Чем Черт не шутит

– То есть – сегодня – ты сюда не сморкался?

– Он – чистый! Я его вообще не трогал, случайно нашел в этих штанах, которые мне дали.

– Слушайте оба. Идите уже, а? Пожалуйста, – попросил Рае и облизал пересохшие губы.

– Погоди, – Панир смочил платок и провел им по верхней царапине очень нежно, но Рае так взвыл, что Панир замер с тряпкой в руке, а Тжум схватился за голову.

От спины Рае побежал дымок, а по щекам покатились слезы.

– Боже, что это за хрень такая? Вот же гад! – возмущались оба послушника.

Рае закрыл пылающую спину рубашкой, предложив остальным:

– Свалите люди, Бога ради!

Панир выбежал в коридор и заорал:

– Кто-нибудь! Кто-нибудь!

– Нам не просто кто-нибудь нужен, – пробурчал Тжум, пока Панир вопил за болтавшейся дверью, – а кто-нибудь нормальный! Есть здесь нормальные люди? Даже интересно. Чую, всех нас тут распишут под хохлому…

Рае ничего не ответил, и лишь входная дверь жалобно и жутко стонала, болтаясь на петлях.

Туда-сюда. Туда-сюда.

От дальней кабинки послышался тонкий протяжный звук, как будто кто-то провел смычком по ржавой струне, – дверь прижалась к стене и затихла, а за ней нарисовался белоглазый мальчик с длинными руками, торчащими из-под бахромы надорванных рукавов, волосы его вились, как спирали, а на указательном пальце левой ноги поблескивало золотое кольцо. Послушники уставились на него, как на экспонат. Рае даже забыл на секунду о боли.

– Вообще-то, невежливо так на людей таращиться, – заметил мальчик и отправил толстенную книгу, которую держал в руках, к себе подмышку, отчего плечо его криво приподнялось. – И не советую промывать колдовские раны водой, это верный способ получить еще и ожог. Приложи лучше подорожник или сок мяты.

– А растут они у тебя в причинном месте? – недружелюбно поинтересовался Тжум. – Потому что лично я, не видел здесь ни одной травинки нигде.

Провидец глядел на них своими пустыми глазами, и Рае подумал, что считать с этих глаз, как с белого листа, ничего нельзя.

«Слепой» протянул Рае руку и представился:

– Я Крола. Приятно познакомиться, друг, – Рае опешил от такого обращения, но, помедлив немного, протянул руку в знак солидарности.

Здоровались здесь не так, как дома, а каким-то замысловатым неловким жестом: ладонь в ладонь.

– Блуэ, из туалета вышел и рук не помыл, – снова сморщился Тжум.

– Я пока вас ждал – читал, а потом слушал, интересно было, что вы учудите, я ведь не все вижу, – улыбнулся Крола, затем порылся в кармане и протянул Рае темный пузырек. – Держи, станет легче.

В момент передачи снадобья из рук в руки вернулся раздосадованный Панир.

– Никого нет, прикиньте! Я тут ору, взываю о помощи, а никто даже не вышел… Как-то козлино тут все устроено, – негодование отвлекло его от нового лица, но высказавшись, Панир уделил внимание и провидцу. – Здоро́во, ты кто?

– Если здесь что-то угрожает тебе, – Крола подошел к умывальнику, набрал в сложенные ковшом руки воды и опустил в них лицо, а потом, глядя в тусклое зеркало, добавил, – это немногих волнует. Вот если ты сам угрожаешь – другое дело. Пустошь выставит тебе такой счет, что ты вряд ли сможешь его оплатить.

– Что ты хочешь сказать? – поинтересовался Панир, все еще раздраженный бесплодными поисками помощи.

– Он хочет сказать, – вмешался Тжум, – что начни ты вместо того, чтобы на весь коридор орать «помогите», крыть матом того же Инара, кто-нибудь непременно откликнулся бы, верно?

