Чем Черт не шутит

– Мы – это справедливость. Хоть, говорят, ее нет. Но какая есть.

Гиркаст взмахнул рукой – раздался страшный рев разгонявшегося механизма. Человек на столе выгнулся дугой и неистово заорал – сквозь металлический грохот невидимого орудия отчетливо послышался мокрый шлепок: ступня прикованного, словно приставшая стелька, упала на пол. Этот жалкий и жалобный звук, с каким кусок живой плоти шлепнулся о дно Ада, прогремел как мольба о снисхождении. Все другие звуки исчезли – дикие крики мученика, грохот оборотов невидимой пилы, которая продолжала трудиться. Грешник орал, но рот его был нем, а округлые части его, как сырые слипшиеся листы, летели под стол с омерзительным мокрым хлюпаньем. Кровь хлестала, Рае снова замутило и на этот раз его непременно вырвало бы, если б не боль, сдавившая кисть – Панир схватил его за руку и, получив подпитку для своей смелости, выкрикнул:

– До каких пор вы будете его мучить?

Демон, чья ряса и руки блестели пурпурным глянцем, остановился. Сигарета в руке Черта все также безучастно дымилась.

– До каких пор? – Гиркаст затянулся и повторил без оттенка вопроса, выдыхая дым через нос. – До каких пор. Не знаю. Пока не раскается?

– Вы что, на ходу правила сочиняете? – вмешался Рае.

– Может, и так, – усмехнулся Черт.

– И когда вы поймете, если он уже?

– Уже – что?

– Раскаялся.

Гиркаст сделал вид, что задумался.

– А что такое раскаяние?

– Вы меня спрашиваете?

– А тебе неизвестно?

Рае внутренне сжался, как будто Черт ударил его, или толкнул, или пристыдил при всех, или знает абсолютно все про него. Только что Рае душу бы продал, чтобы снова поговорить с ним, но только не теперь, когда он был таким.

И почему так обидно?

Хуже всего было то, что Гирскаст легко считывал эти смехотворные мысли, Рае чувствовал это, как собственное потяжелевшее болезненное дыхание. И все бы ладно, но перед глазами стояли белые, как куриные яйца, пятки Черта, его тонкие щиколотки и темная цепочка, которая была и у Тирона, но на лапе Демона она болталась как-то совершенно иначе.

Мама.

Рае вспомнил ее, и светлый образ, такой внезапно яркий, ворвался в голову, словно птица в окно.

– Раскаяние – это вина, – сказал Рае.

– Чья? – уточнил Черт.

– Своя собственная.

– Похож он на того, кто винит себя?

– Он ничего не соображает от боли.

– Тирон, дорогой, будь добр – включи звук.

Густой крик, как взрыв, разнес подземелье, отодвинув темноту. В крике этом слышались и вопли отчаяния, и чудовищная ругань, и угрозы, и просьбы о пощаде.

– Он забыл, что умер, – спокойно сказал Гиркаст, когда звук вновь пропал, – и ни о чем не беспокоится, кроме расставания с собственной ногой, которая, как он надеется, ему еще ого-го как понадобиться, ну и о боли, конечно, что кажется ему нестерпимой, но, как вы видите, он может ее терпеть.

– Зачем вы продолжаете?

– Ибо сказано: «Бог не слушает грешников».

– Его здесь нет.

– Ты уверен?

– Этого не может быть.

– Потому что ты так решил?

– Я ничего не решаю!

– Тебе и это лишь кажется.

Рае замолчал. Тирон откашлялся. Гиркаст улыбнулся.

– Все это так славно. Я имею ввиду, ваше, друзья мои, очаровательное великодушие, благодаря которому вы так трогательно решили пожалеть нашего клиента. Но это от незнания. «Ибо не ведают». Речь о классическом случае. Его самого когда-то не остановили нисколько ни мольбы о милосердии, никакие бесчисленные «пожалуйста», «хватит» или «мне больно». Напротив, они лишь злили его и раззадоривали.

– Пусть так, но неужели это навсегда?

– Что? Ад? Зачем навсегда? Навсегда ничего не бывает. Он родится вновь.

– Для чего?

– Чтобы на себе испытать, каково это погибнуть под чужими ногами.

