка спрашивает о планах, она скорее всего хочет услышать следующее: я вижу свою жизнь только рядом с тобой, заботясь о тебе и делая все, чтобы ты была счастлива. А серьезно: вдруг ты и есть мой идеал?

– Опять пустой ответ.

– Да неужели?

– Суть не в том, что я хочу услышать, а в том, что интересного ты можешь сказать. Что-нибудь для себя и про себя у тебя есть? Не для меня, не для других. Ну и не такое фальшивое. Сейчас ты в отшлифованной для девушек маске, а я хочу увидеть, что под ней. Что ты по-настоящему хочешь?

Улыбка сползла с его лица, и он наморщил лоб, пытаясь сообразить, что же мне ответить такого остроумного. Он еще не понял, что со мной нужно блистать далеко не остроумием.

– Странная ты. В чем еще больший смысл жизни, как не в любви? Что может быть ценнее, чем быть рядом с кем-то и делать ее счастливой? Это дает большее удовлетворение, чем достижение собственных целей.

– А ты разве не знаешь, что девушки в мужчине больше всего ценят уверенность? Некий внутренний стержень, – я повторяла фразу из какого-то фильма. – Если ты, как утверждаешь, всю жизнь будешь строить вокруг кого-то, то где в тебе твердость и как на тебя опереться? Ты как тростник на ветру… нет, даже как лиана – если убрать опору, то сломаешься. Внутренняя уверенность и твердость берется только от собственных принципов и ясных целей.

– Ох… прямо как на экзамене себя ощущаю. Может в кафе было бы все-таки сподручнее на философские темы болтать?

Я опять говорила не то и не так. А о чем вообще разговаривают девушки с парнями? В книгах в любом диалоге всегда был конфликт, а в жизни как? Я понимала, что через чур агрессивна, но как это исправить не знала.

Я молча выжидательно посмотрела на него. Ну давай. Скажи хоть что-нибудь неожиданное для меня.

– Да я, как и все, хочу простых вещей. Стать успешным, зарабатывать много денег, чтобы обеспечивать семью и делать все, чтобы моя будущая спутница жизни была счастлива.

Мысленно я разочарованно вздохнула и медленно покачала головой.

– Что, считаешь это слишком просто? Ищешь того, что хочет завоевать вселенную? А он о тебе вспомнит, когда будет достигать своих целей? – усмехнулся он.

– Нет, проблема в другом, – вздохнула я.

– И в чем же?

– В том, что я продумала наш диалог заранее. И ты все это время говорил точно по тексту.

– Хочешь намекнуть, что я банален?

– Ну, – я пожала плечами, – можно и так сказать.

Он покраснел. Вот сейчас я его сильно задела, но он постарался не подать виду.

– Это просто ты плохо меня знаешь. Я, например, коллекционирую таблички «не беспокоить» из отелей. Много ты таких встречала?

Я молча открыла тетрадь и развернула к нему, чтобы легче было прочесть. Там было написано «Намекаешь, что я банален? Это потому, что ты меня мало знаешь. Я, например, коллекционирую таблички «не беспокоить» из отелей».

– Первым придумал коллекционировать эти таблички Жан-Франсуа Вернетти из Швейцарии. Ты лишь повторил, – добавила я.

В этот момент в аудиторию вошла Арина. Я тут же встала, стараясь не смотреть на ошарашенного парня и переместилась на одну парту назад, чтобы подруга могла сесть рядом.

Арина удивленно стрельнула глазами в сторону красного как мак Всеволода, приземлилась рядом и шепотом спросила:

– Это чем ты его так уделала?

Я к этому времени уже сочинила кривое по ритму хокку, которое уже не было времени улучшать, иначе бы момент был упущен, так что просто продекларировала:

Он рассказал мне,

Как мимолетна роса,

Думая, что оригинален.

Арина прыснула со смеху и снова мельком взглянула на Всеволода.

– Чем займемся сегодня после занятий? – спросила она.

Я задумалась. С отношениями ничего не получилось. Нужно хоть вторую часть плана реализовать.

– Я хочу влюбиться в этот город. Так, чтобы не захотелось уезжать. Можешь помочь?