Крола кивнул, но добавил, потому что Панир подозрительно заинтересовался:

– Правда, крыть матом конкретно Инара настоятельно не рекомендую. Даже в мыслях, не то что вслух.

– Вот тебе и свобода слова.

– Давай помогу, – Крола забрал пузырек обратно, потому что Рае не знал, что с ним делать и просто держал в руке.

Провидец смочил содержимым рубашку и аккуратно промокнул порезы.

– Я Рае.

– Я знаю, часто тебя вижу.

Крола заткнул крышку на пузырьке и отдал послушнику.

– Что значит «вижу»? – выдохнул Рае с явным облегчением.

– То и значит. Вижу тебя, сквозь время и пространство. Что ты делал, делаешь или будешь делать.

– Отстой какой, – возмутился Тжум, – типа, как камера наблюдения? А если он в носу или в заднице ковыряется?

– А маму мою ты видел? – перебил Рае, не вслушиваясь в смысл слов.

– Видел.

– Когда?

– На прошлой неделе.

– И что с ней?

– Да ничего, живет, как жила, не помнит тебя совсем. В ее доме нет ни твоих вещей, ни фотографий, она ходит на работу, а по вечерам читает, покупает еду и ест прямо из пластиковых контейнеров.

– Да… она часто так делала, – сердце Рае съежилось от потери. – И она не плачет, не ищет меня?

– Нет.

Воскресенье

Утром в маленькое зарешеченное окно под потолком проник тонкий золотой луч, нарисовав на стене нежную полосу, от которой унылая камера стала уютнее. Рае не мог оценить изящества световой драпировки, потому что лежал на животе, щекой в подушку, с вытянутыми вдоль тела руками, и смотрел в пол, где маленькая серая мышь, попискивая, обнюхивала углы и стены. Спина монотонно ныла, а правая нога, свесившаяся с кровати, дергалась, задавая этому нытью рваный ритм.

Рае, всю ночь силившийся заснуть, закрыл глаза и зло уткнулся в тощую, набитую травой подушку, отгоняя часы тяжелой бессонницы, потом вывернулся – вдохнуть, и медленно сел на кровати. Прямо, как вбитая в землю палка. Посидев так недолго, он осторожно поднялся, подошел к железной двери и пнул ее ногой, крикнув в решетку кованого оконца:

– Эй! Есть там кто? Я пить хочу! Дайте воды!

И тут же отпрянул – снаружи по двери ударили металлической палкой. Грохот не уступал грозе.

– Заткнись лучше, тебе не положено!

На крыльце Костра, куда его конвоировал нелюбезный стерх, Рае поджидали Панир и Тжум.

– Привет, – выдали они синхронно.

– Ну и как оно? – поинтересовался Панир, прочитывая изможденную бледность, ввалившиеся щеки, припухшие веки. – Выглядишь паршиво.

Крола сидел на ступенях чуть выше других, в руках у него была фляжка с настоем и бумажный сверток, а в нем – булка, щедро смазанная маслом.

– Ш-си-бо, – поблагодарил послушник, тут же набив рот.

– Не за что, – усмехнулся провидец. – От нашего дара не так много практической пользы, рад услужить, когда удается.

Панир порылся в кармане и протянул Рае завернутый в накрахмаленную салфетку круглый ореховый шарик, а Тжум – вытащил сигарету:

– Ну че, с миру по нитке?

Через три дня Рае выпустили из Острога и разрешили обедать вместе со всеми – вареный ячмень с пареной репой и смородиновый чай стали самым изысканным яством во всей его жизни. Дома Танра починила больную спину за одну ночь какой-то волшебной примочкой, однако ни сытость, ни целость не смогли вернуть утраченный сон.

