Возвращение

– Правда? – безразлично, вероятно, устав удивляться и шокироваться происходящему, спросила я.

– Чистейшая и не совсем приятная правда, небольшой шанс всё же остаётся, надежда есть всегда – вы должны об этом помнить.

– Я помню, доктор.

– И это замечательно, но нужно, повторюсь, обследоваться дальше, чтобы знать наверняка…

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Знать наверняка – зачем?

– Понимаете, Нина Сергеевна, вы молоды, и, вероятно, у вас есть семья. Информацию о вас мы передали в полицейский участок – возможно, вас уже ищут ваши родные.

– Никто меня не ищет, Владислав Иванович…

– Ну отчего же? Уверен – ищут, и отец вашего ребенка – прежде всего. Наберитесь терпения – память вернётся, а с ней и ваша семья. – Доктор нервничал, он явно торопился к другим пациентам, но и не мог отмахнуться от моих навязчивых вопросов, и продолжал монотонно на них отвечать, стоя в дверном проёме. И этот разговор совершенно не доставлял ему никакого удовольствия.

– Вы не знаете ничего обо мне, это всё догадки.

– Что же вы так категоричны, Нина Сергеевна?

– Вовсе нет. Я ведь даже не Нина Сергеевна. Я – сама не знаю кто.

– Вы же не могли появиться из ниоткуда в этом городе, в этом мире, так? У вас есть прошлое, настоящее, и ради вашего будущего – настоятельно рекомендую всё же посетить Московского профессора. – Владислав Иванович стал заметно раздражаться моей несговорчивости и недалёкости.

– Оставьте, Владислав Иванович. Никому я не нужна. Не нужен мне никто, и не поеду я ни к какому профессору. – Упорствовала я.

– Но, почему? – Доктор удивлённо вскинул брови.

– Пусть у меня будет хоть маленькая надежда. Ведь, если я буду знать наверняка – она исчезнет. Оставьте мне надежду, доктор.

– Что же… – растерянно развёл руками врач, – Это ваше право. Если передумаете – всегда знаете, где меня найти. Ещё несколько дней понаблюдаем вас – и вы сможете быть свободны. Поправляйтесь!

Владислав Иванович ушёл, а я ещё долго не могла собраться с мыслями. Я просто смотрела перед собой в одну точку, не шевелясь и едва дыша. А спустя несколько, показавшихся вечностью, минут, мысли стали беспорядочно и навязчиво вползать в мою голову. Я не знаю, кто я, что доподлинно произошло со мной в ту роковую ночь, стоившую жизни моему ребенку, и едва не лишившую жизни меня. Но это жуткое событие перевернуло мой мир с ног на голову. Кто же этот человек – вершитель моей судьбы – на ночной повозке, сбивший меня на том мосту? Может это ангел правосудия, а всё случившееся – наказание за мои прегрешения? Да что же такого страшного могла я натворить, за что заслужила такую кару небесную?

Кто же я на самом деле? Страшная грешница или жертва? Я не особо верю в такие случайности, и если всё случилось со мной – значит, я достойна! Достойна остаться одинокой, истерзанной и обескровленной на волоске от смерти на каменном мосту посреди ночи, достойна испытать все муки боли и отчаянья, значит, заслужила потерять маленькую, но самую родную душу. Я получила по заслугам! Я – страшный человек!

Боже! За что ты так со мной? Что я натворила, ответь? За что ты лишил меня всего самого дорогого?

Слезы хлынули из моих глаз, и я больше не могла сдерживать рыдания. Я заревела в голос, и, испугавшись, уткнулась головой в подушку. Сердце сильно заболело, я эта боль была мне знакома. Значит, я уже теряла в этой жизни…

Это невыносимые, ни с чем несравнимые муки! Это парализующая, лишающая разума боль! Почему это произошло именно со мной? Почему я, Боже Всевышний? Чем я так разгневала тебя? Чем заслужила твою немилость? Почему ты забрал его? Почему, ответь? Чем провинилось моё дитя? Зачем оставил меня, а не его?

