Там так холодно

Борис Петров

Там так холодно

Есть яблони в моем саду,

Сухие ветви тянутся друг к другу,

Я их от злого ветра сберегу,

Спасу от смерти, подавлю тревогу.

Среда, 18 июля 2023 12:36

Такое яркое солнце, что трудно дышать. Пыль на стеклах и подоконнике нагрелась до предела, лицо горит, голова кружится и просит пощады. Рита приоткрыла глаза и взглянула в окно. Там ничего не изменилось: все та же унылость больничной территории, лавки, давно просящиеся в печь, чахлая трава и полумертвые яблони. Наверное, когда-то здесь было красиво, но садовник умер много лет назад.

Сзади послышались голоса, и ей стоило больших усилий не обернуться, не среагировать, не впасть в гневное полузабытье, вводящее в ступор, а потом вынуждающее бежать. Нет, больше она себе этого не позволит, пускай внутри все переворачивается, грудь стала раскаленным чугуном, уже начавшим плавиться, скапывая лавой прямо в сердце, сжигая легкие, заполняя пищевод, чтобы потом разорвать желудок на дымящиеся ошметки. Так она чувствовала, так реагировал ее организм, уставший от нее, раз за разом желавший уничтожить себя. Открытых язв больше не было, но осталась память, до мельчайших деталей, смеясь и играя, восстанавливая ощущения первых месяцев болезни. А чем она больна, и сколько уже находится здесь? Лето, опять лето. Июль, наверное, а это ее первое лето здесь или уже второе, третье, четвертое?

Рита открыла глаза и на мгновение ослепла от яркого солнца. Паническая атака отступала, чугун застывал, поблескивая черным матовым цветом, как ее старая машина. А что с ней? Неважно, все уже неважно. За руль она больше никогда не сядет, даже если разрешат. Она улыбнулась, дыша свободнее, не слыша в коридоре ни единого шороха. В голову пришла неожиданная мысль: «Почему пыль всегда пахнет одинаково?» Зловредная память поворчала, но приняла игру, восстанавливая картины из детства. Рита не вспомнила подробности, только солнце, плавящийся асфальт, горящую на стеклах пыль и запах подоконника в ее комнате, который она не протирала с марта назло матери.

Послышались уверенные негромкие шаги. Кто-то приближался к ней. Рита привычно испугалась, но узнала его, поймав запах вчерашнего одеколона. Она смутилась и еле заметно покраснела, став еще меньше.

– Это я, Рита, – врач подошел и, толкнув по-дружески плечом, встал рядом, упершись руками в подоконник. Она долго изучала его длинные пальцы и узкие ладони неудавшегося пианиста, и только потом посмела поднять глаза, встретив добрый и внимательный взгляд темно-карих глаз.

– Опять подралась?

Рита смущенно пожала плечами, не смотря ему в глаза. Ее интересовали его волосы, такие же короткие, как у нее. Про себя она ему сказала, что зря он так стрижется, и седина его совсем не портит, не то, что ее.

– Пойдем, я обработаю твое лицо. Не чувствуешь боли? – он показал на свою правую скулу. Рита машинально дотронулась до своей, ощутив теплую влагу. Зубы тоже отозвались, но не болью, просто она ощутила вкус железа во рту, захотелось почистить их, добела, стереть до десен.

– Да, вижу. Это не очень хорошо. Ты совсем не чувствуешь боли? Я видел по камерам, Софка тебя крепко приложила.

– Это я ее, – тихо усмехнулась Рита, вспомнив распластавшуюся на полу толстую Софку, накинувшуюся на нее после обхода. – Я у нее мужика увела.

Врач хмыкнул и взял ее под локоть. Рите нравилось, как он ее ведет, не как муж или любовник, хвастающийся добычей, а как старший брат, пришедший на помощь, готовый выслушать, помочь, строгий, недовольный, но верный. Она нашкодила, довела до драки, а ведь давала себе слово не повторять этой ошибки. Она опять что-то сделала не так, спровоцировала Софку, а ведь у нее рецидив.