Среди ночи Рае, прихватив с собой большую свечу, вышел на крыльцо и достал книжицу, которую украдкой пронес в камеру и куда записывал исчезающие воспоминания. Он и сам не знал, зачем ему это нужно, просто тонкие буквы, которые Рае выводил крошащимся угольным карандашом между родных книге строк, отвлекали его от унылости тюремного одиночества, пожирали бесконечное время свободных часов и уносили в далекий мир, словно он выдумывал свое прошлое, а не жил им.

Разглядывая уже написанное, Рае встретил слабое темное утро. День обещал быть хмурым, тяжелые осенние облака растаскивало и рвало ветром на бледном, как глаза старика, небе, зачумленные тучи неслись друг на друга – тени мятежных духов, черные мысли.

Рае отложил книгу, достал из кармана выданный Танрой серебряный портсигар, на крышке которого темнели зазубрины гравировки (змея, кусающая свой хвост), очертил кольцо большим пальцем и открыл коробку. Кончик самокрутки, подпаленный прыгающим огоньком свечи, приятно затрещал. Рае вдыхал горький дым, легкий пепел отлетал, как снег. Постепенно жар подобрался к кончикам пальцев. Послушник отбросил окурок в зольную лунку, где тот сразу погас, и посмотрел на тревожное небо, на синее дождливое пламя реки, напомнившее ему о человеке, который за ним прячется. Рае вытащил карандаш из-за уха и принялся рисовать через полосы строчек (вышло совсем непохоже), но ему нравилось присваивать чужие черты и переносить их на бумагу даже такими, искаженными.

У калитки появился Ситра, шагнув прямо из воздуха.

– Ты что тут делаешь? – спросил змей, хмуро глядя на Рае.

Послушник захлопнул книгу.

– Ничего. Думаю.

– Про что?

– А ты сам, что здесь делаешь? – вернул вопрос Рае.

Ситра не ответил, схватил свечу и торопливо умылся, водя огоньком по лицу и шее.

– Такие малявки, как ты, спать должны. Почему не спишь?

Змей поднялся по ступеням, не вернув огарок. Рае пожал плечом, обдумывая ответ, он смотрел на Колпак – капли дождя расплывались по нему, текли во все стороны: жаль не слышно, как они стучат.

– Бр-р… – поежился Ситра, проследив этот взгляд, и, прежде чем спрятаться в доме, попросил. – Не говори ему, что я прыгнул, ладно? Я проспал, не успел бы ногами.

Рае прижал книгу к груди и кивнул.

Завтрак проходил в гробовом молчании: Танра разливала бодрящий отвар шиповника в кружки, Радмин читал книгу на языке, которого Рае не понимал, Ситра сидел у печи, с задранными до колен штанинами, погрузив ступни в алые угли. Рае чистил от скорлупы белоснежное, словно глаз провидца, яйцо, предварительно раскатав его по столу, так что весь покров истрескался до мелких-мелких мозаик. Наставник отложил книгу и коротко глянул на змея, тот мгновенно поднялся, словно его окрикнули, подошел к хозяину, и они оба исчезли, нырнув в Пустоту.

– Сегодня – свободный день, чем займешься? – спросила Танра.

– Понятия не имею, – ответил Рае. – А чем тут можно заняться?

– Прогуляйся к реке, только не подходи слишком близко, это может быть опасно.

Ведьма обхватила чашку кончиками пальцев и сделала короткий, но звучный глоток.

– Я уже ходил, – Рае проглотил рассыпчатое солнце желтка.

– Тогда пойди на Площадь, сегодня будет ярмарка, или к Пустырю Валунов, там можно увидеть Лысую гору.

– Лысую? Почему?

– На ней не растет ничего.

Танра допила чай и поставила чашку в пустую тарелку, маленькое донце взвизгнуло от этого соприкосновения.

– Я видел, у вас есть озеро. Можно в нем искупаться?

Рае сгреб твердые скорлупки в маленькую кучку, смел их со стола в ладонь и высыпал в опустевшую чашку.

