Куда исчезают обычные люди?

– Хорошего дня, – пожелала Марта девушке, когда та уже оделась и выходила из квартиры.

– Спасибо, и вам тоже.

– Может, уже на «ты»? Что мы «выкаем», как неродные, – улыбнулась Астахова. – Я, например, как-нибудь и без этикетов проживу.

– Запросто, я тоже вполне, – ответила ей Аня улыбкой, помахала рукой и, закинув рюкзак на спину, отправилась к лифтам – начальному транспортному средству на её пути обратно в Управление, коридоры которого встретили её очередным сюрпризом в виде уткнувшейся взглядом куда-то себе под ноги Васильевой, бродящей туда-сюда около закрытой двери её кабинета.

– Привет, – заранее привлекла Сорокина её внимание, – грибы ищешь?

– Зима же, какие грибы? – рассеянно пробормотала Танька, выдернутая из своего внутреннего запутанного космоса. – Да ну тебя с твоими шуточками. Хорошо, что ты пришла, – дело есть срочное.

– Ну пойдём, съедим твоё дело, – на автомате зацепилась Аня за фразу подруги, заходя в кабинет и снимая пуховик. Впрочем, она почти всегда делала это доброжелательно и без задних мыслей – как будто мозг сам незаметно цеплялся за любой лингвистический заусенец, оттачивая навык замечать что-то незаметное там, куда смотрели все, но ничего не нашли.

– Прикрой меня сегодня, – без привычных заходов издалека сразу выпалила Танька, едва перешагнула порог.

– Куда тебе на этот раз нужно? – усмехнулась Аня, глядя на подругу.

– Ну… нужно, – замялась она. – Я тебе и врать не хочу, и говорить тоже.

Сорокина, удивлённая и непривычной скрытностью, и одновременно честностью, и какой-то нетипичной взрослостью в её взгляде, не стала допытываться и быстро придумала приемлемый вариант.

– Без проблем. Бери-ка вот этот запрос, – она достала из ящика и положила на край стола готовый документ, – отвези его, и свободна. Если что, завтра скажешь, что не успела вернуться, потому что народу было море, компьютеры у них зависли и так далее.

– А это куда? – Васильева схватила листок со стола и быстро пробежалась по нему глазами. – А! Я знаю – супер! Спасибо огромное! – набросилась она Ане на шею.

– Тихо ты, не придуши! – та даже немного растерялась от такого прилива чувств. – За ответом потом тоже тебе ехать, естественно.

– Конечно! – раздался уже из коридора довольный, стремительно удаляющийся женский голос.

– Так, сегодня пятница – вот блин, значит, в Лефортово только в понедельник поеду, – опять заговорила девушка с невидимыми собеседниками, заселяющими её кабинет, – а сегодня придётся здесь торчать до вечера.

Она села в кресло и откинулась на спинку, вспоминая разговор с Антоном. Хотя как «разговор» – жалкую попытку. Попробовала с наскока, и пожалуйста – полный провал. На душе у девушки скреблась толпа кошек, раздирая в клочья её самооценку. Накатило какое-то глубокое разочарование – возможно, первый раз за время работы в уголовном розыске. Дополняли букет чувство вины и злость на саму себя – Ева ведь говорила, что нужно подготовиться.

– Точно! Где там этот список… – вспомнила Сорокина и пролистнула сообщения в мессенджере. – А, вот он – поглядим, что тут у нас, – пробурчала она себе под нос, открывая браузер в компьютере. – Так: психология, работа мозга, питание… Мутная муть… Да ну на фиг – опупеешь это всё читать!

Аня оттолкнула от себя мышку, снова откинулась назад и даже сползла по сиденью куда-то под стол. Лицо выражало явный протест и нежелание погружаться в незнакомые темы. Несколько минут девушка сидела, скуксив лицо, поддавшись неведомо откуда навалившемуся пессимизму. «Ещё один новый „друг“? Ты-то, блин, мне на фига?» Она упёрлась руками в подлокотники и вытянула себя в нормальное положение. Бесплотная, склизкая, текучая масса, источающая удручённость, безвыходность и уныние, мысленно полетела в мусорную корзину.

«Жаль, нельзя тоже раскатать под колёсами поезда…» – промелькнула у Сорокиной кровожадная идея. Для надёжности она вытащила из корзины пакет, крепко его завязала и пошла выбрасывать в мусорный бак, стоящий во дворе Управления.

