Чем Черт не шутит

– А…то…ие…меи? Зачем…ни? – поинтересовался Радан, затолкав за зубы мешавшийся хлеб – щеки раздулись, как у хомяка.

– Или жуй, или спрашивай. Посмотри, сколько крошек после тебя!

Радан вытаращил глаза на белые крапинки на полу и столе и ретировался за дверь, пока его не заставили убирать.

Солнце оторвалось от горизонта, теряя кровавый цвет, – бледность светила и здесь мерилась золотом. Странные блики горели в небе, словно на дне банки, вращаемой на свету.

– Что это? – спросил Радан у Ситры и показал на яркие точки в вышине. Змей двинулся еще быстрее. – Тебе трудно ответить? – не отставал Радан, и зверь понял: себе дороже.

– Колпак.

– Что еще за Колпак?

– Заслон.

– От чего?

– От дождя. От взглядов.

– А нельзя просто каждому выдать зонтик? – Радан недоуменно вертел головой, разглядывая играющие на солнце белые отблески, вспыхивавшие то тут, то там.

– Как-то не догадались – тебя, видно, ждали.

– Не, ну правда.

– Все, интервью закончилось.

– Ого, какие ты слова знаешь! – Радан с любопытством посмотрел на Ситру.

– Не в лесу, вроде, и живу.

– Ага, в бутылке, как мышь.

– Ты тоже, теперь здесь, крысеныш! Если до тебя до сих пор не дошло.

– Это ненадолго.

Взъярившийся было Ситра посмотрел на Радана с изумлением, а потом оглушительно расхохотался, показав клыки и кадык дну банки, которой они были накрыты. В этом смехе, будто возвратившемся из-под купола, Радан заметно приуныл, так что зверю даже сделалось жаль его, дурачка. Самую малость.

От реки, мимо которой они проходили, веяло не холодной прелой сыростью, а сухим терпким жаром.

– Как такое возможно? – не унимался Радан, не взывавший, однако, ни к кому конкретно.

– Еще что-нибудь спроси, и я тебя туда сброшу – сам все и распробуешь.

Радан не очень поверил в то, что этим и кончится, но немного обиделся и потому помолчал шагов шесть или восемь.

– Да ладно тебе, чего ты выделываешься?

– Хватит клювом щелкать – запоминай дорогу. Я тебя первый и последний раз провожаю.

– Какие все важные, с ума бы не сойти… Вот если бы ты оказался у меня дома, я бы тебе все рассказал и показал. И заброшенный завод, где в прошлом марте нашли человека с отверткой в шее, а в этом октябре – женщину без одежды. Такое место, знаешь, злое. Делай что хочешь – никто не узнает. Там ребята постарше, в основном, собираются, травы дунуть или водяры бахнуть да с девчонками позажигать, а мы на великах иногда катаемся, – Радан вдруг споткнулся и поправился, – катались… – затем продолжил обзорную экскурсию в тоннели уже ссыхающейся памяти, как будто от самого себя отгоняя прошедшее время. – И еще парк показал бы, где, типа, гуляют туберкулезники. Там ни одной тропинки нет. Все травой заросло по колено. А в июне вечером – просто смерть. Комары зажирают… И про тюрягу, где зэки из окон бросают записки, которые никто не читает. Они размокают под дождем, чернила стираются, а потом дворник сметает их все без разбора. Я как-то думал, что листья такие же письма сбрасывают. С размытыми чернилами. Немые.

– Ну так прочел бы.

– Что, листья?

– Письма.

– А… Не.

– Почему это?

– Не знаю, их ведь плохие люди пишут.

– Ты же сам еще вчера в Остроге сидел, – напомнил Ситра.

– Ну… я так понял, у вас нельзя камнями в эту банку, – Радан ткнул пальцем в Колпак, – швыряться, так что меня за дело сцапали. Я, типа, закон преступил.

– Какой сознательный, – змей неожиданно для себя и для человека взъерошил его спутанные волосы – Радан вздрогнул от холода, мигом лизнувшего позвоночник, и отстранился.

– Может, и не сознательный, но у Гоши отчим сидит. Он, на самом деле, плохой. Я знаю. Гоша его боится. Ходил, когда тот дома был, вечно в синяках, даже в больнице лежал. Свечку в церкви ему за упокой ставил. А тот еще живой.

Ситра странно усмехнулся, посмотрев в небо.

– Какое счастье, что мы не в твоем городе. Как ты вообще дожил до своих лет?