– Это не озеро. В нем нельзя купаться. Это чаша со святой водой, где рождаются змеи.

– Ситра родился там? – удивился Рае.

– Да.

– Красивое место. Там есть ветер, а здесь нет. И дождя не слышно совсем… Как вы так живете?

– Рае, родной, ты привыкнешь, – сказала Танра и протянула руку к нему, погладить по голове.

– Не хочу ничего забывать, – возразил Рае и поднялся из-за стола.

– Все будет хорошо, вот увидишь. Нужно только потерпеть.

Рае обошел Площадь, но ярмарка ему не понравилась – суета людей походила на мельтешение опарышей в гнили. Он направился к видневшимся поодаль кривым столбам, невозможно было понять, как те удерживались в воздухе: сложенные из огромных тяжелых камней, едва касавшихся друг друга самыми неустойчивыми сторонами. Казалось, тронь – и шаткие колоссы обрушатся на город, раздавят его. Заманчиво. Рае подошел ближе и попытался качнуть один из монументов – тот не дрогнул, ощущаясь под рукой монолитом. Рае попробовал забраться наверх, но в районе пятого камня ему стало не по себе: высоты он боялся всегда, даже дома. Спускаться было еще страшнее, так что с третьего камня он просто спрыгнул – удар о землю оказался серьезнее, чем он ожидал: ступни болезненно отозвались на это приземление и еще долго ныли.

Лысая гора возвышалась угрюмой безжизненной скалой, над которой кружили вороны. Рае смотрел на нее сквозь стекло Колпака, жалея, что нельзя подступиться к гладкой ее поверхности, сиявшей в косых лучах дождя. Он двинулся вдоль окружности, очерченной заслоном в надежде избежать любой встречи. Безрадостная каменная равнина простиралась до самого горизонта.

Редкие дома быстро закончились, последними, стоявшими на отшибе были Погреба Кощея – низкие постройки, сложенные из черного кирпича. Фонари светили тьмой: угольные юбки мрака, болтавшиеся подле высоких столбов, превращали белый день в ночь. Рае стало нехорошо рядом с ними, он обошел их обратный свет как можно дальше, боясь пропасть в нем, точно в черной дыре.

Зеленое пастбище, раскинувшееся после обители темноты, оказалось самым славным местом в Пустоши. Яркая, но не слишком упругая трава (местами жухлая, местами сочная) весело торчала из земли, как непослушные со сна волосы. Рае не стал ступать на нее ногами – так ему сделалось жаль всклокоченной радости – а коснулся живого ворса ладонями, гладя, как холку доброй собаки. Овцы бездумно блеяли вдалеке.

Вечером Рае снова сидел на крыльце и смотрел, как река меняет свой цвет: огонь в ней становился прозрачным и холодным, словно свет звезд, одна из которых уже показалась над алеющим горизонтом – бриллиантовая мушка над сумеречной губой.

Черная птица спикировала с высоты и села на забор, нервно дергая клювом, словно надеясь пропороть воздух, затем поднялась, тяжело прохлопав крыльями над головой Рае, и вцепилась когтями в край крыши, где стала бешено каркать. На крыльцо вышла Танра, протянула руку, подманивая ворона, но тот не спустился к ней.

– Это к тебе, – сказала ведьма, и Рае доверчиво, но с опаской открыл ладонь, куда тут же вонзился острый клюв.

Кровь побежала в разные стороны, оплетая руку. Рае не успел вскрикнуть – в голове ясно послышался голос Панира.

– Здоро́во, друг! Зацени, какая хрень, круче телефона! Больновато, конечно, но мне сказали, следов не останется. Слышишь меня?

Рае кивнул.

– Алло! Слышишь?

– Слышу, – ответил Рае. – Слышу.

– Ну, скажи, тема!

– Тема.

