ХХ век. Как это было

Служилый класс, вследствие огромного поднятия цен и необеспеченности, бедствовал и роптал.

Назначения министров поражали своей неожиданностью и казались издевательством.

По выражению Милюкова, атмосфера насытилась электричеством, все чувствовали приближения грозы, но никто не знал, куда упадёт гроза.

ЧИСТО АНГЛИЙСКОЕ УБИЙСТВО

«За все годы ничего непристойного

не видела и не слыхала о нём»

А. А. Вырубова

16 декабря 1916 года выдалось в Петрограде ясным и морозным. Весело поскрипывал снег под начищенными сапогами офицеров, неспешно прогуливающихся по Невскому проспекту. Впрочем, нижних чинов тоже хватало. Петербургский гарнизон был переполнен. Все попытки отправить солдат на фронт не увенчались успехом. Воевать не хотели, за исключением разве пылкой военной молодёжи, жаждавшей подвига. Никто не рвался проливать кровь за непонятно где находившиеся Дарданеллы. Лучше дёрнуть самогоночки и подцепить проститутку на Невском, чем полуголодному валяться в промёрзшем окопе.

В «Александровском» дворце было тепло и уютно. Александра Фёдоровна весело болтала с Анной Вырубовой.

– Непременно следует отвезти эту икону нашему другу! – Александра Фёдоровна взяла в руки икону, привезённую из Новгорода, и вопросительно посмотрела на Анну.

– Государыня, – Анна умоляюще сложила руки на груди, – Бога ради, увольте меня от выполнения сей миссии. Вы знаете, как не люблю я ездить в его квартиру. Моя поездка будет лишний раз фальшиво истолкована клеветниками.

– На нас вылито столько ушатов лжи и грязи, что нам уже при всём желании никогда не отмыться. Ложью больше, ложью меньше…

– Хорошо. – Анна вздохнула. – Я поеду. Но старца может не быть дома. Я недавно говорила по телефону с Григорием Ефимовичем, он собирался к Феликсу Юсупову.

– Зачем?

– Его жена чем-то там больна. Григорий Ефимович столь успешно лечил самого Феликса, что тот теперь пытается с его помощью вылечить и свою жену.

– Странно. – Государыня вопросительно посмотрела на икону, словно надеясь получить от неё ответ. – Должно быть, какая-нибудь ошибка, так как Ирина в Крыму и родителей Юсуповых нет в городе.

– Наверное, Григорий Ефимович что-то напутал. У него столько всевозможных просителей, что не грех и ошибиться.

– Должно быть. Но ты, Аннушка, всё-таки поспешай.

От Царского Села до Петрограда Анна доехала на поезде. На вокзале взяла извозчика. Извозчик попался лихой. Он нёсся по улицам стрелой. Возок мотало из стороны в сторону как «Штандарт» в ненастную погоду. Того и гляди, под полозья угодит одна из многочисленных женщин, выстроившихся в длинные очереди возле продуктовых магазинов на протяжении всего пути.

– Любезный, нельзя ли потише? Вы так передавите всех этих бедных женщин.

– Небось. – Извозчик повернул круглое румяное лицо. – Бабы, оне живучие. Хуже кошек.

Анна болезненно сморщилась. Вспомнилась зима 1914-1915 года, будка железнодорожного сторожа царско-сельской дороги, где после крушения поезда она лежала в совершенно бессознательном состоянии, с раздробленными ногами и тазобедренной костью и с трещинами черепа. Если бы не Григорий Ефимович, осталась бы она в живых? Два человека существуют в её жизни, благодаря которым она ещё радуется солнцу: старец и государыня. Ещё шестнадцатилетним подростком она заболела брюшным тифом в тяжёлой форме и три месяца находилась при смерти. У неё появилось воспаление лёгких, почек и мозга, отнялся язык и пропал слух. Врачами положение её было признано почти безнадёжным. Тогда её родители, большие почитатели протоиерея отца Иоанна Кронштадтского, пригласили его отслужить молебен у постели болящей дочери. Отец Иоанн отслужил молебен, взял стакан воды, благословил и облил больную. А ночью ей приснился сон, что Императрица Александра Фёдоровна вошла в её комнату и взяла её за руку. После этого она стала поправляться и только и мечтала о том, чтобы увидеть наяву свою высокую покровительницу. Императрице, конечно, рассказали об этом сновидении, и по свойственной Ей доброте Александре Фёдоровне захотелось навестить больную, и Она к ней поехала. С этой встречи началось обожание Вырубовой Императрицы…

