Красная банда

Про этот случай сообщили Павлу Филипповичу; тот распорядился, чтобы зерно немедленно перевезли на ток, но уголовного дела по воровству возбуждать не стал. Дела закручивали до отказа, и не до того было. Горел план сдачи зерна, и темп уборочных работ. Уборка длилась в этом году до конца октября, а уборка семечек продлилась на весь ноябрь. Комбайны ставили на стоянку уже по снегу.

Электрик Шведов по совместительству работал на «Воронеже», очищал семечки. Он стал примечать, как комбайнёры спешно ставили комбайны и уходили домой. Механик Артюшин, как оставался один на комбайновой площадке, подгонял свою машину и сливал топливо из комбайновых баков и грузил канистры в кузов, и увозил домой. У его отца имелся гусеничный трактор, ему топливо требовалось. Шведов несколько раз приезжал домой вместе с Артюшиным и видел, как тот завозил отцу канистры с соляркой. Всё бы прошло тихо и гладко, только шум поднялся на одном заседании правления, где всем комбайнёрам поставили в счёт перерасход топлива. Те кинулись к своим комбайнам, а там и баки пустые. Комбайнёры подняли шум, собрали собрание, пригласили сторожей и Артюшина. Сторожа все как один заявили, что они не несут ответственности за топливо в баках, да и комбайнёры не замеряли и не передавали её сторожам. Они были правы: комбайны на месте и не раскомплектованы, а остальное их не касается. Артюшин поддержал сторожей и упрекнул комбайнёров за их легкомысленное отношение к безответственному хранению колхозного добра. Если бы Артюшин только поддержал сторожей и нагло не обвинил комбайнёров, то Шведова бы сильно не возмутило его заявление, но когда он обвинил комбайнёров, то это уж сильно возмутило Шведова. И хотя он тут не рассказал ребятам о воровстве механика, но поздно вечером он позвонил Аборневу домой:

– Василий, добрый вечер! Да я звоню по солярке, которую поставили на заседании правления комбайнёрам. Я знаю, кто топливо слил из комбайнов.

– Ну, так и кто же?

– Давай сначала договоримся, что ты об этом никому не расскажешь, что я тебе об этом сказал.

– Слушай, а зачем ты мне звонишь? Ты позвони председателю колхоза и введи его в курс дела, он отменит штраф, заставит платить того, кто взял солярку. Я-то, что могу сделать? Я не знаю, сколько поставили в счёт комбайнёрам, на заседании не был. Да и кто мне штурвальному поверит, так ли было дело. Возможно, сами комбайнёры продали солярку. Я-то кто такой, чтобы влазить в колхозные дела. Ты член колхоза, с председателем давно работаешь, он тебе поверит, и в секрете будет держать эту информацию.

– Ты дружинник и порядочный человек, я тебе верю.

– В разоблачении порядочность не учитывается, нужны факты, свидетели, фотографии.

– Стой, стой, фотография у меня есть. Я заснял его, когда он переносил канистру с топливом. Могу отдать. А ты покажешь председателю, и тот примет меры.

– Да, ты сам отдай это фото председателю и пояснишь всё, что спросит.

– Нет, я связываться не буду, а то ещё будет мстить. С ними опасно связываться. Если желаешь взять фотографию, приходи, я отдам.

– Хорошо, я приду, – отозвался Василий и положил трубку. А вечером, после спортивных тренировок с друзьями, он сходил и взял фотографию, и пошёл домой. Дорогой он встретил Павла Филипповича и передал ему разговор с электриком, а потом и его фотографию.

– Ладно, спасибо и за это, молодец. Оказывается, я наказал безвинных ребят. Я, пожалуй, вернусь в контору. Поработаю с этой фотографией. Не видел, куда уехал участковый?

– Он был с нами в спортзале, собирался к себе в кабинет, а дальше не знаю, возможно, ещё куда поехал. Моя группа сегодня на выходном, он отпустил нас.

– Ну, будь здоров, до свиданья, я всё же вернусь. Интересный случай.