– Во-во. А ты был на ярмарке? Я таких вкусных сладостей в жизни не ел, просто огонь! А какие у них факиры, одуреть можно! Ты зря не пошел, это даже не фокусы, а какое-то волшебство, такие они штуки выделывают, салют по сравнению с ними – фуфло полное. Ты слышишь?

– Ужин стынет, – позвала Танра,

Рае ответил одной: «Иду», а другому: «Мне пора, завтра расскажешь».

Ворон поднялся в воздух, и ранка, действительно, сразу же затянулась, только кровь пришлось отмывать под краном.

Ситра с Радмином появились из того же угла, в котором пропали утром, оба тихие и уставшие. Змей сразу разделся и залез в печь с головой, точно в чан с водой. Колдун с жадностью принялся за еду. Рае стучал ложкой в быстро пустевшей плошке, а Танра смотрела на всех и вздыхала.

Ситра остался ночевать дома, и Рае, мучавшийся без сна, тихонько вошел к нему в комнату со своей подушкой и одеялом, пристроился рядом с кроватью, немного повозился, укладываясь на жестком холодном полу, а после заснул коротким тревожным сном.

Экскурсия

Проснулся Рае от боли и ругани, последовавшей за ней.

– Черт тебя побери, мелкий! Откуда ты взялся? Я же тебе чуть кости не переломал! Ведь нет? – Ситра, спустивший было ноги с кровати и обрушивший их не в пол, а в чужое зыбкое тело, сидел на матрасе, поджав колени, и с тревогой смотрел вниз.

– Ты живой вообще?

– Порядок, – заверил Рае, потирая живот. – Извини, – прибавил он, покраснев с ног до головы, и, прихватив сбитые в единый комок одеяло и подушку, вышел из комнаты. У себя он сбросил все это на пол возле кровати и сразу спустился вниз – попить, помыться, переодеться.

За столом Танра спросила:

– Что там у вас случилось?

Рае пожал плечом. Ситра проигнорировал вопрос. Ведьма продолжила расставлять тарелки.

Радмин сошел вниз последним: сонный, усталый, лицо его за ночь раздулось и оплыло, как будто спал он на мокрой подушке. Змей бросил настороженный взгляд на хозяина. Внутри Рае тоже шевельнулось какое-то беспокойство, но и он промолчал, отхлебнув из чашки слишком много и резко, обжег холмик губы и небо, словно срезал с них полосу кожи тупым ножом, и после все утро трогал языком воспаленные бугорки.

На широком крыльце Костра, протянувшемся от одного крыла до другого, полулежал Ситра, упираясь локтями в ступени, небесные глаза его были укрыты тонкими шторами век, он то ли дремал, то ли нежился в лучах едва теплого солнца и мало чем отличался от обычного человека. Панир бездумно и нервно грыз сахарную палочку. Тжум играл сам с собой, скидывая с руки в золу сложенный углом перочинный нож. Тримул стоял вдали ото всех, скрываясь в тени, ужасающе бледный и тощий. Рае глядел на него и думал: «Может, и правда, стоит сообщить кому-нибудь, что этот кент конкретно торчит? Куда смотрит его наставник?».

Рае нащупал портсигар, но не смог прикурить, потому что забыл спички в старых штанах – Черт его дернул с утра намыться. Бесполезная самокрутка висела на губе, пока он ругал себя последними словами. Вдруг кончик ее вспыхнул – Рае чуть не сплюнул сигаретку на землю, едва успев перехватить пальцами, и теперь озирался в поисках того, кому, собственно, обязан. Тагдим покачал пальцами вскинутой в воздух руки – Рае растерянно кивнул ему в знак не самой искренней благодарности и недоверчиво затянулся.

Когда явились Мадгар с Тулем, послушники отделились от змеев и последовали за ними, синхронно, как крысы на звуки флейты.

Чудовищные часы висели над Гнездом, точно острие копья святого Георгия над пастью змия. Корпус их был выполнен из черной кости, такой же гладкой, как стволы деревьев в Мертвом лесу. Последние рассветные песчинки упали на темную горку, и чаши поменялись местами.