Анна сладко потянулась: как хорошо, что в её жизни есть такие чудесные святые люди.

– Приехали, барыня! – вывел её из сладкой дрёмы грубый окрик извозчика.       Анна с трудом вылезла из возка и поковыляла по скользкому тротуару Гороховой к дому Распутина.

Дверь открыла Акилина Лаптинская, добровольный секретарь Распутина. Увидев Анну, она, слащаво скривив губы, всплеснула пухлыми руками.

– Анна Александровна! Какими судьбами?

Анна слабо улыбнулась.

– Я к Григорию Ефимовичу. Дома он?

– Дома. Только он собирается к Феликсу Юсупову.

– Я не надолго. Государыня просила передать ему икону, которую мы привезли из Новгорода.

– Радость-то, какая. – Глаза Акилины не выразили и намёка на радость. – Да ты заходи. Чего в дверях стоишь.

Квартира, как всегда, была забита народом. Кроме Акилины в ней были Анна Николаевна Распутина (дальняя родственница Григория Ефимовича) и богомолка Катерина Ивановна Печеркина, выполнявшие роль прислуги. Они сидели за большим столом вместе с агентами охранного отделения Тереховым и Свистуновым и пили чай из начищенного до блеска ведёрного самовара. Судя по обильной испарине, покрывшей обширные лысины агентов, чая было выпито немало. Тут же вертелись взрослые дочери Распутина Матрёна и Варвара. Они только что вернулись с курсов, на которых учились и о чём-то весело переговаривались между собой.

Из соседней комнаты вышел Григорий Ефимович, одетый в новую голубую шёлковую рубашку, вышитую крупными золотыми колосьями.

– Аннушка! – Широкая улыбка осветила худое лицо подвижника. – Какая радость. Иди скорее, поцелуемся. – Они троекратно расцеловались. – Как живёшь?

– Хорошо. Никак не могу отойти от поездки в Новгород. Будто вчера вернулись. Там было так чудесно. Так славно помолились. На душе стало так светло, так радостно. Как будто нет войны, госпиталя, раненых, крови, слёз и людского горя.

Анна грустно и как-то виновато улыбнулась, но тут же её глаза вновь засияли, как светились всегда при встрече со старцем.

– Мы и вас не забываем. Государыня просила передать вам эту икону. На обороте мы все расписались: государыня, её дочери и я.

Анна протянула подарок старцу. Григорий Ефимович взял икону в обе руки, поднёс её к лицу, долго и внимательно разглядывал запечатлённый на ней лик Богоматери, затем молча отставил в сторону.

– Вам не понравилось? – робко поинтересовалась Анна.

– Икона не рубаха, чтобы нравиться или не нравиться. За заботу спасибо.

Анна вздохнула.

– Какой вы сегодня… колючий.

Григорий Ефимович подошёл к Анне вплотную.

– Так надо, – сказал кратко.

– Вы уже были у Феликса?

– Нет ещё. Сейчас поеду.

– Но ведь уже поздно.

– Феликс не хочет, чтобы об этом узнали его родители.

– Но Государыня сказала, что их нет в городе.

– Поэтому я и еду к Юсупову.

– Не понимаю вас.

– Скоро поймёшь.

Анна вздохнула.

– Благословите меня.

– Что ещё тебе нужно от меня? – сухо ответил Распутин. – Ты уже всё получила.