А утром следующего дня Шведова вызвал сторож мастерской, сказал, что отопление не работает, потому что отключился свет. Тот пришёл утром рано и стал разбираться и искать причину исчезновения освещения здания ремонтной мастерской. Он выключил главный рубильник и стал просматривать электрический щит. Сторож зажигал спички и освещал приборы распределительного щита. Он обнаружил порванный провод и стал его сращивать. В какой-то момент свет вспыхнул в зале мастерской, а потом вновь погас. Шведов вскрикнул, а потом упал на пол, вскрикнул, потянулся и замер. Сторож нагнулся и стал трясти электрика, и не заметил, как еле различимая тень промелькнула в дверях и скрылась в утренних сумерках.

Председатель оставил разбирательство дел с фотографией, так как нужно было вызывать комиссию по охране труда, прокурора и самому быть там, а потом и организовывать похороны Шведова. Несчастный случай оформили, как случай на производстве. А после этого его вызвали в краевой комитет по охране труда и все затраты на похороны и единовременное пособие сиротам детей председатель взял на счёт колхоза, что он никогда такого не допускал. И в этом случае он никому не рассказал о беседе у себя в кабинете с Артюшиным. Ни наводящие вопросы, и вопросы с намёком, и после уж, как стал строже разговаривать, и потом и, как стал строжиться – ничего не помогло, до совести достучаться не удалось. И только, когда председатель показал ему фотографию, тот немного смутился, но в открытую не признался. А когда председатель сказал, что фотография сделана на току, одним из рабочих, Артюшин только произнёс: – «Я знаю, кто это сделал. Кроме Шведова там этим делом никто не занимался». На том эта беседа закончилась, они разошлись. Председатель решил завтра вызвать участкового и прокурора, чтобы сделать проверку усадьбы у отца и сына Артюшиных. Но Артюшины не спали всю ночь. Они отнесли пустые бочки в старую картофельную яму, и переносили имеющееся топливо туда. А ближе к утру, Артюшин пришёл в мастерскую и, увидев спящего сторожа, повредил проводку распределительного щита. Мастерская оказалась обесточенная. А дальше получилось то, что и получилось.

Через полмесяца председателя вызвали в краевой отдел по охране труда. Решение комиссии было подготовлено заранее. Предлагалось передать дело о трёх случаях со смертельным исходом в суд, и рекомендовалось снятие с поста председателя правления колхоза. Но, когда один из членов комиссии внимательно присмотрелся к груди, и, заметив орденскую колодочку, встал и спросил: – «Вы, что фронтовик, у вас знаки о ранении вот вижу. Так предлагаю в суд дело не передавать, а с работы вы сами отпроситесь. Я сообщу в ваше управление сельского хозяйства района наше мнение. Думаю, что коллеги меня поддержат, и вы не станете возражать. А то очень будет неудобно, фронтовиков на юбилей Победы будут чествовать, а одного из них отправим на скамью подсудимых». Все члены комиссии согласились с таким предложением и председателя отпустили домой. А когда, после нового года состоялось отчётное колхозное собрание, избрали нового председателя. Новый председатель не стал ворошить старые грехи, так как на этой неблагодарной работе, своих грехов даже за один год наберётся под завязку.

