Куда исчезают обычные люди?

– Не знаю… – как-то погрустнела бабулька. – Лет тринадцать, может, четырнадцать было Антоше, и понадобилась… Как будто подменили Юлю… Как будто всё материнское из неё забрали и кусок льда положили вместо сердца…

Вера Николаевна вытерла появившуюся слезинку уголком фартука и, глубоко вздохнув, продолжила:

– Сдалась она… Может, силы кончились. Не знаю я… Придёт, бывало, сядет вот здесь, голову обхватит руками и сидит молча.

Неожиданно старушка заговорщицки обернулась и перешла на шёпот:

– А как-то раз она всё же открылась мне, что сын голоса начал слышать какие-то и рассказывать что-то несусветно странное – только я не поняла ничего из этого. А потом Антон часам начал стрелки подкручивать. То в одну сторону, то в другую, и никак не успокаивался, пока она ему не накупила этих часов несколько коробок, и он их на каждый день стал разные выставлять. Только тогда и угомонился более-менее. Может, от этого и пошла она ко врачу этому… У меня и у самой тогда словно бесёнок какой-то в голове завёлся. И своего-то делать ничего не хотелось, а уж соседям помогать и тем более. И какая-то злоба злючая на всех. Вроде встанешь с утра, и вроде хочется – тянешься к ним, и тут же не хочется. Ну и врала, что давление, что сама еле хожу… Потом они уехали, и бесёнок с ними вместе исчез. А сегодня, аккурат перед твоим приходом, вернулся он…

По телу Ани неожиданно пробежали противные холодные мурашки. Она смотрела на напуганное лицо Веры Николаевны, пытаясь понять, в здравом ли она уме, а та продолжала:

– Сижу я, вяжу. И тут вдруг лень какая-то нахлынула, спицы из рук валятся, и аж трясёт от злости. На вязание своё разозлилась, представляешь?! Плюнула, закинула его в угол, и тут в дверь звонок. Думаю: «Кого ещё там нечистая сила принесла? Не буду открывать!» А ты опять звонишь. И опять. Ну я уж пошла, на всякий случай, вдруг про пенсию чего важное, а сама-то что твоя акула – всех сожрать готова.

– Как же вы с ним справились-то, с бесёнком?

– Да как… Смотрю на тебя – худющая, замёрзшая, глазёнки круглые, волосёнки пушатся – ну как такую выгнать? Ну и… власть как-никак. Я за порядок.

– Спасибо, что не выгнали, – в очередной раз улыбнулась Сорокина старушке, поддерживая контакт. – А вы сказали, что Борисова сдалась – всё-таки в чём это проявилось?

– Ну… Она сначала-то его учила, физкультурой с ним занималась, гулять водила, ну и так далее. Книги ему часто вслух читала, да и мы с Мартой тоже – он сидит, вроде слушает, что-то бормочет, повторяет. А потом просто стала сама под него подстраиваться, все его капризы выполнять. Дома он засел, как в берлоге. Окна все закрыты, зашторены – ни света, ни воздуха. Читать ему вслух запретила – мол, пусть сам читает. Компьютер ему этот купила – он из него не вылезал. Врачам поддалась – стали его в больницу класть постоянно. А он оттуда возвращался как эти… Ну, по телевизору их показывают постоянно – зомби, вспомнила. Ну и сама ходит – ледышка ледышкой…

– А когда вы её видели последний раз?

– Юлю-то? Давно не видела. Как они переехали, так и не видела. Но открытки она мне присылает на Новый год. Люблю я открытки красивые – все храню. Она мне их сначала сама дарила, а потом, как переехала, так присылать стала.

– Ух ты, – заинтересовалась Аня, – а можете показать?

– Конечно, у меня её открытки в отдельном альбоме.

Вера Николаевна, кряхтя, встала со стула, потёрла затёкшие ноги и пошла куда-то в комнату. Спустя несколько минут отдалённого шуршания она вернулась, держа в руках солидный, с обложкой под кожу, альбом, положила на стол перед оперативницей и снова села рядом.

– Вот. Они по порядку, по годам разложены.

Аня осторожно открыла его и увидела, что коллекция начинается с открытки «С Новым 1998 годом».

– Давно вы с ней общаетесь, – кивнула она, поджав нижнюю губу к верхней.

– Четверть века… – с грустью во взгляде согласилась бабулька.