Анна глянула в отстранённо-далёкие глаза старца и молча вышла из квартиры.

Григорий Ефимович задумчиво посмотрел ей вслед и скрылся в своей спальне. А в гостиной продолжалось безмятежное чаепитие. Лишь Акилина беспокойно поглядывала на большие напольные часы, словно поджидала кого-то.

Тикали и тикали часы, а никто не шёл. Первой отправилась спать Катя, за ней легла и Анна Николаевна. Задремали Терехов со Свистуновым. Последней улеглась Акилина. Она долго не могла заснуть. Всё кряхтела и шептала что-то. Наконец, затихла.

Около полуночи приехал Феликс Юсупов, одетый в кожаную куртку шофёра. Григорий Ефимович молча накинул на плечи бобровую шубу и через кухню и задний ход, (парадный подъезд был заперт) они вышли из дома. По дороге Григорий Ефимович разбудил Анну Николаевну Распутину и попросил её закрыть за ними дверь.

Анна Николаевна, зевая, заперла дверь на засов и юркнула в тёплую постель. Феликс и Юсупов сели в стоявший поодаль автомобиль, который помчал их во дворец Юсупова.

Ехали молча. Феликс уверенно управлял машиной, будто всю жизнь провёл за рулём. Он поднял воротник куртки; красивое изнеженное лицо князя было бесстрастно. Лишь брови слегка сдвинуты к переносице. Григорий Ефимович, сидя на заднем сиденье, зябко кутался в шубу.

Машина подъехала к боковому подъезду юсуповского дворца на Мойке, который вёл непосредственно в кабинет Феликса Юсупова. Но вместо своего кабинета, Феликс повёл Распутина в комнату, которая находилась в подвальном этаже. Там уже были приготовлены чай, вино, конфеты, пирожные.

– Присаживайтесь, Григорий Ефимович, – сказал Юсупов, подводя гостя к столу. – Угощайтесь. А я схожу за Ириной. Она у себя принимает гостей.

– Гоже ли больной спускаться в подвал?

– Не так она и больна. Больше притворяется. Ей очень хочется с вами познакомиться. Наслушалась…

– Про меня плетут много небылиц. Слыхал, князь, что про меня болтают?

– Не глухой.

– И не боишься за свою жену- красавицу?

Феликс усмехнулся.

– Пусть дураки боятся. А я хорошо знаю вас как глубоко религиозного и порядочного человека.

– Иди, коли так.

Князь быстро побежал по скользким мраморным ступенькам лестницы вверх. В кабинете его дожидались остальные непосредственные участники заговора: Пуришкевич, Великий князь Дмитрий Павлович, доктор Лизаверт и поручик Сухотин.

– Князь! – Дмитрий Павлович икнул. – Где вы болтаетесь? Мы уже всё вино выпили. Я совсем было собрался послать лакея за новой порцией, да вот этот господин, – Великий князь мотнул головой в сторону Пуришкевича, – не позволил. Велите принести вина!

– Как можно, ваше высочество! – Пуришкевич вскочил с кресла, сделал два заплетающихся шага, покачнулся и благоразумно ретировался на место. – Никто не должен видеть нас у князя. Ведь мы приехали сюда ин, – он запнулся, – ког – ни-то! Для чего, спрашивается, мы подъезжали к боковому подъезду?

– Но я попал через парадный подъезд. И меня видела масса людей.

– Что с того? – не сдавался Пуришкевич. – Кто подумает на вас? Кто посмеет подумать на вас?!

– Господа, – Феликс Юсупов раздражённо выругался. – Хватит браниться. Лучше бы позаботились о том, как будем избавляться от трупа? Или вы передумали?

– Что значит передумали? – Дмитрий Павлович вновь икнул. – У нас просто нет иного выхода. Государь до такой степени верит в Распутина, что если бы произошло народное восстание, народ шёл бы на Царское Село, посланные против него войска, разбежались бы или перешли на сторону восставших, а с Государем остался бы один Распутин и говорил ему "не бойся", то он бы не отступил.