Разделавшись с пессимизмом, она водрузилась в своё кресло и вернулась к изучению списка. Немного поспорив со своей внутренней «жабой», напоминающей о невысокой зарплате, девушка заказала всё в печатном виде – она терпеть не могла электронные версии. «Живая» же книга в руках вызывала какое-то неосознаваемое удовольствие. Запах и шелест страниц, тяжесть, текстура обложки, которая, словно дверь, скрывает за собой какую-то тайну, к которой постепенно приближаешься – шаг за шагом, словно идёшь по древнему лабиринту к хранилищу тайных знаний. Знаний – вес которых физически ощущается, повышая их значимость перед ленивым, сопротивляющимся всему новому мозгом. Здесь и скрываются фрагменты той карты, которую Сорокина обещала себе собрать, вытолкнув сомнения за окно электрички.

– Я хочу это сделать! – уверенно произнесла она вслух перед металлическими шкафами-свидетелями, прячущими в себе человеческие судьбы в облике одинаковых невзрачных картонных папок.

Когда-то в метро

Метро – место, где можно побыть в одиночестве. Сотни тысяч – миллионы людей, у которых не видно глаз. Сотни тысяч, миллионы глаз, потерянных в небольших экранах – плоских, сверкающих мирах. Души, растворённые в пиксельном тумане – они им дышат, и каждый вздох отдаляет их друг от друга.

Вот мальчик, лет шести, сидящий рядом с мамой, поглощённой игрой в шарики. Её лицо отражает предельную сосредоточенность и важность того, чем она занята, – будто здесь и сейчас решается её судьба. Он жмётся к ней и крутится от неосознанной потребности в её внимании, подлезает под руку, держащую гаджет, – но тщетно. Она раздражённо отстраняется и поднимает смартфон повыше, защищая его от сына, – она не может дышать по-другому. Он здесь один, и она одна. Наконец он отворачивается и затихает – возможно, это одно из первых разочарований в его жизни. Скоро он тоже надышится растворёнными в воздухе пикселями и привыкнет. Он перестанет к ней тянуться, а она, вдруг на секунду очнувшись, поднимет безразличные глаза и успокоится: сын рядом, при деле, у него такой же сосредоточенный взгляд, он тоже поглощён этим гипнотическим светом, изливающимся с экрана, – она может продолжать своё важное дело.

Сейчас можно идти по этому современному поезду, переходя насквозь, из вагона в вагон – слева и справа люди, и каждый из них одинок. Каждый из них поглощён и потерян, скрыт в тумане безразличия от тех, кто сидит и стоит рядом или идёт, насквозь, из вагона в вагон, не замеченный сотнями тысяч и миллионами глаз. Это место, где можно прятаться, играя в прятки, и никогда не проиграть. Эта невидимость пугает и завораживает. Здесь можно плакать, и никто не подойдёт, не спросит, что случилось, и не предложит платок. А если спросит, то с опаской – спросит в надежде услышать: «Спасибо, всё в порядке, помощь не нужна». Потому что спросил не чтобы помочь, а чтобы спросить.

Здесь можно снимать с себя одежду, а можно срывать её сразу вместе с кожей – это привлечёт внимание лишь объективов видео- и фотокамер. А где же человеческие глаза? Они всё равно будут смотреть на это через экраны, чтобы потом отправить запись куда-то в необъятную неизвестность интернета, где она будет притягивать всё больше и больше глаз, укрепляя эту неестественную связь. Смартфон интегрировался в нервную систему человека, заменяя её функции, замещая ощущения и чувства, забирая в себя память. Мозг, считающий гаджет частью организма, никогда не позволит рукам его отпустить…

Метро – место, где можно быть только в одиночестве…

– Девушка, вы уронили!

Она обернулась, удивлённая, как если бы к ней обратились посреди бескрайней безжизненной пустыни. Седой сгорбленный старичок сидел, опираясь на свою повидавшую виды палочку, и пристально смотрел ей в глаза.

– У вас листик выпал.

– Кажется, это не мой, – рассеянно произнесла она почти шёпотом, посмотрев себе под ноги.

– Ну как же не ваш – я своими глазами видел: у вас упал.

– Да, наверное… Я, видимо, просто забыла про него. Спасибо большое.