Войдя в процедурную, он кивнул медсестре, разбиравшей коробки с медикаментами. Медсестра достала из шкафа аптечку для драчунов и продолжила сверять ведомость с содержимым коробок. Эту аптечку он когда-то сам собрал, когда надоело доставать с полок и шкафов все необходимое.

Рита послушно села на кушетку и ждала, рассматривая медсестру. Она выше нее и шире в плечах, молодая и крепкая. Вот такую бы жену Максиму Сергеевичу. Она украдкой посмотрела на него, готовившего экзекуцию. Рита заскрипела зубами, ругая себя за эти мысли. Как она стала похожа с возрастом на свою мать, любившую рассуждать о том, кто кому пара, а скорее не пара. Она не видела жену Максима Сергеевича, наверное, она очень красивая и умная, на другой он бы не женился. А кому она пара? Получается, что никому. Вроде не уродина, не толстая, все при ней, как говорила тетя Маша. Жаль, что она умерла, теперь некому пожаловаться, не у кого спрятаться от матери.

– Открой рот, надо зубы посмотреть, – строго сказал Максим Сергеевич, Рита с трудом разжала челюсти. – Так, все нормально. Попробуй успокоиться сама, я не хочу тебе снова назначать препарат. Ты не виновата, Софка опять слетела. Не мотай головой, я все видел.

– Да, Рит, ты не виновата. Софку переведем к своим в буйное, у нее очередной криз, – не оборачиваясь, сказала медсестра и добавила, – ты помнишь, кто вас растащил?

Рита помотала головой и с надеждой посмотрела на врача. Он кивнул, чтобы она вспоминала.

– По-моему ты, – осторожно ответила Рита, не до конца различая белую фигуру, заломившую Софку, когда бешеная баба схватила тумбочку, вырвав из креплений, намереваясь размозжить Рите голову. – Точно не могу вспомнить, но на тебя похоже.

– Нет, не я. Марина прибежала первой, я позже с вязками. Нормально ты ее ушатала.

– Катя, прекрати, – строго сказал врач.

– Да ладно, медсестра пожала красивыми плечами, все же слишком широкими для молодой девушки.

Рита весело посмотрела на медсестру, вставшую к ним боком, и не торопясь укладывавшую коробки в шкаф. Бабушка таких по-доброму называла «молокофермой», Рита хотела пять лет назад сделать себе такую же грудь или чуть поменьше.

– Ты не виновата, но драться больше не надо. В следующий раз попытайся сбежать, – строго сказал врач.

Рита хотела предложить убрать буйных из палаты «среднячков» отделения неврозов, но промолчала, зная, что клиника переполнена, а Софка три месяца вела себя спокойно, читая одну и ту же книгу верх ногами. Скула заболела, и Рита вздрогнула, показав пальцем на ссадину и кровоподтек.

– Это хорошо, что почувствовала. У меня есть минут десять, пошли, прогуляемся.

Рита улыбнулась, медсестра подмигнула ей, будто бы она идет на свидание. А почему бы и нет? Можно же представить, что она идет на свидание. Правда выглядит не особо, спортивный костюм постарел вместе с ней, лицо разбито, зато она похудела, как давно хотела.

Спустившись со второго этажа, они вышли через служебный вход. Солнце грело беспощадно, Рита расстегнула куртку, зеленый бюстгальтер тут же проявился сквозь белую футболку. Раньше бы она извелась вся, а сейчас все равно. Максим Сергеевич взял ее под руку и повел вдоль здания по узкой дорожке, вымощенной серой брусчаткой. Солнечный свет и щебет птиц, доносившийся из-за забора, окончательно успокоил ее. Она улыбалась и позволила себе снять куртку, он взял ее, чтобы освободить Риту. Ей всего тридцать четыре года, а она записала себя в старухи. Любви больше быть не могло, но можно найти партнера, друга для жизни, чтобы не мучал и не мучался с ней.