Я задыхалась в собственных слезах, я тонула в них, обессиленная и не понимающая ничего. «Его больше нет!» – криком повторяло эхо в моей голове, – «Моего малыша больше нет!».

Я не мама, и, скорее всего, никогда ей не стану. Да что же за наказание такое? За что? За что мне?

Погрузившись с головой в пучину внезапно свалившегося на меня горя, я не сразу почувствовала тёплые мягкие руки Лады на своих плечах. Я не видела, как она вошла, не слышала, какие слова утешения она мне говорила. Она ведь тоже знала, что мне пришлось пережить, и искренне жалела меня, несчастную.

– Лада… – я подняла на сиделку покрасневшие, мокрые от слёз глаза.

– Тише, тише, моя хорошая, – девушка ласково погладила меня по голове. – Не убивайтесь вы так, Нина.

– Лада, почему так? – всхлипывая, прохрипела я.

– На всё воля Божья… – смиренно ответила Лада.

– Почему он решает всё за нас?! – закричала я, глядя в потолок. – Кто дал ему право?!

– Тихо! – испугалась Лада, – Не нужно так говорить, нельзя так, Ниночка Сергеевна.

– Почему ему всё можно, а мне – нельзя? Ему можно отнимать невинные жизни, забирать последнее у беззащитного, а мне – нельзя и слово лишнее сказать? – не унималась я.

– Тише-тише, не гневите Всевышнего…

– Да пропади пропадом этот Всевышний! Он всё забрал у меня! Он оставил меня ни с чем, одну! Где мой малыш? Где, я тебя спрашиваю? Молчишь! Ты не знаешь! И я не знаю, вот ведь незадача! И Владислав твой Иванович – не знает! «Плод не нашли» они, понимаешь? Ты слышишь? Плод не нашли!!! – продолжала я кричать.

– Ну что же вы так, Нина … – приговаривала Лада, тихонько гладя меня по спине.

– Не нашли! Куда он пропал? Собаки утащили и растерзали? Ты представляешь? Моего ребёнка загрызла стая бродячих псов! Может он живой ещё был? А они его… – я с силой прикусила губу и ощутила во рту солоноватый вкус собственной крови.

– Всё, хватит, хватит так убиваться…

– А они – выкидыш, а он вдруг живой был ещё? – громко продолжала я свой слезливый монолог, не обращая внимания на робкие попытки сиделки утихомирить меня. – Как я попала на тот несчастный мост? Кто отпустит женщину на сносях ночью одну по мосту бродить? Никто, так ведь? Я права? Ты слышишь меня? Никто! Никогда! Не отпустит! Значит, одна я на этом свете, Лада, одна совсем, и никому не нужна, и никто не ищет меня, а Владислав Иванович это так сказал, чтоб успокоить. А то я прямо при нём бы разревелась! Вот разревелась бы – и всё!

– Нина…вот выпейте, пожалуйста…

– И ни одна живая душа не побеспокоилась о нём, оставили там лежать, на мосту, ночью, голенького… Он же кричал, наверное? Лада, он же кричал? Он меня звал, да? А я сама… – слезы лились рекой из моих опухших глаз, – А его – псы…

Лада не выдержала, она обняла меня и тихонько заплакала вместе со мной.

– Бедный мой, маленький… – протяжно выла я, глотая слёзы.

Лада лишь тихонько всхлипывала, уткнувшись мне в макушку. И не было на свете силы, способной остановить сию же минуту эти душевные излияния, этот выплеск боли и страданий с потоком солёной, горячей влаги.

Сколько прошло времени, пока я не начала, наконец, приходить в себя, не известно. Лада продолжала что-то говорить, но смысла её слов я долго не могла разобрать. Потом несколько минут сидели в полной тишине, изредка поочерёдно всхлипывая.