– Усилием воли, – буркнул Радан, готовый уже всерьез обидеться на все шаги до самого Костра, но Ситра почему-то смягчился и стал рассказывать.

– Это Огненная река была, исток ее – в Преисподней. На том берегу – Лес Мертвых, где нас хоронят. Говорят, корни деревьев, которые вырастают на змеиных костях, достигают Адского потолка. И Черт вешает на них колокольчики.

– Кто говорит?

– Те, кто спускались туда.

– А туда можно спуститься?

– Ну а как? Ты и сам должен был, нет?

– Мы только поглазели на дверь, – Радан поежился, вспоминая вчерашний день, который он как будто бы пережил только потому, что никак не ожидал, чем все закончится.

– Не переживай, успеешь еще насмотреться, – Ситра потер когтем под носом, а Радан подумал, что ничего более угрожающего в жизни не слышал.

– Для чего? Это вроде дело мертвых, а не живых.

– Про это у других спрашивай.

Они оба замолчали, вдали уже показался черный квадрат знакомого дома.

Радан представил Черта, каким его видел на картинке в сказке: невразумительное красноватое нечто с рогами развешивает золотые бубенцы, подпрыгивая до потолка.

– А зачем им там колокольчики?

Ситра не ответил.

Зверь и человек какое-то время шли в тоскливой тишине, Радан решил, что нужно что-то сказать, потому что вот-вот завершится их навязанное путешествие и, как предупредил змей, больше не сбудется, и вообще – нужно сказать хоть что-то.

– У нас тоже есть лес на старом кладбище. Целая чаща за сто лет наросла – Черт ногу сломит. Туда лучше не соваться. Никогда не знаешь – на кого напорешься. Летом на этом кладбище бездомные околачиваются. Не все из них благородные люди, да и приют хреновый, не располагает к любезности.

– Зато они живут как хотят.

– Да уж. Что это за свобода такая – жить на кладбище, как ворона? Оно давно заброшено. Ни тебе конфет, ни стопок, ни яиц, ни даже крупы ни в жизнь не дождаться. Все, кто их приносил когда-то, сами червей кормят.

– Можно же найти другое пристанище. Пока ты по эту сторону.

– Не когда гниешь заживо и смердишь, как труп.

– Свобода и у вас, видимо, дорого обходится? – сказал Ситра с легкой вопросительной интонацией, которой, может быть, желал выторговать для себя немного надежды.

– Да уж. Но вообще-то, когда сам воняешь – привыкаешь и не чувствуешь ничего, – Радан задрал руку и понюхал подмышку, все-таки он давненько по-настоящему не мылся. – Вот я уже немного воняю, а все равно живу там, где совсем не хочу.

На этот раз он не отпрянул, когда острые пальцы прошлись по волосам, а потом холодная ладонь чуть подтолкнула вперед, отвесив что-то вроде дружеской оплеухи.

– Парни у нас одного такого брезговали гонять. Правда, он жил в железном гараже во дворе у Жэки. Но обзывали его очень нехорошо и очень часто.

– А ты за него не вступился? – спросил зверь с улыбкой.

– Нет, – понуро ответил человек.

– И почему это ты, такой сознательный, такой справедливый, не вступился за того, чье преступление заключалось единственно в том, что он источал слишком много вони на единицу пространства? – Ситра сжал губы, которые плыли и плыли вширь, пока Радан смотрел в землю, с досады пиная золу.

– Не знаю, – пыльная горка взметнулась в воздух. – Может, решил, что он заслужил, а может, испугался, что меня самого прогонят.

– И зачем тебе такие друзья?

– Какие – такие? – Радан резко остановился.

– Злые, как шакалы. – Ситре пришлось обернуться, чтобы было кому ответить.

– А кто – не злой? Ты, что ли, добрый? Или эти придурки, что нас из дома забрали и пугают до смерти? Я – точно нет. Так кто – добрый?

– Ну ты и жук, – усмехнулся змей, подрезая всю торжественную серьезность, с какой взывал к нему человек. – Все, приплыли. Интервью закончилось.

Радан оглянулся вокруг. Они и правда приплыли во двор Костра, к самому крыльцу, на ступенях которого курила вчерашняя больная парочка, теперь разглядывавшая их с неприкрытым интересом.

– Чего уставился? – вернул Радан вчерашний вопрос змею покрупнее, с которым Ситра уже здоровался, приложив свою ладонь к чужой.