– У тебя прогресс. Ты молодец. Не надо вздрагивать, пока тебя никто выписывать не собирается, – он тихо рассмеялся.

– Не надо меня выписывать – я не хочу обратно, – буркнула Рита, продолжая улыбаться.

– Ты не сможешь здесь остаться навсегда. Это было бы слишком жестоко и совсем не нужно. Пока ты не готова, но к весне я тебя выпишу. Ты мне надоела.

Рита засмеялась, зная, что он шутит. Наверное, он прав, мысль о выписке уже не так страшит ее, а, может, это все солнце?

– Ты бы не хотела встретиться с родными или друзьями? Не злись заранее, подумай.

– Нет, не хочу ни с кем видеться. Только с Олей, Оксаной и Евгенией Николаевной. Ну и с вами и девчонками, вас я вижу каждый день и привыкла. Может быть, захочу написать письмо.

– Твоему другу по переписке, который рассказы присылал?

– Да, ему. Мне кажется, он меня сможет понять. А вы прочитали его рассказы?

– Да, прочитал. Ты это знаешь. И записи твои прослушал, все до единой.

– А вы ему писали обо мне?

– Нет, я тебе обещал, что не сделаю этого без твоего желания. Ты готова ему написать?

– Пока нет, но, может, скоро дозрею, – Рита остановилась у молодой яблони с крохотными яблоками. Она подошла ближе и погладила ствол, вдыхая все ту же разогретую пыль города и немного свежести молодого дерева. Яблоню медленно губил грибок, даже ей было это понятно, выросшей в городе без дачи. – Почему деревьями никто не занимается?

– Потому, что по штату нам не положен садовник. Хочешь поработать?

– Я не умею, – пожала плечами Рита. – Хотя, думаю, что это не так уж и сложно.

– Я подумаю об этом. Ты выздоравливаешь.

– Я боюсь этого, – Рита посмотрела ему прямо в глаза. Синие глаза потемнели, став черными, первый признак грядущей мигрени. Она сглотнула горькую слюну и поворошила ежик на голове.

– Ты перегрелась. Пошли обратно, а то голова разболится. Я сниму с тебя процедуры, если будешь работать в нашем Эдеме.

– Эдеме? – Рита с сомнением осмотрела чахлый сквер с редкими яблонями и старыми кленами. – Я одна не справлюсь.

– С тяжелой работой Миша поможет, ты же не против?

– Не против, – смутилась Рита, покраснев, как девчонка.

Звук 001 от 03.03.2022

«Я… это я. Не знаю, что сказать».

«Переслушала себя – какой у меня старый голос! Господи, как это ужасно!» – смеется, запись обрывается.

«Я пошла к психотерапевту. Точнее нет, была на приеме через Zoom. Он мне сказал, чтобы я вела дневник, а лучше записывала себя на камеру. Я попробовала и все удалила, давно не чувствовала себя такой тупой. Да, надо признаться – я тупая. До сих пор не могу поверить, что я за это еще и заплатила», – стук телефоном об стол, запись обрывается.

«Я не знаю, что мне дальше делать. Я скоро потеряю работу. Директор нам врет, что все останется по-старому, что компания никуда не уйдет и другое бла-бла-бла. Он всегда врет, прошлый был честнее, хотя тот еще мошенник. Наверное, я даже рада, что меня уволят. Давно хотела поменять работу, но так и не решилась. Все решили за меня, как обычно», – всхлипывает, запись продолжается.

«Я купила таблетки, выпила сразу за два дня, чуть не вырвало. Я не могу больше плакать. Психиатр сказал, чтобы я не принимала войну так близко к сердцу, что это не моя война, я не виновата и бла-бла-бла. Это я и сама уже почитала, не помню где. Так я не из-за войны плачу, мне в целом все равно. Да, война плохо, но я привыкла к войнам. Мы же постоянно с кем-то воюем, сейчас и не вспомню с кем и когда, просто знаю это. А чего тогда я плачу?».

