Полная версия
Там так холодно
А, вот что еще. Сижу я на фуд-корте, блинами объедаюсь, самой готовить лень, как подумаю, что потом надо мыть, а еще жарить, у плиты стоять. Бе-е! Короче, дорогой мой дневничок, я там Ромку встретила. Мы с ним года два назад, или три? Черт, забыла уже. Неважно, короче типа встречались, а по сути, только и трахались то у меня, то у него, когда мамуля на даче была. Двадцать семь лет парню, а он с мамочкой живет. Хотя так ничего, смазливенький, сладенький такой, а вот пиписька коротковата. Нет, я не жалуюсь, и такой была рада!»
Смеется. Поперхнулась, продолжая смеяться.
«Вот подумала, а какая же я шлюха, прямо как мама завещала. Мне не стыдно. Я никого не обманывала, никому не изменяла, а вот мне изменяли. Кстати, этот Ромочка тоже. Видимо, судьба у меня такая.
Они подошли ко мне на фуд-корте, я тогда ну очень сексуально запихивала в себя третий блин с семгой или осетриной, не помню уже. С другом пришел. Такой настоящий Тарзан: длинные вьющиеся волосы, накаченный, ухоженный, но не педик. Хотя, может и би, уж больно они с Ромочкой дружат. Рома-то двухполюсной, все предлагал мне тройничок. Фу, меня тогда чуть не вырвало.
Короче, много болтаю, а по сути ничего. Тарзана зовут Антон. Так себе имя для Тарзана. Он позвал меня на свидание. Вот чтобы такое надеть? Я решила, что не буду ломаться, не тот возраст, не тот товар. Захочет меня – you welcome!»
Уходит мыть посуду. Включает на колонке бизнес-радио.
«А, вот забыла сказать. Хм, интересно, а не сошла ли я с ума, с диктофоном разговариваю? С диктофоном приятно поговорить, он вежливый, выслушает и все запомнит.
Мне тут Вова письмо написал. Ну как написал, я его заставила. Решилась и спросила в лоб, женат или нет. Оказалось, что разведен. А я давай из него тянуть, почему, да как же так… прислал рассказ, чтобы я отстала. Мне нравится такая манера, не отвечать на вопросы, чтобы не было еще больше вопросов, а на тебе рассказ. Не поняла, так сама виновата.
А я так и не знаю, как он выглядит. Впрочем, мне все равно. Хотела намекнуть, чтобы он был поактивнее, но пока Тарзан. Надеюсь, он не будет полным эгоистом в постели.
И да, рассказ я поняла, ура мне и моим остаткам мозга! Ура! Ура! Ура! Соседи, наверное, с ума от меня сходят, кричу по ночам. Ага, вот уже стучит дура старая снизу.
Я этот рассказ отправила моему мозгоправу и сказала, что все детство и юность, мою бедную юность, чувствовала себя такой же плевательницей. Пока из дома не свалила. Я хотела сделать это после девятого класса, но струсила. Так и просидела до конца института. А зачем и на кого я училась? Все былое гнилым мохом поросло, или как-то так.
Пока, Ритулька! Как же меня бесило мое имя!».
Рассказ «Плевательница»
Интересная и странная вещь, что-то далёкое, из сказок, прочитанных в детстве. Сразу вспоминается Буратино, а может разночинные «джентльмены» в потёртых фраках и камзолах, непрерывно жующие табак, играя в кости или карты. Вещь не из нашего мира, всё говорило об этом. Он нашёл её случайно, бесцельно бродя по переулкам Китай-города, ища занятие голове и ногам, руки были всегда заняты либо сигаретой, либо телефоном, на который постоянно должен был кто-то звонить. Мозг никак не участвовал в этом, руки и телефон жили своей отдельной жизнью, рот открывался и закрывался, чтобы извлечь какой-нибудь звук, уши умело слушали, не воспринимая речь собеседника. И нельзя сказать, что он был плохим собеседником или неприятным человеком, вовсе нет, ему звонили все, кто только мог и не мог, рассказывая, жалуясь, требуя, слыша в ответ сочувственное «Мда», или соглашательское «сделаю».