К Радану во всей полноте и даже сильнее вернулось чувство покинутости, чужеродности, которое он здесь поминутно испытывал и которое было чуть-чуть развеялось. Он с шумом выдохнул воздух в тщетной попытке выгнать вместе с ним и разочарование и уже вознамерился было пройти мимо всех с самым независимым видом, но его поймал вопрос приятеля Ситры, который вчера на него наехал:

– Это ваш, что ли?

– Ага, – признал Ситра.

– Больно бо́рзый.

– Да не то слово.

– Сам ты бо́рзый, – не выдержал Радан и тут же почувствовал жар под ногами.

– Умолкни, колдуля, а то еще ненароком воспламенишься.

Радан, уверенный в том, что чужой змей не осмелится всерьез навредить ему, по здравому размышлению рассудил, что ногами все же лучше не рисковать.

– Знаешь, у меня пересохло в горле от разговоров, так что радуйся! – дерзко выпалил Радан и немедленно скрылся в пустом проеме двери, от греха подальше.

– Забавная какая колдуля, – усмехнулся Тагдим.

– Есть такое, – согласился Ситра.

Имя

В коридорах Костра Радан встретил и вчерашних, и новых девочек, растянувшихся в шеренгу, точно длинная веревка с узлами. Юные ведьмы исчезали за высокими дверьми, за которыми зияла такая же чернота, как и в преддверии Преисподней. Сами девочки были веселы, скрываясь во мраке, не как вчера мальчики – в тоске, близкой к умопомешательству, а так, словно шли покупать мороженое.

Мороженое…

«Здесь такого, наверно, не водится», – с грустью подумал Радан и снова вспомнил о маме, которая часто приносила домой подтаявшее эскимо.

Как бы ей сообщить, что с ним все в порядке?

Радан попытался заглянуть в класс, где спрятались ведьмы, но мрак комнаты его не пустил. Послушник отошел от двери и стал бездумно вертеться в огромном коридоре, в углах которого собралось столько темноты, что он казался округлым, – впечатление усиливал высокий сводчатый потолок. На красной скамейке, с резной спинкой в человеческий рост, лежал вчерашний красивый парень – змей. Руки сложены на груди, глаза закрыты – Радан поежился. Удивительно, но в отличие от всех виденных им странных собратьев покоящегося зверя, этот был совершенно белым и почти во всем подобным человеку, тогда как остальные казались червлеными, словно старое серебро.

– Привет, – поздоровался Радан, глядя в перевернутое лицо.

– Привет, Рае.

– А как твое имя?

– Туль. Ты заблудился? – Змей открыл глаза, люки в бездонную синеву, и сел ровно посередине скамьи, закрыв спиной рисунок с выпуклыми деревьями. – У вас сейчас…

Закончить ему не позволил прыгнувший на них Гена, который резво и невежливо приветствовал одного Радана:

– Блин, какие здесь картинки зачетные! Правда, я себе руку обжег! – Он прижал пальцы к губам, но не замолчал. – Хотел потрогать, как это тут – все само собой вырисовывается, а они, блин, раскаленные! Прикинь? Ой, – Гена осекся, разглядев чужака. – Здоро́во!

– Здравствуй, Панир, – Туль не стал пожимать протянутую ему и еще блестевшую от слюны руку. Он чуть выгнулся в пояснице и, вскинув руки над головой, совсем как человек хрустнул позвонками, потом поднялся и молча отправился вглубь темного коридора.

Гена бесцеремонно плюхнулся на его место.

– Я что-то не то сказал?

Радан не ответил. Он смотрел на то, как зверь становился все темнее и темнее, пока не исчез в густых сумерках, и перевел взгляд на дверь, откуда все приходили: проем, совершенно прозрачный с внешней стороны, с внутренней – был заполнен густым черным дымом, дети появлялись из него, как из угольного тумана, и с каждым вновь пришедшим над входом вспыхивала алая планка причудливого и таинственного орнамента – всякий раз нового.

– Прикольно, – простодушно заявил Гена.

– Салют, – коротко бросил Эрик, явившийся из адского облака. – Чего это вы тут зависаете? Мне сказали, что нельзя опаздывать, я весь вспотел, пока дорогу нашел, а тут никто никуда не торопится. Интересные дела.

– Я не знаю, куда идти, – ответил Радан, глядя в коридор, проглотивший Туля, смутно сознавая, что змей бы им подсказал, что делать, если бы не фамильярность кое-кого.

– Я тоже, – поддержал кое-кто и достал из кармана булку, умяв в два укуса и никому даже не предложив – крошки градом посыпались ему на рубашку, в какой он был вчера.