Слышен звук закипающего чайника, стук чашки о блюдце. Она проливает мимо и ругается.

«Надо еще что-то сказать, а я не знаю что говорить. Чай говно! Пирожное говно! Все говно, даже я сама говно!», – смеется и пьет чай, хрустит вафлями, громко чавкает.

«Если это услышит моя дрожащая мамочка, а она прям дрожащая от гнева. Не хочу с ней разговаривать. Мне хватило того потока дерьма, что она вылила на меня после начала войны. О, я ваще предатель и худший человек на земле, как обычно, я же во всем виновата, да? Я всю жизнь во всем виновата, перед всеми и во всем! Как мне это надоело! Так чего я реву?».

Она встает и убирает чашку и блюдце в раковину. Моет, что-то ворчит под нос или напевает.

«Мне нечего жаловаться. У меня своя квартира, правда, ремонт надо доделать. У меня есть машина, сдуру купила себе Camry, черную, как у депутатов. На аукционе и купила, и не езжу. Зачем мне машина? А квартира зачем, если я здесь одна? Я не хочу семью, уже не хочу детей. Я не хочу никому ломать жизнь. Я хочу, чтобы от меня отстали! Оставили меня в покое!».

«Забыла сказать, что мой мозгоправ посоветовал мне чаще ходить в театры, на концерты, куда угодно, лишь бы быть среди людей. Купила абонемент в Дом музыки, буду спать под орган. А еще купила десять сеансов со скидкой – просто дура!»

Понедельник, 10 июля 2023 21:48

– О, ты все-таки пришел домой! – Оля недовольно посмотрела на отца, с губ почти сорвались едкие замечания, но она сдержалась. Мать бы не сдержалась, и ругань бы началась, не отходя от старой вешалки.

– Привет. Пахнет вкусно, – спокойно сказал Максим Сергеевич, заставив лицо улыбнуться. Дочь стояла перед ним в ярком фартуке с озверевшими монстрами в поварских колпаках, над жуткими кастрюлями поднимался зеленый пар. Не хотелось думать о том, что они там варили, но пахло действительно вкусно.

– Конечно, я же готовила, – Оля самодовольно улыбнулась. Как же она сейчас была похожа на Альбину: тот же горделивый взгляд, небрежная челка, прямые волосы темно-шоколадного цвета. Жена и теща все время злились, что дочь пошла в его породу, но Оля была почти полной копией Альбины, и дело было не во внешних сходствах, а в манере держаться на людях, во взглядах, то требовательных, то добрых и нежных.

Он вздохнул и пошел умываться. Дочь давно взяла на себя домашние хлопоты и уход за единственным мужчиной в доме. В ванной его ждали чистые футболка и шорты. Пришлось лезть в душ, хотя тело и мозг просили только одного – лечь и спать, сегодня можно без снотворного. Все-таки два дежурства подряд перебор, а завтра он в дневную смену, а потом опять дежурства по полутора суток. Когда Альбина в прошлый раз ушла, дочь осталась с ним, справедливо заметив, что его почти никогда не бывает дома, и она может делать все, что захочет. Альбина тогда устроила скандал, но он видел, что жена была обрадована, а скандал был для поддержания статуса-кво. В этот раз Альбина просто ушла, страшно подумать, сколько уже прошло времени, сколько раз она уходила и возвращалась к ним. А ведь они до сих пор женаты, лень разводиться.

– Ты устал, – Оля с тревогой смотрела на него, сидевшего за столом у окна – это было его место, которое не смел занимать даже кот. Пожалуй, кота не хватало ему больше всего. Очередной побег жены привычно ранил, но Максим Сергеевич умел не замечать эту боль. Кот умер два года назад, а миска и когтеточка до потолка так и стояли в углу стандартной кухни напротив холодильника, чтобы хитрый британец мог контролировать его содержимое и требовать оставить ему сосиски или колбасу.