– Давно мы так сидим с вами? – вытирая рукой слезинки со щеки, спросила я.

– Ой! Не знаю, Нина, больше получаса, наверное. – Растерянно произнесла Лада.

– Простите меня, я как во сне была, наговорила всякого… – виновато заглянула я в синие Ладины глаза.

– Ничего, ничего, всё хорошо.

– Совсем ничего теперь не чувствую, опустошение только…

– Это успокоительное действовать начало. – Улыбнулась сиделка.

– Хорошо… а то я не в себе была… Стыдно как…

– Что вы, нечего стыдиться совершенно – в горе все мы равны и все беспомощны. Мы сами себе не принадлежим в такие моменты… уж я знаю…

– Не хочу больше думать о случившемся, неприятно всё это. – Вздохнула я.

– И не нужно. – Лада вскочила с кровати. – Пойдёмте, я вам воду приготовлю – смоете с себя всё плохое. Мне мама так говорила всегда, когда неприятности случались, и я сильно переживала. Она мне ванну полную набирала, потом лила тёплую воду прямо на темечко и приговаривала «водица-водица, тобою мыться, тобой лечиться, унеси, водица все беды и невзгоды…»

Я попыталась изобразить на лице подобие улыбки, но у меня плохо вышло.

– А у нас здесь, знаете, какая ванна в отделении новая? Вы в такой и не купались никогда, вот ей Богу. – Защебетала Лада и потянула меня за собой. – Увидите, Нина, как тут у нас хорошо стало. Раньше больных в большом тазу купали, столько сил у сестёр на это уходило, но я уже не застала этого. Мне повезло.

Я поднялась на ноги, превозмогая боль и усталость, и послушно поплелась за сиделкой. Она что-то без умолку рассказывала, а я согласно кивала и невпопад улыбалась, но нить разговора давно была мной утеряна.

Мы шли по скрипучему деревянному полу коридора, я и не замечала раньше, что эти выкрашенные красно-коричневой краской доски так неприятно скрипят под ногами. Наконец я увидела других людей помимо моей любезной сиделки и седовласого доктора – больные из соседних палат выстроились вдоль стен каждый рядом со своей дверью. Они провожали меня внимательными взглядами, и я чувствовала себя известной певицей или актрисой, величаво вышагивающей сквозь толпу поклонников. Мне вовсе не хотелось спрятаться, укрыться от них, напротив – я горделиво подняла подбородок, насколько позволило самочувствие – расправила спину и плечи, и шла вперёд, словно по сцене, усыпанной цветами.

Мы вошли в небольшую, светлую комнату с узким высоким окном, распахнутым настежь. До середины окно было завешено плотной белой шторой, укрывающей от посторонних глаз. Слева от входа стояла высокая чугунная ванна, наполненная прозрачной водой, а над её поверхностью, словно туман, толпились беловатые клубы пара. Рядом на маленьком металлическом столике лежал внушительных размеров кусок мыла, источающий едва уловимый цветочный аромат. Мне захотелось тотчас же погрузиться в этот омывающий сосуд с головой, и очистить, наконец, себя от всей грязи, всей боли, смыть всё прошлое, но Лада остановила меня.

– Я набрала горячей воды, чтобы ванна согрелась. Она ледяная, несмотря на летний зной. А вам ведь нельзя пока ванну принимать, понимаете… – девушка плотно и с усилием закрыла слегка перекошенную от сырости дверь комнаты. – Вот ковш, воду я перелью в эту бочку – встанете в ванну, и будете поливать себя. Справитесь самостоятельно?

– Справлюсь, что ж тут сложного, – с лёгкой обидой в голосе сказала я.

– Может помочь вам?

– Не нужно, спасибо, Лада. Я сама. Вы идите, у вас дел много, наверное. – Я почувствовала, как слёзы снова подступили к горлу. Сейчас Лада уйдёт – и снова брошусь в омут страданий.