Радан не успел спросить, Эрик его опередил:

– А что с твоей одеждой? У меня старую забрали.

Даже в полутьме было видно, как густо покраснел Гена.

– Ну… они немного не рассчитали, их рубашка мне не подошла. Я честно пытался влезть, но застрял и порвал рукав. То есть – оторвал. Вот. Пришлось так.

– Ясно, – синхронно выдохнули Радан и Эрик.

– Может, уже куда-нибудь выдвинемся? – предложил Эрик.

– Я только за! – поднялся Гена.

Радан промолчал, задумчиво изучая узкие коридоры, расходящиеся, как вены на запястьях.

– Только вот куда? – выкрикнул Гена, уже наполовину съеденный одним из ходов, в который он было рванул.

– Предлагаю разойтись и стучать в каждую дверь, – предложил Эрик и смело шагнул к ближайшей приземистой створке, куда войти можно было только порядком пригнувшись. Дверь оказалась закрыта и, пнув ее ногой, Эрик вызлился:

– Какая-то кроличья нора!

Так они постучали каждый по девять раз в запертые проемы, обнаружив тем самым, что в коридорах остались совсем одни.

– А остальные-то как узнали, куда идти? – поинтересовался Эрик и громко крикнул в пространство:

– Эй, есть здесь кто? Наро-о-од? Ау!

Радан скривился, смутно догадываясь, что орать здесь не стоит. И, действительно, через минуту к ним вышел вчерашний добряк (Мадгар) в простых красных штанах и черной рубашке с мелкими пуговицами, прошлепав босыми и отчего-то мокрыми (что он делал?) ступнями по полу.

– Почему вы не на уроках? – спросил колдун строгим голосом, который ему явно не давался.

– Знать бы еще, где эти уроки, – довольно грубо ответил Эрик.

Добряк зашил ему рот, ловко шевельнув пальцами, – Рае уже видел похожий жест перед тем, как из ниоткуда явился стакан с водой.

Пока Эрик хватал воздух носом, раздувая щеки и пытаясь раскрыть спаянные губы, колдун приказал:

– Следуйте за мной.

Перед алой дверью с черными коваными петлями и круглой чугунной ручкой Мадгар освободил Эрика.

– В следующий раз следи за тоном, с каким обращаешься к старшим!

– Ты как, порядок? Скажи что-нибудь, – попросил Радан, но Эрик лишь буркнул что-то, и они прошли в класс, к скамейкам, составленным вокруг пустоты, будто в зябкую ночь на улице у костра.

Дверь закрылась сама по себе.

Вчерашние товарищи по несчастью уже сидели на лавках, как курицы на жердях, выгибая спины и шеи и рассматривая вошедших. Один мальчик сдвинулся, и Радан, перешагнув через скамью, сел рядом с ним. Гене никто не спешил уступить, и он остался стоять за чужими спинами, оглядывая все с высоты. Быстро высмотрев лишний стул, он не растерялся и подтащил его к лавкам, одновременно вклинившись в круг и выступив из него, как камень в браслете. Эрик ворочал челюстью, вновь осваивая способность открывать рот, бормотал тихонько какие-то слова. Парень рядом с Раданом был спокоен, как забытая на подоконнике чашка чая, – его умиротворение особенно остро чувствовалось на фоне беспрестанно чешущихся пальцев справа (другой сосед нервничал до тихой дрожи, передающейся Радану по вибрирующей скамейке). Прямо перед ним сидя спал темно-русый паренек, прислонившись, как в автобусе, плечом к своему соседу, который читал что-то в очках, пронизанных красным светом. Двое рядом с ними, в одинаковых черных рубашках, сворачивали сигареты, а один, сидевший левее, с медальоном, сделанным из скорлупы какого-то ореха, и с длинными белыми волосами ниже плеч и вертел головой во все стороны.

Дверь открылась. За ней показался колдун – в черной рясе, с босыми ногами и красной нитью, пополам перерезавшей тело. Радан посмотрел на него и подумал, что одет тот был в точности как Радмин, но лицо и фигура его были крупнее и одутловатее, чем у наставника, и вообще он производил впечатление более строгого и холодного человека, и совсем ему не понравился.

– Мое имя Инар, – представился колдун, голос у него был сухой и надтреснутый, будто перед каждым словом колдуну следовало бы пить масло.

Все девять мальчиков смотрели исключительно на него. Инар почесал голову простым жестом, на плечо ему выпал редкий снег сухой перхоти.