– Устал, – он слабо улыбнулся. – Лучше расскажи, как у тебя дела?

– Да у меня все хорошо, – Оля одарила его широкой улыбкой, став ненадолго той веселой девочкой, радующейся солнцу, дождю, ветру, снегу, морозу и слякоти, не знающей страха перед взрослыми, но осторожной и иногда задумчивой. Оля увидела это в его глазах и крепко обняла, с тоской посмотрев на когтеточку. – Мне иногда кажется, что он просто спрятался. Ладно, не бери в голову, а то пропишешь мне какой-нибудь фуфлофен.

– Таких не держим, но сначала себя заколю.

Оля вернулась к плите, незаметно смахнув крупные слезы, надеясь, что он не заметит. Но это было не так, и Максим Сергеевич видел каждую ее слезинку, понимая, как на самом деле тяжело дочери с ними, со школой, со сверстниками. И как он уже стар и беспомощен, чтобы помочь ей, хотя бы советом. А давно ли он стал Максимом Сергеевичем? Давно ли сам себя стал так называть, потеряв последнюю ниточку с тем молодым и молчаливым парнем, жившим в нем долгие десятилетия. Он никак не мог понять, почему окружающие его воспринимают всерьез, прислушиваются к нему, ведь внутри него был все тот же неуверенный и сомневающийся, но упорный юноша, который исчез сам, внезапно, как резко кончается детство, когда ребенок сталкивается с настоящей болью или трагедией, когда родители уже не могут ему помочь, когда никто не может ему помочь.

– Мама заходила, – она поставила перед ним тарелку с салатом и котлетами, густо измазанными домашней горчицей, как он любит, чтобы глаз выдери.

– Как у нее дела? – без эмоций спросил он, наливая чай из заварочного чайника, чифирь, как ворчала теща. В целом она была неплохая женщина, если бы не ворчала по каждому поводу.

– Не знаю. Выглядит хорошо, а, по-моему, ей хреново, – Оля села, не снимая фартук.

– Котлеты ешь, от белков не толстеют.

– Не хочу. Я пока готовила, три съела. Пап, я не вру, могу рыгнуть, сам почуешь, – она надулась, желая изрыгнуть огриковскую отрыжку.

– Не надо, охотно верю, – засмеялся он. Детская игра в огриков была их маленькой семейной тайной. Дома можно было вести себя как хочешь, в допустимых рамках.

– Она с тобой хотела увидеться, ну и со мной немного. А ты опять не пришел вовремя. Знаешь, как ее это разозлило! Я по глазам видела. Она хотела с тобой поговорить, готовилась, наверное, вот и разозлилась.

– Странно, какое она имеет теперь отношение к тому, когда я прихожу?

– Ой, вот только не начинай, – Оля закатила глаза, едва не свалившись со стула, желая показать, как ее все это достало.

– Я кончил, можешь откатываться назад.

– Ага, а она никак не могла успокоиться. Совсем не изменилась. Знаешь, она хочет, чтобы я с ней поехала в Турцию через три недели, у нее как раз отпуск. Только мы вдвоем, понимаешь?

– Не-а, – он встал и положил себе вторую тарелку все с горкой, дома все было лучше, кроме одиночества. Он застыл над тарелкой, в очередной раз проворачивая заржавевший механизм самокопания, не желавший разбираться, почему он живет на работе. «Бескомпенсационная защитная реакция», так называл его толстокожесть коллега Тимур уже Каримович, как время летит, транквилизировавшийся шутерами и жуткими бродилками вместе с женой, работавшей в диспансере при больнице.– Папа, она поедет одна, то есть со мной. Вот только не говори, что ты ничего не понял! – возмутилась Оля и захрустела латуком.

– Я все понял, и мне на все плевать, – Максим Сергеевич вылил все из чайника, спать хотелось адски, аж челюсть ломило от еле сдерживаемой зевоты.