Она наклонилась и коснулась пальцами вчетверо сложенного обычного офисного листа, но отдёрнула руку от неожиданности, словно ощутив укол – но за ним последовала не боль, а какое-то странное чувство, как будто от пальцев по рукам и по всему телу побежали две волны. Первая – слегка холодящая, успокаивающая пылавшее в сознании и обжигающее его пламя, а вторая – возвращающая естественное тепло. Она, словно в сказках, окунулась сначала в мёртвую, а затем в живую воду и вновь встретилась взглядом со старичком, который осуждающе смотрел на неё и покачивал головой.

– Порезалась?

– Наоборот… Как будто стало заживать…

Она наклонилась снова, взяла листик и пошла дальше по вагону, на ходу разворачивая его. За спиной постепенно стихало неразборчивое ворчание старичка.

Текст, написанный от руки, открылся её взгляду, но вместо букв с него полились нарастающие звуки, усиливаясь и постепенно превращаясь в слова. Какие-то… простые человеческие слова. Для кого они? Может, правда для неё? Она незаметно шла по поезду среди сотен одиноких людей и вслушивалась в эти слова, звучащие у неё в голове:

Одиночество… Несколько букв.Скрывающих то, что глазами не видно.Всё в памяти, смыслах, движениях рук.Радости с грустью черёд непрерывный.* * *Осень – дней хоровод,Шуршащих опавшей листвой под ногами.Нежного солнца поздний восход,И туч серебро над головами.Дождь… Робко пройдёт,Тихонько смешавшись с твоими слезами.И этот секрет никогда не поймётТот, кто смотрит только глазами.Истина – в сердце живёт,Она не расскажет простыми словами.А может быть, даже просто соврётТем, кто привык слушать только ушами.Ночь… Звёзды и лёд…Там, где усталость сменяется снами,Новой улыбки время придёт,С немного растрёпанными волосами.Облако тёплое рядом заснёт.Грустные мысли прикроет тенями.Утро с рассветом бодрость вернётИ тех, кто готов тебя слушать часами.Часть… Целого ждёт.Тёплых мурашек от встречи глазами…Мудрая жизнь не изберётИз тех, кто того же не чувствуют сами.Единодушие не обойдёт.Мысли, дополнившись, станут мечтами.Их со своими переплетётТот, кто не меряет книги листами.Страсть… Навсегда или скоро уйдёт?Сколько мудрейших ответы искали…Сквозь время сама себя страсть проведёт,Если её глубиной измеряли…Тепло ожидания… Произойдёт?Холод сомнений годы вплеталиВ надежду, мешая продолжить полёт.Тоска и тревога над ухом шептали…Вера – к свету судьбу развернёт.Двигаться дальше, ведомой мечтами.И к каждому шагу – шаг рядом шагнётТот, кто не меряет только шагами.Очарованье – любой топит лёд.Хочется жизнь пить большими глотками.Его не забыть – память всё заберёт,А описать сложно даже стихами…* * *Закрыв глаза, улыбкой, жестом рук,Дыханьем, пульсом… Отделив от прочего,Оставить на мгновенье лишь себя и посмотреть вокруг.Быть может, это всё уже не одиночество…

Она остановилась, обернулась и отправила свою улыбку куда-то, кому-то, через этот длинный извивающийся коридор. Наверняка кто-то, где-то, когда-то ещё есть – тот, кто смотрит своими глазами, слышит своими ушами и чувствует своим сердцем…

– Спасибо тебе, незнакомец, за то, что разделил мою боль и забрал её часть. Забрал часть одиночества!

День восьмой

Утро понедельника началось с сюрприза в виде Хромко, который неожиданно появился на пороге кабинета Сорокиной.

– Да сиди-сиди, – махнул он ей рукой, когда она попыталась встать, соблюдая субординацию. – Ничего, что я к тебе сам зашёл?

– Да я… заходите конечно, – растерялась девушка.

– Ты тут одна, что ли, сидишь? Козырно, – прокомментировал начальник, садясь на стул. – Какие новости по Борисовой?

Аня торопливо достала дело из ящика стола и положила перед собой.

– Вот только сейчас занесли ответ по билетам – последнее время не покупала, ни на самолет, ни на поезд. Из России выезжала полгода назад, в Турцию, и, соответственно, вернулась оттуда. Кстати, автомашины в собственности у неё нет, да и водительского удостоверения тоже.

– Понятно. А что там с сыном? Опросила?