– То есть, тот, кого он забил… был когда-то, как он?

– Ягненок не обязательно должен стать агнцем, но зверь должен стать ягненком.

– Все равно, как-то это не по-людски, – заключил замолчавший было Панир.

– Не по-людски? – Черт повертел в руках дымящуюся сигаретку и отбросил под стол, в блестящую лужу крови, где она, наконец, погасла. – А мы и не люди. И потом, милосердие в небе. Как говорится, ровно там, где нас нет.

Внутри Рае все сжалось и замерло, не желая вновь расширяться. Странная тяжесть сковала внутренности, оплела душу, погружая в апатию и тоску. «Мир полон грусти. Он несправедлив. И сам себя не ведает. Спотыкается, как новорожденный теленок. Ошибается. Весь. Мир. Ошибается. Он запутался. В собственном хитросплетении. Мир неуправляем. Все одиноки».

Рае медлил, прежде чем покинуть Ад, чувствуя, как начинает пересыхать горло.

– Чего встал, двигай давай.

– А он, что ли, заболел? – проигнорировав грубость Тирона, спросил Рае, кивнув в сторону Гиркаста, все еще сиявшего в ледяной темноте.

– С чего ты взял? Да и какое тебе дело? Шлепай назад! Или хочешь остаться здесь?

– А можно? – не успев подумать как следует, ляпнул Рае.

– Во дает, – хмыкнул Тирон, развернул послушника и тычком отправил наверх.

Дома Рае пил воду из глиняного кувшина, холодная чистота пробивалась в тело, как ручеек между двух камней. Остальное время он смотрел в стену у себя в комнате. Мелкие выпуклые горошинки глиняной штукатурки и трещинки на ней жили, как росчерки на абстрактной картине. В темноте Рае казалось, что все стены в комнате покрыты мясом, а сам он лежит на матрасе, набитом человеческими волосами.

Он поднялся, сел на постели, свесив ноги на пол, тяжелая голова клонилась обратно к подушке, но Рае встал, подошел к столу, вытащил из ящика амулет, подаренный ему Чертом. Покатал вещицу в ладонях – те потеплели. Продел голову в неровное кольцо шнурка, и раковина тут же впилась ему в солнечное сплетение, так что показались капельки крови. Рае провалился в глубокий сон, едва успев дойти до кровати.

Он очутился в своей старой комнате, в прежнем теле, в голове, которая была у него до всего этого. Легкий, как перышко, не ведающий забот. Он битых три часа играл в приставку, подключив ее сразу же, как проснулся. Мама выманила его из комнаты покупными блинами. Пришлось поставить игру на паузу – маленький человечек повис в воздухе в высоком прыжке. На кухне его дожидались большая кружка крепкого чая, тарелка завернутых кулачков и мама.

– А с чем блины?

– С творогом. Как ты любишь.

Версии

Утром Танра звала Рае несколько раз, но, так и не дозвавшись, поднялась наверх. Потрогала его, крепко спящего, за плечо и еще раз – настойчивее, а потом испугалась и, развернув к себе, начала трясти, умоляя проснуться. Пальцы ее коснулись шнурка и спустились вниз, перебирая в подушечках плотную веревку, пока не дошли до раковины.

– Это еще что такое?

Ведьма потянула амулет на себя, но тот не собирался уступать, въевшись в кожу – Танра смочила руки в воде, и только тогда раковина отстала от солнечного сплетения Рае. Послушник тут же открыл глаза – мутные, воспаленные – и, ничего не понимая, спросил хриплым со сна голосом:

– Что… Что ты делаешь?

– Где ты это взял? – потребовала ответа ведьма.

– Верни, она моя! – Рае резко сел, опираясь на одну руку, а другой потянулся к сокровищу, но Танра уже встала на ноги и крепко сжала амулет в кулаке.

– Отвечай, кто тебе это дал?

– Верни!

– Ни за что!

– Это мое! – завопил Рае в бешенстве и отчаянии и сам спрыгнул с кровати. – Мое, ты понимаешь? Верни мне мое!

– Хорошо, – смягчилась ведьма, с тревогой глядя на Рае. – Я верну, но пообещай, нет, поклянись, что ты не станешь использовать это чаще одного раза в девять дней.