– Какие вы, – она запнулась, помотав головой, – ладно, не важно. Я думаю отказаться, а то мы там подеремся.

– Зря, я с тобой в этом году никуда не смогу поехать раньше зимы. А на море стоит съездить, мне как раз премию перевели.

– Она сама все оплатит. Я думала выставить ей это требование, но она сама предложила. Представляешь, мама меня спрашивала, что я думаю, – Оля округлила глаза, и они стали чуть зеленоватыми, сохраняя темно-карий цвет. Или ему так показалось, как всегда казалось, что глаза Риты чернеют.

– Что-то происходит, – резюмировал он, быстро все съев.

– Вот и я о чем. Мне тут бабушка сказала, что она давно с ней живет, но это секрет.

– Как давно?

– Да почти сразу, как ушла от нас. Только я тебе этого не говорила.

– А я этого и не слышал, – подмигнул он.

– Гы-гы-гы! – захихикала дочь, набив полный рот салата. – Завари еще чай, я пирожные купила.

– В честь чего? – он принялся за чай, вскоре заревел измельчитель, уничтожая в пыль отработавшие листья чая.

– Как это чего? Ты домой пришел, наконец-то! Пап, я тут курсы нашла, ну, репетитора. Я поспрашивала у наших училок, короче вроде нормальный, но стоит дорого.

– Хорошо, потянем, не переживай. Машины больше нет, так что тратить больше не на что, – плечи напряглись, он вновь укорил себя за то, что совсем не занимается ее учебой. Хорошо, что Оля разумная и знает что хочет, а не плывет по течению или от пинка к пинку родителей.

– Я маме сказала, она оплатит половину, то есть за английский, а ты по русскому, по программированию я сама справлюсь, а по математике в школе натаскивают.

– Я не против. Я рад, что мама хочет участвовать.

– Только она просила тебе не говорить. Какие-то глупые игры, да?

– Так взрослые и не очень умные.

– Да, я помню. Ты мне это с раннего детства говорил. Пап, можешь мне обещать, что сделаешь?

– Смотря что.

– Нет, не пойдет. Просто обещай и все. Ну, пап, пожалуйста.

– Ладно, но это нечестно.

– Знаю, но честность еще никого не сделала счастливым – твои слова.

– Не мои, кто-то из писателей сказал.

– Для меня это твои слова. Помнишь, я записывала в тетрадку твои афоризмы? Так вот я ее недавно перечитала.

– Мне не показывай, а то со стыда сгорю, – он поставил чайник на стол и достал из холодильника пирожные. – Мало купила, только мне.

– Но-но! – Оля угрожающе замахнулась вилкой.

Звук 002 08.03.2022

«У меня был второй сеанс психотерапии. По-моему, все зря, я основное время молчу, не могу сформулировать мысль. А он ждет, вопросы задает, а мне хочется, чтобы он заткнулся!

Короче помолчала за три тысячи. Можно было бы вина купить на эти деньги. Пить не хочу. Пробовала – не лезет. Сижу дома, отключила телефон и сижу в кровати. Я ничего не хочу, лень двигаться. Надо бросать эти таблетки.

Мама мне тут в храм предложила сходить, к крестной съездить. Ха-ха! Вот уж куда я точно не пойду».

Течет вода, слышен звон посуды. Открывается холодильник, булькает жидкость, она что-то наливает в стакан.

«На работе мрак. Все такие психованные. На меня орали всю неделю. А в чем я виновата? Они думают, что все из-за логиста, а то, что груз арестовали на границе – на это всем плевать. Ищут другого человека, я же не справляюсь. А еще я тарифы выдумываю, раньше же цены другие были. Мудаки, пусть увольняют. Я с них три оклада выбью, уже документы в суд подготовила».

Пьет и икает. Смеется. Наливает еще и солит или перчит, трещит мельница. Долго размешивает и медленно пьет.