Арина скривила губы влево, потом вправо. Я уже поняла, что она так делает, когда над чем-то усиленно размышляет.

– Окееей, – протянула она. – Но ты же не хочешь попсы в стиле Красная площадь, ГУМ, смотровая и так далее?

– Нет, банальностей не надо. Все, что есть на картинках в поисковике по запросу «Москва» я уже видела.

– Отлично! Тогда у меня есть пара идей.

Глава 5

Признаться, я с трудом усидела на собственно главной «профильной» лекции по фольклору. Преподаватель был немыт, не чесан и вообще создавалось ощущение, что пришел он к нам прямо из пещеры, предварительно надев где-то чудом найденные пиджак и брюки. Да и нес какую-то лютую чушь.

Поэтому, когда Арина в перерыве лекции предложила слинять, ибо она уже составила для меня программу и вызвала водителя, я с радостью согласилась.

– Куда едем? – с энтузиазмом спросила я, плюхнувшись в машину на заднее сидение рядом с ней.

– Сюрприз, – коротко улыбнулась она и приказала водителю. – В Лефортово. На обычное место.

Мы остановились у странных готических кирпичных ворот с католическими крестами, за которыми виднелся какой-то парк.

Арина уверенно провела меня внутрь и только увидев одинокий киоск с искусственными цветами я догадалась, куда мы приехали.

– Кладбище? – спросила я, от удивления подняв брови.

– Если хочешь полюбить город, надо начинать с корней. Это самое старое кладбище, не считая Новодевичьего монастыря. Но там намного скучнее. А здесь считай лучший музей Москвы.

– Музей? Почему лучший? А как же разные там Третьяковки, Пушкинский?

– Потому что самый честный. В понтовых местах все напоказ. Души нет. А тут делают максимально честно. Живые всегда чествуют покойников не для мертвых, а для себя. Вот, смотри.

Мы остановились у довольно широкой композиции, полукругом охватывавшей могилу: небольшие колонны, обрамленные наверху ободом из камня стояли на небольшой стенке, доходящей примерно до пояса. В центре этой конструкции размещалась большая картина.

– Это остров мертвых. Недавно в Питере Эрмитаж ради этой картины целую выставку делал. А здесь, на могиле Жоржа Лиона сделана очень качественная копия из мозаики. Она сама по себе является произведением искусства, – сказала Арина.

Она шла по кладбищу настолько уверенно, что я догадалась:

– Ты часто здесь бываешь?

– Да. Тут хорошо думается. Понимаешь, на старом немецком кладбище не хоронили простых людей. Большинство, как ты понимаешь, из названия, были иностранцами, решившими навсегда связать себя с этим городом. Считай, что в чем-то похожи на тебя. Они остались здесь, как кости, как фундамент, на котором все вокруг построено. Личности были столь масштабны, что оставили след, который до сих пор заметен. Вон, смотри, видишь тарелки на могиле стоят?

Она указала в сторону довольно невзрачного памятника, у подножия которого действительно вместо традиционных цветов был как будто накрыт обед как минимум на три персоны.

– Это Люсьен Оливье. Автор самого народного русского салата. Среди рестораторов есть поверье, что для успеха стоит лучшее блюдо нового меню принести на могилу. Ну как будто благословение получить. Тут постоянно еда обновляется. А с другой стороны, вот эти титаны были, ушли прахом в землю, и кто теперь вспомнит о них, если только не придет сюда и не наткнется на могилу. Взгляни на эту. Самое любимое мое место на кладбище.

У высокого памятника в виде усеченной пирамиды на ступенях сидела каменная плакальщица. Работа была столь тонко сделанной, что каменный плащ с капюшоном, казалось вот-вот зашевелятся на ветру. Лица девушки было не видно – оно было закрыто руками.

– Это какой-то известный скульптор? – спросила я.

– Не знаю. Наверняка да, но я же говорила, что тут искусство не на показ, а для себя. Здесь золотых табличек с фамилиями авторов не вешают.

– А кто тут похоронен?