Рае не собирался ничего обещать и продолжил твердить:

– Она моя. Моя! Верни мне ее!

– Послушай. – Танра коснулась его щеки, теплая ладонь заставила Рае замолчать. – Или ты поклянешься, или я скажу Радмину, и он избавится от нее раз и навсегда.

– Не буду, – пообещал Рае, протянув руку к раковине.

– Что не будешь? Клясться?

Винтовая лестница вывела Рае на крышу Костра, настолько плоскую, что положи в любом месте, даже на краю, шарик – он останется лежать, как был. Все остальные уже давно пришли и расселись: кто-то, согнув ноги, кто-то, вытянувшись; одни откинулись назад, подпирая тело руками, похожими на вывернутые ножки кузнечика, другие горбились, не желая держать спину ровно.

Рае почесал грудь – в месте, где была раковина, тягуче ныло, края ранки заживали, но просили еще. Он вяло зевнул, все еще хотелось спать – сумрачное утро давило на веки, пригнетая к земле и голову. Тяжелое, с перекрученными словно в корзине с бельем тучами небо потеряло солнце, как золотую пуговицу.

С самого рассвета дождь лил на перевернутое ведро Колпака и был похож на кота, что сидит на крыше клетки и гипнотизирует канарейку. Все змеи в его тени чувствовали себя голыми даже в капюшонах – им было особенно неуютно под открытым небом в такую погоду. Рае приветствовал Ситру кивком, тот улыбнулся в ответ, и что-то разжалось внутри, стало спокойнее и теплее. Рае сел рядом с Паниром, подозвавшим его громким шепотом и, пребольно ударив в лопатку, отчитал:

– Опять опоздал! Ты что, спятил?

Рае покачал головой, хоть имело смысл сказать: «Да».

Тжум, сидевший впереди, развернулся и шикнул на них:

– Заткнулись оба! Быстро и надолго!

Рае даже опешил.

– Что это с ним?

– Встал не с той ноги, не иначе.

Тжум пропустил замечание мимо ушей и вытянулся еще ровнее, гордый, как лев на солнце. Крола поднялся со своего места и направился к ним, вклинившись между Рае и Тжумом. Они не успели толком поздороваться, как на крышу поднялся колдун неопределенного возраста, в несвежей блеклой рясе со слабым узлом на поясе; спутавшиеся волосы нового учителя висели сосульками, как у маленького, а на веке темнела точка родинки, поначалу очень отвлекавшая на себя внимание.

– Гунжик, – представила Пустошь, и имя колдуна вошло в каждую голову.

Панир прыснул от смеха, развеселившись сочетанием букв – Тжум посмотрел на него с презрением.

– После получишь у меня, понял?

И тут до Рае дошло: Гунжик – наставник Тжума, отсюда его чрезмерное послушание и учебное рвение.

Колдун сел на единственный стул на крыше, больше похожий на театральную декорацию, так высока была его спинка, сложил руки на коленях – большие пальцы его вращались, словно механизм, сматывавший невидимую нитку. Он взглянул на свои пустые, как у Мадгара, часы и обвел глазами аудиторию, улыбнувшись всем сразу. Над головой у него вился коршун, пока не уселся на спинку стула – через мгновение птица развоплотилась в Черта.

– Дела были.

– Ничего.

Черт выглядел намного лучше, чем тогда, в Аду, сейчас он был даже как будто весел. Кожа его сияла, глаза горели, волосы были собраны в неплотную косу, на щеках подрагивал едва различимый, точно зимний рассвет, румянец. Гиркаст щелкнул пальцами и упал в подхватившее его кресло, протертое на подлокотниках и истрепанное внизу – длинные нитки торчали повсюду, как короткие корешки.

– Пожалуй, начнем, – начал колдун. – Знания людей о мире ничтожны. До сих пор они не представляют, что у них здесь, – Гунжик показал на свою голову, – или здесь, – рука с оттопыренным указательным пальцем уткнулась в грудь. – Они могут только гадать, как мы гадаем на воде или крови о том, как все устроено, а главное, для чего. Мы знаем чуть больше, но, спешу вас огорчить, ненамного.

– А зачем мы здесь сидим тогда, штаны протираем? – прошептал Панир, и тут же получил в лоб от Тжума.

– Ой!