Он вошёл в эту лавку, которая гордо именовалась лабораторией интерьера, но по сути была обычной лавкой, заставленной всяким необычным хламом. Он подумал, что название «Необычный хлам для вашего балкона» подойдёт этой лавке гораздо больше. На удивление, в ней было много людей, толпившихся у стеллажей и развалов, копаясь в этом хламе, с восторгом выхватывая какую-нибудь странную потёртую вещицу, которую можно встретить на блошиных рынках по всему свету за три копейки. Побродив по магазину, он уже собирался уходить, как увидел в дальнем углу медный сосуд. Он напоминал невысокую урну, сплющенную, возможно, что её действительно деформировали, так как эта урна была на редкость кривой. Медь уже позеленела, от гравировки остались отдельные штрихи, но ему очень понравилась накатка, двумя широкими лентами как бы стягивающая сосуд.
Он достал урну из хлама, внутри действительно лежал мусор, кто-то бросил туда окурок и фантики. Продавец долго смотрел на урну, вспоминая, что это, пока не пришёл помощник, быстро найдя в системе этот товар. Это оказалась плевательница, уценённый товар, как ему сказали, но всё же стоивший немало, в другой раз его бы задушила жаба, но почему-то его тянуло к этой грязной странной вещи. И он купил её, вместе с мусором, который вытряхнул в ближайшую урну возле магазина.
Домой она попала не сразу, такую грязную вещь выбросили бы вместе с ним из дома, поэтому плевательница жила полгода в гараже, пока он полчаса или даже час после работы оставался в гараже, чистил, пытался выпрямить, что ему удавалось с трудом. Медленно, но верно, он очистил её и выпрямил, а начищенные до блеска бока омолодили плевательницу, открыв ему свой потерявшийся в грязи и медном окисле рисунок – дымящуюся трубку и два револьвера, смотревшие друг на друга дулом, готовясь выстрелить.
«Что это за дрянь?!» – так звучала квартира первые три недели, когда он принёс плевательницу домой. Место он выбрал хорошее, между двумя высокими вазами династии каких-то несуществующих императоров Китая. Этими вазами очень дорожила его жена, купив их «очень выгодно» за несколько сотен килорублей у какой-то стюардессы, у которой, конечно же, были свои каналы поставки настоящего антиквариата. Плевательница начала свою жизнь в его доме, в неё не плюнул только ленивый, высказывая ему застарелые претензии, вытащенные из самых дальних уголков пыльного чердака, который неверно называют «общими воспоминаниями». На самом деле, на этом чердаке, кроме выцветших вшивых снимков со свадьбы, рождения первого ребёнка и прочих «общих семейных воспоминаний» лежит, не таится, а лежит на самом видном месте куча из обид, злости, несбывшихся надежд, разрушенных мечт и неоправданных ожиданий – список можно продолжать до бесконечности – а виновник всегда один, или одна, как кому повезёт со второй половиной. Иногда из этого вороха достают пыльный снимок, где они молодые и, как кажется, счастливые. Волна воспоминаний, даже что-то кольнёт в груди, в сердце, что-то от прошлой любви, а потом… снимок грязный, всё не так, всё быльём поросло, чего тут вспоминать, и поехали, встали на привычные, отполированные до блеска рельсы.
Он привык, за много лет привык ко всему, к себе, такому. Когда-то он был другой, наверное был, уже и сам не помнил, когда. А тут ещё эта плевательница, уродство и безвкусица, только старый кот оценил, поцарапал лениво лапой и изрёк своё благожелательное «Мяу!». Он мог до ночи сидеть на диване при включённом телевизоре и смотреть на плевательницу, кот обычно сидел рядом, устроившись на коленях, и спал. Скоро помрёт, часто он думал с тоской, гладя пожившего кота, как и он, давно уже переставшего слышать крик, кот жил как хотел, не ставя ни во что жену, дочь, иногда жившую вместе с ними, слушаясь только его и прячась от сына, имевшего привычку пинать старика в бок, чтобы не путался под ногами.
«Поговори со своей дочерью! Что она мне тут устроила!» – начала старую песню жена. Кот приподнял правое ухо услышав резкие вибрации, послушал и уснул, не видя в этом крике ни смысла, ни опасности. «Да, дорогая, конечно поговорю», отвечал он, грустно улыбаясь, всматриваясь в разгневанное лицо жены.
А ведь она была раньше очень красивая, тонкая, с чистыми голубыми глазами, которые на ярком свете казались ему зелёными, с длинной чёрной косой. Она и сейчас была ничего, не располнела после родов и пятидесяти лет жизни, меняясь лишь в момент их редкой близости, даже лицо менялось, становясь моложе и наивнее. Ему не хотелось видеть её настоящей, рисуя перед собой старый образ, цепляясь за него в минуты отчаянья, когда хотелось вскочить и ударить по этому, когда-то так любимому лицу. Дурные мысли, с каждым разом их становилось всё труднее изгонять из головы, и может, она это понимала, сокращая время привычных вечерних наездов: машина сломалась, что живут они не там, что сын то, дочь сё, а ещё его мама, вот тоже вспомнила.