– Как пожелаете, Нина. Мыло, полотенце, свежая сорочка и всё, что нужно – вот, позовёте меня.

– Хорошо.

Лада скрылась за дверью, а я ещё некоторое время стояла и смотрела в пол, не решаясь сделать шаг вперёд. Чуть позже, наконец, сбросив с себя старые одежды, я перебралась через край белоснежной ванны и встала на колени. Теперь я имела возможность рассмотреть своё тело тщательно, не спеша. Кажется, я вовсе не старуха, довольно-таки стройная, даже можно сказать, худощавая, со смугловатой кожей, тёмными, слегка вьющимися на концах волосами. Ноги мои, как и руки, усыпаны царапинами и жёлто-серыми пятнами сходящих на нет синяков. Сомнительная красота…

Рядом с ванной стояла бочка, наполненная тёплой водой, и я осознала, что могу заглянуть в неё и увидеть своё лицо… Решимости сделать это не хватало, и я потянулась за ковшом, чтобы зачерпнуть воду.

Тёплые тонкие струйки медленно побежали вниз по моей коже, и для меня сейчас это было лучшим лекарством от всех болезненных переживаний. Нужно было поскорее стереть из головы картины той ночи, старательно прорисовываемые моим воображением и не дающие покоя. Если мне так плохо просто от знания о тех событиях, что же со мной будет, когда я вспомню? Мне придется снова, словно в первый раз, пережить тот ужас. Останусь ли я прежней, той Ниной Сергеевной, которой меня знают здесь? Или сойду с ума, став тем, кем была раньше?

Кем же я была? У меня были мать и отец, ведь как-то я появилась на свет. Скорее всего, их нет в живых. Разве сможет мать оставить своё дитя? Смогла бы я так поступить со своим ребенком, останься он жив? Нет…

Всё бы отдала, чтобы вернуться в ту ночь, и ни за что не пошла бы на этот злополучный мост, обходила бы его за версту. И тогда, возможно, сейчас была бы собой, а не придуманной Ниной Сергеевной без роду, без племени, держала бы на руках моего маленького, живого…

Я провела рукой по слегка выпирающему животу – здесь он жил, и что-то чувствовала я, когда носила его в своём чреве. Какие это были чувства? Любила ли я его ещё до рождения? Наверняка, любила. А может не успела… не успела понять, что это такое – любовь к своему ребёнку, к продолжению себя. Печально всё это, и больно. Переживать то, что до конца понять и принять не имеешь возможности. Жить чужой жизнью, похоронив собственную. И не иметь будущего, пряча глубоко внутри хрупкую надежду на его существование.

Что же заставило меня в ту ночь пойти навстречу смерти? Вдруг я сама бросилась под колеса, и мне жить не хотелось? В таком случае, я глупая, жестокая и эгоистичная особа. А если это всё лишь роковая случайность, стечение обстоятельств, тогда я больше не верю в высшую справедливость и праведный суд. Тогда всё, чему мы все поклоняемся, ложь. И не существует ничьей невидимой руки, направляющей нас по жизни, а мы идём сами, сами спотыкаемся, расшибаем собственные лбы, просто оттого, что не смотрим под ноги. И нет других причин.

– Вот, теперь взгляните, какая вы красавица! – широко и искренне улыбнулась Лада, ставя передо мной тяжёлое круглое зеркало.

– Как же вы сумели донести его до палаты? – удивлённо пробормотала я, крепко вцепившись в увесистый металлический предмет, но стараясь не глядеть на своё отражение. Совсем недавно я просто умирала от любопытства и желания поскорее увидеть себя, а теперь не решалась узнать уже, какая я есть на самом деле.

– Ну же, Нина. Не робейте так, вам нечего бояться.