– Я тебя сейчас придушу!

– Мы не сможем расшифровать Высший замысел, как бы того не желали, – продолжал Гунжик.

Черт вытянулся удобнее, съехав по спинке кресла и скрестив лодыжки – пятки его сверкали фарфоровой белизной.

– Он всегда будет ускользать от нас, всегда усложняться, менять свое обличие, как хамелеон, как Добро и Зло. Однако стоит отметить, что интерес вовсе не в истине, но в поиске ее. Оглянитесь вокруг, что вы видите?

Все принялись оглядываться. Даже Гиркаст посмотрел на купол Колпака, провожая глазами медленно сползавшие по нему капли.

Рае первым сказал:

– Клетку, – и получил в награду внимательный взгляд от Черта.

– Хорошо, какие еще есть версии?

– Дождь.

– Вышивку на подоле.

– Вас, учитель.

– А ты что скажешь? – Гунжик спросил у Тримула, который сидел неподвижно, вздувшиеся жилы у него на шее угрожали лопнуть от напряжения. Послушник смотрел в одну точку, находившуюся где-то невысоко.

– Я вижу, как бьется вена у него на лбу, – объявил Тримул сухим скрежещущим голосом.

Сикха, на которого тот смотрел, отсел от послушника от греха подальше.

– Мда, – прошептал Панир и громче добавил. – Я вижу, что моя рука оцарапана, но не могу вспомнить, когда это я поранился?

– А я вижу один вороний помет повсюду, – выкрикнул Тагдим.

Ситра ткнул его в плечо и рассмеялся.

– Хорошо. Нас много, и восприятие каждого из нас заставляет весь этот мир, созданный и волей, и случайностью, быть разным для каждого. Я, например, вижу, как Мадгар поливает табак. Нет универсального восприятия. Все мы сидим под Колпаком, но кто вспомнил о нем?

– Я! – выкрикнул Тагдим. – Только о нем и думаю. Вода, знаете, камень точит. – Он выпучил глаза, имея ввиду: не убраться ли нам под крышу?

Гунжик понимающе улыбнулся и продолжил:

– Тем не менее субъективность восприятия не исключает наличия единых законов существования. В противном случае, мы все принимали бы формы, которые нам наиболее симпатичны. У кого есть версии на предмет происхождения мира?

– Если есть Ад, и мы все в курсе, что он существует, остаются ли какие-то версии? – поинтересовался Тжум.

Черт прикурил сигарету от спички, покачивая ногой – цепочка на ней едва различимо позвякивала.

– Версии остаются всегда. Мир нельзя просто принять, как данность – бесчисленное множество фактов и факторов, из которых он состоит, все вместе и по отдельности требуют интерпретации.

– Как Библия? – спросила Рэда, ведьма с рыжими волосами.

– Да.

– Хотите сказать, ученые, как попы?

– В чем-то.

– А кто на самом деле заблуждается?

Гиркаст выдохнул дым через нос.

Гунжик пояснил:

– Говоря: «Бог сотворил мир», – мы не утверждаем и не оспариваем истинность данного утверждения, но можем сменить вопрос на: «Что сотворил Бог?» Все вокруг работает, как отлаженный механизм, даже там, где мы не можем этого видеть. И то, что меньше нашей способности воспринять, и то, что больше ее, находится в глубочайшей взаимосвязи, такой тесной, что исчезни одно – пропажа отразится на всем.

– Да конечно, и как, интересно, гибель одной бактерии повлияет на всего носителя? – поинтересовался Панир.

Рае взглянул на него, как на новость, озадаченный столь близким его присутствием, которое перестал ощущать.

– Вы и все вокруг вас до самого края Вселенной, состоите из искр. Они такие маленькие, что вам никогда не осмыслить их ничтожности. И при этом – они существуют. Более того, мы существуем благодаря им. Не будь этих искр – не было бы ничего. И, может быть, не было бы самого Бога. Не они ли – Он? Все вокруг. И мы с вами? Мы не можем познать этого, но можем это почувствовать. Почувствовал же первый человек, что рядом с ним Бог. Или Черт. Вот кого он первым почувствовал? – спросил Гунжик у Гиркаста. Тот лишь загадочно затянулся – скулы прорезали лицо, он отнял сигарету от губ, но вместо ответа выдохнул дым.