Служба

************

Все эти кадровые перестановки произошли в колхозе уже без ребят – дружинников. Им в декабре пришли повестки для службы в Армии. Все двенадцать парней изъявили желание служить на границе. Их отправили на Курильские острова. И хотя они были на границе, но и там были разные специальности. Если Василий, Николай, Семён, Виктор, Сергей, Александр, Иван и Алексей несли службу по охране границы. Владимир, как имеющий права шофёра – служил шофёром и возил начальника заставы, Сергей Тихонов – хорошо игравший на музыкальных инструментах, хорошо пел, и вдобавок, тщательно изучающий библию – попал в музыкальный взвод. Славу Узких определили на краткосрочные курсы коков. Пустовалова Сашу определили в связисты. Редкое счастье для служителей состоит в том, что все призванные земляки попали в одну часть. Это их настолько сплотило, настолько в их душах воспиталось солидарность и безоговорочное исполнение принятых или полученных приказов и решений в кругу, как друзей, так и служащих. Они домой писали письма в одно время, и, получив ответные письма из дома – читали их все вместе. И если приказы начальства выполнялись беспрекословно, то также исполнялись просьбы и советы своего лидера Аборнева Василия. Ему первому присвоили воинское звание. В какое-то время парни привыкли к распорядку службы, втянулись в нагрузку и, казалось им, что они справляются успешно, и, как бы стали исподволь ощущать недозагруженность своих сил и, главное, своих способностей. Некоторые ребята увлеклись чтением книг, другие стали вести дневники, куда записывали значимые события в их солдатской жизни. Были и те, что с повышенным интересом наблюдал за девушками и за женщинами, и многим удалось даже организовать с ними встречи. Но такой порядок в июле месяце был нарушен, и изменён бесповоротно и с повышенной нагрузкой. А дело в том, что в июле месяце на имя Василия, но как оказалось, письмо было обращено ко всем ребятам от своего участкового Александра Владимировича. Он писал: – «Дорогие земляки, и мои бывшие помощники, здравствуйте. С приветом к вам ваш друг старший лейтенант Александр Владимирович. Некоторые родители показывали мне ваши письма. Из ваших писем я узнал о вашей службе в современных условиях. В первых письмах вы писали, что были сильно заняты на службе. Это конечно верно и закономерно, так как в первое время всегда приходится трудно, и вскоре вы втянитесь, и у вас будет некоторое количество свободного времени и вам начнёт становиться скучно. Вас поманит к общению с гражданским населением. Всё понятно и ясно – таков закон природы. И закрывать глаза на это нельзя. Стоит нам только этот закон не до выполнить или перевыполнить, как наступит в жизни перекос и тут и до аварии недалеко. Молодой организм постоянно растёт и движется, как физически, так и умственно. И любой из нас посчитает за счастье, если кто из нас сам увидит свою линию роста, или ему кто другой, со стороны подскажет, используя свой накопленный опыт, и наработки. Мы с вами встречались и работали вместе определённое время и видели мою загруженность. Эта нагрузка не давала мне повода и возможности заниматься распутными делами или пьянкой. И я этим доволен и сейчас продолжаю держать себя, как говорится, в теле. Мне ещё в детстве рассказывал участник войны Новинкин Григорий один случай, который я запомнил на всю жизнь. Хотя я его вам тогда не рассказывал. А сейчас, вижу, возникла такая необходимость. Вот, что он мне рассказал: – «Когда началась война, нас призвали в армию. Часть наша стояла недалеко от одного села. Мы весь день занимались строевой подготовкой, и метанием деревянных учебных гранат. Ходили строем в столовую и из столовой с песнями. Жили в шалашах. Утром поднимались по команде с восходом солнца и ложились вечером спать с заходом солнца. Ну, нам деревенским такой режим был не в тягость. А городские парни ворчали, что не по часам такой режим. Через десять дней мы втянулись в такой ритм и вечером долго сидели – «баланду» травили. Иногда песни пели, или анекдоты рассказывали. Потом осмелели и стали ходить в самоволку, в деревню до баб. Оттуда приходили и рассказывали, кому, что и как «подфартило». Ну, как говорится – шила в мешке не утаишь. Политрук «пронюхал». Толи кто ему похвастался своими успехами, толи заметил, как парни уходили, или из деревни сообщили в часть о посещении солдат. «Как это так, что идёт война, наши гибнут в боях, а эти «выкобеливаются»? Ну, политрук, в годах был, сдержанный такой, никогда зря не накричит на тебя. Но своё влияние на нас оказывал. Вроде, как, не обидно, но и ощутимо. Видимо он договорился с командованием о своих планах морального воздействия на солдат. И вот, что они придумали. После завтрака нам выдали всем лопаты и заставили вырыть траншею, вроде как для учебных целей. Вырыли мы траншею, в виде наших силосных траншей. Потом второй день таскали с поля солому, и заполняли эту траншею. На третий день всё пошло своим чередом, и мы занимались по программе подготовки молодого бойца. А вечером, после ужина, нам выдали лыжи и приказали на лыжах бегать по соломе в траншее. Сначала мы смеялись, что ничего из этого не получается, потом ворчать стали. А потом и не до этого стало. Все в «мыле», замолчали, «барахтаемся» в соломе, как поросята. И через пару часов дали отбой. Мы еле, еле добрались до своих шалашей и тут же попадали и заснули без единого звука. А утром едва нас разбудили. И всё пошло по программе остальные дни. Через месяц учёбы нас отправили под Сталинград. Я там служил с земляками Мякшиным С.И., Жуковым Д.И. Много было испытаний на моём веку, многое я забыл, но лыжную тренировку на соломе в траншее, я никогда не забуду. И мужики, как сойдёмся когда, часто вспоминают эту выдумку политрука».