– Роберт Фульд. Родоначальник русского футбола. Представь себе, что это он привез этот вид спорта в Россию. Кто из сотен тысяч болельщиков, орущих на стадионе, знает об этом? А представь, что тут вокруг все такие – те, кто оставил в судьбе города огромные несмываемый след. Вон там могила Феррейна – самого знаменитого московского аптекаря. К его аптеке до сих пор экскурсии водят, а к могиле нет. Хотя над его гробом стоит скульптура авторства самого Шехтеля: тоже совершенно волшебная девушка. И тоже без таблички автора. Понимаешь, люди боятся мертвых. Поэтому тут всегда тихо, спокойно. Никто не мешает думать. Наоборот – эти, кто лежит тут молча – только помогают. Кого не выбери, так судьба такая, что можно часами о ней размышлять. И о своем месте в этом мире.

– А ты мертвых не боишься? – поинтересовалась я.

– Нет. Таких, как тут, бояться не стоит. Ими гордиться надо. А вообще мы жили когда-то с родителями неподалеку, и я часто сюда приходила с мамой.

Ее голос дрогнул.

– А … прости что спрашиваю… с мамой все в порядке сейчас?

Арина пожала плечами:

– Не знаю. Наверное. Когда она нас бросила, то уехала жить к морю. Сказала, что устала от города. И практически не выходит на связь. Только открытки на день рождения присылает. Мы с тобой похожи, хотя я ее не ищу. У меня есть ее номер для экстренной связи. Только желания звонить нет. Ладно, мы тут закончили. Думаю, ты поняла основную идею и ощутила вайбы. Теперь поедем на следующее место, – она резко тряхнула волосами, словно прогоняя неприятное воспоминание и пошла к выходу.

– А куда теперь? – спросила я, когда мы миновали ворота.

– На еще одно кладбище. Только на нем похоронены не люди.

Я держала паузу, прекрасно понимая, что она продолжит. И Арина добавила:

– Там похоронены мечты.

Через полчаса водитель высадил нас перед другими огромными белокаменными воротами. На фоне предыдущих в Лефортово эти поражали размахом и масштабом.

– Что-то знакомое. Видела среди достопримечательностей города. Где мы? – спросила я, задрав голову и разглядывая верх арки, который заканчивался примерно на уровне пятиэтажного здания. – И зачем?

– Впечатляет, да? – улыбнулась она. – И это только вход.

– Как будто гиганты строили, – добавила я.

– Так и есть. Когда-то эту страну населяли гиганты, – серьезно ответила она. – Они сильно отличались от нас. Им недоставало еды, у них не всегда была обувь на ногах, но они умели мечтать. Бредили снежной Арктикой и жаркой пыльной целиной, Марсом, Байконуром…

Мы прошли под воротами и вышли на самую огромную площадь, которую я когда-либо видела. Вдалеке стояли настоящие белокаменные с золотом дворцы. Арина тем временем продолжила:

– От них нам достались огромные плотины и шахты. Города, построенные там, где люди никогда не жили и, казалось, жить вообще не могут. Они возвели эти дворцы, как памятник себе. Как некрополь, где вечно будут вспоминать их мечты, их добрую сказку, в которую они верили. Это были очень наивные гиганты, и ошибки у них тоже были наивные, но это не обесценивает того, что они сделали.

– А куда они делись? – спросила я, проходя мимо волшебного фонтана с золотыми фигурами.

– Выродились. Измельчали, – поморщилась она. – Вот о чем мечтает мой папа? О том, чтобы дебет с кредитом сошелся, и чтобы циферки на счете выросли нолика эдак на два. И так у всех взрослых, кого я знаю. А прадеды умели мечтать по-настоящему.

Я рассматривала дворцы, каждый из которых был построен в своем уникальном стиле. «Советская печать», «Оптика», «Музей востока» – чего тут только не было.

– Это мечты, на которых строилась Москва – сказала Арина. – То, что ты видишь в современном городе, заложено ими – гигантами. Если на Введенском кладбище, где мы только что были, люди-камни, положившие себя в фундамент, то тут памятник гигантам, которые возвели на этом фундаменте нашу столицу и защитили ее. И только благодаря им он и существует таким, как сейчас видишь.