Гнездо – круглое, как гигантский цилиндр, здание: черный кирпич, свинцовые ставни, множество медных лестниц, ведущих к бесчисленным входам первого, второго и третьего этажей, будто внутри него комнаты или кабинеты не сообщались между собой. Огибал его сажевый газон, исполосованный десятками мостков, отлитых из червленого серебра в вечных здешних орнаментах. Со всех не-сторон Гнезда, как разметка на циферблате, торчали часовые – змеи-палачи. Их лица ничего не выражали, они не были ни равнодушны, ни торжественны, казалось даже, будто они – просто статуи, правда, лица изваяний порой выражают больше, и много больше. Один из часовых повернул голову, голубые глаза его осмотрели толпу, он моргнул раз, второй и вновь отвернулся.

Мадгар подошел к особой двери из промерзшего олова, вскипавшей ледяными картинами, похожими на те, что Рае видел в пылающем варианте в адском подвале в первый день. Лестница, врытая в иссохшую землю, вела вглубь и во тьму. Стены переливались синим пламенем. Настала пора спуститься вниз.

В Ад.

Рае почувствовал, что дышит, что ему нужно дышать, напрягать легкие, заставлять их втягивать кислород – чем сильнее темнело перед глазами, тем меньше становилось воздуха, как будто он заканчивался вместе со светом. Рае отчаянно потянуло назад, подняться наверх как можно скорее, немедля, и там дышать, дышать вдоволь, но он не позволил себе даже головы повернуть, чтобы посмотреть на того, кто следовал за ним.

В конце лестницы их встретила не новая дверь, а расширившаяся темнота, ступни на измерзшей земле горели: захочешь – не остановишься. Не один только Рае шагал, как бы пританцовывая, но и все остальные, даже Мадгар, отдергивали ноги от тверди, мечтая уметь летать, – холод бил снизу, сотрясая все тело. Постепенно дрожь дошла до зубов.

По льду поземкой стелился сумеречный свет, наползая порывами, будто его подгонял ветер, и зловеще расписывал остановившуюся процессию. Издали явился некто в невозможно белом, сшитом из чистейших снегов одеянии. Рае прочел в голове: «Тирон».

– Все сюда, – прогрохотал голос, рожденный могучим, как айсберг, нутром Демона.

Послушники столпились возле гробовых врат, словно агнцы, пригнанные на заклание. Обледенелые створки тяжело разошлись – Туль и Мадгар первыми спустились вниз. Самоубийца, рванув за ними, поскользнулся и покатился вперед, вскрикнул и зарыдал. Все беспомощно созерцали чужие страдания. Гиркаст, присев на корточки рядом с ним, коснулся вздувшейся лодыжки, и Самоубийца тут же перестал хлюпать носом и вскочил на ноги. Гиркаст, развернув за собою все головы, подошел к Тирону – Могучий Демон и тонкий Черт рисовались такими же разными, как холм и скала.

Гиркаст щелкнул пальцами – жест этот будто вспыхнул в морозном воздухе – лед под ногами потеплел и засиял подрагивающим и словно дышащим светом, казалось, там, под выстывшим зеркалом, заточено облако, огромное, больное, чахлое.

Над головой висела тяжелая непроглядная чернота земли, в нескольких редких местах сверху вниз тянулись тонкие темные колонны с льдистыми проседями, сужавшиеся к центру, как кости. На западе внутри огромного котлована, похожего одновременно и на противень, и на кратер, заунывно кружились, точно заключенные на прогулке, неисчислимые души грешников, вновь обретшие плоть. Их тела были синими, как и здешний свет, а ноги рождали пепел, что поднимался вверх, словно обратный снег, всасываемый обледенелым земляным сводом.