Я это к чему вам рассказываю? Вы тоже можете в самоволку ходить. Для вас тоже могут придумать такое же вне программное занятие, наподобие того политрука, но то занятие только для внушения. А прямой пользы вам это не даст. Я к чему вас подвожу? Вы служите на границе. Там на гражданке теперь живут и работают японцы. Вы согласуйте вопрос с начальством, пригласите, на взаимовыгодных условиях, парочку японских спортсменов. Организуйте кружок по овладению восточных единоборств. Если вы подумаете, что, «чему нам у этих мелких людей учиться?» То я вам скажу, что учиться у них есть чему. Вы уж извините, но к нам подходит поговорка, наша же: – «Здорова Федора, да дура». А этот народ, хоть и не крупный, а во многом нас превосходит. Вот однажды я беседовал с участником войны с Японией, так он рассказывал. Что когда мы захватывали японскую линию обороны, то там ни одного японца живым не оказывалось. Отбивались до последнего солдата. В плен было некого брать. А военным мастерством они так овладевали, что просто ужас охватывает. Второй дед, участник этой войны, тоже рассказывал: – «Стояли мы перед линией фронта, формировали наш полк новым пополнением. Ночевали мы в казармах, спали на нарах. Часовые стояли, как предусматривалось уставом военного времени. В эту ночь я с друзьями был в разведке. Вернулись только к утру. Подходим к казарме, а тут шум и суматоха. У всех часовых во лбу ножевые смертельные ранения. Солдаты, которые спали на нарах, в казарме были убиты ножом в сердце. И сделал это один японский солдат. Мы уж после войны узнали, как это модно сделать. Учат японца метать нож точно в цель. Учёба эта очень сложная и трудная. Не всякий этим искусством овладевает. А кто овладеет, того и посылают на такую операцию. Тот неслышно подползает к часовому и, выбрав момент, кидает кинжал в голову часового. Тот без крика падает. Японец забирает свой кинжал, и ползёт к другому часовому, и делает также. Проходит в казарму, ложится к первому нашему спящему солдату, успокаивается, наставляет кинжал против сердца солдата и резко вдавливает между рёбер. Закрывает рот ему ладонью, тот без крика умирает. Потом перелазит через труп к следующему спящему солдату и повторяет свой приём. И за три, четыре часа всех вырезает. А когда приходит смена караула, а тут и менять некого. А мы только в бою, в открытом рукопашном бою, и то не эффективно. А этому надо учиться, а не на «танцульки» бегать. Всё своему время. А его у человека, ох как мало. Успевать надо и учиться, и работать. И семьёй обзаводиться. А мы всё на своих ошибках учимся, не то, что евреи. Те учатся только на чужих ошибках. Так, что парни, мой настоятельный вам совет, учитесь тому, чему у нас не научиться. Пишите потом, что и как у вас получилось. Если не хватит у вас время, ввиду того, что вы служить будете один год, так вы заранее подайте заявление о продлении службы по контракту ещё на один год. У нас тут идёт сокращение рабочих мест, так, что устроиться на работу весьма и весьма сложно. Даже специалистам место работы не всегда скоро находят. Из личной жизни могу сообщить, что мне предлагают место в РОВД в отдел ОБЭП. Говорят, чтобы к концу года подобрал себе замену. Только по жилью и работе жене ничего не обещают: сам, мол, решай. Придётся свой дом продать, а в райцентре купить. Сейчас присвоили звание старшего лейтенанта. Вся семья рада, все-таки честь мне и прибавка к зарплате ощутимая. Есть и неприятные моменты. Как встретится на улице Брюллова Анна, так всё упрекает: – «Как это вы убийцу до сих пор не нашли. А ещё милиция называется. А на зоотехника всё с руганью, да с попрёками кидается, что тот и уволился и уехал в другой район. Так Анна теперь на меня иногда нападает. А, что я ей скажу? Чувствую, что она права, и подозрения её правомочны. Да дело-то через суд прошло и