Жена исчезла, испарилась. В квартире было тихо, все легли спать. Кот лежал на диване рядом, вольготно развалившись во всю длину. Он встал и подошёл к плевательнице, зачем-то заглянув внутрь, не набросал ли кто туда мусора в его отсутствие. На дне что-то заблестело, как какая-то жидкость, которая уже успела подсохнуть, липкая и вязкая, как жидкий клей.
Дни шли своим чередом, устремляясь куда-то вдаль, хотя казалось, что они кружат на месте. Всё было по расписанию. В субботу, когда жена уходила на весь день в салоны, сохранять то, что осталось, он ездил к любовнице. Странная штука жизнь, его любовницей была жена её брата, и его всегда интересовало, знает ли кто-то об их отношениях? Но ни его жена, ни её брат ничего не знали. Муж любовницы уезжал каждую пятницу после работы на рыбалку, пропадая там до воскресенья. Странно, почему она выбрала не его, он долго ухаживал, чтобы в итоге жениться на сестре того, кто увёл у него «любовь всей его жизни». И что его привлекало в ней? Опять воспоминания, желание реванша, обладать думой и музой его студенческих грёз? Он часто задавал себе этот вопрос, рассматривая немолодую женщину, ради которой он каждую субботу «ходит в фитнес-клуб».
«Ты бы поговорил со своей женой, пусть объяснит своему брату…» начиналось каждый раз после секса с ней, каждый получал своё: он пышное тело, она возможность вылить чан помоев. Какая бы ни была ситуация, но виноватым в итоге был он, и это не стоит обдумывать, это как детский лабиринт, куда бы не покатился шарик, а прикатится он точно в центр.
«Папа! Почему ты никогда не можешь ничего сделать нормально! Я же тебе говорила, что мне надо…» или даже так: «А ты когда решишь? Долго мне ждать, я уже должен денег!» – привычные диалоги сына и дочери, нет, дочери и сына, тут несложно запутаться, так как они постоянно менялись местами, требуя то денег, то каких-то действий. Почему-то он должен был решать вопросы с банком по их кредитам, следить за ремонтом квартиры дочери, после чего в него не плюнул только кот, каждый стал великим гуру в строительстве, забылись все дрязги между родственниками, даже жена и его мать пели в унисон, доливая бочку помоями до обода. Он всё чаще думал, что они слишком хорошо живут. Да, действительно хорошо, надо было быть скромнее. Жена уже и забыла, как это, работать, неизвестно чем занимаясь всю неделю, дочь и не начинала, получив квартиру на втором курсе, сын, вроде старший, подавал надежды, а нет, тоже пришлось устраивать после института, рано женился, добавив новых родственников в засаленную колоду.
«Почему она со мной так разговаривает» – этот вопрос он слышал тысячу раз, ещё когда был жив отец, сразу после женитьбы. У него складывалось ощущение, что вопрос этот был записан на плёнку и поставлен на repeat. «Иди и разберись со своей матерью!» звучало с другой стороны, причём ему было трудно отсылать жену в другую сторону, получая от тёщи в последние годы: «Она меня не уважает!». И снова, как в детском лабиринте шарик прямо в центр, и бочка полна, уже почти выше обода, скоро начнёт переливаться.
Свобода, она была, почти каждый день, немного, но была. Он редко ездил на машине, где его могли достать по дороге на работу или домой. А в метро он просто выключал телефон и неторопливо гулял по подземному городу, смотря на безразличные лица торопящихся людей, которым на него было плевать, и он был безмерно благодарен им, улыбаясь каждому. Иногда ему улыбались в ответ, в основном дети, способные пока на искренность. На работе было не хуже и не лучше, одно и то же целыми днями. С утра и вечером планёрки, с разносом. Днём выслушивание претензий, переговоры, опять претензии. Он давно понял, что основная его обязанность, это уметь слушать, точнее, выслушивать, и за это, чёрт возьми, отлично платили, и должность была неплохая, у самого Олимпа. Здесь никто не набирал бочку, всегда, в любой день был наготове полный бассейн помоев, в который без устали макали не его одного, а разница была в том, что если дела шли хорошо, то макали не глубоко, давая возможность немного продышаться.