– Не совсем… Я попробовала – не получилось. У него проблемы с общением из-за аутизма. Я готовлюсь – надеюсь, в следующий раз будет удачней.

– А он нам прям так нужен? Ты же говорила, он дома сидит, никуда не выходит. Да ещё и не разговаривает – может, ну его на фиг?

– Борисова пропала после разговора с ним, – насупилась Сорокина и зачем-то стала убирать папку обратно в стол. – Я считаю, опросить его нужно обязательно.

– В общем, ты давай в него сильно не упирайся – Борисову ищи. Ты же запрос на собственность отправила вроде?

– Отправила.

– Если она здесь не жила, и нам повезёт, и найдётся какая-нибудь квартирка в Москве или в области, но в другом районе, тогда будет шанс это дело вообще отфутболить. Все эти губернаторы и их друзья лезут не в своё дело. Мне этот геморрой на фиг не нужен. А ты ориентируйся лучше на реальные вещи, а не на беседы со всякими психами.

– Но Семён Семёнович! – попыталась протестовать девушка.

– Короче, притащишь нам своей активностью сто пятую[14] – переведу на неопознанные трупы, навсегда! Скинешь дело куда-нибудь на Марс – решим вопрос с поощрением. Увижу, что ты не в ту сторону копаешь, – поставлю Васильеву исполнять обязанности начальника отделения. Поглядим, какой из неё получится руководитель – думаю, попонятливей.

– Буду копать в ту, товарищ подполковник… – ответила Аня, опустив глаза, чтобы скрыть бушующий в них огонь.

– Вот и славно, – Хромко встал, не заметив двусмысленности в ответе девушки. – А сегодня чем будешь заниматься?

– Планировала съездить в Москву, в Лефортово – они оттуда относительно недавно переехали сюда в Красногорск. Хочу поговорить с соседями – вдруг кто знает… где Борисова фактически жила, – соврала Сорокина, озвучив начальнику только то, что он хочет услышать.

– Ну добро, езжай.

Он окинул её каким-то странным взглядом, как будто хотел ещё что-то сказать, но молча вышел и закрыл за собой дверь, оставив девушку в полном недоумении.

– Не знаю, кто это был, но точно не Хромко, – прошептала она сама себе, отказываясь верить в то, что только что услышала.

За всё время её работы здесь – пусть и не очень большое – начальника никогда не заносило в эту сторону. Он был настоящий мент, в хорошем смысле этого слова, и любую возможность докопаться до истины всегда ставил выше каких-то служебных или личных выгод. Подставлялся сам, защищая и выгораживая своих сотрудников, если считал, что они правы, пусть где-то что-то слегка и нарушили в интересах дела. Она считала их отношения если не дружескими, то хотя бы нормальными – да просто человеческими. Было ли сейчас в нём что-то человеческое? Да ни капли! Аня была готова разрыдаться от ощущения, что её предали. И не только её – он предал самого себя! Зачем?

От угнетающих мыслей её оторвала Васильева, вломившаяся в кабинет. По её испуганному выражению лица стало понятно, что сейчас будет сюрприз номер два.

– Ань, нам надо поговорить! – выпалила она и упала на стул. – Я в полной жопе! Что мне делать?!

– Ты хорошо начала и убедительно закончила, но пропустила середину. Что стряслось-то, расскажи сначала, – переключилась Сорокина со своих тараканов на Танькины, приготовившись выслушать душераздирающую историю про сожжённые кончики волос или неудавшийся маникюр.

– Я не знаю, что мне делать… – подруга поменяла возбуждение на апатию и растеклась на стуле, как тесто, которое ткнули вилкой.

– Твою дивизию! – Аня повысила голос. – Соберись! Фактуру давай!

– Да… Сейчас… Помнишь… Помнишь дело Ткаченко – пропал пару недель назад?

– Что пропал, помню, а так я не в курсе, что там – ты же занимаешься.

– Помнишь, я говорила, что на осмотре квартиры нашла расписку – он денег дал в долг некоему Сафронову – пять миллионов? Ты ещё советовала посмотреть должника повнимательней?

– Помню, конечно. И что там?