закрыто. Мне, что, самосуд устраивать? Это законом преследуется. Это не курице голову отрубить. Та и то кричать начнёт и шум на всю ограду поднимет. Не то, что человек. Да и не принято такого самосуда у нас, ведь в цивилизованном обществе живём. Только жена не понимает этого, так как сироты постоянно напоминают ей об этом. Ей страшно и мне стыдно ходить по селу, не нашли прямых улик, и не выбили из убийцы признания. Ну, да, что было – то быльём поросло. Выше, того самого, не прыгнешь. А на этой неделе приглашал нас в администрацию района Сергей Васильевич. Заслушал нас о смертельных случаях в хозяйствах района. Оказалось этих случаев во всех сёлах имеется много. Он так и сказал: – «Это эпидемия, какая-то!» А в конце совещания, много, что говорил. Но запомнились нам всем только последние слова: – «Вы поколение советского времени. Вас или всех менять надо, или долго и упорно переучивать. Для вас всех должен быть лозунгом выражение Сократа: – «Всё тайное должно быть со временем явным». Если вы, представители власти не остановите эту «эпидемию», то может случиться два события: или воры и убийцы захватят власть в свои руки, и будут править «балом». Вы же знаете, что возглавляли восставших рабочих, и революция совершилась под руководством «тюремщиков», все лидеры сидели в тюрьмах. И они это считали за честь. А если сейчас этого не случится, или опоздает случиться, то народ сам возьмёт инициативу в свои руки. И тогда вам, органам мало не покажется. Если вы меня поняли, то можете быть свободны». После этого мы все ходим в шоке, ждём, когда нас начнут всех переучивать. Менять-то нас не кем. Ну, да, ладно ребят, хватит о грустном говорить. Вот немного юмора. Фросю, что приняла старичка Прокопку Мальцева к себе в дом, стали женщины замечать, что та стала поправляться. Они к ней с «подначками»: неужто со старичком в шестьдесят лет можно забеременеть. А та отвечает: – «Он у меня «вундеркинд», да и шестьдесят-то ему, а не мне». Женщины так рассмеялись, что чуть двери в коровнике не раскрылись. Многие не поняли, что такое «вундеркинд», но то, что Фросе только тридцать знали все. А Хахалева, как-то спросила об этом старичка, о Фросиной беременности, то он ответил: – «Чей бы бычок не скакал, а телёночек будет наш». На том «подначки» и закончились, хотя все знали, что шестьдесят лет для мужчины не предел. Так, что это от вас не уйдёт, а вот профессионализм, можно прозевать, так, что учитесь этому сейчас, пока у вас там самые подходящие условия. Ну, пока, до свидания, служите отлично, эти годы, как и студенческие, будете помнить всю жизнь с радостной грустью. Пишите чаще. Я вас помню и надеюсь, что вы будете тем поколением из народа, в котором так нуждается наше общество. Нам вряд ли удастся переделаться; мы представители своего времени, времени сильной идеологии. Сейчас идейность всё заметнее теряет в себе потребность общества. Всё заметнее просматривается капиталистический оскал криминальных элементов – безжалостных, сильных, профессионалов. Поэтому для создания противостояния, нужны похожие структуры, личности, группы, организации. Этих людей должны рознить от криминалов сильное чувство любви к своим родителям, семье, народу. Добро добром и отзовётся. Пусть нам люди об этом не скажут открыто, но мы в душе должны это понимать и радоваться своими честными и правдивыми поступками. Люди спасибо говорят тихо, а недовольство выражают громко и оскорбительно. А так, как для каждого из нас другом являемся мы сами, поэтому и оценку своим поступкам должны бескомпромиссно давать сами себе. Ладно, ребят, до свидания ещё раз. Видишь ли, расписался, да вот сегодня пригласили в милицию в дежурную часть, Стребков приболел, что-то, так я за него дежурю. Пока спокойно всё. Время медленно тянется, а я и писать решил вам. Пока, ваш друг и соратник Александр».