Сорокина внимательно и с удовольствием просмотрела все открытки, особенно остановившись на последних трёх, имеющих признаки прохождения через почту. Причём все три были отправлены через одно и то же московское отделение. Она записала индекс и довольная откинулась на спинку стула, закрыв альбом и отодвинув его поближе к хозяйке.

– Пригодилось, смотрю? – заметила она блеск в глазах девушки.

– Пригодилось. И открытки очень понравились – интересное у вас увлечение.

– А тебе зачем Юлька-то понадобилась?

– Пропала она. Недели три-четыре никто её не видел. Вот и ищу.

– Ох ты ж, господи! – взмахнула руками Вера Николаевна. – Что ж с ней, родимой, стряслось-то?

– Не знаю пока, но разберусь, – уверенно ответила Сорокина.

– Ну ищи её получше. Ты небось обученная этому делу?

– Обученная. Я стараюсь.

– А с Антошей что? – озабоченный взгляд выдал сильное волнение собеседницы.

– Пока с ним всё в порядке. Живёт в отдельной квартире, а Марта за ним присматривает.

– Ну слава богу… Нет у меня, кроме них, ни одной родной души больше… Дочь и та не звонит, не пишет. Небось ждёт не дождётся, когда я квартиру освобожу…

– Ну что же вы так говорите?., – растерялась Аня, не зная, как реагировать на откровения старушки.

– Как есть, так и говорю, – вздохнула та и грустно посмотрела на вазочку. – И внуки не приходят за конфетами…

Девушка непроизвольно протянула руку, взяла конфету, развернула фантик и уверенно отправила её в рот.

– Очень вкусно, – улыбнулась она и увидела благодарный взгляд Веры Николаевны.

– Возьми с собой.

– Спасибо большое! – Аня взяла ещё горсть и положила в рюкзак. – Подругу угощу – она сладкое очень любит.

– Ну и на здоровье, – глаза старушки продолжали светиться от реализованной потребности о ком-нибудь заботиться. – Уходишь уже?

– Да, поеду. Мне ещё в Красногорск возвращаться, – ответила девушка, вставая из-за стола.

– Бахилы снять не забудь. И когда ты их нацепить успела…

– Опыт, Вера Николаевна, опыт, – рассмеялась Аня.

В дверях она не удержалась и обняла переминающуюся с ноги на ногу бабульку, исполнив её ещё одно простое человеческое желание – чувствовать тепло и заботу близкого человека. Сорокина перешагивала через порог, оставляя хозяйке этой квартиры частичку своей души, пока так и не научившись не пропускать через себя чужую боль.

«А ты сам-то умел? – стекаясь по лестнице, мысленно обратилась она к всплывшему в памяти человеку, которого очень хотела забыть – волей обстоятельств обучавшему её премудростям работы в угрозыске. – Сомневаюсь…»

День девятый

Второй раз встретиться с Евой оказалось непросто. Сорокина написала ей сразу же в пятницу и скинула список по питанию Антона, который сделала Марта, но сообщение осталось непрочитанным. Вчерашний день выдался тяжёлым, и Ане было не до Евы, а вот во вторник утром оперативница решила её снова побеспокоить. Набрала сообщение с просьбой о встрече – получено, но не прочитано. Позвонила – в ответ тишина.

– Ева-то куда, блин, пропала… – ломала голову девушка.

Однако просто сидеть и ждать у моря погоды было для Сорокиной непозволительной роскошью, и она занялась другими делами. А главное – на выходных ей привезли заказанные книги, и теперь каждую свободную минуту она стала проводить за чтением. Поначалу шло туговато, но она быстро освоилась. Разыскивала незнакомые термины в интернете и делала пометки, когда попадалось то, что, по её мнению, могло пригодиться в этом конкретном деле. Невыполнимую задачу стать экспертом в психологии, психиатрии, биохимии или диетологии она перед собой не ставила. Она проводила расследование – просто теперь улики выглядят и называются по-другому – что с того? Главное – умение искать и находить, складывать нужное и отметать ненужное.

В обед смартфон сигнализировал о поступившем сообщении. Аня посмотрела в мессенджер и увидела ответ от Евы: «Это кошмар!»

– Действительно, – согласилась Сорокина, не дождавшись продолжения, – интересно, про что она…

Минут через двадцать плинькнуло снова: «Я в Дубае – вечером вернусь в Москву. Жду вас завтра, там же, в двенадцать».