– Я давно занимаюсь оккультизмом, – сказал Феликс, – и могу вас уверить, господа, что такие люди, как Распутин, с такой магнетической силой, являются раз в несколько столетий… Никто Распутина не может заменить, поэтому устранение Распутина будет иметь для революции хорошие последствия.

– Так можем ли мы оставить в живых такого человека? – Великий Князь нетвёрдо поднял вверх указательный палец и покачнулся. – Ответ однозначен: не можем. А что касается трупа: бросим старика в реку и концы в воду!

Великий князь захихикал, довольно потирая пухлые розовые ладошки. Феликс поморщился. Идиоты. Разве можно с такими людьми сделать серьёзное дело? А, впрочем, что им? Они ничем не рискуют. Разбегутся при первой опасности. Как крысы. Ведь это в его, Феликса, доме готовится убийство. И отвечать придётся ему. Одному. Но чему он удивляется. Забыл, где живёт? Если Императора господа гвардейцы ухитрились прихлопнуть табакеркой, то что говорить о каком-то сибирском мужике?

– Хорошо. – Феликс взял себя в руки. – В какую именно реку бросим труп? В каком именно месте? Есть ли туда проезд? Затем: вещи. Как будем избавляться от вещей убитого?

Феликс тяжёлым взглядом обвёл присутствующим.

– Вещи можно сжечь, – высказался поручик.

– Прекрасно. – Феликс согласно кивнул. – Тогда вы, ваше высочество, поручик и доктор займутся уничтожением вещей. А мы с Владимиром Митрофановичем берём на себя тело.

– Я по дороге присмотрел прорубь возле Крестовского острова, – сказал заметно протрезвевший Пуришкевич. – Туда чёрта можно запихать не то, что старика. И подъезд приличный.

– Вот и хорошо, – подвёл итог Юсупов. – Что делать с трупом и вещами, кажется, разобрались. Дело осталось за малым. Отправить на тот свет святого старца.

– Чёрта, а не старца! – великий князь скрипнул зубами. – Пора с ним кончать. Чего мы, собственно, ждём?

– Ждём, когда он окочурится, – ответил Лизаверт, холодно блеснув стёклами пенсне.

Великий князь недоумённо посмотрел на доктора.

– С чего он должен … окочуриться?

– С того, что я насыпал в пирожные цианистый калий.

– И как долго он, гм, действует?

– Мгновенно.

– Тогда почему теряем время? Идёмте.

Толпа заговорщиков, возглавляемая великим князем, направилась вниз. Грохот сапог, мат и тонкий серебряный звон шпор. Последним шёл поручик Сухотин с толстой пеньковой верёвкой в руках.

В подвале их ожидал пренеприятный сюрприз в лице живого и здорового Григория Распутина. Он стоял полностью одетый: в шубе, шапке и ботах. На столе нетронутая мадера и крошки от съеденных пирожных.

– Ну, князь, где твоя болящая? – старец в упор смотрел на Феликса немигающим взглядом серых глаз, словно не замечая окруживших его убийц.

Феликс лучезарно улыбнулся.

– Сейчас она спустится. А вы уже оделись? Поторопились, Григорий Ефимович.

– Самое время, – ответил старец.

В этот момент великий князь, стоявший слева от Юсупова, выхватил из кармана револьвер и в упор выстрелил в живот Распутина. Пуля пробила печень, шуба на животе Распутина стала быстро пропитываться кровью. Старец укоризненно погрозил Феликсу пальцем и ничком рухнул на пол. Пуришкевич выстрелил ему в спину. Распутин дёрнулся и, встав на четвереньки, стал подниматься.

– Да вяжите его! – истерично выкрикнул Дмитрий Павлович, хватая старца за волосы и опрокидывая на пол. – Поручик, куда вы подевались, чёрт вас возьми!

Сухотин отстранил протянутые руки великого князя и Пуришкевича с зажатыми в них револьверами, склонился над лежащим на полу Распутиным, быстро и ловко обмотал его руки и ноги верёвкой.