Колдун глубоко вздохнул и начал так, что никто ему не поверил:

– Рад приветствовать вас.

Дальше, однако, он продолжил честнее:

– С этого дня вы приступаете к изучению темного искусства волшбы, овладеть которым смогут только самые упорные из вас, поскольку ни один колдун не получит силы, пока не родится змей. А до этого вам дальше, чем до прежнего дома, и потому, готовясь к главному часу, вы не будете терять времени зря и не останетесь беспомощными и слабыми.

Все сделали вид, что поняли. Кто-то, может, и правда понял, о чем этот безумный человек толкует, только не Радан.

– Начнем с азов.

Колдун потушил куцые свечи небрежным взмахом руки – комната словно выдохнула весь свет.

– Закройте глаза, – попросил Инар.

Все послушались.

– Почувствуйте, как струится кровь у вас в теле, как она гудит, разносимая ударами сердца к кончикам пальцев. Кровь – основа жизни. Основа ведовства. Кровь все помнит. Как и Вода. Наша с вами первая задача, научиться ее выпускать.

Радан вздрогнул, когда в пальцы лег холодный нож и, судя по вскрикам рядом, не ему одному.

– На счет три – сделайте надрез на левой ладони. Ра-аз…

Колдун произносил цифры медленно, паузы между «раз» и «два» казались бесконечными, но на счет «три» Радан все равно не успел рассечь руку – на него брызнуло чем-то теплым – нервный сосед слева явно не рассчитал: ни что собирается резать, ни насколько глубоко.

– Да Черт бы тебя побрал! – рявкнул Инар и выдернул, точно сорняк из земли, побледневшего мальчишку со скамьи за волосы. – Я сказал «надрез»! Что, по-твоему, значит «надрез»? «Надрез» – это «чуть-чуть». То есть – слегка. Рассечь. Кожу. Вот что это значит! А ты что сделал? Ты же себя вспорол, дурак!

Дверь открылась, и в сумеречном свете лицо дурака было бледнее утренней луны.

Колдун сплюнул через левое плечо и постучал три раза по дереву, впихнув плачущего ребенка в руки вынырнувшего из ниоткуда Туля.

– Помоги этому болвану, пусть Тира его поправит и вернет поскорее!

Затем обратился к классу:

– Без него бессмысленно продолжать, – и принялся зажигать свечи длинной лучиной.

Комната наполнилась золотым светом, в котором Радан увидел, как многие крутят серебряные ножи в целых руках, но некоторые – светловолосый парень с орехом и расслабленный сосед Радана – прижимали ладони к губам, высасывая свежую кровь, их зубы, губы и шеи обливались алым.

– Так, стоп!

Инар стукнул мальчика рядом с Рае по аккуратно зачесанной макушке, и тот неохотно отнял от лица руку.

– Ты тоже завязывай, – колдун ткнул пальцем в парня, сидевшего в отдалении. – Запомните раз и навсегда: кровь можно пить только в особых случаях. Особенно чужую. Привыкать к ней нельзя, сами не заметите – как превратитесь в упырей. Это жалкий народ, никому не желаю. Второе – слушайте то, что я говорю, и будьте предельно исполнительны. Грань между стараться и перестараться, как вы сегодня имели несчастье убедиться, чрезвычайно тонка. Впредь – только стараемся. И еще… – Инар отошел к столу, порылся в ящиках, вытащил на стол книгу (страницы сами собой перелистнулись, распавшись где-то в середине) и послал ее в полет к лицу парня, продолжавшего пить свою кровь.

– Не понимаешь человеческих слов? Так выглядят упыри. Нравится?

Книга обошла всех по очереди, показав раздувшийся синий труп с раззявленным ртом, вываленным языком и выпученными глазами, по огромному животу которого текли пурпурные реки багровой грязи. К горлу Радана подкатила жженая тошнота. Раньше он часто высасывал кровь из маленьких порезов, но сейчас сама мысль о том, чтобы еще хоть когда-нибудь поднести палец к губам…

– Колдуны очень подвержены этой напасти, кровь влияет на нас, как дурман на людей. Последствия этого влияния, как вы видите, неутешительны. Своя – в меньшей степени, чужая – в большей, – кровь наполняет нас безудержной радостью, маковым соком, и, зачарованные, мы идем на ее зов, как лунатики на отраженный свет. Однако предупреждаю: с упырями разговор короткий. Их ждет безумие и смерть. Это понятно?

Все кивнули.

– Хорошо.