– Вот это уже лучше. Надо сочинить что-нибудь опять про завтрашний выезд…

Аня отложила книгу, перебирая в голове варианты отмазок, когда на пороге кабинета появилась Васильева и положила на стол большой конверт.

– Привет. Тут ответ на тот запрос, который я возила в пятницу.

И по выражению лица, и по голосу было понятно, что она чем-то недовольна.

– Привет, Тань. Спасибо, что забрала, – Сорокина сделала вид, что не заметила неприятных интонаций.

– Я вот тут подумала, – Васильева не стала, как обычно, садиться на стул, а встала в позу, скрестив руки на груди, – надоело мне по твоим делам бумажки таскать. Я курьером не нанималась.

– А кем нанималась? – не глядя на подругу, невозмутимо спросила Сорокина, взяла конверт, распечатала и стала перебирать бумаги.

– Ты чего из себя начальника-то строишь? – начала та заводиться.

– Я, Тань, никого из себя не строю. А конкретно эти бумажки, напомню, были в нагрузку за то, что я, в сто первый раз, твой зад прикрывала, пока ты, как оказалось, развлекалась и улики подозреваемым раздавала. Склероз? – всё так же спокойно ответила Аня и подняла наконец глаза на покрасневшую от возмущения Таньку.

– Один раз тебя попросила, как подругу, и будешь теперь меня всю жизнь этим попрекать?! – взвизгнула она.

– Значит, склероз… Маникюры, педикюры, магазины, парикмахеры, пьянки-гулянки – Анечка, прикрой, Анечка, помоги. То ли память у тебя короткая, то ли таракан опять в башку заселился и вещает всякий бред. Может, тебе к экзорцисту сходить?

Сорокина и на этот раз умудрилась сохранить спокойствие, хотя внутри у неё уже начинало клокотать.

– Это всё твои фантазии, – неожиданно внаглую заявила Васильева. – Никуда я не уходила и никому ничего не раздавала.

– Странно мне всё это… – вздохнула Аня и отвернулась в сторону окна. – Мы с тобой вроде дружили, друг другу помогали, какими-то секретами делились… Дружеские подколы? Так они на то и дружеские – иначе на этой работе с ума сойдёшь, – она вернула расстроенный взгляд на собеседницу. – Что случилось-то?

– Просто ты эгоистичная сука, которая думает только о себе, – как-то неестественно усмехнулась в ответ Танька.

– Не пойму, что происходит, но чую, что-то происходит… – снова вздохнула Сорокина. – А пока я с этой хренью разбираюсь, чтобы тебе было не так сладко и весело, ознакомься, пожалуйста, вот с этим.

Она нашла в смартфоне файл их разговора про пропавшую расписку, который заранее вырезала из общей записи, и отправила его Васильевой.

– Если твой таракан опять начнёт чудить, я найду кому это ещё отправить – усекла?

Татьяна нажала на воспроизведение и покраснела ещё сильней. Она набрала в грудь воздуха, готовясь выплеснуть наружу разрывающий её изнутри поток заковыристого мата, но Аня прижала указательный палец к своим губам и спокойно добавила:

– Не надо, не усугубляй.

Танька застыла с надутыми щеками и выпученными глазами, а затем выскочила из кабинета, изо всех сил впечатав дверь обратно в проём. Сорокина сморщилась от грохота захлопнувшейся двери, затем картинно изобразила у себя на лице удивлённое недоумение и вернулась к просмотру документов, привезённых, видимо, теперь уже бывшей подругой. Это был ответ о недвижимости, имеющейся в собственности у Борисовой, в котором обнаружились интересные факты. Во-первых, оказалось, что кроме известных двух квартир в этом же подъезде у неё есть ещё две. Судя по нумерации, одна была этажом выше той, в которой жил Антон, а вторая – этажом ниже.

– Любопытно, что там?., – почесала Аня лоб и продолжила чтение.

Во-вторых, вишенкой на торте красовалась квартира в Москве, причём в том же районе, что и почтовое отделение, индекс которого значился на открытках, отправленных Вере Николаевне в Лефортово.

– Это уже что-то… – довольно пробормотала Аня. – Есть шанс, что там Борисова и жила – надо бы туда съездить и разузнать. Вот как раз завтра после встречи с Евой и заскочу, а если что, навру начальнику, что именно туда и ездила.

Железные шкафы молчаливо согласились с её планом, и мысли девушки вновь вернулись к Таньке. В груди щемило от второго коварного удара за два дня. Совершенно непонятные и неожиданные развороты. Сначала Хромко, а теперь и Васильева – единственный человек, которого она могла назвать другом.