Я медленно подняла глаза и застыла, словно в палате ударил суровый январский мороз. Из-за мутного, местами исчерченного тонкими царапинами стекла, на меня смотрели большие почти чёрные глаза молодой женщины. Изящно изогнутые густые брови, длинные пушистые ресницы, бледные, почти бескровные губы, чёткий овал лица, тёмно-русые завитки волос у лба, небрежно прикрывающие уже заживающие раны, – неужели это я, неужели это всё моё? Дрожащей рукой я медленно коснулась лица, провела по губам, и женщина в зеркале в точности повторила мои движения.

– Лада… – прошептала я, не в силах отвести завороженного взгляда от смуглой красавицы, испуганно взирающей на меня из старого зеркала.

– Это вы, Нина, я же говорила, что вы – красивая. А вы мне не верили. – Засмеялась Лада. – Уж не знаю, как такая женщина, как вы, может думать, что она одинока. Не может быть такого! Вы же настоящая красавица, художники всей Империи должны в очередь выстраиваться, чтобы ваш портрет писать!

– Это и правда – я? – мне до сих пор не верилось в реальность происходящего.

– Вы, Нина, вы самая настоящая!

– Но как…

– Вы не верите? – удивленно вскрикнула сиделка.

– Не знаю… – растерянно проговорила я.

– Вот же зеркало, и вот вы – в нём. Вы – красивая молодая женщина, настоящая, не нарисованная.

– Почему я такая?

– А какой вы себя представляли?

– Не знаю, не такой…

– Не такой привлекательной?

– Нет. Не такой…думала, я старше, и…

– Вы себя совсем не узнаёте? А вот так? – Лада собрала мне волосы на макушке.

– Не узнаю, совершенно не узнаю. Мне странно и непривычно видеть себя… такой. Будто это и не я вовсе. Не могу описать свои чувства… – я положила тяжёлое зеркало на колени, и тут же подняла и снова поставила перед собой, не обращая внимания на трясущиеся от усталости руки.

Надо же – это, в самом деле, я. Но я не помню себя такой, и, если честно, вообще никакой себя не помню. Мои представления о своей внешности ограничивались моей скудной фантазией и бесполезными попытками что-то прочесть во взглядах посторонних людей. Теперь я увидела себя, похожую на какую-то восточную женщину, или даже цыганку – смуглая, черноглазая, темноволосая. Вот такая я оказалась. И придется жить с этим дальше, с новым именем и с незнакомой, но достаточно приятной внешностью.

– Улыбнитесь уже, Нина, – радостно попросила Лада.

– Я не знаю…готова ли я улыбаться сейчас. – Внимательно рассматривая своё отражение, сказала я. – Это всё непривычно и неожиданно для меня. Видно, крепко меня ударили в ту ночь, раз я напрочь позабыла всё на свете. И не уверена, что желала бы возвращения памяти.

– Вы всё обязательно вспомните, и всё у вас будет замечательно – лучше всех. Вы этого заслуживаете больше, чем кто бы то ни было. – Лада крепко обняла меня, словно родного человека. И почему-то невозможно захотелось ей поверить, но до конца сделать это не получалось.

– Ой, а мне пора уже. – Засуетилась девушка. – Оставлю вам зеркало – любуйтесь собой и привыкайте к себе – красавице.

– Сложно будет привыкнуть.

– У вас и выбора нет, Нина Сергеевна.

– Ты права, Лада. Всё, что со мной происходит – совершенно без моего выбора, без моего согласия. Имя мне дали – без выбора. Ведь меня же по-другому зовут? И жизнь моя будущая – без выбора. – Печально вздохнула я.

– Вы снова за своё, Нина? Почему никак не можете взять в толк, что теперь ваша жизнь будет лучше прежней, что бы там ни было в вашем прошлом. – Строго отчитала меня Лада.

– Почему же… я хочу, чтобы все мои страдания остались в прошлом…

– Так там они и останутся, Нина. И теперь всё будет совершенно по-другому, все будет очень даже хорошо, вот увидите.