– А говорят, идёт сокращение штатов, и мест нет, а Александра переводят в отдел, его место освобождается, я не останусь на сверхсрочную службу. Поеду после службы домой. У меня только одна четвёрка в аттестате. Поступлю на заочные курсы милиции, и буду дома работать. Мы много, кое-что познали. И мне не трудно будет осваивать работу участкового. А то невеста уж соскучилась, часто пишет: – «Когда, да когда только приедешь?» Замуж ей охота, и уж некоторые приглядываются. А, что, возьмёт и выскочит

за кого. А я потом вновь ищи себе подругу жизни. К новому году кончим служить, а к старому новому году свадьбу справлю, и вся недолга, – высказался Попов Иван. Ребята посмеялись. Но ни осуждать, ни поддерживать его решения не стали.

– Я тоже на сверхсрочную службу не останусь. У меня родная тётка в Новосибирске живёт, приглашает к себе. У неё муж в милиции служит, поможет устроиться на работу, если пошлют учиться – поеду. Там всё за государственный счёт. Дочери её замуж вышли. А квартира большая, есть где расположиться. Если, что, женюсь, и квартира мне достанется. А к отцу не поеду, обида за мать так всё время и сидит в груди. Вот, так-то, – отозвался Узких Слава. Некоторые солдаты покивали головами в знак согласия с мыслями и словами Вячеслава, другие промолчали.

– И, что будем писать своему шефу – Александру Владимировичу? – спросил Василий.

– Так, и напиши – пусть встречает себе замену – Попова Ивана. Раз уж так складывается жизнь. А я останусь на сверхсрочную службу, как он и советует. Видимо, он, что-то придумал. Я бы не возражал, а, наоборот, с удовольствием с ним ещё поработал. С кем поведёшься, от того и наберёшься. У него опыт солидный по работе в органах. Если бы место нашлось, так я с ним не прочь служить, – отозвался Клепинин.

– Если возражений, и предложений нет, так я и напишу, что двое после окончания срока, уезжают из части. Остальные остаются служить до конца срока, а потом идут служить по контракту, – заключил разговор Василий.

– Нет, я не решил, как быть. Мне мать писала, что дядя Миша ждёт меня к себе жить. Он один остался. Служит в церкви хозяйственником. Говорит, что может без конкурса определить учиться в духовную семинарию. Видимо мать ему писала о моих пристрастиях к библии. Сейчас общество лицом повернулось к богословам, и почему не попытать счастья. А то в какой институт не сдашь экзамен и пропадёт год бесполезно. Выучусь на попа. Попадью заимею. Там хорошо. Ни снег, ни ветер не досаждают, а то я сильно не люблю зимние холода, да снега, – с запозданием отозвался Сергей Тихонов.

– Ладно, пока трое из нас не идут на контрактную службу. Вольному – воля. Я считаю, что хороша жизнь, если она складывается по желанию. И давайте впредь поступать так, как велит душа. Так, кажется, говорил нам наш участковый. Я ему об этом напишу и от вас ему за науку спасибо передам.

– Годится, пиши, да там, в конце письма место оставь. Мы распишемся потом.

– Я письмо на столе оставлю, после прочтёте, да на почту отнесите. Мне скоро на смену идти.