Я смотрела на подругу и не узнавала. У нее даже слезы на глазах блестели. Непонятно от восторга и гордости или от досады, что это все прошлое. Я не могла представить, насколько она любит этот город. Вот уж кто точно никогда не уедет отсюда навсегда, как бы не грозилась сбежать из дома подальше. У меня это место таких острых чувств не вызывало. Да, оно впечатляло размахом. Мой родной дом по сравнению с подобными дворцами был как скромная избушка. Но, конечно, это не трогало меня так, как ее. Но я внезапно почувствовала Москву через дрожь ее голоса и влагу ее слез. Как будто взглянула ее глазами, впитала ее воспоминания и ощущения и это было невероятно волшебное ощущение.

А еще я поняла, что росла всю жизнь в колбе. В замкнутом мирке, где все вокруг стремятся тебе угодить, и не могут ни возразить, ни вообще иметь какую-то свою точку зрения. В то время как большой мир населен удивительными людьми. Яркими, ни на что непохожими. Такими яркими, что для меня, впервые вышедшей на этот свет, они были просто ослепительными. Я впитывала ощущения Арины жадно, как губка пролитую воду, потому что никогда до этого момента не встречала тех, кто может чувствовать так глубоко и необычно.

Кажется, я начинала понимать за что можно любить это место. За то, что его любят такие люди. Что они настолько его любят.

– Ты знаешь, я читала дневники одной ведьмы…

– Ведьмы? – Арина подняла от удивления одну бровь.

– Не важно. Короче, она говорит, что сила передается как минимум через поколение. У мощной ведьмы дочь, как правило, мало что может, зато внучка точно кое-что умеет. А если внучке не досталось, то уж в правнучке сила сконцентрируется так, что станет она даже более крутой, чем прабабка. Это я к тому, что, если прадеды были гигантами, а дети и внуки не удались, значит вся их сила перешла к правнукам. А мой учитель, который обалдеть какой умный – утверждает, что масштаб человека определяют мечты и цели. Все остальное приложится, если он будет достаточно тверд и уверен.

– Это ты к чему? – нахмурилась Арина.

– К тому, что я вижу перед собой будущего гиганта. Наверняка ты не одна такая. Те, кто с нами учиться ничуть не хуже. Я чувствую, что вы умеете мечтать по-настоящему, по-крупному.

– Да ладно тебе, – махнула она рукой, – а ты то, что себя исключаешь? Почему «вы», а не «мы»?

– У меня мечты простые. Очень простые. И очень плохие, – вздохнула я.

– Кто так сказал? – возмутилась Арина.

– Я сама знаю. Но давай не будем сейчас об этом.

– Ладно. Пойдем. Главный некрополь впереди, – вздохнула Арина и махнула рукой вперед в сторону здания, напоминающего половинку яйца.

Перед этим павильоном стояла ракета. Я, конечно, видела их на картинках, но все равно была поражена размером. Мне всегда казалось, что они должны быть… ну как двухэтажный дом. Тут же стояла какая-то невероятная махина.

Мы прошли внутрь павильона, где под потолком висели странные устройства.

– Что это? – спросила я, так ничего и не поняв.

– Это самая главная мечта, которую мы похоронили. Космос. Сады на Марсе, полеты к Ио и Ганимеду, орбитальные станции у Сатурна. Я в детстве нашла подборку дедушкиных журналов «Юный техник» за шестидесятые годы. Представляешь, они тогда были уверены, что мы с тобой должны прогуливаться по колонизированной Луне, и регулярно летать на стройки на Венере и Марсе.

– А зачем?

– В том то и дело, что если ты разложишь мечту на составляющие и попытаешься найти практический смысл в каждой ее части, то ты ее попросту убьешь. Незачем, да. Ты не заработаешь лишний доллар, если слетаешь к Марсу. На Земле еще хватает ресурсов, чтобы не думать о других планетах. Мысль о выгоде и похоронила мечты о космосе. А гиганты постоянно бросали вызов: себе, судьбе, богам. Просто чтобы доказать, что ты можешь, что ты способен стать сильнее, умнее. Превзойти не только других, но, главное, самого себя. Поэтому они мечтали вырваться за пределы земной орбиты. Не ради выгоды. Ради всех, понимаешь? Ради того, чтобы человечество имело большую общую цель и мечту. Они, победив в самой страшной войне в мире, мечтали, что это не даст начаться новой.