– Не знаю…

– Зато я – знаю. Вы такая хорошая, красивая, добрая, и вы очень сильная женщина. Иначе и быть не может! – громко рассуждала девушка, стоя в дверях, и я поняла, что в который раз отрываю Ладу от важных дел.

– Прости, я снова веду себя, как эгоистка. Мне очень одиноко, и столько всего навалилось…прости, прошу.

– Не стоит, Нина, прощения должны просить виновные, а вы ведь ни в чём не виноваты. Отдохните, насмотритесь на себя хорошенько. – Сочувственно глядя на меня, сказала сиделка.

– Виновата, я не даю тебе работать, мешаю, как…

– Вовсе не мешаете, мне нравится проводить с вами время, но нужно идти, меня ждут. А завтра снова увидимся, и поболтаем. Завтра принесу вам что-нибудь из одежды – у меня есть парочка совсем новых платьев, вам должны быть в пору. Сделаем вам прическу, и тогда вы точно не будете больше сомневаться в своей привлекательности и в своём светлом будущем. Вот увидите!

– Спасибо тебе. За всё спасибо. – Я подошла к Ладе, крепко сжала её руку, и поцеловала запястье.

– Что вы, не нужно, – девушка испуганно отшатнулась и выдернула руку.

– Ты столько для меня делаешь, и не только то, что предписано твоими обязанностями. Почему? – я внимательно заглянула в глубокие, словно море, глаза сиделки.

– Ах, Нина. – Девушка слегка смутилась. – Понимаете, я в вас будто родную душу почувствовала, и кажется, давно знаю вас, много-много лет. Не могу этого объяснить. Я вас сердцем чувствую, и очень привязалась к вам…ой, я пойду, пора мне к тётушке – лекарство нужно ей давать, да и ужин скоро. Я завтра приду к вам. И не думайте больше, что вы одиноки. Теперь у вас есть я.

Лада ушла, а я сидела ошарашенная её последними словами. Она словно дала мне пощёчину, но так ласково и нежно, что я, не почувствовав боли, пришла в чувства. В самом деле, эта юная и не по годам мудрая девушка, все эти дни поддерживала меня, была рядом не только как сиделка, но и как друг. Она радовалась моим успехам и оплакивала моё горе вместе со мной. А я, неблагодарная, не замечала этого, принимая как должное её особое отношение ко мне.

И до той жуткой трагедии я не была на самом деле одинока. У меня был ребёнок… мог бы быть… И где-то должен быть его отец, я же не дева Мария. Какой он, тот мужчина? Интересно, любила ли я его, и какие чувства он испытывал ко мне? Почему-то трудно поверить, что он любил, судя по произошедшим позже событиям. Ведь его нет рядом, он даже не искал меня. Наверное, я не была нужна ему совсем, как и был не нужен мой ребёнок. Мой! Не его, а только мой! Хотя, теперь он только Богу принадлежит…

Я, наверное, всё же заслужила возможность начать жизнь заново. Уж не знаю, почему, может, за все страдания и испытания, что выпали на мою долю. И небеса послали мне Ладу. Как поддержку, как друга, как близкого человека, как ангела, способного вытащить из лап самой смерти, вдохнуть жизненную силу в истерзанное, опустошенное тело, подать руку вовремя и не дать скатиться на самое дно. И она перечеркнула, разорвала в клочья моё неверие в себя, путы одиночества и страх жить новой жизнью. Я больше не боюсь ничего, теперь я не одна. Теперь у меня есть Лада.

Глава 4

Совсем скоро меня отпустят. Не могу поверить! Наконец-то моё заточение в этой однообразной, порядком надоевшей за последнюю неделю больничной тюрьме закончится! И я перееду жить к Ладе, она любезно согласилась приютить меня, а я обещала помочь ухаживать за её тётушкой, пока Лада на работе. Она до невозможности хорошая! И никак не могу взять в толк, за какие заслуги на мою голову свалилось счастье узнать и подружиться с этой необыкновенной девушкой. Лада стала мне родным человеком, близкой подругой, моим ангелом-хранителем. Без неё я непременно пропала бы.