«Ты где был?» встретил его гвалт недовольных голосов дома. Он ещё не успел ничего ответить, как дружный хор завопил: «Нам надо поговорить!».
«Ты куда идёшь?» – настаивали голоса, наседая, наперебой высказывая что-то, о чём он забыл, как же он мог! А что он должен был сделать? Он пытался понять суть, но не мог.
В комнате уже ждал верный кот, сидя у плевательницы. Кот был встревожен, шипел на всех. Он подошёл к нему и погладил друга, кот жалобно промяукал, прижавшись к его ноге. Резко зазвонил телефон, жена долго говорила с его директором, как легко они нашли общий язык. Он посмотрел в плевательницу, дно было уже не блестящим, ему показалось, что она до краёв наполнена вязкой серо-белой массой. Он подумал, что надо ее помыть.
«Куда ты пошёл! Мы не закончили!» завопили голоса, он пытался увидеть лица, но слышал только голоса и рты, которые их извергают.
Кот забежал к нему в ванную, и он закрыл дверь. Вязкая дрянь не хотела выливаться из плевательницы, он налил себе на брюки, на пол, пока выливал её в унитаз. На одно мгновение он пришёл в себя, поняв, что держит в руках пустую урну, а брюки и пол сухие и чистые. Мгновение, и голоса ворвались внутрь, в дверь застучали, и он, пытаясь убежать, лёг в ванную. Кот прыгнул ему на живот, готовый к драке. Плевательница была в руках, он попробовал и надел её на голову, сразу стало тихо и легко. Он улёгся удобнее, кот тоже успокоился, приняв обычное положение лёжа. Пальцы сложились в два детских револьвера, он вложил дула в рот и выстрелил. Как же хорошо, больше никого, тихо, никогда, пока не выбьют дверь, пока не отдадут в психушку.
Дверь пришлось выбить, после двух часов угроз и криков, стало понятно, что что-то случилось. В ванной он лежал неподвижно, холодный, еле дыша, а на животе спал последним сном верный друг, последний в его жизни.
Пятница, 18 ноября 2022 17:50
Максим Сергеевич стоял под табличкой «Место для курения» и смотрел на снег. Что-то из далекого детства просыпалось в нем при виде молодого снега, быстро терявшегося в серости равнодушного города. Сквер выглядел еще унылее, чем обычно: голые деревья жалобно поскрипывали на ветру, возникавшему из ниоткуда резкими и злыми порывами, черно-серая земля, лишенная листвы по «стандарту», и больше ничего. За забором гудели машины, не желая уступать набережную, борясь друг с другом – глупая борьба ради борьбы. Когда-то и он стоял там же после вечерней смены, злясь и ругаясь, тратя жизнь впустую. Альбина так и не бросила привычку ездить на работу на машине, возвращаясь домой уставшей и злой. И так год за годом, десятилетие за десятилетием.
«Рита проснулась», – написала Евгения Николаевна. Поговорить с пациенткой за весь день ему так и не удалось. После разговора с ее матерью он полчаса приходил в себя, занимаясь отчетами, а потом Рита уснула. Наверное, первый спокойный сон за всю неделю.
Он бросил погасшую сигарету в урну, надо бросить уже курить, а в какой раз, в сотый? Подсчитывая неудавшиеся попытки, он пошел в отделение. Этому методу самоуспокоения его научила мама школьного друга, предлагая посчитать что-нибудь и без разницы что, лишь бы голову занять. Поэтому он считал машины, птиц, стук дождя, букву «ы» в тексте и много чего еще. Как странно, что самое лучшее остается в детстве, какое бы оно не было, а взрослые несут за собой, тянут телегу психологических травм и неудач, немного радости и много-много грусти, которую сложно даже оценить или понять, чем она вызвана. Грусть об ушедшем, грусть о содеянном и брошенном, забытом. Груз у всех разный: у кого-то полна телега, кто-то тащит один-два мешка грусти, но телега у всех одна и та же – закостенелая взрослая идентичность, определенная домом и обществом, то, как ты должен выглядеть, как должен думать и действовать, если должен действовать. В основном ты должен следовать, быть послушным и лояльным, а тянет эту телегу твое настоящее я, забитое и забытое. И стоит многих сил, чтобы отбросить эту телегу, оставить ее в колее и пойти через поле в лес, как символ тайного, сложного и запутанного. Определенно у него начинался очередной невроз, жаль, что он так и не научился транквилизироваться компьютерными играми, а алкоголь он сильно ограничивал уже двадцать лет, бросил малоэффективную терапию за три года до рождения Оли. Дочь подросла, стала умной и самостоятельной, и его помощь особо не требовалась, а он находил в этом успокоение, лучше любого препарата или наркотика в жидкой или парообразной форме. Кальян помогал, но ненадолго, потом становилось совсем мерзко. Права Альбина, запрещая ему курить эту дрянь, а иногда так хочется остановиться, нет, не бросить оглобли телеги, а хотя бы просто остановиться и подышать прелой землей, жидкой глиной и нескончаемой осенью.