– И различал ли он их в самом начале?

– А теперь – различает? – спросил Рае и нахмурился, сердце бешено колотилось, выклевывая себя из груди.

– Если ты спрашиваешь, значит, не всегда.

Черт транслировал в каждую голову картины-видения: расширяющаяся с немыслимой скоростью Вселенная; Солнечная система, величественно и равнодушно существовавшая в космосе; взрывы комет и метеоритов на безжизненной Земле; первые ростки, пробившиеся к свету; крик перворожденного. Но вдруг внутри отстраненной во времени и в восприятии кинопленки появилась иная картина, творившаяся в этот самый момент: человек ползет на коленях по улице, у него нет голени, потому он ползет медленно и неловко, крепко стиснув в руке костыль (монеты оттягивают карманы), одни прохожие дико смотрят на него, другие – не обращают никакого внимания, человек же переставляет и переставляет колени, с трудом преодолевая короткое расстояние.

Рае подумал: «Бог есть, но он в небе. С планетами лучше, с людьми страшно. Планеты красивые, люди – нет».

– Гиркаст, ну что это? – вздохнул Гунжик.

Черт выдохнул дым и пожал плечом – калеку заслонило скопление звезд.

– Солнечная система, друзья мои, наш с вами благословенный дом. В каждой подобной системе – две звезды. Здесь – одна. Печально, не правда ли?

– Не печальнее, чем расти лишь с одной ногой, – не согласился Черт. – Или одному.

Рае отчаянно заморгал, пытаясь отогнать от век огненную звезду и увидеть Черта за солнцем.

Прощание

После урока все поспешили убраться с крыши – узкая лестница диктовала индивидуальный подход и сводила вниз каждого персонально, с арестантской торжественностью. Рае смотрел на ажурные кованые ступени, сквозь черную паутину которых просвечивали письмена и Тримул, а за ним – Панир: один угрюмо сползал со ступеней, другой ступал радостно и беспечно, жадно глотая хлеб, и эта счастливая возможность глотать припасенный хлеб, не жуя, окрыляла его. Рае же устал от картин, сменявшихся в голове, его мозг, до того как будто безвестно спящий, вдруг очень вещественно обозначился, выделив четкую границу своей конкретности и стерев все мысли.

Внизу лестницы стоял Ситра, руки его были спрятаны в карманы, сигарета висела на губах. Змей казался обеспокоенным, как будто решался на что-то. Рае остановился перед ним, держась одной рукой за перила, а другой – нервно почесывая щеку.

– Привет.

Ситра кивнул и сплюнул на пол сигарету.

– Мы сейчас уйдем с тобой.

– Куда?

– В одно место.

– Что за место?

– Ненадолго.

– Зачем?

– Это не моя идея. Я был против, если что. Просто знай это.

– Не понимаю, к чему эти расшаркивания?

– Руку дай.

Рае медлил, втирая взмокшие ладони в штанины и чувствуя твердость боковых швов и нетвердость желания следовать за Ситрой, потом рука его как-то сама собой потянулась к змею, и они – прыгнули.

В этот раз прыжок затянулся – Рае успел надышаться туманом Пустоты и теперь лаял, откашливаясь. В горле все съежилось, словно он глотнул вязкого сока черной рябины. Змей курил и смотрел, как человек исторгает из себя Пустоту, как вздуваются вены на его шее, и протянул сигарету. Рае махнул рукой и стер выступившие слезы.

– Вам бы стоило о такси подумать, – прохрипел он. – Мировая вещь, я тебе скажу.

– Очень смешно, – огрызнулся Ситра, поправляя капюшон.

Дым сигареты, зажатой в его зубах, вился над левой половиной его лица, как длинная челка. Змей скинул с плеча мешок и вытряс из него на асфальт два башмака, обулся в них и присел на колено – пальцы путались в шнурках, будто в тонких корнях.

– Тебе бы надо на липах, – посоветовал Рае.

– Это тебе липу надо. Сюда, – сказал Ситра и зачеркнул острым пальцем рот.

– Пф, – усмехнулся послушник, осматриваясь, и спросил. – Зачем мы здесь?

– Ты не помнишь?

– А что я должен помнить?

– Пошли давай.