Александр Владимирович письмо получил и был очень доволен. За время службы со многими односельчанами отношения испортишь. Потому как на добрые мероприятия участкового не приглашают в семьи; разве, что с хорошим настроением с информацией приходиться выступать на Совете ветеранов, да начальник перед днём милиции поздравит с праздником, да наградит, да вот жена все душевные болячки убирает с души. Она вот уж, сколько лет всем племянникам и всей родне организовывает проведение дней рождения. В такой компании и душой отходишь, и напряжение спадает. Всё больше убеждаешься в том, что она это делает не столько для именинника, сколько, чтоб отвлечь мужа от грязных дел, которыми ему приходиться заниматься на службе. И в будние дни в кругу семьи она старается сохранять добрую, интеллигентную атмосферу. Это её главное качество и достояние и как учителя местной школы, и как тонкой натуры женщины. Непонятно, сколько сил ей приходиться тратить, чтобы не устроить скандал и истерику, как некоторые супруги, когда его вызывают из застолья на разбор семейных скандалов, драк и воровских разборок в колхозе или у фермеров. Криминальный мир стал жестче: там дважды не предупреждают, выговор не объявляют, вся их жизнь строится на деньгах и убийствах. И делается это так скрыто, что невозможно, не только предотвратить, но даже раскрыть убийство, и определить убийцу. Суды требуют неопровержимых доказательств, свидетелей, да чтобы убийца сознался в содеянном преступлении. А где ты таких убийц найдёшь, чтобы покаялся при обыкновенной беседе. А силовые приёмы сейчас запрещены, будто законы написаны в защиту убийц. А, что родственники с ума сходят от горя, дети сиротами остаются и нужду мыкают, так это, вроде ни кого и не касается. Сколько горьких дум передумаешь после дознания убиенных и убийц. Да, что же это творится! А как убийцу найдут, и до суда дело доведут, а его или совсем оправдают, или отпускают под заявление о не выезде, или в места поселения отправляют. Стоит жене пожаловаться на мужа, что тот её обматерил, так его судят и наказывают за оскорбление личности и чувства собственного достоинства. А убийца на свободе и продолжает страх на людей наводить, и громкие скандалы в кругу милиционеров вспыхивают. А сколько милиционеров покинули свою работу, да звания лишились. С милиционера спрос. А с убийцы нет спроса. Он на свободе и ни перед кем не отчитывается за отнятую жизнь ребёнка, отца, деда, родственника. Политики ораторствуют о свободе и демократии, и видимой защите прав. А защиты прав на жизнь ничего и не предлагают: а что есть, это только фикция, тот фиговый листик, чем скрывается и закрывается свобода криминала. Да, и мы милиционеры порою боимся даже браться за раскрытие убийств, а, сколько сомнительных дум ты переживёшь, на сколько лет постареешь и за свою жизнь, и за жизнь жены и детей своих. Они же ближе к душеньке твоей, чем чужой тебе убитый и убийца. Но, ведь, не откажешься ты от порученного тебе дела по раскрытию преступления – работа твоя такая, куда деваться. Кому-то и эту опасную работу надо делать. Долг, должность у тебя такая. Конечно, такая работа, но в заднем уголке твоего мозга скрыто и больно шевелится, хоть и маленькое, чувство страха и за себя, и за близких тебе людей; им тоже жить хочется. А каким же характером нужно обладать, чтобы преодолеть такое чувство, да воздать должное убийцам. Здесь мало одного закона, хотя и он нужен. А если закон не позволяет совершить справедливость, то, что тогда делать? Или оставить всё как есть, или ждать когда появится справедливый закон, или этот закон обойти и совершить справедливость??? Но, чтобы это сделать нужно каким характером обладать, какую же силу воли нужно иметь и применить свою задумку на самом деле; чтобы де-юре, стало де-факто. Нет! Ни мне, ни нашему поколению эту работу не осилить. Мы послушные, мы законопослушные, мы почитаем, законы охотнее, и исполняем, и подчиняемся им, нам нельзя их нарушать. И когда мы соблюдаем законы, и страдаем за неточное исполнение, люди закрывают на нас глаза. А стоит только ошибиться, как сразу шум поднимут. За подвиги никто спасибо не сказал, разве, что начальник объявит устное поощрение. А ну как ошибись, так все закричат благим матом, клясть начнут за ошибку. А спросить бы у них: – «А вы, что ошибок не допускаете?» Почему же ты вчера, когда я тебе пьяного мужа подобрал под забором, и домой доставил, промолчала. А сегодня твоего недоросля поймал за кражей козы у соседа. И велел оплатить ей стоимость животного. Так ты вой вон, какой подняла. По этой козе получилось самое лёгкое раскрытие. Когда пришёл в пригон, из какого была украдена коза, то услышал звонок сотового телефона, прислушался, да пригляделся, и заметил аппарат. Поднял аппарат, стал слушать и определил того, кто украл, и того, кто ждал в условленном месте. Так мать, нет, чтобы сына