– Пошли со мной, – Максим Сергеевич кивнул Евгении Николаевне, хмурившейся над отчетом. Ее пальцы с некоторым ожесточением нажимали кнопки, клавиатура просила пощады.
– Я?
– Ты-ты, а что ты удивляешься? Кто тут лечащий врач? И не забывай, что ты и Михаил Потапович ее первые и настоящие друзья. Она очень радуется тебе. Надо бы Мишу затащить как-нибудь, а то по алкашам разъездился с Ольгой Васильевной.
– Да, что-то стало их много после мобилизации. А еще больше женщин. Я такого никогда не видела, чтобы так опускались. Спасибо Ольге Васильевне, что взяла мои дежурства.
– Ольга Васильевна хороший и добрый человек. С ее контингентом по-другому и нельзя.
– Это да, я до сих пор теряюсь. А насчет Риты вы правы, она и правда радуется, почти как ребенок, – она с тревогой посмотрела на него.
– Нет, с головой у нее все в порядке. Просто она в шоке и отгораживается от всего мира, оставляя только хорошее для себя, – он посмотрел в окно, шел снег. Перед глазами встала нагруженная мокрым скарбом телега, застрявшая в поплывшей колее, а мула нет, только следы копыт уходят в лес, глубокие, будто бы залитые цементом на мертвом поле.
Евгения Николаевна кивнула сама себе, борясь до сих пор с синдромом самозванца. Но тревога так и не сошла с лица. У нее развилось небольшое количество нервных тиков и жестов, обращенных к себе, заметных только специалисту, но так ей было проще бороться с напряжением. Тимур Каримович не раз показывал скрытые нервные тики Максима Сергеевича, которые он не замечал или не придавал значения. Их всех надо было лечить, безжалостно.
Она поправила халат и косу, зажатую безликой заколкой на затылке. Бледность шла ей, ярче горели веснушки и чуть красноватые губы, которые она так и не разучилась кусать в моменты раздумья, но прогресс был – с косой больше не играла.
Кладовка, переделанная под палату, создавала свою атмосферу, отличную от других палат. Здесь пахло больницей, но иначе. Марина Игоревна принесла банку с зернами кофе, Катя и Надя приносили букеты из опавшей листвы, пускай и в пластиковых бутылках, но становилось уютнее. Портила все духота, чтобы проветрить глухую комнату, приходилось часто открывать дверь, но надо было увести Риту, иначе она забивалась в угол, и начинался очередной приступ паники, заканчивавшийся пустой рвотой, в желудке почти ничего не было.
Они вошли, Евгения Николаевна подошла к койке и поправила пижаму. Рита слабо улыбнулась, послушно поднимая руки, приподнимая тело, тут же падая без сил.
– Рита, вы сегодня поели. Это здорово, надо уже переходить с жидкой пищи на нормальную. Если вы не будете есть, то не поправитесь. Вы же хотите убраться отсюда поскорее? – он взял ее левую руку и стал считать пульс. Рита пожала плечами, помотав головой на подушке. – Ну-ну, тогда мне придется вас насильно вылечить и отправить в нормальный мир, а то нам нужна кладовая. Понимаете, какие у нас трудности?
Рита издала звук, отдаленно похожий на смех. Марина Игоревна с Катей обрили ее, пожалуй, короткая стрижка шла ей. Если бы неизможденное лицо, Рита выглядела бы моложе.
– Надя сказала, что Рита весь ужин съела, – Евгения Николаевна погладила Риту по голове. Рита приложила ее ладонь к щеке и закрыла глаза. Евгения с тревогой посмотрела на него, Максим Сергеевич жестом показал, что все в норме. Пульс он проверил, и ему он не нравился.
– Я подумал, Рита, что вы слишком долго лежите на одном месте. Сейчас Евгения Николаевна вам поможет одеться, и мы все вместе выйдем на улицу. Там как раз идет снег, а снег еще Гиппократ называл лучшим из лекарств, ибо он остужает боль и замораживает тревогу. Было-было, не надо на меня так смотреть. Я все-таки в медвузе учился.