И они – пошли.

Но Рае не прихватил с собой никакого рюкзака ни с какими ботинками, ступни на асфальте мерзли, и было дико, что холод вовсе не мягкий: спрячь пальцы поглубже в золу, и они согреются. Рае ободрал кожу, чиркнув ногой по забытой поверхности, как всегда делал в Пустоши, где серебристая пыль, словно сухие брызги, летела во все стороны, теперь во все стороны летела лишь боль.

– Черт, – выругался послушник и запрыгал на одной ноге.

– Что?

– Нормально, просто…

– Ты дурак, – констатировал Ситра факт, с которым Рае не смог не согласиться.

Они шли вдоль высокого длинного дома, сложенного из гладкого белого кирпича. Низкая бетонная лестница поднимала в один из подъездов девочку в розовой курточке и розовой шапочке с маленьким блестящим рюкзаком за плечами, розовые чешуйки которого искристо переливались на солнце. Она отворила дверь, затворила, и не стало никакой девочки.

Рае разглядывал двор. Всюду росли ясени, их кроны почти касались стекол последних этажей. Ветер безжалостно сбрасывал прозрачные листья, и те страгивались целыми стайками, точно перепуганные рыбешки.

Ситра резко остановился, и Рае воткнулся в неширокую спину зверя, засмотревшись на ворону с зажатым между ее клювом и лапами ослепительным голубиным крылом.

– Нам сюда, – позвал Ситра, поднялся по ступеням и отворил дверь, не так давно выкрашенную прямо по старым объявлениям. В проеме темнел облупленный коридор.

– И на кой Черт? – спросил Рае, разглядывая уже посиневшие ноги. – Может, домой вернемся, а то тут холодно, как в Аду.

– Скоро вернемся, – вздохнул Ситра.

Рае зашел в подъезд. С порога его как будто обнюхал знакомый запах, вернувший множество неназванных чувств – все они бились внутри, взрываясь и пачкая ясность мысли необъяснимой тревогой, как чернильные капли – воду. В смятении Рае поднялся за Ситрой на третий этаж. Змей остановился в пролете.

– Позвони в дверь, не бойся.

Рае нажал на кнопку, но никто не открыл. Он повернулся к Ситре и развел руки в стороны, как бы спрашивая: ну все?

– Звони еще.

Послушник вскинул руку, но вдруг дверь ушла вглубь темноты, из которой выступила – мама…

– Да? – спросила она, как чужого.

Радан молчал.

В голове крутилось только: «Мама, мама, мама…», но произнести это вслух он почему-то никак не мог.

– Ты потерялся? – спросила она, Радан покачал головой. – Тебе деньги нужны? Погоди, я сейчас, – она искала сумочку в коридоре, металась от тумбочки к ручке двери, в большую комнату, к сундуку. – Да где же она?

К вешалке. Под пальто.

– Ох, вот же, и как я всегда забываю… Держи.

Она раскрыла кошелек и достала из него изумрудную тугую бумажку. Потом еще одну.

– Больше нет. Мало, да?

Радан остолбенел, считывая ее потускневшие волосы, поворот головы, такой привычный, когда она, задумавшись, чуть наклоняла ее.

Мама, ты что? Ты где?

– Спасибо, – выдавил он. Слоги прилипли к горлу, глухо булькнув внутри, как камень в колодце. – Не нужно ничего.

Радан вернул деньги. Мама посмотрела на него с изумлением, ее грустные светлые глаза блестели, как две лужицы в лунном свете. Рае начал спускаться, а она, запахнувшись плотнее в темную кофту, вышла из квартиры посмотреть на него. Рае вдруг повернулся к ней и попросил:

– Вы берегите себя, ладно?

Ситра завел его в магазин, оставив у витрин с ножами, чьи широкие лезвия спали под стеклом, как спят подо льдом рыбы. Продавец нервно щелкал пульверизатором и тут же стирал пену газетой. Какой-то старик в клетчатой кепке попросил показать один из ножей поближе. Рае смотрел на них, но ничего не видел: ни людей, ни лезвий.

Ситра вернулся со сложенной втрое раскладушкой. Он позвал Рае: «Эй…», тот так же тупо уставился и на него.

Змей взял послушника за руку и предупредил:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.