– Ну я его дёрнула… Он пришёл – весь такой галантный, вежливый. Объяснил, что они лучшие друзья, а расписка формальная и у него есть точно такая же от Ткаченко, на такую же сумму. У них был общий какой-то бизнес, и они договорились для взаимной страховки обменяться расписками. Вот как-то так заморочено – я толком ничего не поняла. Ну я его начала про всяких друзей и знакомых пропавшего расспрашивать, а он говорит, что всё про всех знает, но у него все записи дома. Ну и… позвал меня к себе домой с материалами, чтобы помочь…

– Угу… – Сорокина начала догадываться, куда эта история приведёт. – И ты, значит, пошла? Видимо, в пятницу, когда не хотела мне правду врать?

– Ну да… А там цветы, шампанское, икра… И утром кофе в постель…

– И?

– И я домой приезжаю в субботу, дело открыла – расписка пропала, вместе с протоколом осмотра квартиры и объяснением этого гада, в котором он подписался, что она вообще была. И телефон вырубил. Анька, мне же трындец теперь!

«Лучше бы ещё пять раз про маникюр…» – подумала про себя Сорокина, а вслух безжалостно подтвердила:

– Да, он самый.

– Что мне делать, Анечка?!

Первый раз за всё время их знакомства Аня заметила, как глаза подруги делают попытку выдавить из себя слёзы.

– Ну, во-первых, если он грохнул этого Ткаченко и потом такое с тобой провернул, то он конченый дебил.

– Почему?., – как-то с надеждой посмотрела Татьяна на Сорокину.

– Потому что для нас эта расписка не более чем указатель на то, в какую сторону смотреть. И он этот указатель плотно закрепил острым концом в свою задницу, даже если не при делах[15]. Ты кому-нибудь ещё про расписку говорила?

– Да вроде нет… Только тебе. Заслушивания ещё не было по этому делу.

– Ну тогда рисуй заново «левый»[16] протокол осмотра, вспоминай, что там ещё было изъято, и вноси всё, кроме расписки. Ну и копай на этого «казанову»[17] целенаправленно. Заодно отомстишь. Ой, я хотела сказать, справедливость должна восторжествовать. Но объективно вполне возможно, что он просто воспользовался… скажем так, ситуацией, чтобы деньги не возвращать наследникам, если этот «потеряшка» насовсем потерялся. Пять лямов[18] стоят того, чтобы потратиться на пузырь шампанского и банку икры.

– А как я его в дело-то заведу теперь?

– Ну, блин, как – пиши рапорт, что в ходе отработки жилого сектора на конфиденциальной основе получила информацию о том, что некий Сафронов был должен пропавшему крупную сумму. Число, подпись. Ты чего как маленькая?

– Ну я не такая продвинутая как ты… Спасибо тебе. Ань, правда! – Танька посмотрела на подругу преданными глазами. – Ты меня прям спасла.

– Не за что, – сухо ответила девушка, опять вспомнив утренний визит шефа. – И голову-то на место верни свою, чтоб тебя так больше не разводили[19].

Васильева молча кивнула и ушла. Аня, чтобы посмотреть время, протянула руку за смартфоном, лежащим справа, в полуоткрытом ящике стола, и на несколько секунд зависла[20], глядя на работающий в аппарате диктофон, который она незаметно включила в середине разговора с Хромко и не успела выключить из-за Танькиного вторжения.

– Угу… Итак, оказывается, у меня теперь есть запись двух утренних сюрпризов… – привычно услышали железные шкафы бормотание девушки и привычно ничего ей не ответили. – Ну пусть будет… – добавила она, обращаясь к чайнику, и начала собираться. В Лефортово путь не близкий, а день не бесконечный.

Очередная поездка в бесчисленной череде перемещений закончилась на станции «Авиамоторная». Сорокина вышла из метро и сразу упёрлась взглядом в нужный угловой дом, стоящий на шумном перекрёстке не только автомобильных дорог, но ещё и трамвайных путей.

Девушка зашла во двор и стала поочерёдно звонить в домофон первых попавшихся квартир нужного подъезда. Раза с третьего послышался какой-то неразборчивый голос, и она, представившись уборщицей из ТСЖ[21], попросила открыть дверь. Характерный писк известил о том, что шалость удалась, и оперативница оказалась внутри. Она поднялась пешком на третий этаж и обнаружила всего две двери. В бывшую квартиру Борисовой идти смысла не было, и девушка позвонила в ту, что напротив. Звонок было слышно, но дверь никто не открыл. Сорокина выдержала паузу, прислушиваясь, и позвонила снова – опять безрезультатно, и никакой возни за невзрачной деревянной дверью. Позвонила на всякий случай ещё раз и немного отошла.