Рита хмыкнула и громко выдохнула, шире улыбнувшись. Она подумала и замотала головой.
– Не бойтесь, вы пойдете с нами. Мы попросим охрану выключить все камеры. Мы пойдем через служебный вход, в окна тоже никто не будет смотреть, с той стороны архив, – ласково, но настойчиво объяснила Евгения Николаевна. Максим Сергеевич кивнул ей, поддерживая эту невинную ложь. Рита осторожно кивнула и закрыла ладонями глаза. – Конечно, маску мы тоже наденем. Как в туалете, хорошо? Сейчас заканчивается ужин, и все больные по палатам. Вас никто не увидит.
Рита вздохнула и кивнула. Максим Сергеевич заметил, как она борется с собой, как страх пытается овладеть ею, заставить забиться в угол, спрятаться и драться до последнего.
Через полчаса Евгения Николаевна вела Риту по коридору. Максим Сергеевич ждал их на улице, быстро докуривая вторую сигарету. Очень захотелось курить, почему-то он сильно нервничал.
– Вот, держите, – он вложил в ладони Риты снежок, холодный, мокрый и, казалось, будто бы живой.
Рита прижала его к лицу и сняла маску. Она с удивлением смотрела на сквер, изучала высокий бетонный забор, потом расхрабрилась и пошла к ближайшей старой яблони, мертвой на вид. Евгения Николаевна шла рядом, поддерживая под локоть. Рита была слишком слаба и стала падать, если бы не Максим Сергеевич, она бы упала прямо перед деревом, словно перед злым и ревнивым истуканом, желая получить прощение.
– Ничего страшного. Будете хорошо есть, попробуете обогнать Евгению Николаевну. Она у нас кмс по бегу, так что придется попотеть.
Рита заплакала. Тихо, без истерики или паники. Она гладила замерзший ствол левой рукой, в правой сжимая таивший снежок. Первый снег уже скрылся в серости вечера, сумерки охватывали все пространство, фонари освещения находились слишком далеко, и в этом месте сквера их действительно никто не мог видеть.
У него зазвонил телефон. Отойдя на три шага, он быстро переговорил с Альбиной, через час он обещал быть дома. И он хотел домой, не надеясь ни на что, понимая, что у жены очередной кризис, что он мог бы ей помочь, вылечить так, как его учили, но она этого не хотела, не желая признавать свою болезнь. Пока же он был немного счастлив, как и она, находя в нем снова того, кого по-настоящему любила. Но это они уже проходили и не раз, а дальше.. не хотелось об этом думать, «let it be», как пелось в их любимой песне. Вот если бы они и, правда, понимали ее посыл, и следовали ему. Если бы люди научились понимать друг друга, если бы, если бы…
Рита показала на его телефон. Он протянул его Рите, но она замотала головой.
– Я должен кому-то позвонить? Нет, и вы не хотите никому звонить, верно? Так, этот ребус я разгадаю, не зря я замзав, – он улыбнулся и спрятал телефон. Евгения Николаевна непонимающе хлопала ресницами. – Мне надо найти ваш телефон, верно?
Рита закивала, обрадованная, что он понял. Она пыталась сказать, но вместо слов из нее вырывался хрип, и она быстро сдалась. Слова были слишком тяжелы для нее. Она вновь потянулась к телефону, он дал ей свой старый самсунг, сняв с блокировки. Рита в одно касание открыла диктофон и показала ему экран.
– Так, мне надо найти ваш телефон и открыть диктофон. Вы записывали свои мысли, может, вели дневник?
Рита радостно закивала и отдала ему телефон, приложив к груди, доверчиво смотря прямо в глаза. Он кивнул, что понял, и повел ее обратно в палату. Рита очень устала, но не сдавалась, через силу переставляя ноги.
Перед уходом, он зашел к Евгении Николаевне попрощаться и приказать идти домой, ночная смена уже заступила, а девушка, уложив Риту, боролась с отчетами. Как он и обещал, это давалось нелегко.
– Вы, правда, думаете, что у нее там дневник записан? Я никогда не встречала людей, которые бы вели дневник.
– Или они тебе об этом не говорили. Скорее всего, это часть ее терапии или совет психотерапевта. Завтра отправлю запрос по онлайну, Рита вряд ли бы пошла на очную консультацию.