проучить, так ещё и меня «отлаяла» на чём свет стоял. Эх, сколько дум передумаешь. Сколь слов сам с собой переговоришь. А всё никак проблемы не кончаются и не уменьшаются. И закрадывается сомнение: сюда ли я пришёл, этим ли делом занимаюсь, правильно ли работаю? А стоит ли так много об этом думать и себя терзать, и сердце надрывать своё молодое. А оно вон уже и знать о себе стала давать. Жена уж и капелек припасла. И таблеточек накупила. Всё на столике в спальне нашей держит. Да в рабочем костюме уж обнаружил; кстати, во время пригодились. А возможно и зря я так переживаю? Дотянуть бы до пенсии, да заняться бы домашним хозяйством. На рыбалку с тестем стал бы ездить. Да жене бы больше внимания уделял по хозяйству. А то только начнёшь, что ни будь помогать, а тебе тут же и вызов. И извиняться уж надоело перед женой. И от вызова не откажешься. А почему столько преступлений совершается в обществе? Из-за того, что законы мягкие? Дедушка мой рассказывал., как соседский парень попался в войну с украденной овцой, так его посадили в тюрьму, а от туда он пришёл еле живой, и через неделю помер от истощения и массой воспалительных болячек. Все смотрели на него и зарок себе давали – не красть. А одна тётечка аборт сделала и власти узнали. Так её и другую тётю, что ей делала аборт, срок дали по пять лет. Так по возвращении они тоже не долго пожили. Так другие, глядя на них, или сильно таились, или рожали суразят: кому охота было гнить живьём в тюрьме? А сейчас само государство идёт навстречу таким женщинам, в больнице прерывают беременность. Сложно разобраться в государственной политике. Ну, а всё-таки, что же получается? Чем гуманнее закон и мягче наказание, тем больше совершается преступлений. И преступления совершаются всё наглее и жестче. Убийства совершают всё извращённее, безжалостнее, хуже зверей. Так, что теперь государству опять возвращаться к ужесточению наказаний? Но, ведь мы же идём не к дикому обществу. А туда, где преобладает гуманность, человеколюбие, уважение к жизни своего соотечественника, к жизни и праву жить на свете такому же человеку, как и ты, убийца. Мы все завидуем жизни европейских государств, их цивилизации, их высоко – человеческому свойству и качеству самого разумного существа на земле – ЧЕЛОВЕКУ. Ну, так, и где же выход? Политики толкуют, что ужесточение наказания ведёт к увеличению преступлений. И, что тогда нам тут делать? Ждать когда убийцы поумнеют и сделаются гуманнее, добрее и перевоспитаются. Или делать жизнь надо более-комфортнее, чтобы убийцам не оставалось, или, во всяком случае, уменьшилось причин к совершению преступлений и в частности убийств. А комфортные условия делать нужно всем, всем работать. Но это ведь так понятно, и понимают это отлично, и кто работает, и кто не хотят работать, а совершают преступления. Их, что, общество должно содержать комфортно, а они будут бездельничать и ухмыляться и ерничать над трудолюбивыми членами общества. Рабочие такой нагрузки долго не вытерпят. И если в обществе не появится лидер, который возглавит и организует революционный переворот в обществе, или будет вершить правосудие сам, тайно, и справедливо. Хотя это правосудие будет неграмотным, грубым, простым до абсурда по оценке юристов и законодателей. Но если только такое явление зародится в обществе, оно даст непременно ощутимый результат, эффект будет поразительный. И это уже будет не заслуга государства, а заслуга, хоть и грубая, и неграмотная, будет принадлежать отчаянному кругу рабочих, которые не за награды и ордена будут делать такую кровавую работу с убийцам: просто по велению души и отчаянному сознанию, к которому принудила и привела их жизненная отчаянная необходимость. Не приведи, господь, если это будет самопроизвольное и стихийное явление, без лидеров и партий. Непонятно и невозможно будет с кем вести борьбу с противозаконностью. Нельзя государству допустить такого явления в нашем таком демократическом обществе. Неужели преступники не понимают, что гуманные законы приняты для восприятия в ум себе и поэтому для воспитания в душах своих таких же чувств и гуманного мышления. Должны же знать, усвоить и руководствоваться, в своей такой короткой жизни, изречением: как ты отнесёшься к людям, так и люди отнесутся к тебе. Или, это, что? До глухого не докричишься, хоть глотку порви! Независимо от нашего мышления общество развивается по своему закону. И не замедлить, ни ускорить его развития кто-либо не в силах. А для чего же тогда революции и перестройки, и реформы? Но, а тогда, как понимать, что материя первична, а сознание вторично? Значит, комфорт в жизни ликвидирует преступность? А комфорт каждый понимает по-своему. Кто-то доволен, что у него есть на столе чашка щей и кусок хлеба. А другому мало вагонов хлеба и прибыли его капитала. И нет предела человеческому хочу, хотя многие ограничены человеческому могу.