– Почему? – спросила девушка у окна, но оно ответило только очередной порцией холодного воздуха, исходящего от ледяного стекла. Сорокина вспомнила такие же стеклянные, пустые глаза Васильевой, когда та кипела от необъяснимой внутренней ярости, и эта пустота теперь мерзко заползала и к Ане в сердце, заполняя покинутое подругой место.

– Как будто всё человеческое из неё вынули… – пробубнила она снова, и крупные мурашки вдруг пробежали по её телу, когда она вспомнила и бесёнка лефортовской старушки, и её слова про Борисову: «Как будто всё материнское из неё забрали…» Девушку затрясло от нахлынувшей волны страха, с которой она отчаянно пыталась совладать, но никак не могла. Его безжалостная когтистая лапа словно вцепилась прямо в душу, вытягивая силы и этими украденными силами вновь оживляя сомнения, казалось бы, надёжно раскатанные колёсами электрички, а яд безвыходности, уныния и удручённости, вернувшихся из мусорной кучи, стал отравлять сознание, ослабляя сопротивление…

…Зачем мне это? Мне уже 26, а нет ничего, кроме этой работы… Зачем мне это всё? Сплошное разочарование. Снова и снова предательство… Жизнь пролетит и закончится, растраченная на проблемы чужих людей… Время утекает сквозь пальцы, и не остаётся ничего… Только одиночество… И если бы просто одиночество – память не отпускает людей, которые бросили – использовали и забыли. Они крепко держат за руку – тормозя мысли и спутывая ноги. Постоянно возвращаются и стоят перед глазами. Заставляют разговаривать с ними, снова и снова – как будто можно что-то изменить. Но они не слушают. Они не слышат. Им всё равно – они только воспоминания, занимающие место других людей, которые могли бы их заменить, но эта стена непреодолима… Потеряно больше, чем приобретено… Уж лучше бы одиночество… Оно было бы подарком и спасением… Тебя никто не любит, тебя все ненавидят…

– Что?..

Аню как будто выдернуло из липкого тумана угнетающих мыслей.

– Кто ты?., – её голос задрожал от накатывающей волны злости. – Какого хрена?! Кто бы ты ни был – пошёл на хрен из моей головы! Долбаный бесёнок!..

… Меня никто не любит, меня все ненавидят…

– А вот и ни хрена! Прокололся, тварь! Я тебе не Васильева! Я тебя сама сожру! И Таньку тоже я тебе не отдам! Да, я их помню! Всех, кто меня предал! Они дают мне силы! И мать – которая меня чуть не убила! И отца, которому на меня было насрать! И всех остальных! И… И его я тоже помню! И не хочу забывать! Каждое его лживое касание! Каждое его слово – всё, чему он меня научил! Я хочу помнить всё! И этой ненавистью я раскатаю тебя, тварь! И не лезь больше в мою башку!!!

Дрожь постепенно унималась вместе с эхом её крика, отражённого от металла шкафов. Аня покосилась на закрытую дверь, вытерла со лба холодный пот, налила из чайника чашку воды и выпила залпом. Ещё несколько минут она сидела, тяжело дыша, пытаясь восстановиться от этой борьбы с какой-то чужой волей, пытавшейся обмануть её разум. Она уже начинала подозревать, чувствовала что-то, но не понимала что. И вот удар нанесён – явный и грубый. Оно совершило ошибку. И если оно может ошибаться, значит, оно не всесильно. И оно как-то связано с этой семейкой Борисовых… Значит… Надо двигаться дальше. Сорокина достала из сумочки зеркальце, чтобы привести себя в порядок, посмотрела самой себе в глаза и уверенно сказала:

– Да, тебя никто не любит. Тебя все ненавидят. Но в итоге они окажутся в проигрыше!

Аня задумчиво убрала зеркало, пытаясь вспомнить, почему ей показалась знакомой эта фраза.

– По-моему, это из какого-то старого фильма с Брюсом Уиллисом… Видимо, эта хрень тоже его смотрела…

День десятый

Она сидела за столиком, читая какие-то документы. Сорокина поздоровалась и села напротив. Ева подняла на неё глаза, вернула за ухо каштановый локон, непослушно оказавшийся на лице, и надела очки. Изящная оправа, под цвет волос, казалась очень простой, но Ане почему-то она очень понравилась.