– У, падаль! – Великий князь, не дожидаясь, когда поручик затянет на верёвке узлы, принялся яростно избивать ногами туго спелёнатое тело старца.

Доктор Лизаверт подошёл к столу, налил полный бокал мадеры, выпил, довольно крякнул и, целиком отправив в рот пирожное, смачно зашлёпал толстыми красными губами.

– Доктор, что вы делаете! – крикнул ему Юсупов. – Там же яд!

– Ничего, – флегматично ответил доктор, подцепляя толстыми пальцами другое пирожное. – Зараза к заразе не пристанет.

– Но как же так? – поинтересовался у доктора Пуришкевич. – Вы утверждали, что это смертельный яд и действует он мгновенно.

– Но не подействовал же.

И доктор вновь набухал в бокал мадеры.

– Почему?

В глазах у депутата Государственной думы появился плотоядный блеск, и он поспешно направился поближе к доктору и мадере.

– Цианин потерял своё действие. Либо, – доктор опрокинул в рот бокал, – это был какой-нибудь безобидный порошок. Аспирин, к примеру.

– Да? – Пуришкевич щедро наполнил мадерой свободный бокал. Выпил. Вытер рукавом рот. – Сволочь, Маклаков. Надул. Подсунул аспирин вместо цианистого калия.

– Господа, – поручик Сухотин, забыв про не завязанные узлы, подлетел к столу, – не забудьте меня.

Пуришкевич наполнил ещё один бокал.

Они выпили и, ничтоже сумяшеся, закусили отравленное вино отравленными пирожными. Ничего. Никто не помер, не задёргался в страшных конвульсиях.

Великий князь, меж тем, в одиночестве молотил затянутыми в хромовые сапоги ногами распростёртое перед ним тело Распутина. И серебряные шпоры и сапоги его были густо забрызганы кровью мученика. В подвале стоял тяжёлый запах сожжённого пороха, пота и свежепролитой крови.

Но скоро непривычный к физическому труду великий князь устал. Да и ярость его была утолена. Он присоединился к сгруппировавшимся вокруг стола подельщикам, где с наслаждением выцедил наполненный мадерой бокал.

Возле полумёртвого Григория остался лишь Феликс Юсупов. Бросив быстрый взгляд на пирующих собутыльников, князь подошёл к потайной двери. Нажал на вделанную в стену панель. Дверь приоткрылась.

– Освальд, – в полголоса произнёс князь. – Мистер Райнер, – позвал он несколько громче.

В дверном проёме показалась сухощавая, горбоносая фигура мужчины, затянутая в английский офицерский мундир. Англичанин быстро, но не поспешно подошёл к старцу, сапогом перевернул тело навзничь. Плохо затянутые верёвки расслабились, и Распутину удалось освободить правую руку. Он приподнял её, намереваясь перекреститься, но Освальд Райнер, бывший однокашник Феликса Юсупова, привычно выхватил из кобуры пистолет и, почти не целясь, надавил на курок. Пуля вошла точно в лоб Распутина. Тело его дёрнулось в последний раз и затихло.

Никто не обратил внимания на прогремевший в подвале третий выстрел. И мистер Райнер, никем не замеченный, благополучно удалился через потайную дверь. Разумеется, по-английски, не прощаясь.

Феликс Юсупов закрыл потайную дверь и неторопливо подошёл к столу.

– Господа, – спокойно сказал он, – не пора ли избавиться от трупа?

– Что, подох? – Дмитрий Павлович отряхнул рукав мундира от нечаянно пролитого вина. – Тогда пора. Да и вино, – он повертел в руках бутылку из-под мадеры, – кажется, кончилось. – Великий князь отшвырнул пустую посудину в угол.

Доктор Лизаверт склонился над распластанным телом Распутина. Пощупал пульс, оттянул веки глаз.