Змеи-палачи окружили призрачную толпу, будто черное ожерелье бледную шею. Рае, глядя на них, вспомнил конвой, который видел однажды: охранники с автоматами в форме цвета травы и заключенные в блеклых, цвета пепла, одеждах; первых было намного меньше, чем вторых. Радан подумал тогда, почему большинство не нападет вместе, почему слушается? Ведь терять уже нечего. И сейчас Рае не понимал: почему весь Ад разом не хлынет из котлована, по головам и спинам друг друга, он уже видел волну, которая поднялась, затаптывая и Демона, и Черта, и самого Рае, и всю Пустошь. Почему они бездействуют?

Как ответ на его вопрос, палачи пришли в движение. То тут, то там в нераскаянном бледном море вспыхнули несколько человеческих факелов. Стаи черных птиц – сияющих чудищ, огромных, голодных, начали рвать оставшихся. Куски гнилого мяса разлетались и вспыхивали в воздухе. Жуткая вонь и крики заполнили котлован. Рае сглотнул и задержал дыхание, иначе его вывернуло бы наизнанку.

Послушник отвернулся, ища глазами Черта, точно луну в непроглядной черноте ночи. Гиркаст был одет в такую же белоснежную рясу, как тогда – в Лесу Мертвых, когда они первый раз встретились, но сейчас к ней прилагался еще и свитер, невозможно человеческий, из колючей шерсти, с выпуклыми узорами, странно домашний, – Черт прятал в нем руки, как если бы они мерзли. Неужели все только сон? Маленькие рога, как морские раковины, выступали у него над висками, придавая неземному лицу трогательный детский вид. Рае почувствовал себя старше его и тут же устыдился этой покровительственной мысли.

Гиркаст пристроил к губам самокрутку, подумал немного – белая сигаретка так и торчала у него изо рта – потом достал спички и прикурил. Руки у него подрагивали от холода, но взмах, которым он потушил огонек, был похож на жест дирижера – резкий, церемониальный, невесомый.

– Таков Ад, пока не село солнце. Везде бывает зима, как видите. На закате здесь, я бы сказал… – Черт с мгновение подумал, – ослепительно, – и, сняв с языка коричневое пятнышко табака, глубоко затянулся. – Они радуются огню. Недолго. Не стану вам докучать россказнями, хоть у нас тут как будто экскурсия, уверен, вы и сами все быстро поймете. Ад сегодня чрезвычайно просто устроен, даже – примитивно.

Рае не мог пошевелиться, что-то не давало ему покоя, что-то еще более непонятное и тревожащее, чем происходящее вокруг. Он резко стронулся, когда Тжум подтолкнул его в плечо, и они вновь двинулись непонятно куда.

Когда воронка человеческой скорби пропала из виду, погрузившись в глубокую тьму, Черт и Демон остановились. В воздухе возник стол, перепачканный багровыми и ржавыми пятнами коррозии и крови, он выглядел так же обыденно и жутко, как электрический стул в камере смертников. Гиркаст провел по нему ладонью, словно отогревая, и на столе, как в реактиве, проявился человек.

Несчастный дрожал, силясь понять, что происходит, озирал себя, докуда мог достать взглядом, содрогаясь в попытках вырваться из невидимой хватки. Пот лился по его лицу, губы кривились, изо рта рвались нервные звуки. Рае закрыл глаза, но ему хотелось закрыть и уши, как было дома, когда в кино показывали слишком страшную сцену.

Тирон готовил орудие пытки, которого, правда, никто не видел, а Гиркаст курил чуть в стороне от эшафота. На холоде дым вокруг его лица был тяжелым и плотным, как туман Пустоты. Длинные черные волосы, забранные в неплотную косу, перечеркивали уши, тонкая шея, лунная кожа и рубиновые глаза делали его настолько красивым, что Рае стало невыносимо смотреть на Черта.

Все было неправильно. Противоестественно. Невозможно. Ничего этого не должно было происходить.