– Здравствуйте, Анечка, – ответила на приветствие Холмакова. – Кофе будете?

– Пожалуй, да. Мне он здесь понравился.

Ева, как и в прошлый раз, озадачила официанта и вернулась к беседе.

– Ну как, пробовали пообщаться с Антоном?

– Пробовала… Поговорила пару минут и чуть не довела его до приступа, – виновато поджала губы девушка.

– Неудивительно. Пока он так питается, у вас ничего и не получится.

– Это настолько связано?

– Анечка…

Ева с грустной улыбкой посмотрела девушке в глаза, и за бриллиантовым блеском Сорокина увидела огромную усталость, накопившуюся за годы борьбы с неизлечимым детским недугом.

– Еда – это не только калории, – продолжила Холмакова. – Еда – это прежде всего информация – для наших генов, для нашего мозга. И не только еда, а всё, что с нами происходит, – чем мы дышим, что делаем со своим телом и даже то, о чём и как мы думаем. Антон в постоянном режиме даже не демонстрирует своему организму фильм ужасов, а с полным погружением сам в нём снимается. Когда читаешь, что он ест, создаётся впечатление, что кто-то специально старался сделать его меню максимально для него опасным.

– Вы это серьёзно? – Аня озадаченно посмотрела на собеседницу.

– Ну… Даже по теории вероятности собрать такой набор случайно очень трудно. Но жизнь – она, конечно, разбивает любую теорию, и, скорее всего, мы имеем дело с обычной заботой, соединившейся с отсутствием нужных знаний.

– Я меню прочитала – обычная домашняя еда. Мне показалось всё очень вкусненько…

– А вы ещё не прочитали книги по питанию, которые я рекомендовала?

– Не успела, к сожалению. Я начала с психологии. Решила, что она поближе к теме, чем кулинария… – немного смутившись, ответила Сорокина.

– Понятно… Хотя наши кулинарные пристрастия влияют на наше поведение гораздо сильнее, чем может показаться на первый взгляд. В общем, то, что написано на вашей бумажке, для любого, даже вполне здорового человека опасно, а для Антона просто катастрофа. Как бы вам объяснить попроще…

Ева слегка наклонила голову и, задумавшись, потёрла пальцами лоб.

– Во-первых, я буду говорить о собственном опыте и о собственных наблюдениях. Всё это я проверила сама, на собственном сыне. Видела сама, по его реакциям, изменениям в поведении, изменениям в его жизни. От первого его вздоха – вздоха абсолютно нормального ребёнка – через страшный момент трансформации и до сегодняшнего дня, до этой минуты. Никто толком не отвечает на вопрос о причинах возникновения аутизма. Основная версия – генетика. С этим сложно спорить, а главное, бессмысленно. Просто этот ответ неполный. Самое ужасное, что генетика – это потенциальная причина, а вовсе не приговор. Понимаете? Потенциальная. Может бомбануть, но может и не бомбануть. Трагедия в том, что счастливые родители не знают о том, что может бомбануть, и что сделать, чтобы не бомбануло. А вот когда всё произошло, то уже… Уже не исправить… Уже не исправить…

Ева замолчала, слегка качая головой вперёд-назад. Её взгляд растворился в собственных мыслях. Аня боялась пошевелиться, чувствуя внутреннюю боль собеседницы.

– Но можно сделать чуть лучше… Огромным трудом, но попробовать облегчить жизнь ребёнка… И родителей… Но если бы у них была нужная информация и в нужный момент, а не когда уже поздно, то трагедии вообще можно было бы избежать.

– Поделитесь?

– Конечно. По сути, я этим и занимаюсь, но, к сожалению, в основном постфактум. Я считаю, что дело в токсинах и в индивидуальных особенностях организма каждого конкретного человека. Повторю – каждого конкретного! Уникальных особенностях! Нет никакого гена аутизма – есть набор генов, увеличивающих риск. Доктор Дорин Гренпишех, основатель центра аутизма, очень точно сказала: «Аутизм – это снижение способности организма избавляться от токсинов должным образом и с должной скоростью. Получается токсическая перегрузка». А по мнению доктора Марка Хаймана, «нарушения в работе тела, ведущие к поведенческим проблемам, возникают из-за генетической предрасположенности, усиленной внешними стрессами и токсинами. Аутизм – это не расстройство работы мозга, а систематическое расстройство, воздействующее на мозг. Гены заряжают метаболический пистолет, а экология давит на спусковой крючок. Не существует единственного гена, отвечающего за аутизм. Есть множество генов, взаимодействующих со сложной и часто токсичной окружающей средой. Так заряжается пистолет. Однако будет ли спущен курок – зависит от нас».