– Действительно, готов, – сказал он, брезгливо вытирая белоснежным платком испачканные кровью руки. – Поздравляю, князь. Отличный выстрел.

Доктор бросил окровавленный платок на пол.

– Но я пошёл. Мне больше нечего делать здесь.

– Платочек заберите, – процедил Феликс.

Доктор усмехнулся, наклонился, двумя пальцами левой руки поднял платок, сухо откланялся и, держа платок в одной, а саквояж в другой руке, удалился.

– Поручик, – скомандовал Юсупов, – и вы, Владимир Митрофанович, отнесите труп в машину и ждите там. А вам, Дмитрий Павлович, надлежит отвезти тело Распутина к проруби. Достанет у вас сил?

– В-вы ещё меня спрашиваете?

– Тогда идёмте.

Феликс подхватил за плечи бессмысленно таращившего глаза великого князя и поволок его к выходу. Дмитрий Павлович был довольно-таки тяжёл, и Феликс, изнеженный женоподобный кокаинист, едва дотащил весело хихикающего Великого Князя до автомобиля.

Сухотин с зажатой в зубах папиросой каменным истуканом сидел на заднем сиденье автомобиля, а Пуришкевич, взъерошенный, в распахнутом пальто, как заведённый, бегал вокруг машины. Судя по широкой, утрамбованной дорожке, кругов он навертел немало.

– Где вас носит, князь? – раздражённо бросил он Феликсу. – Через два часа санитарный поезд отправляется на фронт. А мне ещё надо заехать домой за вещами.

– Успеете, господин депутат. Помогите лучше завести машину, коли так спешите.

Пуришкевич выхватил у князя заводную ручку и яростно завертел ею. Мотор чихнул, фыркнул и, наконец, ровно и громко затарахтел. Тем временем Феликс, не жалея снега, натёр Великому князю лицо и усадил Дмитрия Павловича в автомобиль. Пуришкевич поспешно запрыгнул на переднее сиденье. Подняв облако снежной пыли, автомобиль рванул с места.

Феликс поморщился от попавшей в нос вонючей струи выхлопных газов и направился во двор. Там подошёл к псарне и выпустил из клетки старого верного Домбая. Пёс, презрев возраст, радостно заюлил вокруг князя, кинулся ему на грудь, норовя лизнуть в лицо.

– Фу, Домбай, фу!

Феликс ласково потрепал левой рукой собаку за ушами. Его правая рука расстегнула кобуру и достала браунинг. Новенькое изделие бельгийских мастеров удобно устроилось в ладони. Сухо щёлкнул выстрел. Домбай взвизгнул, его лапы подогнулись, и пёс ткнулся носом в холодный снег. Обиженно заскулил, кося на обожаемого хозяина быстро стекленеющими глазами. А на снегу медленно расползалось красное пятно.

Феликс убрал оружие в кобуру, закурил папиросу, бездумно глядя на издыхающего у ног Домбая. Докурил папиросу и каблуком сапога втоптал окурок в снег. Натянул на руки чёрные лайковые перчатки, расправил морщинки и, упруго ступая сапогами по плотному снегу, отправился в дом

х х х

Анну разбудил телефонный звонок. Нудный и настойчивый. Хорошо ещё, что аппарат стоял на столике рядом с узкой девичьей кроватью Анны.

Анна вытянула из-под одеяла руку и подняла трубку.

– Я вас слушаю.

Звонила Матрёна Распутина.

– Аннушка… отец не вернулся домой… не знаю, что и думать.

Её голос дрогнул. Всхлип. И откровенный плач.

– Успокойся, Мотя. – Анна окончательно проснулась. – Не реви. Расскажи толком, что случилось?

– Вчера, поздно вечером отец уехал с Феликсом Юсуповым и до сих пор не вернулся домой.

– Зачем он поехал?

– Помолиться за Ирину.

– Но ведь я говорила ему, что её нет в городе. Зачем было ехать?

– Не знаю.

– Наверное, ты что-то напутала. И что может случиться с Григорием Ефимовичем? Вернётся. Чай, не маленький.