Аня решила подождать, понимая, что и выше, и ниже шансов получить значимую информацию будет меньше, и наконец замки действительно щёлкнули и она услышала недружелюбный пожилой женский голос:

– Чего тебе?

– Здравствуйте, а я из уголовного розыска, – мило улыбнулась Сорокина открывшей дверь бабульке, показывая удостоверение.

– Врёшь поди? – выдала старушка максимально недоверчивое выражение лица.

– Да ни в коем случае – правда.

– Не разберу я, что ты мне тут тычешь, а на вид не похожа.

– А на кого же я похожа? – поинтересовалась Аня.

– На гадину одну, которая мне какие-то газовые сигнализаторы впарила, по десять тысяч за штуку.

– Газоанализаторы?

– Вот именно! Не нужны мне твои анализаторы! Уходи, пока милицию не вызвала!

– Бабуль, да я правда-правда из полиции. Сходите за очками, пожалуйста, и посмотрите удостоверение, а я здесь подожду.

– Вот чертовка – ходи теперь из-за неё туда-сюда, – старушка, ругаясь, захлопнула дверь, и Сорокина осталась одна на лестничной площадке. Особо не рассчитывая на продолжение, Аня потопталась ещё несколько минут, но вдруг дверь опять открылась и ворчливая бабуля, уже водрузившая на нос очки с толстенными плюсовыми линзами, снова появилась в дверном проёме.

– Давай, показывай, что у тебя там! – скомандовала она.

Сорокина ещё раз показала ей документ.

– Ну, вроде в форме… – с сомнением разглядывала она фотографию. – А от меня-то что тебе надо?

– А я про соседку вашу, бывшую, спросить хотела – Юлю Борисову. Помните такую?

– Конечно, помню – как и ты, все нервы мне истрепала.

– Расскажете?

Старушка несколько секунд с сомнением водила глазами по девушке, но согласилась:

– Ну заходи, расскажу, что знаю. С властью надо дружить… Ты же власть?

– Представитель, – улыбнулась Аня.

– На фотографии вроде похожа на власть, а так – девка девкой. И как вас таких в милицию берут? Чего, некого, что ль больше?

Старушка, продолжая ворчать, проводила девушку на кухню, и они сели за столом.

– Ешь конфетки, – указала хозяйка на хрустальную вазочку. – Для внуков держу, сама-то не ем.

– Спасибо большое, – Сорокина взяла конфетку из вежливости и положила рядом. – А вас как зовут?

– Вера Николаевна.

– А меня Аня.

– Анюта, значит? Хорошо. У меня подругу так звали, царствие ей небесное. Так чего ты про Юльку-то хотела узнать?

– А вы, значит, ссорились с ней?

– С чего ты взяла? Не ссорились мы никогда!

Бабуля прищурила глаза, одаривая Аню очередным мимическим шедевром, указывающим на бестолковость молодой собеседницы.

– Так вы же сказали…

– Я говорю, все нервы мне измотала.

– Я, наверное, неправильно вас поняла.

– Даже не сомневайся – неправильно. Наоборот, помогала я ей – то с Антошкой посидеть, то посылку принять, то пятое, то десятое. То Марта заболеет, то ей в магазин – а за ним же присмотр нужен. И тревожно всё время на сердце-то – и за неё, и за него: маются оба всю жизнь. Вот и измотались нервы – что у меня, что у неё.

– Вы про Борисову?

– Ну а про кого? Она даже к врачу начала ходить, к этому… Как его… Психическому…

– Психиатру?

– Нет. К психиатру Антошку возили. А этот… Да как же его, ирода?! Как Кашпировский[22] который.

– Психотерапевту? – сама себе удивилась Аня, вытащив из памяти эту неоднозначную персону.

– Точно – к нему! – закивала головой старушка, энергично хлопнув себя ладонью по лбу.

– А куда? Как фамилия врача, знаете? – продолжила допытываться девушка, уже начинавшая привыкать к экспрессии хозяйки квартиры.

– Да понятия не имею. Юлька мне не говорила. Она и про врача-то этого скрывала.

– Так может, и не ходила?

– Ходила! Но откуда знаю – секрет! Скажи спасибо – а то могла и промолчать вообще.

– Спасибо, Вера Николаевна, – снова улыбнулась Сорокина собеседнице. – А что-то, может, особенное случилось, что ей помощь психотерапевта понадобилась?