В комнате возникли Туль и мальчик с порезом (к которому, после несчастного случая, намертво прилепилась кличка «Самоубийца»). Рука у него была плотно перебинтована, сам он стоял бледный, как моль, но Инару не было до этого никакого дела. Самоубийца тяжело опустился на свое место рядом с Раданом, который попытался ему помочь, но лишь неловко придержал за здоровую руку. Все оживились, почувствовав, что круг снова замкнулся.

Инар повторил:

– Хорошо.

И сразу потухли свечи, закрылись глаза, и на каждой левой ладони появилась алая полоса.

– Хорошо.

Слово это было частью гипноза. Оно успокаивало и поощряло, подсказывая, что все происходит так, как должно.

– Теперь немного познакомимся. Возьмитесь за руки.

Восемнадцать ладоней сомкнулись в кромешной тьме, рисуя перекрещенными руками звезду.

– Называйте свои имена.

Странно, но с прикосновением к рукам других учеников (к горячей и сильной слева и ледяной и дрожащей справа), внутри Радана что-то щелкнуло и оборвалось – как будто имя, данное ему при рождении, отстригли от него ножницами, как бирку, и оно, тяжелое и уже ненужное, провалилось на дно черноты, где и растаяло.

Когда пришла его очередь представиться, Радан сказал:

– Рае.

Встреча

Следующими после кровавой мессы значились занятия языком, которые показались Рае заунывными до смертельной скуки. Класс, где они проходили, был просторным и светлым. Длинные узкие окна без стекол вытягивались сияющими частыми полосами от пола до потолка, между ними, на тонких колоннах, оштукатуренных глиной, чернели выведенные углем и когтями разноязыкие слова, глядевшие на все также непостижимо и безразлично, как и нанесенные повсюду орнаменты.

Рае вспомнил изрисованные стены подъезда, в котором они с друзьями часто собирались дома: короткие имена и клички сменялись похабными рисунками и надписями, и не было ни в тех, ни в других никакого смысла, лишь злость Саниной матери, заставлявшей сына отмывать эти стены с занудной периодичностью.

Рае стоял позади всех, подле самой высокой скамьи, как первый человек на вершине мира. Вниз – подобно кольцам трахеи – амфитеатром спускались скамьи-полукружья, на которые нанизывались, точно редкие зубы на гладкие челюсти, прибывавшие ученики. Первый ряд занимали колдуны, осторожно осматривающие класс и деревянные доски для письма, разложенные точно под левую руку – кто-то поднимал такую дощечку и вертел в руках, кто-то водружал себе на колени, а кто-то стучал ей по голове соседа.

Следом за колдунами расселись провидцы. Мертвые глаза их были белее комков снега. При этом «слепой» парень с оттопыренными ушами вполне зряче и списывал у соседа, судорожно заглядывая то в свою, то в чужую тетрадь из кожи. Четверо других белоглазых ребят учились жонглировать румяными яблоками, те падали, а провидцы без конца подскакивали за ними и вновь подкидывали. Еще двое провидцев гоняли ножики между растопыренных на деревянных досках пальцев, волшебным образом попадая в пустоту между ними. Радан долго не мог оторваться от странного аттракциона, в котором дети с невидящими глазами орудовали ножами с проворством бывалых мясников. Восьмой в их группе выкладывал карты, а девятый рассматривал кровавые отпечатки от куска мяса, который ронял на лист с разной высоты. С черных рогов, похожих на голые ветви осеннего дерева, за игрой следил ворон, сиявший ярче, чем мокрый уголь. В конце концов, терпение птицы было вознаграждено – кусок обескровленной плоти полетел прицельно к рогам. Схватив его на лету, ворон выпорхнул в просторную щель между колонн.

Третий ряд занимали змеи, жившие какой-то особенной непонятной жизнью: они макали пальцы в огарки свечей, держали над ними ладони, тыкали пылающими фитилями в лица друг друга, перебрасывались горящими бумажными комками или сонно лежали друг на друге. И только Ситра спокойно читал, вытянув руки, как две линейки, да Тагдим рядом с ним ковырял скамью когтем.

Сбоку, отдельно от остальных, шумели ведьмы, наперебой рассказывая друг другу нечто такое же важное, как и бессмысленное. Весь класс походил на озеро, в котором болталось четыре ладьи без весел, и в каждой сидела команда, не понимавшая ни языка, ни облика своих товарищей по странному и бестолковому то ли путешествию, то ли соревнованию, в котором их всех принудили участвовать.