Каждый день я с нетерпением ждала её прихода, мы подолгу болтали обо всём на свете, и мне было так легко с ней говорить, раскрывать ей себя, совершенно не опасаясь, что она не поймёт, не поддержит или, упаси Бог, обманет. И чувствовала, что моё отношение к Ладе взаимно. Это она выбрала меня в качестве друга, а я не смела и мечтать об этом. Само собой всё получилось, и я теперь не представляла свою жизнь без Лады. Не будь её рядом, не было бы и меня. Она дала мне силы пережить все свалившиеся на меня несчастья, и их хватит, чтобы справиться с будущими напастями.

Лишь Богу известно, что ждёт меня после возвращения памяти. Но что бы ни случилось, Лада навсегда останется важной частью моей жизни. Моей новой жизни.

Вероятно, пережитые нами обеими страдания, настолько тесно сблизили нас. Лада потеряла мать, которую безумно любила, но смогла выстоять. Потом – ушёл из жизни пусть не столь любимый, но всё же дорогой её сердцу мужчина. Лада так и не смогла ответить на мой вопрос, любила ли она своего мужа. Любила, наверное, как близкого человека, уважала и трепетно относилась ко всему, что было с ним связано. Но это не было то всепоглощающее, затмевающее разум, подчиняющее сознание чувство между мужчиной и женщиной, которое описывают в любовных романах. Не было огня в глазах Лады, когда она вспоминала мужа. Когда говорила о матери – лицо её преображалось и излучало необыкновенное сияние, а покойный Илья Андреевич не вызывал подобных эмоций. Она и не могла успеть полюбить его: шестнадцатилетняя юная девочка – взрослого статного, многого добившегося к тому времени мужчину. Лада скорее испытывала чувство долга по отношению к любимой тётушке, считала себя в некоторой степени обузой, и стремилась отплатить за потраченные на неё годы, силы, средства. Илья Андреевич как нельзя лучше подошёл на роль разменной монеты, но только Лада не понимала, что сама оказалась таковой. Она променяла свою молодость, красоту, возможность искренне любить и быть любимой на покой и благополучие тётушки. А когда пришло нежданное освобождение от не приносящих радости семейных уз, первой не выдержала как раз дорогая Ладиному сердцу тётя, и слегла больная, снова загоняя свою единственную племянницу в долги.

Лада очень несчастна на самом деле, но не осознаёт этого, и в этом её преимущество. Будь я на её месте, давно умерла бы от жалости к себе, сломалась бы. А она – нет. Кажется, всё произошедшее с этой доброй, милой девочкой, придало ей ещё больших сил. Она только с виду такая нежная и хрупкая, наивная, добрая. Но внутри спрятан несгибаемый стержень, который, как мне порой кажется, совершенно невозможно сломать. Лада – смиренная, богопослушная, она чутко относится к боли и переживаниям других, и всё принимает близко к сердцу, но, несмотря на это, ей удаётся сохранять вкус к жизни, искренне радоваться неприметным мелочам самой и открывать эту радость людям вокруг. Как у неё это выходит – непостижимая загадка для меня.

Что до меня, так я до сих пор ничего не вспомнила, ни одно мало-мальски значимое событие так и не всплыло на поверхность моего сознания. И доктор, и медицинские сёстры, и Лада – все в один голос твердили, что я обязательно всё вспомню, это вопрос времени. Но сколько этого времени потребуется, озвучить с точностью до дня никто не решился. Рамки были весьма размытыми – от нескольких дней до нескольких лет. Поэтому я смирилась со своим положением погрязшей в беспамятстве женщины. Опять же, выбора у меня не было.