«Кадровичка тут подкатывала. Она щупает, когда я свалю. А я не свалю, пусть сокращают. Мне тут начальник пригрозил аттестацией. Ну-ну, пусть проведут. Я их в суде размажу, то же мне, комиссия. Деньги у меня есть, поживу без «любимой» работы полгодика.

Надо ремонт доделать, потолок сделать, а то эти сопли с лампочками достали. Мама говорит, что я живу в бомжатнике. Ну и ладно, зато в своем бомжатнике».

Чем-то хрустит, давится и смеется. Отстукивает пальцем марш, тихо напевая.

«У меня есть друг. Я тут подумала, что единственный. Я его никогда не видела, а он меня видел. У нас в подписи фотки висят, бесящая тема. Мы по работе сошлись, потом просто стали переписываться. Я не хочу встречаться, он походу тоже. Обидно, может, он женат? Я не спрашивала.

Короче я ему настрочила письмо, вылила все, что думала. Хотела даже первую запись дневника отправить – вот я, голая, без кожи. Страшно?

Мозгов хватило этого не делать. Я горда собой, сдержалась. А так хочется просто поныть кому-нибудь, а некому. Так грустно и одиноко, а еще страшно».

Запись прерывается.

«Это снова я. Привет мне от меня – Ритка, ты супер. А я? А я так себе. Он вчера ответил, написал, что все на нервах, кто-то хочет эмигрировать. Мрак, короче. Он против войны, не то, что я. Мне все равно, я этого не понимаю и не хочу разбираться. Мне своей боли хватает, да и что от меня толку?

Он прислал рассказ. Он иногда присылает мне свои рассказы на мое нытье. Интересно, что думает его жена о нашей переписке? Я бы убила, глаза бы выцарапала этой суке, мне, то есть. А его за член укусила! Сначала бы довела до конца, почти, а потом бы так укусила, чтобы он полгода кровью писал!»

Смеется. Наливает остатки из бутылки и идет ее мыть.

«Я кефир пью. Надо бы доставку заказать, в магаз идти лень. Ох, какое же я трепло, не зря меня бабушка так обзывала. Трепло и есть. За член бы укусила – просто смешно! Забилась бы в угол и рыдала три дня и три ночи, а потом успокоилась. Пусть переписывается, лишь бы не уходил.

Все, пойду рыдать в ванную, там акустика лучше. Мне даже соседка снизу стучит, не выносит моих лосиных криков. Пошла она в задницу со всем подъездом! Ребята сверху нормальные, их оставлю, остальных в задницу!».

Рассказ «Стук»

Лена вздрогнула и села на кровати. Что-то разбудило ее, но она забыла. Схватив телефон, она шепотом выругалась, только три ночи, теперь она не уснет. Она встала, открыла окно, теплый июльский ветер зашел в комнату. Спать больше не хотелось, она сделала себе коктейль и села на широкий подоконник в опасной близости от открытого окна. Как в детстве, когда она любила свешивать ноги, пугая прохожих. Они думали, что девочка собирается выпрыгнуть, иногда она думала об этом, но так и не решилась.

Смотря на пустынную улицу, она пила, чувствуя, как алкоголь растекается горячими струйками по сосудам. С каждым глотком становилось все жарче, и к концу высокого бокала она обнаружила себя в одних трусах на обозрении всему району, хорошо, что свет не включила, а куда она бросила пижаму? А, на кровать. Это хорошо, а то в прошлый раз зашвырнула в окно.

День прошел как обычно. Лена успела вздремнуть на работе, работала она быстрее многих, но быстро уставала от скуки. Начальник знал это, и не будил во время обеда, давая ей поспать два-три часа в оранжерее на диване. Каждый раз Лена просыпалась под пледом, кто-то заботился о ней, и ей это нравилось. Романов на работе она заводить не собиралась, дело было даже не в принципах, она не была готова к отношениям. Ей больше нравилось искать партнеров в Тиндере, хотя и это превратилось в серую рутину.