Холмакова закончила цитировать неизвестных девушке людей, и было видно, что эти слова – не просто заученные умные фразы, а многократно прошедшие через её сердце и разум.

– Но не всегда от нас… – продолжала импровизированную лекцию Ева – Проблема в том, что очень часто этот спусковой крючок нажимают совершенно посторонние люди, а точнее, их безразличие, упёртость и халатность. Люди, которые отказываются признавать индивидуальность каждого конкретного человека. В их головах есть только статистическое большинство. Если организмы 95 детей из 100 способны справиться с токсинами, то оставшиеся пять обрекаются ими на пожизненные мучения. А из тысячи – это пятьдесят. А из десяти тысяч – пятьсот… А они готовы встретиться с этими пятью сотнями детей? Посмотреть им в глаза, которые они прячут от контакта? А с пятью тысячами?

Ева снова замолчала, а Сорокина застыла с чашкой кофе в руках, не вмешиваясь в эту исповедь.

– Есть математический прогноз… что к 2032 году аутизм будет у половины детей, в том числе у 80 процентов мальчиков… Как они тогда заговорят?

– Извините, – наконец вмешалась Аня, – а вы про каких-то конкретных людей говорите?

– Есть одна запретная тема, которую невозможно обсуждать – сразу получишь клеймо…

Холмакова подняла взгляд на Сорокину и как-то обречённо усмехнулась одним уголком рта.

– Как только скажешь слово «вакцина» – на тебя сразу обрушится вся мощь общественного порицания. И никто уже не будет слушать, о чём ты хотел сказать на самом деле, что ты никакой не антипрививочник, а, наоборот, их сторонник. Вакцинирование – это священная корова, которую нельзя упоминать всуе. Даже если ты пытаешься обсудить не саму корову, а её навоз.

– А есть проблемы с «навозом»? – действительно заинтересовалась девушка.

– Анечка, я хочу, чтобы вы меня правильно услышали. И я готова это повторять каждому, сколько угодно раз. Я не против прививок. Я за прививки. Я адекватно оцениваю их важность. Я всего лишь прошу открыть глаза и уши – увидеть и услышать, что консервант в вакцинах может быть опасен для некоторых детей. Фатально опасен! Для некоторых! Именно в силу наличия направленного в их голову заряженного генетического пистолета. Я не понимаю, почему мы как общество готовы подвергать опасности часть детей, когда цена вопроса – стоимость четырёх маленьких стеклянных баночек.

– Каких баночек?

Сорокина выглядела действительно ошарашенной, впитывая эту для себя новую, обескураживающую информацию.

– Я поясню. Вакцина может быть в однодозовой баночке – тогда консервант не нужен. А может – и так часто делается – в пятидозовой. И тогда нужен консервант, чтобы препарат не испортился, пока его остаток ждёт своей очереди. А максимально распространённый консервант – это тиомерсал, он же мертиолят, он же темирозол – по сути, неорганическая ртуть, и вдобавок в сочетании с алюминием.

– Ртуть – звучит как-то не очень полезно…

– Я читала, что если небольшую дозу ртути, убивающую одну крысу из ста, и дозу алюминия, убивающую одну крысу из ста, ввести одновременно – все крысы умирают. Дозы ртути, дающие один процент смертности сами по себе, будут давать стопроцентную смертность в присутствии даже незначительного количества алюминия. Перечень вакцин из списка обязательных прививок, разрешённых к использованию в России, каждый может найти самостоятельно, и каждый может посмотреть их состав… И вспомнить про бедных крыс… Напомню, первая порция ртути по этому графику может поступить младенцу в течение суток после рождения. И она имеет свойство накапливаться, а с определённым набором генов выводится с огромным трудом… Но большинство организмов, если нет проблем с детоксикацией, справляются – это если нет проблем. А если есть, то человек – а это, между прочим, малолетний ребёнок – подвергается повышенному риску, причём в критический период развития мозга. Я лишь за то, чтобы учитывать этот риск и помнить об индивидуальности. И я не утверждаю, что ртуть – единственная опасность. Организм современного ребёнка может подвергаться воздействию огромного количества токсинов, но зачем нам ещё и такие, да ещё и в составе обязательных прививок?