– Ты думаешь?

– Уверена.

– Дай-то Бог. – Матрёна всхлипнула. – Всегда дома ночевал. А тут такая оказия. Не знаешь, что и думать.

– Ты не думай о плохом. Да помолись хорошенько. Помолиться всегда полезно. На душе и полегчает. А там и Григорий Ефимович вернётся.

– И то верно.

Разумеется, Анну удивило известие о внезапном исчезновении старца, но особого значения она ему не придала. Не в лес же он ушёл и не с лихими людьми, а с Феликсом. Князем Юсуповым. Благородным молодым человеком.

Приехав во дворец, в суете и хлопотах она не сразу вспомнила про звонок Матрёны. А, вспомнив, тотчас рассказала государыне. Александра Фёдоровна недоумённо покачала головой.

– Не понимаю. Что нашему Другу понадобилось у Феликса?

– Но он лечит его от невроза, – робко заметила Анна.

– Ах, – отмахнулась государыня, – знаем мы этот невроз. Кокаину надо поменьше потреблять. И спать с женой, а не с мужчинами. И никакого лечения не понадобится.

Аннины щёки запылали. Государыня ласково погладила её мягкую руку.

– Ну что ты, моя дорогая. Право, не стоит так волноваться из-за этого. Такова жизнь. Надо быть готовой ко всему. В том числе и …

Её прервал резкий телефонный звонок. Звонил министр внутренних дел Протопопов.

– Александра Фёдоровна, – он глотал слова и заикался, – ночью полицейский, стоявший на посту около дома Юсуповых, услышал выстрелы в доме. Он позвонил. К нему выбежал пьяный Пуришкевич и заявил, что убит, – Протопопов замолчал и закончил едва слышно, – Распутин.

– Кто? – переспросила Александра Фёдоровна. Разум отказывался верить. Вдруг, ослышалась. Вдруг, не он. А перед глазами всплыли детские глазёнки Алёшеньки. И вспомнилась первая встреча сына с Другом. Как он тогда обрадовался, как захлопал в ладошки, как закричал: «Новый! Новый!» Вот почему Григорий Ефимович стал Распутиным-Новым. Да, но кто теперь будет лечить Алёшеньку? Эти напыщенные доктора, которые умеют лишь вздыхать да разводить руками? «Эта болезнь неизлечима», – вот и всё, что слышишь от них. А ОН умел лечить… Нет, только не это.

– Распутин, – чётко и внятно произнёс Протопопов, и в голосе министра ей послышалось плохо скрытое злорадство. Ещё один предатель. – Тот же полицейский, – браво продолжил доклад министр, – видел военный мотор без огней, который отъехал от дома вскоре после выстрелов.

Протопопов замолчал. Слышалось лишь его громкое сопение. Царица положила трубку на аппарат. Поднесла указательные пальцы рук к вискам, помассировала их. Она была бледна. Почти такая как её белое платье.

– Аня, – едва слышно вымолвила она. – Аня, – взяв себя в руки, громко и внятно повторила Александра Фёдоровна, – немедленно вызови Лили Ден.

– Хорошо, Александра Фёдоровна, – быстро ответила Анна. – Сейчас я позвоню ей. Но что случилось? Вы бледная, как смерть. Какое-нибудь несчастье?

– Да, Аннушка, несчастье. Очень большое и непоправимое.

– Кто-нибудь умер?

– Хуже, Аннушка. Гораздо хуже.

– Что может быть хуже смерти?

– Убийство, – прошептала царица.

– Убийство? – растерянно повторила Вырубова. – Но кого убили?

– Нашего Друга.

– Григория Ефимовича?

– Да.

– Но ведь он уехал к Юсуповым.

– Там его и убили.

– О, боже.

Анна опустилась на колени перед висящей над кушеткой иконой Богоматери и троекратно перекрестилась.

– Аня, – мягко напомнила царица, – ты забыла позвонить Лили.